CC BY
90
УДК 101.1:316 А.Л. Сафонов
ГЛОБАЛИЗАЦИЯ: КОНЕЦ ИСТОРИИ ИЛИ КОНЕЦ ЭРЫ ПРОГРЕССА?
Атрибут глобализации - объективное исчерпание системного прогресса индустриальной эпохи, обусловленное ресурсно-демографическим кризисом. Результат перехода мир-системы к тотальному переделу ограниченного ресурса - повсеместная деградация и десоциализация массовых социальных групп.
Ключевые слова: глобализация, прогресс, регресс, нация, этнос, десоциализация, атрибут.
A.L. Safonov
GLOBALISATION: THE END OF THE HISTORY OR THE END OF THE PROGRESS ERA?
The attribute of globalization is an objective exhaustion of systematic progress of industrial era, due to resource and demographic crisis. The result of a world-system transition to a total redistribution of limited resource is the widespread degradation and desocialization of mass social groups.
Key words: globalization, progress, regress, nation, ethnic group, desocialization, attribute.
Со времен эпохи Просвещения прогресс, понимаемый как объективный, необратимый процесс совместного восходящего развития производительных сил, научного знания и общественных отношений, внутренне сходный с биологической эволюцией, стал одной из базовых идео-логем европейской философской и общественной мысли, универсальным критерием полезности и желательности любых социальных процессов. Представления же об объективном характере прогресса, который при отсутствии «помех», «автоматически» регулирует, гармонизирует и гуманизирует всю систему общественных отношений, сделали его светским аналогом божественного провидения.
Важнейшими атрибутами прогресса как высшего общественного блага были всеобщность и необратимость: все перемены к лучшему рассматривались как его результат, весь негатив
- как торможение развития цивилизации; сколько-нибудь длительный и распространенный регресс считался «невозможным», так как противоречил принципу необратимости.
Именно идеализирование концепции прогресса надолго обеспечили невидимость угроз и вызовов новой эпохи, которая запоздало открылась как «западня глобализации» [1]. Сквозь привычные шаблоны экономического детерминизма важнейшие социальные тренды глобализации (например, этнизация, клерикализация массового сознания, другие явления архаизации) воспринимаются как локальные флуктуации («глокализация») [2]. Таким образом, глубинные качественные отличия новой эпохи не осознаются, воспринимаясь массовым сознанием в лучшем случае как второстепенные детали.
Характерно, что идея прогресса была изначально тесно связана с идей глобальной экспансии западноевропейской экономики и культуры,
в результате чего все локальные пути и особенности развития, отличные от западноевропейской модели, рассматривались исключительно как препятствия для прогресса.
Конечным пределом прогресса мыслилась глобальная экономическая, культурная и политическая конвергенция на основе западной модели развития и продолжения научнотехнического прогресса (индустриализма) на новом, «постиндустриальном», уровне - то есть глобализация в ее западном восприятии как очередная форма воплощения всепобеждающего прогресса, приносящего благо даже побежденным и аутсайдерам мирового развития.
Таким образом, несмотря на известную неопределенность, идеологизацию и даже мифологизацию понятия, до конца XX в. концепция прогресса вполне адекватно отражала ход и особенности исторического развития. Причина в том, что технологический прогресс наращивал производство материальных благ не сам по себе, но путем расширенного вовлечения в оборот небесконечных природных запасов материи и энергии. И если до середины XX в. рост ресурсной базы опережал темпы роста производства, что позволяло считать их «условнонеограниченными», то завершение «эпохи великих геологических открытий», истощение доступных запасов материи и энергии качественно изменили ситуацию. В новых условиях социальный прогресс оказался крайне дорогой и негибкой в эксплуатации машиной, исчерпавшей запасы сырья и начинающей приносить убытки.
Создание глобального рынка и устранение, казалось бы, последних препятствий на пути прогресса совпало с давно ожидаемым моментом, когда мировая экономика вышла на линию пределов роста и стала замкнутой физической системой. В итоге прогресс в прежнем смысле
этого понятия стал возможен только на локальном уровне, за счет перераспределения как единственного пути высвобождения ресурсов. На первый план вышли процессы расслоения, перетока, перехвата как ресурсов, так и разного рода «негативных ресурсов» - расходов, конфликтов и издержек.
Впервые с эпохи Просвещения регресс - экономический и социальный - стал равновеликой, если не преобладающей, стороной мирового развития, атрибутом новой эпохи.
Но если порожденный глобализацией экономический регресс, пусть и под маской «мирового экономического кризиса», достаточно очевиден, то формы, масштабы и механизмы социального регресса не осознаны.
Нарастающие проявления социального регресса все еще воспринимаются как «парадоксы», «издержки», «катастрофы», «западни глобализации», «экономическое убийство», «рост социальной дифференциации», локальные аномалии («глокализация»), за которыми не просматривается целое - социальный регресс как важнейший атрибут глобализации.
«Классический» прогресс XIX-XX вв. был связан не столько с развитием технологий и ростом объемов производства, сколько с прогрессом социальных отношений и институтов, сформировавших нового - массового - человека индустриальной эпохи, ставшего объективно необходимым условием прогресса.
Растущая промышленность втягивала в свою орбиту все новые массы людей, ранее связанных с деревенской общиной. Однако индустриальный рост требовал не просто рабочих рук как мускульной силы, а лояльных, социально адаптированных и мотивированных граждан, сплоченных в гражданскую нацию как системообразующую социальную группу. Соответственно, задачи национального строительства и расширенного воспроизводства человеческого капитала потребовали небывалых в истории инвестиций в опережающее развитие социальной сферы (образования, науки, медицины, социального обеспечения и коммунальной инфраструктуры), по обороту и численности занятых сопоставимой с производственным сектором. Во второй половине XX в. в индустриальных странах, когда человеческий ресурс оставался лимитирующим звеном экономического роста, в сфере расширенного воспроизводства человеческого капитала было задействовано от четверти до половины трудоспособного населения. Это означало, что в XX в. локомотивом развития был социальный прогресс, основным проявлением
которого был опережающий рост человеческого потенциала.
Уровень и качество жизни, набор социальных позиций индивида определялись характером, уровнем и степенью социализации - вовлеченности индивидов и групп не только в систему товарного производства, но в деятельность национального государства и его социальной инфраструктуры. Государством и его социальными институтами определялись не столько текущие доходы, сколько почти вся система социальных лифтов, определяющих будущее индивида и группы. При этом главным социальным «мегалифтом» было само инкорпорирование индивида из традиционного общества (сельской общины) в систему отношений и институтов нации-государства.
Вполне естественно, что центральная роль государственных институтов как механизма социально-экономического прогресса не могла не сопровождаться небывалой в истории консолидацией общества, превращением гражданской нации в интегрирующую социальную группу, оттесняющую этническую и религиозную идентичность на второстепенные позиции.
Достигнув максимального темпа роста в середине XX в., к его концу научно-технический прогресс исчерпал свой социальный потенциал. Отчасти это связано с объективным исчерпанием потенциала модернизации базовых индустриальных технологий, перехода от массового освоения революционных технологий (электрификация, авиация, ядерная энергия и т.д.) к их улучшению. Однако гораздо важнее, что сегодня НТП утратил роль лимитирующего звена, определяющего возможности производства и потребления материальных благ, что связано с выходом производительных сил на уровень природно-ресурсных ограничений и началом глобального ресурсно-демографического кризиса
[3].
Выход на уровень природно-ресурсных ограничений привел к тому, что дальнейший рост производительности труда вел к нарастающему высвобождению работников из сферы производства, их массовому переходу в непроизводственную сферу и в конечном счете - к превращению населения из ресурса развития в источник затрат, а индивида - из потребителя и заказчика социально-экономического развития в неоку-паемую «демографическую нагрузку».
Исчерпав себя как источник прогресса, НТП превратился в свою противоположность, став объективной предпосылкой дистанцирования, отчуждения, выталкивания масс и крупных со-
циальных групп из прежней системы социальных отношений, то есть предпосылкой системной десоциализации. Снижая потребность в живом труде и тем самым дистанцируя массы от непосредственного участия в производстве, постиндустриальный научно-технический прогресс повсеместно проявляется как маргинализация «среднего класса» и неуклонный рост страты «застойной бедности», маргинализации и десоциализации, где отчуждение от всей системы общественных отношений приобретает устойчивый и социально наследуемый характер. Выйдя за «пределы роста», производительные силы начали «поедать» людей как ресурс, ставший для системы избыточным.
И если с начала XX в. уровень потребления удваивался за время жизни одного поколения, создавая ощущение неограниченных возможностей ресурсной базы для компромисса интересов элит и масс, поднятых на качественно новый уровень жизненных стандартов («средний класс»), то к середине 1970-х гг. экономический (и, как следствие, социальный) прогресс в индустриальных странах исчерпал свои возможности. Соответственно, исчерпал себя и социальный компромисс, лежавший в основе «государства благосостояния» как высшей формы развития национального государства. Еще одним фактором регресса стал опережающий экономику рост населения в третьем мире, что с 19701980-х гг. дало снижение среднедушевых показателей ресурсообеспеченности, прежде всего -продовольственной.
К концу XX в. прогресс как всеобщее, системное поступательное развитие, при котором темпы роста производства существенно опережали рост населения, был исчерпан. Дальнейшее развитие было возможно только за счет перераспределения внутренних ресурсов мир-системы, за счет их изъятия у аутсайдеров.
Таким образом, с конца XX в. научно -технический прогресс, продолжая повышение производительности труда на фоне исчерпания источников сырья и энергии, становится причиной социального регресса, принимающего системный характер и глобальный масштаб.
Глобальные и локальные элиты были поставлены перед необходимостью социального реванша, позволяющего сохранить социальные позиции и сконцентрировать ресурсы для успешной конкуренции в условиях простого, а потенциально - и суженного материального воспроизводства.
В условиях нулевого роста единственным источником накопления может быть только та или иная форма изъятия ресурсов из базовых соци-
альных институтов воспроизводства человеческого потенциала: образования, здравоохранения, социальной сферы.
Суженное воспроизводство социальных институтов национального государства - не что иное, как регресс соответствующих групп, члены которых, лишенные своей социальной ниши, либо маргинализируются и вытесняются на социальную периферию, либо переходят в другие, негосударственные (неправительственные) сферы деятельности, либо покидают данный социум (эмиграция). При этом негативные последствия сворачивания кадрового воспроизводства, в особенности - кадров высшей квалификации, носят отсроченный, необратимый характер, связанный с инерционностью демографических процессов.
Процесс изъятия ресурсов из сферы воспроизводства населения носит не столько субъективный, сколько объективный характер: нарастающий ресурсно-демографический кризис заставляет бизнес и правительство сокращать социальные расходы, тем самым разрушая воспроизводство ключевых социальных групп и институтов, в том числе - объективно необходимых для функционирования общества в долгосрочной перспективе.
В условиях ресурсно-демографического кризиса продолжение прогресса в одних областях стало возможно почти исключительно за счет регресса в других, более массовых и инерционных, сферах. Управляемость такого регресса, инструментом и регулятором которого становится постиндустриальное государство, не отменяет и не смягчает его долгосрочных последствий. Более того, ликвидация социальных институтов в качестве источника ресурсов с особой остротой ставит проблему «пределов падения» - предела устойчивости социума, поставленного в условия суженного воспроизводства.
И если к середине XX в. развитые государства (как Востока, так и Запада) нашли социальный компромисс на основе развитой системы социальных гарантий, то в условиях глобального рынка с перетоком капиталов и рабочей силы вне цикла экономического воспроизводства оказываются не только социальные страты, но и население целых государств.
Но если на пике индустриального роста люди, высвобождаемые из сферы производства, перемещались в сферу услуг, то в условиях сужения ресурсной базы «государства благосостояния» происходит выталкивание населения за пределы системообразующих, включенных в цикл экономического воспроизводства социальных групп, наблюдается их маргинализация и люмпенизация. Внешне это проявляется как
расширение зон «застойной бедности», в рамках которых пребывание индивида становится устойчивым, вплоть до пожизненности и наследования.
Характерно, что разрушаются социальные институты и группы, связанные с государством и, соответственно нацией, как общностью его граждан. Альтернативные социальные институты, прежде всего институты традиционного общества, связанные с этносом, религией, переживают период бурного роста, экспансии в сферы, еще недавно монополизированные государством [4].
Вместе с тем даже частичное замещение сложившихся к середине XX в. институтов национального государства архаичными - не что иное, как системный социальный регресс, имеющий далеко идущие последствия. Успешно возрождаясь в новых условиях как инструмент межгрупповой конкуренции, институты традиционного общества сами по себе не способны даже к простому воспроизводству социальной среды и интеллектуального потенциала, адекватного сложности техносферы - хотя бы в силу фрагментации общества.
Выход мировой системы на «пределы роста» был своевременно и однозначно оценен на уровне западных элит, заявивших об угрозе «демографического взрыва», ресурсного и экологического кризиса (Р. Макнамара, Г. Киссинджер), необходимости перехода к стратегии «нулевого роста» («Пределы роста» и другие доклады т.н. Римского клуба).
Однако «бунт элит» не стал «бунтом» в прямом смысле этого слова, а приобрел форму глобализации, превращающей закрытые и регулируемые национальные экономики в неподконтрольные государству-нации открытые системы, позволяющие делокализованным и денационализированным экономическим субъектам (корпорациям) и, соответственно, корпоративным элитам манипулировать ресурсами в обход государственного регулирования кейнсианского типа.
Таким образом, уже с конца 1970-х началось создание и расширение глобальной экономики на основе не столько роста и кооперации производства как доходной части бюджета ресурсов, сколько за счет идеи «экспорта издержек» на геополитическую и социальную периферию, то есть передел расходной части. Экспорт издержек приобрел много различных форм, из которых наиболее известны экспорт капитала под заведомо неокупаемые проекты «развития» периферийных стран (связанные кредиты МВФ И
МБРР), а также сырьевая модель экономики. Создание транснационального, оффшорного, сектора экономики обеспечивало и другую технологию перераспределения - уход бизнеса и корпоративных элит от «социальной ответственности», перехват ими прибылей и ресурсов социального государства - «приватизация государства благосостояния».
Другим направлением перераспределения ресурсов в пользу корпоративных элит и «верхнесреднего класса» стала глобализация национальных рынков труда - перевод производства в «новые индустриальные страны» и массовый завоз условно-бесплатной рабочей силы.
Таким образом, глобализация стала не новым этапом всемирного прогресса, а началом регрессивного развития, при котором видимость процветания определенных социальных групп и страт в государствах-лидерах оплачивается целенаправленной маргинализацией государств и социальных групп (в том числе и самих странах «ядра»), неуклонно дистанцируемых, отчуждаемых от ресурсных потоков.
Общепризнанными реалиями глобализации являются, с одной стороны, кризис гражданской нации, а с другой, - «ренессанс» этничности и религиозности, что часто не находит достаточного объяснения в рамках известных теорий этноса.
По мнению авторов, различие феноменов этноса и нации заключается в механизме их воспроизводства и функционирования как устойчиво сосуществующих, но качественно различных групп, связанных с различными социальными позициями (ролями), имеющими разный генезис и динамику развития.
Механизм воспроизводства этноса - непосредственная социальная наследственность, транслирующая этничность через образ (способ) жизни и структуры повседневности. Это означает, что и в эпоху глобализации этнос составляет повседневную социальную среду большинства населения и не исчез в ходе трансформации, а был обратимо вытеснен на бытовой, латентный, уровень, в сферу частной и семейной жизни.
Механизм воспроизводства нации - сфера политики и государственного управления, взаимодействие индивида с институтами государства и гражданского общества, формирующее нацию как общность, осознающую себя через наличие общих (национальных) интересов.
Из этого следует, что этнос и нация - не сменяющие друг друга стадии развития, но параллельные, сосуществующие и часто конкурирующие сферы социального бытия: доминиро-
вание этнической идентичности оттесняет на второй план национально-государственную (национально-политическую), и наоборот. Являясь субстратом для политического строительства, государствообразующие этносы продолжают латентное (скрытое) функционирование, уходя в тень наций, и вновь проявляются в условиях социального регресса.
Однако в любом случае повсеместная актуализация религиозного сознания и архаичного, восходящего к неолиту этноса и на фоне кризиса нации как института, обеспечивавшего социально-экономический прогресс последних двухсот лет, является как индикатором регресса, так и действенным фактором его ускорения и генерализации.
Ослабление институтов национального государства и нации как интегрирующей социальной группы объективно ведет к их стихийному замещению архаичными формами социальной организации, несовместимыми с современными формами общественного производства, и это несоответствие приобретает все более явные формы.
Важнейшим индикатором глобального социального упадка стал кризис национальных государств. Если раньше напряжение локальных социумов носило изолированный характер, то глобализация превратила их в неравновесные открытые системы, создав между ними мощные каналы (финансовый, миграционный, информационный и др.) целенаправленного экспорта нестабильности, что качественно снизило устойчивость мировой системы в целом. Характерно, что деградация отдельных национальных государств идет как повсеместный, почти синхронно протекающий, глобальный процесс, имеющий сходные социальные механизмы. Вместе с тем само по себе превращение государства в открытую систему и синхронизация процессов в мировом масштабе не объясняют вопроса движущих сил кризиса национального государства.
Смена содержания мирового развития - от прогресса к переделу ограниченных ресурсов в условиях суженного воспроизводства - не могла не привести к изменению функций и формы государства.
Сохранив и даже расширив инструментарий воздействия на общество, количественно расширив государственный аппарат как инструмент тотального воздействия на общество и отдельного индивида, государство эпохи глобализации отнюдь не самоустранилось, но сменило приоритеты в сторону элит.
Видимость «отмирания» государства в ходе ультралиберального реформирования обуслов-
лена его отказом от позитивных стимулов и функций расширенного воспроизводства человеческого потенциала, игравших ключевую роль в прогрессе индустриальной эпохи. Государство «отмерло» для нации, равно как и национальные интересы перестали быть социальной основой, смыслом и целью постиндустриального государства, узурпированного элитами.
Однако кризис нации отнюдь не означает исчезновения государства. Новое, постиндустриальное, государство становится инструментом последовательного отделения ресурсных потоков от ресурсоемких по своей природе институтов государства «всеобщего благосостояния», механизм. Постиндустриальное государство не самоустраняется, превращаясь в «ночного сторожа», а активнейшим образом участвует в демонтаже институтов предшествующей эпохи, становясь локомотивом социального регресса.
Процесс перерождения, начавшийся на рубеже 80-х гг. прошлого века, зашел настолько далеко, что сегодня можно говорить о новом типе государства, с качественно иными социальными функциями и приоритетами источником развития которого является демонтаж системообразующих институтов всеобщего социального обеспечения («welfare state») индустриальной эпохи, «избыточных» с точки зрения правящих элит в условиях объективно достигнутых «пределов роста».
Образно говоря, в условиях, когда «мотор» индустриального прогресса исчерпал горючее, единственной возможностью двигаться вперед и сохранять управляемость является движение под уклон, за счет накопленной энергии.
В итоге под видом «только» смены экономического курса произошло качественное изменение основ государства индустриальной эпохи [5]
- более эволюционное в странах Запада и более катастрофическое - в странах бывшего соцлагере
Хотя название не устоялось, вполне корректным и при этом нейтральным термином будет «постиндустриальное государство», что подчеркивает его качественное отличие от государства-нации индустриальной эпохи. Что же касается социальных трендов, то расслоение, поляризация гражданской нации как интегрирующей общество социальной группы позволяет говорить и о «постнациональном государстве».
«Постиндустриальное государство», «общество 20:80» - качественно иная социальная реальность, иные приоритеты и цели по сравнению с индустриальным «государством большинства». А также - принципиально иная иерархия вызовов и угроз, включая более низкий и
гораздо более дифференцированный по регионам и стратам уровень безопасности и стабильности. Более того, «небезопасность», конечность во времени субъектов мирового процесса становится важнейшим атрибутом новой реальности, поскольку в условиях ресурснодемографического кризиса основным ресурсом развития становится та или иная форма демонтажа, утилизации, ликвидации, распада существующих социальных структур (сверху - со стороны государства, извне, а часто - изнутри), позволяющая перехватить питающие их финансовые и ресурсные потоки.
Иначе говоря, поскольку к началу XXI в. фактически не осталось ресурсных потоков, не канализированных той или иной социальной структурой, их перенаправление в иное русло неизбежно связано с разрушением ресурсной базы, то есть либо с конфликтом, либо с катастрофой, гибелью социального субъекта.
В постиндустриальном государстве видимость продолжения прогресса все более ограничивается отдельными анклавами и стратами и обеспечивается за счет создания и расширения деградирующей социальной периферии - как заграничной, так и внутренней. Периферийное население отсекается не только от денежных потоков, но, что важнее, от социальных институтов «государства благосостояния» и гражданского общества, прежде всего - от гражданской нации как базовой интегрирующей общности. И если на фазе подъема индустриализма развитие общества обеспечивалось за счет создания целой системы социальных лифтов, то есть массового инкорпорирования индивидов и групп в быстро прогрессирующие социальные институты, связанные с городской средой и промышленным производством, то характерная черта глобализации - формирование и институализация широкого круга форм и механизмов социальной деградации, маргинализации, дауншифтинга, высвобождающих ресурсы для процветания верхних страт общества (наркокультура и др.).
Действие инструментов перераспределения обычно иллюстрируется ростом экономического неравенства. Однако, на наш взгляд, ведущим механизмом распада является прогрессирующая деградация социальных институтов и отношений, прежде всего - механизма воспроизводства человеческого потенциала, достаточного для преодоления неизбежных кризисов. Собственно, именно системная десоциализация, «атомиза-ция», разрушение сколько-нибудь организованных социальных групп, способных противосто-
ять элитам в конкуренции за ресурсы, и является ведущим механизмом социального регресса.
Фактически одной из основных функций постиндустриального государства, сросшегося с «постнациональными» элитами, стал последовательный демонтаж социальных институтов и десоциализация населения, поэтапно дистанцируемого, отчуждаемого от благ и гарантий. Это государство с качественно иной энергетикой, живущее за счет техносферы и социальной среды, построенной в индустриальную эпоху, социальный аналог ядерного реактора, «растягивающего» взрывной распад материи (в данном случае - социальной) во времени, однако порождает не менее фундаментальную, чем проблема ядерных отходов, глобальную проблему накопления «продуктов социального распада» уничтожаемых социальных структур.
По мере генерализации регресса и нестабильности нарастающий распад прежних социальных структур ведет не к упрощению и конвергенции, а напротив, порождает громадное разнообразие дивергентных процессов, возникновение широкого спектра новых нестабильных социальных форм, характерных для любых открытых неравновесных систем. Вместе с тем синергетический подход к социальным системам, объясняя всплеск метастабильного струк-турообразования в потоке «энергии распада» прежнего мироустройства, не может дать ключей к конкретным явлениям локального порядка.
Важными индикаторами (и ведущим механизмом) социального распада являются деактуализация нации как интегрирующей социальной группы и глобальная регенерация институтов традиционного общества - прежде всего этнических и религиозных, приобретающих все больший вес в политической жизни.
Совершенно необъяснимым для науки прошлого века с ее постулатом о «необратимости» прогресса, всеобщности конвергентных процессов и необратимым преобразованием этносов в нации стало повсеместное, глобальное возрождение этнического и религиозного сознания, которое еще недавно считалось полностью утраченным.
Таким образом, эпоха глобализации качественно изменила направление, характер и механизмы мирового развития, что связано со сменой фундаментальных ограничений, определявших ход исторического процесса в течение последних столетий.
Ситуация глобального конфликта интересов, в котором необходимым условием развития и самосохранения становится передел ограничен-
6/2Q13
ных ресурсов, означает, что немыслимый в XX в. масштабный социальный регресс во всех его формах и проявлениях объективно становится не только атрибутом, но и доминантой мирового развития.
Литература
1. Мартин Г.-П., Шуманн Х. Западня глобализации: атака на процветание и демократию. - М.: Альпина, 2001. -335 с.
2. Сафонов А.Л., Орлов А.Д. Глобализация как дивергенция: кризис нации и «ренессанс» этноса // Вестник Бурят. гос. ун-та. Сер. Философия, социология, политология, культурология. - 2011. - №6. - С. 17-23.
3. Сафонов А.Л., Орлов А.Д. Россия в глобальном ресурсно-демографическом кризисе: миграционные вызовы // По ту сторону кризиса: модернизационный потенциал фундаментального образования, науки и культуры. Мате-
риалы конференции 19-20 апреля 2010 года / под ред. А.Колганова, Р.Крумма. - М., 2010. - С. 321 - 325.
4. Сафонов А.Л., Орлов А.Д. Этнос и нация как субъекты глобализации» // Социально-гуманитарные знания. -2011. - № 4. - С. 218-232.
5. Фурсов А.И. Кошмар светлого будущего. - [Электронный ресурс]. - URL: http://www.apn.ru/
publications/article16920.htm.
Сафонов Андрей Леонидович, кандидат технических наук, проректор по международным отношениям Московского государственного индустриального университета, доцент кафедры истории и социологии, г. Москва, e-mail: zumsiu@rambler.ru.
Safonov Andrey Leonidovich, candidate of technical sciences, vice-rector for international relations, associate professor, department of history and sociology, Moscow State Industrial University, Moscow, e-mail: zum-siu@rambler.ru.
УДК 111.S
О.В. Никулина
ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНЫЙ ПЛЮРАЛИЗМ Б.В. ЯКОВЕНКО
В статье анализируется философская теория трансцендентального плюрализма выдающегося представителя русского неокантианства Б.В. Яковенко.
Ключевые слова: философия, трансцендентализм, неокантианство, критицизм, догматизм, плюрализм, интуитивизм, скептицизм.
O.V. Nikulina
TRANSCENDENTAL PLURALISM OF B.V.YAKOVENKO
The article analyzes a philosophical theory of transcendental pluralism of B. V. Yakovenko, the outstanding representative of Russian neo-Kantianism.
Key words: philosophy, transcendentalism, neo-Kantianism, criticism, dogmatism, pluralism, intuitionism, skepticism.
Борис Валентинович Яковенко (18841949 гг.) принадлежит к тому направлению отечественной мысли, которое принято называть русским неокантианством [1, с. 216]. Его основные работы посвящены истории философии, а также вопросу о сущности и назначении философии.
Изучение историко-философского процесса, отмечает Яковенко, выявляет большое разнообразие подчас противоположных идей, систем и концепций. Создается впечатление, что существует не одна наука философия, а множество учений. Однако такое мнение является поверхностным, при более глубоком рассмотрении обнаруживается существование общей мировоззренческой тенденции, единой философии, имеющей один и тот же предмет исследования. «Философия едина в своем историческом явлении, - пишет русский исследователь. - Тем единым предметом философских исканий является
Сущее во всем своем целом, во всех своих деталях, во всех своих обнаружениях, - значит, Сущее как Сущее» [7, с. 94-95].
Три главных момента единства философии -в ее предмете, методе и проблеме - обусловливают целостность ее системного развития и определяют специфику философского знания. Но поскольку Сущее в своих формах и проявлениях множественно, т.е. плюралистично, то истинная философия в идеале сама должна быть плюралистичной. Таким образом, в истолковании Сущего как фундамента бытия - идеальной основы жизни, культуры и философии - Яковенко стоит на позиции плюрализма, точнее, трансцендентального плюрализма, программа которого может быть сформулирована следующим образом: проникая в Сущее, плюрализм должен действовать совершенно недогматично. «Свое направление Яковенко называет критическим или трансцендентальным интуитивизмом, а также
