CC BY
79
и Василия образуют единый эмоциональный рассказ о волнующих их обоих событиях Такая композиция наталкивает читателя на мысль, что и автора притягивает воля, он тоже тоскует в этом краю, ему близки настроения Василия.
Мотив родства двух героев получает полную разработку, звучит открыто в репризе (Bi; VIII гл). Вновь проходят (как это часто бывает в классических музыкальных произведениях) важнейшие разделы и тематический материал основной части (В). Возникают образы первой главы, но со знаком "+" Наглядно это видно в следующей таблице;
г глава vin глава
"мертвящий якутский мороз" "мороз стал меньше"
"непроницаемый туман" "воздух стал прозрачнее"
"одинокая звезда" "сияние"
"ночь притаилась" "ночь развернулась"
Невольно вычленяя из текста такие повторяющиеся фрагменты, читатель соотносит их между собой, и из этого сопоставления возникает "третий" смысл. Мы понимаем, что в душе и сознании героев наступило прозрение ("Туман совершенно рассеялся"; VIII гл.). Автор-повествователь понял, что и он тоскует по "вольной-волюшке", Василий — что не может вести серую, обыденную, спокойную жизнь. Эта ночь была переломной для обоих
Два самых больших абзаца посвящены мыслям и впечатлениям автора об услышанном. Первый абзац выделяется даже своим размером в общем ритмическом движении рассказа, он состоит из 6 предложений. Все это придает значимость и торжественность повествованию: тайным мыслям героя, который отождествляет себя с Василием.
Итак, перед читателем не точное повторение образов и мотивов вступления, а их изменение И, таким образом, можно заключить, что в рассказе "Соколинец" имеет место динамизированная реприза, в конце которой меняется ритм. От обширного абзаца со сложным синтаксисом ритмическое движение переходит к меньшим синтаксическим конструкциям: 6 предложений, затем — 5, 4 (здесь последнее предложение состоит из одного слова "Куда"), одно ("Да, куда?") Такое повторение слова "куда" останавливает "разбежавшуюся" мысль читателя и автора.
Торжественная, героическая интонация ("бродяжья эпопея", "поэзия вольной волюшки", "призыв раздолья и простора") перешла в "неопределенные вздохи" и "неразрешимые вопросы". Вновь зазвучали минорные ноты вступления. Реприза заканчивается.
Эта же интонация звучит в последней части — коде (IX гл.). В ней происходит крушение всех иллюзий и автора, и Василия, и читателя. Василий ушел заниматься запрещенным промыслом. Мотив первой главы "Теперь это лицо нравилось мне уже несколько менее, чем в первую минуту" [I. 269] перерос в холод отношения автора-повествователя к Василию. Родство этих образов осталось только в стремлении вырваться из края "холода и мрака". Но направления у них разные. Василий тоскует по воле вообще, по бродяжничеству, а повествователь — по родному дому, цивилизации. Тоска, которую испытывал неведомый еще ему одинокий путник, гармонировала с его настроением в этот вечер, и это "внушило мне сразу невольную симпатию к незнакомому гостю" [1. 267]. Но "когда я проснулся" (IV гл.), все встало на свои места. Тема безысходности, рока из вступления (А) —- "навсегда ... в этом гробу, навсегда!.." (I гл.) приходит и звучит, преобразуясь в коде (Ai).
"Бродяга я, бродяга!" — кричит Василий. На этой кульминационной ноте (forte) заканчивается рассказ.
Отсюда, из этой завершенности, и возникло у Чехова ощущение "хорошей музыкальной композиции".
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Фортунатов Н.М. Музыкальность чеховской прозы // Филол. науки. 1971. № 3. С. 14-26.
2. Алынванг A.A. Русская симфония и некоторые аналогии с русским романом // Алыпванг A.A. Избранные произведения: В 2 т. М.: Музыка, 1964. Т. I. С. 76-95
3. Гозенпуд A.A. Достоевский и музыка. Л.: Музыка, 1971. С.5.
4. Гроссман Л.П. Достоевский - художник // Творчество Ф.М. Достоевского. М.: АН \ СССР, 1959. С.341.
5. Месерич И. Проблема музыкального построения в повести "Записки из подполья" // Достоевский и его время. Л.: Наука, 1971. С. 154-166.
6. Соколов О. О "музыкальных формах" в литературе (к проблеме соотношения видов искусства) // Эстетические очерки. М.. Музыка, 1979. Вып. 5. С. 208-234.
7. Кац Б. Музыкальные ключи к русской поэзии, СПб., 1997; Кристоф Пикель. Антон П. Чехов и Рихард Вагнер: музыка и текст // Вест, гуманит. науки. 1997. № 3. С. 94-96; Мазель Лео. О чертах сонатной формы в сочинениях Пушкина // Музыкальная академия. 1999. № 1. С.5-7; Макарова С. Принципы сонатной формы в лирическом цикле (А. Фет "Мелодии») // Филол. науки. 1999. № 2. С. 16-25.
8. Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М.: Наука, 1975. Т. 2. С. 170.
9. Катаев В.Б. Мгновения героизма // В.Г. Короленко. Избранное. М.: Просвещение, 1987 С. 13.
Ю.Музыкальная энциклопедия: В 5 т. М.: Советская энциклопедия. Советский композитор, 1981. Т.5. С. 15. И.Ермушкин В.Г. Повествование в рассказах и очерках В.Г. Короленко 80 - 90 гг XIX в./ Автореф. дисс... канд. филол. наук. М., 1979. С.8.
12.Короленхо В.Г. Собр. соч.: В 5 т. Л: Худож. лит., 1989. Т. 1. С.263. Далее в тексте цитаты даются по этому изданию с указанием тома и страницы.
Л.И. Будникова
"ГИМНЫ РОДИНЕ" Ф. СОЛОГУБА В КОНТЕКСТЕ ХУДОЖЕСТВЕННО-ФИЛОСОФСКИХ ИСКАНИЙ XIX - НАЧАЛА XX ВЕКА
Представитель старшего поколения русских символистов Федор Сологуб вошел в отечественную поэзию как поэт трагических тем. Уже при жизни за ним прочно закрепилась репутация наиболее последовательного "декадента", "певца смерти". Поклонник Шопенгауэра, "человек последнего отчаяния", за декадентством которого стоял и его нелегкий жизненный опыт, Сологуб не видел никакой реальной возможности преодоления дисгармонии жизни, непонятного, злого мира.
Тему злого начала мира поэт развивал в созданных им мифах о солнце-драконе, "змии, царящем над вселенной", о фантастической "Недотыкомке серой", кошмарной галлюцинации, воплощающей чудовищность жизни. Миф о смерти-избавительнице стал одним из главных в его поэзии.
Призрачному бытовому миру Ф. Сологуб - в духе романтического и символистского двоемирия - противопоставлял "творимую легенду" идеального бытия, прекрасный и таинственный мир мечты -фантастическую страну счастья и покоя Ойле (лирический цикл "Звезда Маир").
Из мира чахлой нищеты. Где жены плакали и дети лепетали, Я улетал в заоблачные дали В объятьях радостной мечты... Потом разбуженный от грез Прикосновеньем грубой жизни, Моей мучительной отчизне Я неразгаданное нёс1.
Однако не только прекрасная внеземная страна Ойле нашла в Сологубе своего певца, его реальная, "мучительная отчизна" - Россия вдохновила поэта на создание замечательных произведений. "Родине" - так назвал Сологуб одну из книг своих стихов, вышедшую в 1906 году, в разгар первой русской революции. Книга открывается небольшим циклом "Гимны родине", написанным поэтом в 1903 году.
Край ты русского народа Настойчиво повторяя слова "тоска", "тоскующие" (5 раз на протяжении короткого стихотворения),, Сологуб рисует, казалось бы, довольно безотрадную картину "Изнемогающий в тоске" поэт как бы наделяет окружающий мир русской природы этой своей эмоцией ("тоскою дышат небеса") А может быть, наоборот, ее "томительная печаль" передается ему Здесь не просто психологический параллелизм, здесь какое-то полное слияние, взаимопроникновение Твоих равнин немые дали Полны томительной печали,
Тоскою дышат небеса (282)
Поэт принимает свою родину такой, какая она есть "Эти речки и проселки я навек избрал", - скажет он в более позднем стихотворении "Пробегают грустные, но милые картины" (1916), в котором он, кстати сказать, называет окружающую природу "аксаковским пейзажем" Если и есть радость, то это радость "отчаяния" "Но и в отчаянии есть радость" - и здесь не только декадентская эстетизация отрицательных эмоций, которой Сологуб вовсе не был чужд в других случаях Это желание быть со своей сградающей родиной до конца, на всех ее путях, во всех ее испытаниях Об этом поэт более определенно говорит во втором стихотворении цикла
И все твои пути мне милы, И пусть грозит безумный путь И тьмой, и холодом могилы,
Я не. хочу с него свернуть (283)
Поэт готов смиренно принять любой путь родины, любое ее будущее так же, как она смиренно принимает свою историческую судьбу Именно терпение, простоту, смирение русские славянофилы и все их последователи, считали духовными сокровищами народа "Смирение в славянофильском контексте это смирение перед своим путем, своей исторической ролью, внутреннее ее духовное осознание Смирение - как свободное, духовно осмысленное приятие своей исторической судьбы"2
Однако в отличие от славянофилов и их преемников, веривших в возможность религиозно-нравственного возрождения России, Сологуб будущее родины представляет себе как "безумный путь" к "холоду могилы", то есть к смерти, гибели Мрачные пророчества Сологуба, связанные, с его пессимистическим мировоззрением, вовсе не исключение в символистской поэзии и прозе с их отчетливо выраженными апокалипсическими ожиданиями, предчувствиями Как лирический герой Сологуба, слабый, предельно одинокий человек -лишь игрушка в руках дьявола ("Чертовы качели", "Когда я в бурном
море плавал"), так и Родина в его стихах оказывается во власти "духа злого", сопротивляться которому бессмысленно, отсюда странные на первый взгляд строки:
Не заклинаю духа злого И как молитву, наизусть, Твержу всё те ж четыре слова:
"Какой простор! Какая грусть!" (283)
Не к Богу обращена молитва поэта, а к грустным просторам родной земли. Если Некрасов в свое время писал о "врачующем" просторе родины-матери ("Спасибо, сторона родная, за твой врачующий простор!"), то в поэзии русских символистов мотив простора, необъятного пространства России получил двойственное воплощение. Необъятные просторы, пространства издавна были не только географической особенностью России, но и предметом гордости русских людей:
Она, коснувшись облаков, Конца не зрит своей державы.
(М.В. Ломоносов)
С этими просторами связывалась широта русского национального характера. "Это. . пространство... - основа нашего русского свободолюбия и нашей истовой естественности, - писал И. А. Ильин в своей работе "Россия в русской поэзии", - эта же стихия учит нас искони братству, социальности, взаимопомощи - этим первым основам христианской азбуки любви... И может быть, никто не выразил этой естественной школы любви, этого сродства между русской природой и христианскими основами русской души, как Сологуб в своем лаконически отточенном стихе..."3. И далее Ильин полностью приводит одно из наиболее известных стихотворений Сологуба "В поле не видно ни зги" Герой этого стихотворения "беден и мал", ничем не может помочь кому-то, взывающему о помощи.
Сам я смертельно устал, Как помогу?
Традиционно это стихотворение Сологуба интерпретировалось как яркий пример пессимизма поэта. Однако Ильин в его концовке видел подтверждение никогда не умиравшей в России идеи братства и любви.
Брат мой, приблизься ко мне!
Легче вдвоем. Если не сможем идти -
Вместе умрем на пути, Вместе умрем.
Добавим, что мотив единения не в жизни, а в смерти - тот же, что в стихах о родине.
Если И. А. Ильин считал, что "пространство учит нас братству и любви"4, то другой русский философ серебряного века Н А. Бердяев в своей работе с характерным названием "О власти пространств над русской душой" (1918) основное внимание уделил иным аспектам этой проблемы. Пространства, утверждал Бердяев, не только охраняли русского человека, давали ему чувство безопасности, но и сдерживали его творческую активность, подавляли: "Русская душа подавлена необъятными русскими полями и необъятными русскими снегами, она утопает и растворяется в этой необъятности"5.
Русским символистам была близка как мысль о колдовской, мистической мощи русского пространства, пока поневоле пребывающего в запустении, но таящего в себе сказочные силы (статьи и стихи Ивана Коневского, отчасти А. Блока), так и бердяевская идея о губительности необъятных просторов.
Впечатляющий образ России как страшного, холодного, безжизненного или населенного уродливыми призраками пространства, создал в своей книге стихов "Пепел" (1909) А. Белый. Интересно, что он настойчиво повторяет именно слово пространство, которое, кажется, ни разу не употребил в стихах о России Некрасов, памяти которого А. Белый посвятил свою книгу. У Некрасова простор - слово, в значение которого входит представление о раздолье, свободе, у Белого пространство - некая неограниченная протяженность, скорее научный термин, в нем нет "тепла" живой жизни, оно не синонимично "простору", это бесконечное ледяное пространство способное поглотить все живое, оно - символ смерти.
Туда, где смертей и болезней Лихая прошла колея,-Исчезни в пространство, исчезни, Россия, Россия моя!6 "Россия с ее разложившимся прошлым и нерожденным будущим"7 - вот Россия Белого, как довольно точно определил главную тему "Пепла" один из первых его рецензентов С. Соловьев. Впрочем, в своей публицистике А. Белый создал еще один образ-символ России - "луг зеленый", объект веры и надежды; "Верю в Россию. Она - будет. .. Будут новые времена и новые пространства. Россия - большой луг, зеленый, зацветающий цветами"8.
Что касается Сологуба, то в своих стихах о России он избегает слова "пространство". Образ его родины - это простор, это "скудные селенья", "дым родных деревень", это "бледная", но все же "краса". Эти внешние приметы родины, ее неяркой природы, земных проявлений скромного сельского быта в русской поэзии (особенно после
лермонтовской "Родины", стихов Кольцова, Некрасова) традиционно воспринимались как "обыденный покров душевной и духовной жизни"9 России, ее народа.
Переклички с Некрасовым в "Гимнах родине" не случайны. Известно, что раннее творчество Ф. Сологуба развивалось в духе после-некрасовской демократической поэзии. Некрасова он считал своим учителем, и печать подражания ему лежит на многих "социальных" стихотворениях Сологуба 80-х-90-х годов ("Вот у витрины показной...", "В тени аллей прохлада...", "Стоит пора голодная..." и др ). При всей важности для раннего Сологуба художественного опыта Некрасова он не стал определяющим для дальнейшего творческого развития поэта-символиста, но и не прошел бесследно.
В отличи*; от Некрасова, Ф. Сологуб, как уже было сказано, не верил в счастливое будущее России. При этом имелась в виду не только ее политическая судьба. "Гимны родине" не обнаруживают и того, что явственно звучало в стихах о России А Блока, Вяч. Иванова и что было связоно с обновлением славянофильских традиций - веры в ее божественное призвание, религиозное спасение ее живой души и будущее возрождение. Никаким утопиям, будь то идея "соборной" России или России - "Новой Америки" Сологуб не был привержен
Но было и то, что роднило Ф. Сологуба с Блоком, Бальмонтом, Вяч. Ивановым и со многими другими русскими поэтами - это мотив единения личной судьбы человека (поэта) с судьбой родины, какой бы трагической она ни была, вплоть до гибели вместе с ней. Этот мотив, корнями уходящий в нашу классическую литературу, наверное, даже в фольклор, у поэтов серебряного века, многим из которых в реальной жизни пришлось сделать выбор между жизнью и смертью вместе с Россией, звучит особенно трагически (вплоть до замечательных стихов М. Волошина "На дне преисподней", "Готовность" и др.)
Задолго до трагических событий революции (Октябрьской), гражданской войны и эмиграции Сологуб как бы сделал свой выбор. Третье стихотворение цикла о том, что он не представляет своей жизни, да и жизни любого русского человека без родины. Звучит тема извечной русской ностальгии.
Но русское сердце тоскует Вдали от родимой земли. В безумных, в напрасных томленьях Томясь, как заклятая тень, Тоскует о скудных селеньях,
О дыме родных деревень. (284)
В основе этого стихотворения лежит противопоставление России другим странам. При этом Родина не лучше других стран, напро-
