CC BY
67
Костюм особым образом включается в рамки культуры, выражая народные идеи, характерные для данного времени.
Литература
1. Бушухина И.В. Оренбургский пуховый платок: книга-альбом. Оренбург: Оренбургское книжное изд-во, 2007. Т. 1.
2. Боков В.Ф. Течёт моя Волга. М.: АО Изд-во «Новости», 1998. С. 416.
3. Верещагин Е.Н., Костомаров В.Г. Язык и культура. М.: Изд-во «Русский язык»,
1983.
4. Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. Т. I, II. М.: Изд-во «Русский язык», 1999.
5. Пушкин А.С. Евгений Онегин. М.: Изд-во «Детская литература» 1960. Гл. VDI,
с. 209.
6. Горький М. Детство, М.: Изд-во «АСТ», 2010. С. 117.
7. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. Новосибирск: Сибирское
университетское издательство, 2007. С. 351.
ДК 165
ГОГОЛЬ И ЧААДАЕВ: ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ ДИСКУРС Чикин Борис Николаевич, доктор философских наук, профессор кафедры философии и культурологии, [email protected],
ФГБОУ ВПО «Российский государственный университет туризма и сервиса»,
г. Москва
В статье рассматривается тезис, что всякая реальность заставляет двигаться по своей логике. Автор раскрывает комплекс идей, который пронизывает все творчество
Н.В. Гоголя и П.Я. Чаадаева и формирует их картину мира (гносеологический дискурс). Ключевые слова: нерационализм, духовность, тайна, судьба.
The article considers the thesis that every reality makes all move according to its logic. The author reveals a complex of ideas running through all the works by Gogol and Chaadayev andforms their world pictures - epistemological discourse.
Keywords: non-rationalism, spirituality, mystery, fate.
Первая половина XIX в. в России ознаменовалась многими событиями «мирового масштаба», но, наверное, самым важным и значимым из них было то, что в стране одновременно жили и творили столь многие великие писатели, поэты, мыслители
(общепризнано, что именно в этот период мировой философский центр переместился из Западной Европы - Г ермании - в Россию и с тех пор не покидал места своей постоянной «прописки»; что именно тогда началась великая русская литература, изумившая и покорившая весь мир), что можно было бы вполне это время назвать Ренессансом, Возрождением, безусловно, давшим толчок к религиозно-философскому ренессансу последней трети XIX в., во всяком случае, несомненно, явившимся его славным началом. Действительно, такой «плотности» гениев на несколько десятилетий может позавидовать любая страна: А. Пушкин, М. Лермонтов, П. Чаадаев, Н. Гоголь, А. Герцен, А. Хомяков, Ф. Тютчев, Е. Баратынский, Н. Карамзин, В. Жуковский, молодой Ф. Достоевский [1].
Все, тем более истинно великое, познается в сравнении, сопоставлении; прирост нового знания, новых открытий идет в основном за счет новых сравнений, сопоставлений, аналогий. Величие гениев, атрибутивные, характерные черты, качества их величия постигаются не за счет сопоставления их с «обычными» людьми (в этом занятии мы мало что почерпнем) и не за счет пустых споров о том, кто из них был более, а кто менее велик. Каждый гений неповторим, оригинален, беспрецедентен, поэтому их можно только сравнивать друг с другом, искать какие-то аналогии, различия в их творческом наследии, жизненном пути (а это всегда своя, особая трагедия!), характере личности (и это всегда тайна, загадка!): Пушкин и Лермонтов, Гоголь и Достоевский, Чаадаев и Хомяков, Баратынский и Тютчев... [3]. Гоголь и Чаадаев - два отечественных гиганта, пожалуй, самых странных и загадочных в нашей культурной истории, непонятных вплоть до сегодняшнего дня, хотя написано о каждом из них совсем не мало.
Всем, кто хоть немного знаком с биографиями Гоголя и Чаадаева, известно, что вроде бы их разделяло обоюдное непонимание, даже неприятие. И это несмотря на то, что «объединяло» их общение, даже дружба с «солнцем русской поэзии», с «нашим все» -Пушкиным, да и остальные друзья у них были одного круга, общие.
Вообще, фактов, касающихся личных отношений Гоголя и Чаадаева, очень мало, непосредственно общались они крайне редко, всего несколько раз, но о характере их отношения друг к другу современники оставили авторитетные и вполне определенные свидетельства. По свидетельству некоторых современников, они, кажется, не симпатизировали друг другу и, несмотря на старания общих друзей, не могли, не хотели найти сближающего их «языка», хотя оба явно чувствовали неестественность этого, оба страдали от такого положения дел, переживая в душе такое отчуждение в любимой ими стране, где так мало у них было истинных друзей, но зато много было врагов.
Отношения между Гоголем и Чаадаевым носили не только «личный» характер; полемика между ними была принципиальной, достаточно острой, продолжалась долгие годы, нося по преимуществу «опосредованный», «заочный» характер, но порой становясь и очень «конкретной».
Чаадаев переносил полемику между собой и Гоголем в плоскость методологическую, касающуюся познания «сущности явлений». И отметим здесь еще одну «тонкость»: Чаадаев фактически признает, что они с Гоголем, хотя и с разных позиций, в разных «формах», занимаются одним и тем же великим делом - озабочены судьбами отечества, его народа, пытаются постигнуть характер и направление их развития [2]. И тут уж способы такого постижения, различия между ними, а равно как и общественные оценки, реакции, вопросы «успеха» отступают на второй план. «Основания» творчества Чаадаева и Гоголя, стимулы, обусловливающие его, несмотря на громадное различие форм его воплощения, были одни и те же: переживания за судьбы своей страны, патриотизм, любовь к русскому народу, попытки (у каждого по-своему!) помочь ему. Так что «сверхзадача» у них была одна и та же - утверждение величия России и русского народа в мире.
Чаадаева можно понять и по-человечески простить даже за то, что он позволяет себе противопоставить «скомороха» и «серьезный ум» (Гоголь был если не философом, то мыслителем одного с ним «масштаба»): ведь не Гоголя, а его, Чаадаева, царь высочайше объявил «сумасшедшим» и обрек на пожизненное молчание, запретив впредь писать и публиковать свои работы. Что может быть обиднее для великого друга Пушкина, фактически его наставника?! [4].
В 1847 г. в письме П.А. Вяземскому Чаадаев, обращаясь к последнему крупному произведению Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», не употребляя резких оценок и сравнений, дает более адекватный, взвешенный, «спокойный» анализ творчества писателя, которого он всегда считал великим. По Чаадаеву, Гоголя «подвели» неумеренные восторги и возвеличение его «до небес» со стороны весьма сомнительных «почитателей», желание самого писателя надеть на себя тогу «проповедника», излишняя «воцерковленность», его абсолютная доверчивость сомнительным священникам (пресловутый о. Матвей, «вбивавший клин» между Гоголем и Пушкиным, фактически спровоцировавший его к сожжению второго тома «Мертвых душ», постоянно нарушавший «духовное равновесие» больного Гоголя), славянофильские инсинуации вокруг писателя, «ножницы» между взваленной на себя непосильной ношей «прорицателя» и больной, надорванной его душой, психикой [4].
Теперь нам предстоит самое главное, ради чего мы и взялись за данную статью и о чем, кажется, еще не писали сколько-нибудь развернуто и целенаправленно, «специально» исследователи творчества Г оголя и Чаадаева. А это, по нашему убеждению, перспективно и плодотворно, важно и актуально и в теоретическом, и в практическом отношениях, т.к. открывает новые грани в великих представителях нашего славного прошлого.
Разумеется, в рамках статьи мы можем лишь тезисно, кратко наметить основные моменты перспективных исследований.
Итак, мы утверждаем, что у Гоголя и Чаадаева объективно, органически «единая суть», единая великая роль в истории России, что в их творчестве, в их личностях и жизненных судьбах, целях и стремлениях гораздо больше общего, единого, цельного, чем считалось в основном до сих пор.
Вот наши аргументы и доводы.
И Г оголь и Чаадаев - великие патриоты; они всю свою жизнь глубоко, трагически переживают за судьбу своей родины, своего народа; у них «болит Россия», они неустанно ищут силы и средства для помощи ей. Но их патриотизм не поверхностный, не показной, выступает зачастую в «парадоксальной» форме, не встречает понимания и сочувствия в «обществе», вызывает необоснованные обвинения в антипатриотизме, что очень глубоко их ранит душевно.
Они, как никто другой и каждый по-своему, видят величие и недостатки, грехи и болезни России, атрибутивные, часто противоречивые черты характера русского народа, но трактовка этого в их творчестве - необычная, резкая - вызывает у многих раздражение и осуждение за якобы очернительный, клеветнический свой характер.
И Гоголь, и Чаадаев так или иначе, участвуя в известной полемике между славянофилами и западниками, сторонились крайностей и односторонностей обоих течений; оба хорошо знали характер и особенности исторического пути и культурного развития России и Европы, отказывались противопоставлять друг другу эти два региона Земли, принадлежащие всегда к одному континенту. Оба придавали громадное значение в истории России «географическому фактору». Оба уважали доводы и серьезность аргументации выдающихся представителей и славянофильства, и западничества; у них был один и тот же дружеский круг в обоих лагерях. Но если постараться быть предельно объективным и точным, то позиция Гоголя в великом историческом споре была все же ближе к позиции западника Чаадаева, чем славянофилов: известно, что Гоголь отказывался сотрудничать в славянофильских журналах (а ведь он совсем не был богат и жил в основном на литературные заработки).
И Чаадаев, и Гоголь так или иначе приняли участие, иногда опосредованное, косвенное, в формировании великой русской идеи как важнейшей части нашей национально-исторической и культурной традиции, означающей, прежде всего, тенденцию к общечеловеческому объединению на основе веры, справедливости, духовности, необходимости выполнения Россией, расположенной между Западом и Востоком, своей великой всемирно-исторической объединительной миссии, возложенной на нее Провидением.
И Гоголь, и Чаадаев обладали пророческим даром, даром исторического предвидения; их пророчество будущих катастроф России на переломах, изгибах истории, непонятое современниками, оказалось безошибочным.
И Чаадаев, и Гоголь обнаруживали превалирующий интерес к истории, исторической науке; историософская, западническая концепция Чаадаева - важнейшая часть всей его системы; Г оголь же не только писал «Историю Малороссии», выдвигая ряд оригинальных и новых в методологическом плане идей, но и некоторое время, будучи профессором истории, преподавал этот предмет в университете (объективности ради, надо заметить, что лекторская, преподавательская деятельность не принесла особых успехов, не удовлетворяла ни Гоголя, ни его аудиторию - слишком нервен, впечатлителен, болезнен, самоуглублен был профессор истории).
И у Гоголя, и у Чаадаева была великая Вера, которая зачастую не укладывалась целиком в «прокрустово ложе» ортодоксальной христианско-православной догматики и также вызывала нарекания со стороны общества и духовенства, официальных кругов; как позже писал о себе Достоевский, «вера их через большое горнило сомнений прошла; здесь дьявол с Богом борются, и поле битвы - сердца людей». Оба делали принципиальное различие между институтами Веры, религии и церкви, отдавая безусловное предпочтение первой, уважая свободный поиск и выбор второй и видя всю «приземленность» и многие недостатки третьей.
В познании окружающей действительности оба признавали первенствующее значение Высшего Разума, выделяли великую роль Озарения, Откровения, Божественной интуиции. Но и отводили подобающее место опытному знанию, науке, практике, творческой деятельности не только народа как субъекта истории, но и деятельности передовой элиты, подвижнической работе «мучеников идеи».
И Гоголь, и Чаадаев в своем творчестве и жизни дали полную волю «разгуляться» парадоксам, различных форм и содержания (методы мышления и познания, афоризмы, фантастика и видение другого, иного; выводы и заключения, незаконченные отрывки,
фрагменты, дневниковые записи, письма и т.д.); из их «парадоксализма» вышла значительнейшая часть последующей русской философии: Ф. Достоевский, К. Леонтьев,
В. Розанов, Л. Шестов, Н. Бердяев, Г.Федотов...
С их «парадоксализмом» органически связаны и феномены известных двойственности, неопределенности, амбивалентности, нелогичности, противоречивости, открытости проблемы в их позициях и идеях, неоднозначности, неокончательности, незаконченности в их выводах и заключениях.
Их жизнь и творчество были «насквозь пронизаны» нерационализмом, ориентацией на чувство, духовность, «сердце», интуицию, озарение, поисками истины вечной, недостижимой, множественной и многоликой, открывающейся лишь в перспективе приближения к Богу; они вовсе не чувствовали себя сколько-нибудь «скованными» догмами и формализмом «классического западного рационализма», тяготея в этом плане к философской, интеллектуальной традиции Востока, частью которого Россия и ее история также являются.
Оба они, несмотря на «индивидуальные» отличия («аристократ» и «простолюдин»), были глубоко, органически народны, плоть от плоти русского народа, его традиций, обычаев, характера, психологии, духовности. Продолжая в этом отношении пушкинскую традицию, оба они - великие и «типичные» представители русского народа, и оба гордились этим.
И Г оголь, и Чаадаев отдали дань вечной философской проблеме - проблеме смерти как феномену, органически связанному с жизнью; метафизика смерти вошла после них в стержневой фонд отечественной философской традиции, которую они оба и основали.
Оба слыли в «обществе» - один «официально», другой при почти общем молчаливом согласии - сумасшедшими (Чаадаев написал «Апологию сумасшедшего», а Гоголь, написавший свои бессмертные «Записки сумасшедшего», безусловно, особенно в последние годы, страдал некоторыми формами психических отклонений). Гениальность, конечно, есть форма отклонения от «нормы», форма «помешательства»; большинство новых, необычных идей обычно признаются окружающими ненормальными, сумасшедшими (и будущее советской психиатрии подтвердило это). Безусловно, что феномен «сумасшествия», какой бы его аспект мы ни взяли, наложил существенный отпечаток на жизненные судьбы и творчество Гоголя и Чаадаева, но, к сожалению, совсем еще не проанализирован объективно и в свете современной науки исследователями.
Оба, и Гоголь, и Чаадаев, слыли людьми крайне необычными, странными; оба, по сути, были «странниками в жизни», вечными скитальцами (вспомним их частые отъезды
за границу, путешествия по Европе; призыв Гоголя: «Надо проездиться по России»). Странники традиционно на Руси почитались чуть ли не за святых, мудрецов; и оба, по сути дела, были бездомными, «бессемейными».
Оба были, по сути, глубоко одинокими людьми; одиночество, «пустынничество» приближают к Богу, к мудрости, молчанию и созерцанию, и тоже традиционно почитаются в народе; одиночество к тому же есть и факт, условие истинного, «глубинного» творчества. Была у них общей и другая форма одиночества - отсутствие рядом любимой женщины, непознанность женской любви, семейного счастья. К концу жизни у обоих одиночество, «отчужденность» становятся практически абсолютными.
Оба были по «духу», по складу натуры глубокими пессимистами, которым глубоко претил «официальный», «ура-подобный» оптимизм; оба олицетворяли собой явно проявляющийся скепсис по многим мировоззренческим, социальным, политическим вопросам; оба были постоянно погружены в атмосферу задумчивости, печали, тоски, грустных размышлений. И это тоже существенная «аура» их творчества.
Жизнь и творчество обоих пронизывало ощущение тайны, загадки; оба не высказались «до конца» и великую тайну унесли с собой в могилу. И вот мы теперь без них и после них пытаемся эту тайну разгадывать. Это есть смысл и условие всего нашего как народа существования. А пока приходится констатировать, что они не были поняты их современниками и остались не понятыми вплоть до сегодняшнего дня.
И Г оголя, и Чаадаева связывала великая общность, дружба с Пушкиным. Этот факт определял их «коренное» единство, цельность, место и роль в судьбах России.
И Г оголь, и Чаадаев - не философы формально (по критериям, скажем, Г ермании), но глубинные мыслители, мудрецы, пролагающие пути в будущее русскому народу и всему человечеству, творящие другой, новый, мир и контуры философии будущего. Оба творили великую отечественную традицию (которую мы не можем восстановить до сих пор, а стало быть, наше будущее пока «под вопросом»).
И Гоголь, и Чаадаев олицетворяют и ныне актуальность и злободневность всего своего творчества, поставленных вопросов и проблем, абсолютную современность и вечность своего существования в качестве наших путеводных звезд.
Все отечественные великие мыслители, писатели, ученые, весь наш религиознофилософский ренессанс и наше философское зарубежье - их почитатели и последователи, видящие смысл своей деятельности, в частности, и в том, чтобы донести до нас, до будущего сокровенное содержание их идей и стремлений, разгадать тайну их гения, приближающую нас к Богу. У них у всех - общие друзья и общие враги.
Гоголь и Чаадаев - наши современники. Пока они с нами, жива Россия, жив русский народ.
Литература
1. Бердяев Н.А. О русской философии. Ч.1. Свердловск, 1991. С. 79.
2. Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями. М., 1995. С. 126.
3. Соловьев В.С. Литературная критика. М., 1990. С. 54.
4. Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Т.1. М., 1991.
С. 537.
УДК 18
ТРИ ИСТОЧНИКА И ТРИ СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ ВЕСТЕРНИЗАЦИИ Чудинов Валерий Алексеевич, доктор философских наук, профессор кафедры культурологи и менеджмента в сфере культуры, [email protected], ФГБОУ ВПО «Г осударственный университет управления»,
г. Москва
Говоря о древности, мы можем вольно или невольно затронуть интересы ряда современных народов. Интересы современных государств по отношению к древности выражены метафорически. В статье констатируются эти связи, чтобы предостеречь людей от случайных ошибок, чтобы им «не подорваться» на «историографической мине».
Ключевые слова: вестернизация, трёхъязычная ересь, символ этносов,
историография, средневековая лингвистика и религиоведение.
Speaking about ancient time we could wound interests of a number of modern nations voluntarily or not. The interests of modern nations towards the ancient times are expressed metaphorically. Such links are stated in the article to warn people from accidental mistakes for them not to be blown up by a historiographical mine.
Key words: westernization, three language heresy, ethnos symbol, historiographics, medieval linguistics and religion science.
В данной статье мне просто хотелось объяснить читателям, что такое забытое понятие средневековой лингвистики и религиоведения, как «трёхъязычная ересь» никуда не исчезло, а наполнилось новым смыслом. И этот смысл объясняет многие на первый взгляд непонятные зигзаги современной историографии.
Понятие вестернизации. Википедия пишет об этом так: «Вестернизация (от англ. Western - западный) - заимствование американского или западноевропейского образа жизни в области экономики, политики, образования и культуры. Вестернизация -
