CC BY
129
УДК 82-3 ТЕРЕХОВА Е.А.
кандидат филологических наук, доцент, кафедра истории и музейного дела, Орловский государственный институт культуры E-mail: elena-vas57@yandex.ru
UDC 82-3 TEREKHOVA E.A.
Candidate of philological Sciences, associate Professor, Department of History and Museology, Orel State Institute of
Culture
E-mail: elena-vas57@yandex.ru
ГЕРОЙ-РЕБЁНОК В РАССКАЗЕ ЛЕСКОВА «НЕРАЗМЕННЫЙ РУБЛЬ» THE HERO-CHILD IN LESKOV'S STORY "THE INDISPENSABLE RUBLE"
В статье рассматривается непростой путь героя-ребенка к обретению истины; раскрываются принципы изображения действительности в святочном рассказе; приемы создания образа ребёнка; своеобразие онирической реальности и мемуарной формы повествования.
Ключевые слова: святочный рассказ, герой-ребенок, сюжет-испытание, онирическая реальность, субъектно-субъектные взаимоотношения героя и автора.
The article discusses the difficult path of the hero-child to the truth; reveals the principles of the image of reality in the sacral story; methods of creating the image of the child; the originality of the onirical reality and the memoir form of the narrative.
Keywords: sacred story, hero-child, plot-test, oniric reality, subject-subject relationship of the hero and the author.
«Неразменный рубль», как и большинство лесков-ских произведений о детях, относится к жанру святочного рассказа, получившего широкое распространение в отечественной литературе XIX века. Святочная проза Лескова исследована достаточно основательно, особенно в работах Е.В. Душечкиной и А.А. Кретовой (Новиковой), Н.Н. Старыгиной. Однако интересующий нас рассказ почти не привлекал внимания отечественных литературоведов, тогда как зарубежные исследователи не прошли мимо этого маленького шедевра. Так, Жан-Клод Маркадэ пишет: «Здесь мы видим сказку для детей, написанную в лучших традициях жанра, в ней умело сочетаются четыре темы: рассуждения о неразменном рубле и о суевериях вообще, детские воспоминания автора, сновидение и его смысл, то есть вытекающая из него мораль» [11, с. 338].
А.А. Кретова статью о рассказе впервые опубликовала в 1994 году [4], а затем повторила этот анализ в двух своих монографиях, статье 2005 года ««Завещайте вашему сыну...»: «Детские» рассказы Н.С. Лескова» и других. Особенно убедительным он выглядит в книге «Будьте совершенны ...», так как включён здесь в широкий литературный контекст. Речь идёт о параграфе «Святочные рассказы, адресованные детям. Рассказ Н.С. Лескова «Неразменный рубль» в детском чтении» из главы второй: «Русская святочная литература второй половины XIX века (Тематический обзор; поэтика жанра)». Здесь рассматриваются «детские» святочные рассказы Н.П. Вагнера («Любка»), Ф. Гурина («Ночь на Рождество»), П.В. Засодимского («В метель и вьюгу», «Ночь на новый год», «Бедный Христос» и др.), К.С. Баранцевича («Что сделал северный ветер», «Мальчик на улице»), А.С. Хомякова («Светлое воскресенье: Повесть, заимствованная у Диккенса»»), Д.В. Григоровича (Рождественская ночь», «Зимний вечер»). Подчёркивая подражательность боль-
шинства из этих рассказов, их слезливую сентиментальность, голый дидактизм, Кретова выделяет в качестве лучших рассказы Засодимского, отличающиеся простотой и искренностью чувства, и Григоровича, творчески подошедшего к освоению жанра святочного рассказа [2, с. 134]. Но и на фоне этих достижений, справедливо считает исследовательница, рассказ «Неразменный рубль» - «один из лучших святочных рассказов, написанных для детей» [2, с. 139]. К главным достоинствам рассказа Кретова относит «динамичный сюжет, в котором гармонично соединились реальный и фантастический планы [2, с. 138-139], искусное сочетание занимательности и поучения, без резонёрства, тонкое пересечение мира фольклорного и мира детского, с учётом своеобразия детской психологии. Справедливо говорится об отличии «живого образа» лесковского героя «от благонравных и безликих «малюток» большинства святочных сочинений для детей» [2, с. 139].
В статье 1994 года, верно говоря о недостаточной изученности темы «Лесков и детская литература»,
A.А. Кретова в то же время ошибочно полагает, что существует только одна статья на эту тему: «Чтоб чувства добрые в читающем рождать.» Л.Г. Чудновой (1979). Но ещё до работы Чудновой, в 1976, вышла газетная статья
B.А. Громова под тем же названием (Орловская правда. 1976. 15 февраля. С. 3), а в 1977 - публикация Т.С. Карской рассказа Лескова «Добрая мать по пифагорейским понятиям» с её же предисловием: «Неизданный рассказ для журнала «Игрушечка»» (Литературное наследство: Из истории русской литературы и общественной мысли 1860-1890 гг Т. 87. М.: Наука, 1977. С. 129; 127-128). Кроме того, до 1994 года были опубликованы: монография В. Семёнова «Н.С. Лесков: Время и книги» (1981) со страницами о «детских» рассказах (с. 182-190); статья Н.Н. Старыгиной «Лесков и детская литература» (Проблемы детской литера-
© Терехова Е.А. © Terekhova E.A.
туры : сб. науч. трудов. - Петрозаводск : изд-во ПГУ, 1992. С. 86-103).
Иное представление о «Неразменном рубле», по существу, противоположное его истолкованию у А. Кретовой, находим в статье С.Г. Микушкиной «Н.С. Лесков в «Задушевном слове»», где этому рассказу посвящена одна страница. Отметив, что большое количество публикуемых в журнале произведений, связанных с морально-нравственной проблематикой, «отличалось иллюстративностью», автор статьи продолжает: ««Неразменный рубль» Лескова тоже был рассказом открыто морализаторским, наставительным. Своеобразие лесковское в этом произведении нивелировано, приглажено». Правда, исследовательница готова признать, что «учительность «Неразменного рубля» не раздражает, не кажется чрезмерно назойливой» благодаря занимательности сюжета, которая «делает рассказ по-своему интересным» [11, с. 126]. Таким образом, оказывается, что, в отличие от автора статьи, и сам Лесков, гордившийся этим святочным рассказом, получившим признание в Европе, и берлинский журнал «Echo», напечатавший его на своих страницах, и исследователи творчества Лескова, считающие «Неразменный рубль» одним из лучших его произведений, слишком преувеличили художественную ценность рассказа. Мы не можем согласиться с интерпретацией С.Г. Микушкиной «Неразменного рубля», как, впрочем, и других произведений писателя.
Рассказ «Неразменный рубль» впервые был опубликован в журнале «Задушевное слово» в 1883 году (N° 8) с подзаголовком «Рождественская история». Он же открывал сборник «Святочных рассказов» Лескова 1886 года. Однако в седьмом томе прижизненного собрания сочинений писателя (1889) цикл «Святочных рассказов» открывался уже «Жемчужным ожерельем», в котором Лесков изложил своё представление об этом традиционном жанре.
В беседе, с которой начинается «Жемчужное ожерелье», противопоставлены два взгляда на святочный рассказ. Один из участников беседы говорит о «скудости содержания», «деланности и однообразии» святочных рассказов (даже у Диккенса), объясняя эти недостатки жёсткими требованиями жанровой формы: «От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера - от Рождества до Крещения, чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль, хоть вроде опровержения вредного предрассудка, и наконец, - чтобы он оканчивался непременно весело» [9, с. 4]. Поскольку «в жизни таких событий бывает немного», то писатель оказывается «невольником слишком тесной и правильно ограниченной формы»: «неволит себя выдумывать и сочинять фабулу, подходящую к программе» [9, с. 4]. То есть, требования жанра вступают в противоречие с принципами современного реалистического искусства. Другой собеседник, возражая, высказывает убеждение, близкое автору: «Я думаю, ... что и святочный рассказ, находясь во всех его рамках, всё-таки может видоизменяться и представлять любопытное разнообразие, отражая в себе и своё время и нравы» [9, с. 4]. Все произведения ле-сковского святочного цикла и представляют собой именно обновлённый святочный жанр. В них действительно «отразился. и век и современный человек» при сохранении «формы и программы святочного рассказа» [9, с. 4]. Не
составили исключения и «детские» произведения цикла. В каждом из них в полном соответствии со своей эстетической установкой на документализм писатель изображает «истинное происшествие» [9, с. 4], случай из жизни, всякий раз подтверждающий его убеждение в «фантастичности» самой реальной действительности.
Герой-ребёнок Лескова своеобразен. Он не похож ни на Николеньку Иртеньева (трилогия «Детство. Отрочество. Юность»), ни на Сережу Багрова («Детские годы Багрова-внука»), ни на детей, изображённых Достоевским (Неточка в рассказе «Неточка Незванова», Нелли в «Униженных и оскорблённых», Аркадий Долгорукий в «Подростке», герои рассказов «Мальчик с ручкой», «Мальчик у Христа на ёлке»). От первых двух он отличается уже тем, что детство его проходит в условиях, далёких от той атмосферы усадебного благополучия, безмятежной патриархальной идиллии, в которую погружены герои Толстого и Аксакова, хотя бы в раннюю пору своей жизни. Но и атмосфера страдания и одиночества детей Достоевского не становится у Лескова доминирующей.
В то же время, герой Лескова, как и его предшественников, — это полнокровный художественный образ. Белинский ратовал за то, чтобы в детской книжке читатель видел «дитя весёлое, доброе, живое, <...> бо-жие» [1, с. 374]. Именно таковы персонажи рассказов «Неразменный рубль», «Под Рождество обидели», «Зверь», «Пугало», «Дурачок» и др.
Восьмилетний герой первого из них настолько увлечён сказочным поверьем о волшебном неразменном рубле, что сам готов «претерпеть страхи», чтобы овладеть таким сокровищем. Сказочное чудо и желание приблизиться к нему, преодолеть свой страх влекут мальчика. Но писатель «испытывает» героя не через встречу «с дьяволом на далёком распутье», а совсем иначе. Желанный «беспереводный рубль» он получает «даром», в качестве подарка на Рождество от бабушки. Здесь-то и начинается подлинное испытание души ребёнка. Не случайно в начале рассказа говорится о том, что мальчик «уже побывал в своей жизни в Орле и в Кромах» и знал все соблазны рождественской ярмарки: разные лакомства, картинки и «множество других вещей», которые нельзя приобрести на тот единственный серебряный рубль, который ежегодно получал от бабушки на праздник. Услышанное поверье о неразменном рубле захватывает его душу: «Сколько можно накупить прекрасных вещей за беспереводный рубль! Что бы я наделал, если бы мне попался такой рубль!» [9, с. 18] (Курсив наш. - Е.Т.).
Так, через живое эмоциональное переживание восьмилетнего ребёнка определяется главная линия сюжета-испытания героя, его нелёгкого выбора в мире соблазнов, не менее опасных, чем «большие страхи» [9, с. 17], и его «делания», его поступков. Верный своей идее необходимости мудрого руководства со стороны родителей в деле воспитания детей, Лесков эстетически тонко реализует её и здесь. Бабушка, предостерегая внука от «ошибок», подсказывает ему главное, чем надо руководствоваться в решении купить или не купить ту или иную вещь, но делает это так, чтобы, избегая «наставлений», чуждых детям, активизировать самостоятельную работу мысли и чувства ребёнка. Она просто рассказывает внуку о свойствах неразменного рубля: «Рубль возвращается, это правда. Это его хорошее
свойство, - его также нельзя и потерять; но зато у него есть другое свойство, очень невыгодное: неразменный рубль не переведётся в твоём кармане до тех пор, пока ты будешь покупать на него вещи, тебе или другим людям нужные и полезные, но раз, что ты изведёшь хоть один грош на полную бесполезность - твой рубль в то же мгновение исчезнет» [9, с. 19].
Но, находясь в радостном возбуждении и крепко «зажав рубль в ладонь», мальчик излишне самонадеянно заявляет: «Я уже всё это знаю», а в ответ на сомнения бабушки, поясняет так: «Я её уверил, что знаю, как надо жить при богатом положении». Умная воспитательница вовремя и ненавязчиво, как бы делясь своим жизненным опытом, умеет дать необходимый совет, не подавляя, а поддерживая, но и направляя инициативу ребёнка: «Очень рада, - посмотрим. Но ты всё-таки не будь самонадеян: помни, что отличить нужное от пустого и излишнего вовсе не так легко, как ты думаешь» [9, с. 19].
Чуткий ребёнок, прислушиваясь к совету бабушки и интуитивно ощущая трудность такого выбора, просит её «походить» с ним по ярмарке. А узнав, что «тот, кто владеет беспереводным рублём, не может ни от кого ожидать советов, а должен руководиться своим умом», разумное дитя отвечает: «О, моя милая бабушка, <.. > вам и не будет надобности давать мне советы, - я только взгляну на ваше лицо и прочитаю в ваших глазах всё, что мне нужно» [9, с. 20].
Таков, по Лескову, идеал взаимоотношений взрослого и ребёнка: взаимопонимание без слов и наставлений, возникающее на основе любви и полного доверия, доверия не только ребёнка к воспитателю, но и воспитателя к уму и сердцу маленького человека.
Подобно другим великим писателям-современникам Лесков рассматривает ребёнка не как объект, но как субъект воспитания. Отношения автора и героя строятся как субъектно-субъектные, как и взаимоотношения бабушки и Миколаши. Причём, бабушка руководствуется не только любовью, но и «педагогией», за игнорирование которой Лесков так резко критиковал Т.П. Пассек [7]. Бабушка не стремится оградить ребёнка от трудностей реальной жизни, не пытается решать всё за него, напротив, умеет инспирировать его инициативу и самостоятельность, пробудить в мальчике чувство ответственности за принимаемые им решения и поступки.
Через восприятие ребёнка даётся вполне реалистическая картина ярмарки, предваряемая кратким описанием состояния природы, вполне соответствующего радостным ожиданиям ребёнка: «Погода была хорошая; умеренный морозец с маленькой влажностью; в воздухе пахло крестьянской белой онучею, лыком, пшеном и овчиной. Народу много, и все разодеты в том, что у кого есть лучшего» [9, с. 20]. Так же просто и органично, без нажима, входит в рассказ и сознание ребёнка социальный мотив бедности и богатства. Маленький герой, наблюдая за детьми, видит, что, в отличие от мальчиков из богатых семей, желания коих уже исполнились, «бедные ребятишки, которым грошей не давали, стояли под плетнём и только завистливо облизывались» [9, с. 20].
И интуитивно, и сознательно следуя своему нравственному чувству, но и контролируя себя выражением одобрения на лице бабушки, а также наличием рубля в кармане,
герой рассказа безошибочно тратит свой рубль на «полезные» вещи, принесшие радость и «бедным ребятишкам», получившим свистульки, и дворовым людям, наделённым обновками. В то же время автор показывает, насколько труден для мальчика первый шаг в самостоятельном выборе между «полезным» и «пустым», когда встал вопрос о покупке свистулек для бедных ребятишек. Неуверенность в правильности своего намерения, ведь «глиняные сосульки не составляли необходимости и даже не были полезны», чувство ответственности за предстоящий выбор рождает потребность посоветоваться: «и. я посмотрел на бабушку.» [9, с. 20]. Одобрение «старушки» и радость бедных ребятишек, получивших желаемое, приносят внутреннее удовлетворение и придают уверенность маленькому герою: «теперь я уже понял, в чём дело, и могу действовать смелее» [9, с. 21]. Эти действия — забота «о других», стремление одарить бедных людей, сделать их счастливыми - доставляют радость самому герою и говорят о его душевной щедрости и социальной отзывчивости.
Но автор подвергает мальчика ещё более трудному испытанию - испытанию его собственным «могуществом», определяемым «властью рубля». Убедившись в собственной «непогрешимости», правильности своих действий (ведь рубль постоянно остаётся в кармане), ребёнок уже не видит необходимости проверять свои поступки «выразительными взорами» бабушки, «да я о ней и забыл», скажет он позднее. «Я сам был центр всего, - на меня все смотрели, за мною все шли, обо мне говорили. - Смотрите, каков наш барчук Миколаша! Он один может скупить целую ярмарку, у него, знать, есть неразменный рубль. И я почувствовал в себе что-то новое и до тех пор незнакомое. Мне хотелось, чтобы все обо мне знали, все за мною ходили и все обо мне говорили - как я умён, богат и добр» [9, с. 22]. Многократный повтор личного местоимения - «я», «меня», «мною» «обо мне» - свидетельствует о существенных изменениях в мирочувствовании и самоощущении героя. Он сам замечает, что прежнее состояние радости и удовлетворения сменилось противоположными чувствами: «Мне стало беспокойно и скучно» [9, с. 22]. Однако к этому новому эмоциональному состоянию, в котором выразился протест нравственного чувства, герой не прислушивается. «Голос» «натуры» и «голос» нового самосознания располагаются рядом, сосуществуют, но не вступают в борьбу друг с другом. В такой ситуации для торжества одного из них необходимо воздействие извне. Ожидаемый толчок, - но не в пользу «голоса» нравственности, - ребёнок получает от «опытного» ярмарочного торговца, который пробуждает в маленьком герое отрицательные эмоции - обиду и зависть. Близка сказочной резко отрицательная характеристика «искусителя», к тому же, появившегося перед мальчиком вдруг - «откуда ни возьмись» [9, с. 22]. Повторяющиеся определения сниженной семантики - «самый пузатый», «пузатый купец», «пузан», высокая, окрашенная авторской иронией самооценка торговца - «Я здесь всех толще и всех опытнее.», - а также его речи, пробуждающие низкие желания, дают полное представление об этом «антигерое». Вначале мальчик сопротивляется дурному влиянию и на провоцирующую реплику торговца - «есть кое-что такое, чего вы и за этот рубль не можете купить» - с достоинством отвечает: «Да, если это будет вещь ненужная, - так я её, разумеется, не куплю» [9, с. 22].
Однако «дьявол» не унимается: указывает на неблагодарность «других», которые оставили его, своего благодетеля, в полном одиночестве, устремившись за человеком, поразившим их блеском стекловидных пуговиц на жилете, надетом поверх тулупа. Провокация удалась: «Во мне, - признаётся герой, - зашевелилось чувство досады. Мне показалось всё это ужасно обидно, и я почувствовал долг и призвание стать выше человека со стекляшками» [9, с. 23], то есть, купить его жилет. Но мальчика привлекает не «тусклое блистание» пуговиц, как остальных посетителей ярмарки, а стремление завладеть вещью, которая лишила его славы, всеобщего поклонения и обладание которой должно теперь вернуть ему прежнее «могущество», внимание окружающих, а заодно - «доказать» «пузану» своё превосходство над «человеком со стекляшками». Этот последний, «длинный, сухой человек», дан в восприятии ребёнка, недоумевающего, почему «вся ярмарка» ринулась за ним, не имеющим в себе ничего «привлекательного», кроме жилета со «стекловидными пуговицами», из которых «исходило слабое тусклое мерцание».
«В этой прозрачной аллегории, - как тонко подметила А. А. Кретова, - заложено понятное рождественское противопоставление: истинный свет бескорыстной любви противостоит «слабому, тусклому блистанию» [2].
Несомненное достоинство Миколаши - в его отстранённости от этого ложного, «тусклого блистания», от «суеты», которой одержимы остальные: «Я ничего не вижу в этом хорошего», - говорит он [9, с. 23]. Не случайно именно ему принадлежит пренебрежительная характеристика человека через его вещь: «человек со стекляшками», в которой уменьшительно-уничижительный суффикс дополнительно подчёркивает абсолютную бесполезность вещи. Однако это положительное качество ребёнка, трезвая оценка «вещи» не отменяет не менее суетного, с точки зрения автора, желания стать над людьми, «сделаться больше его» [9, с. 23], человека со стекляшками, овладевшего всеобщим вниманием.
И теперь уже ничто не может воспрепятствовать осуществлению «призвания», даже напоминания о бесполезности вещи и неопытности покупателя: «Однако вы, я вижу, очень неопытны, как и следует быть в вашем возрасте, - вы не понимаете, в чём дело. Мой жилет ровно ничего не стоит, потому что он не светит и не греет, и потому я его отдаю вам даром, но вы мне заплатите по рублю за каждую нашитую на нём стекловидную пуговицу, потому что эти пуговицы хотя тоже не светят и не греют, но они могут немножко блестеть на минутку, и это всем очень нравится» [9, с. 23].
Образ «человека со стекляшками» в сказочном сюжете сновидения выполняет различные функции. Он не только символ «суетности», через отрицание которой положительно характеризуется маленький герой, но и «помощник» главного воспитателя, бабушки, как и она, предостерегающий мальчика от ошибок. То есть, характеристика этого персонажа Миколашей не исчерпывает художественных функций данного образа в сновидной реальности и рассказе в целом.
Слова «человека со стекляшками» о «неопытности» обращены к прежним благим порывам души ребёнка, для которого реакции бабушки были необходимым нравственным ориентиром в выборе «полезных вещей». А мысль о
бесполезности жилета и пуговиц, которые «не светят и не греют», призвана напомнить мальчику о главном свойстве неразменного рубля, когда-то вполне отвечавшем светлым порывам души мальчика.
Но теперь - всё забыто, главное, что волнует ребёнка, - это стремление во что бы то ни стало доказать своё превосходство над всеми «другими». И герой наказан за «гордыню». Неожиданное исчезновение неразменного рубля в момент страстно ожидаемого торжества и над «пузатым купцом», и над «всей ярмаркой» [9, с.-22] погружает ребёнка в состояние горестного смятения, душевного потрясения, что подчёркнуто не только лексически, но и синтаксически: «Я <.. > опустил руку во второй раз, но. карман мой был пуст. Мой неразменный рубль уже не возвратился. он пропал. он исчез. его не было, и на меня все смотрели и смеялись.
Я горько заплакал и. проснулся.» [9, с. 24].
Это кульминация рассказа. Пробуждение ото сна оказывается и воскресением заснувшего было нравственного чувства, и освобождением от всяких индивидуалистических устремлений: «реализуется, - пишет А.А. Кретова,
- известная педагогическая мысль о ребёнке «проснувшемся» и «непроснувшемся»: перед нами пробудившийся
- в прямом и переносном смысле - ребёнок, разбужены его сердце и разум» [2, с. 138].
Соглашаясь с этим бесспорным утверждением исследовательницы, мы попытались внести поправку в трактовку ею «своеобразного драматизма» рассмотренной выше ситуации рассказа. А. Кретова видит этот драматизм в том, что, не знающий «важного правила - абсолютного бескорыстия дара», герой, столкнувшись с неблагодарностью одаренных им людей, переживает чувство обиды на них и зависти к «сопернику». Как было показано, эти чувства возникают на уже подготовленной почве: гордость собою, осознание своего «всевластия» уже вытеснили, пусть на время, добрые чувства и намерения. Обида и зависть - это лишь атрибуты «самовозвышения», проявившиеся post faktum. Словом, драматизм рассказа порождается, на наш взгляд, не столько «незнанием абсолютного бескорыстия дара», сколько «гордыней», представляющей собой уже настоящий «грех», и заключается этот драматизм не только в обиде (она - следствие), а в сосуществовании и борьбе в душе ребёнка антитетичных устремлений.
«Бытовик» Лесков, как его часто представляли, оказался тонким психологом, сумевшим и в маленьком человеке не только увидеть, но и «незаметно», с изумительным тактом показать свойственную обычно личности сформировавшейся, сложной, уже испытавшей влияние «неразумной» действительности, борьбу противоположных начал: доброго и злого.
Таким образом, авторский взгляд на сущность человека проявляется и в его произведениях для детей. Лесковская концепция личности - понимание писателем двойственности природной сущности человека, - далека от руссоистской, утверждавшей безусловную положительность природы «естественного человека». По Лескову, «Прямолинейных натур <.> нет в природе: живой человек гораздо сложнее и добро у него мешается со злом.» [10, с. 3].
Торжество добра в финале тщательно обосновано и художественно подготовлено. Пережив во сне радость
«первого шага» бескорыстного служения людям и горечь отступления от него, герой уже в реальности приходит к окончательному решению, по мысли самого автора, единственно верному. В письме к А. Кандибе эта мысль Лескова-педагога выражена непосредственно, в дидактической форме: «Счастье есть любовь к другим, ничего себе не требующая и ничего для себя не ожидающая. Будешь истинно добра, - будешь всегда счастлива.» [14, с. 29-31]. В рассказе «Неразменный рубль» эта дорогая писателю идея входит в сознание ребёнка и становится потребностью его сердца без всякого насилия, наставления, через занимательную историю неразменного рубля; поступки мальчика во сне и наяву, с нею связанные; через его собственные переживания и раздумья, корректируемые бабушкой, раскрывающей аллегорический смысл притчи о «неразменном рубле». Истолковывая сон ребёнка, она говорит: «Неразменный рубль - по-моему, это талант, который Провидение даёт человеку при его рождении. Талант развивается и крепнет, когда человек сумеет сохранить в себе бодрость и силу на распутии четырёх дорог, из которых с одной всегда должно быть видно кладбище. Неразменный рубль - это есть сила, которая может служить истине и добродетели, на пользу людям, в чём для человека с добрым сердцем и ясным умом заключается самое высшее удовольствие. Всё, что он сделает для истинного счастия своих ближних, никогда не убавит его духовного богатства, а напротив - чем он более черпает из своей души, тем она становится богаче» [9, с. 24].
Лесков мастерски изображает картины онирической (сновидной) реальности. По существу, в «Неразменном рубле» основное действие рассказа составляет сон ребёнка. Сон вводится как реальность с едва заметным намёком на сновидение: «Обольщённый этим обещанием, я постарался заснуть в ту же минуту, чтобы ожидание неразменного рубля не было томительно» [9, с. 18]. Граница между сном и реальностью почти неуловима и даже намеренно стирается автором: «Няня меня не обманула: ночь пролетела как краткое мгновение, которого я и не заметил, и бабушка уже стояла над моею кроваткою <.. >
- Ну, вот тебе беспереводный рубль» [9, с. 19]. И лишь в финале указание на пробуждение - «Я горько заплакал и. проснулся» [9, с. 24] - восстанавливает границу между онирической и реальной действительностью.
Причём сон героя не укладывается в типологию ле-сковских сновидений, предложенную Д.А. Нечаенко в содержательной статье «Сновидения и «просонки» в поэтике Н.С. Лескова (к постановке проблемы)». Сон Миколаши можно отнести и к «вещим» снам, провозвестникам действительных событий, характерным для фольклора и литературы; и к «духоводительным» (Лесков) снам-видениям, побуждающим («свыше») к определённому действию или поступку; и к «интроспективным сновидениям», позволяющим познать себя [13, с. 31-32]. Это свидетельствует не только об условности в приложении к Лескову любых научных классификаций, но и о художественной многозначности приёма сна у Лескова, «так называемые интроспективные, или интроверсионные сны лесковских персонажей, связанные с их самоуглублением», считает исследователь, помогают «персонажу-сновидцу» «к субъектному знанию себя изнутри добавить знание себя со стороны как объекта, достигая тем самым более полного
бытия...» [13, с. 39]. Сон ребёнка, действительно, оказывается вещим, помогающим становлению нравственного чувства и самосознания мальчика, который в результате «онирических переживаний» (Д.А. Нечаенко) приходит к высокому пониманию сущности счастья: «В этом лишении себя маленьких удовольствий для пользы других я впервые испытал то, что люди называют увлекательным словом -полное счастие, при котором ничего больше не хочешь» [9, с. 25].
Если во сне мальчик, одаривая других, и себя баловал сладостями, то теперь он решает отказаться от них. И мудрая воспитательница понимает ребёнка: «Я не вижу нужды, чтобы ты лишил себя этого маленького удовольствия, но. если ты желаешь за это получить гораздо большее счастие, то. я тебя понимаю» [9, с. 25]. Так входит в рассказ основная для творчества Лескова тема праведни-чества. Маленький герой в результате испытаний окончательно избирает для себя путь жизни по правде, по совести.
«Неразменный рубль», как и другие детские рассказы, сказки, легенды («Пугало», «Зверь», «Привидение в Инженерном замке», «Томленье духа», «Дурачок»), написаны «мемуаром», от первого лица, как воспоминания о детстве. Автобиографизм рассказов о детях неоднократно подчёркивался исследователями (Н.Н. Старыгиной, А.А. Новиковой, В. Семёновым и К. Киносян). Автобиографические черты находят в облике «барчука Миколаши» («Неразменный рубль»), героях «Зверя» и «Пугала», в характерах других персонажей этих рассказов: в бабушке Миколаши - черты Акилины Васильевны, бабушки Лескова; в дядюшке героя «Зверя» - многие качества Алферьева, дяди писателя; в «дедушке Илье» - реальный образ из гостомельского детства Лескова. В названных рассказах весьма ощутимо отразились воспоминания детства писателя: Гостомль, Панин хутор, Кромы.
Для Н.С. Лескова-мемуариста важно было передать не столько хронологию деталей событий, сколько чувства и настроения, вызванные ими, своё переживание этих событий, когда-то поразивших детское воображение и запомнившихся навсегда. Вот почему Лесков изображает события детства как сиюминутные, переживаемые повествователем в момент их воспроизведения. Лесков не создал такого автобиографического повествования, как, например, Л. Толстой («Детство. Отрочество. Юность») или С.Т. Аксаков («Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука», «Воспоминания»); не ставил перед собой цели изображения истории взросления, истории души ребёнка, но его произведения о детях и для детей дают представление о мирочувствовании маленького героя в разные периоды его жизни. Рисуя отрезок жизни маленького человека, ограниченный рамками времени, Лесков и на малом пространстве умеет показать обогащение эмоциональной сферы героя, рост его сознания: выход из мира полуфантастических легенд и поверий к реальности, пробуждение «голоса» «натуры», «серого человека», совести.
Сам писатель считал мемуарную форму вымышленного художественного повествования наиболее близкой для себя. Ф.И. Буслаеву он писал: «По правде же говоря, форма эта мне кажется очень удобною: она живее, или, лучше сказать, истовее рисовки сценами. Но, мне кажется, не только общего правила, но и преимущества одной манеры перед другою указать невозможно, так как тут многое зави-
сит от субъективности автора» [8, с. 452]. Субъективность Лескова и проявилась в этой приверженности к мемуарной форме повествования, отвечающей одному из основных эстетических принципов реализма писателя - принципу достоверности, установке на документализм. «Давно сказано, - пишет он, - что «литература есть записанная жизнь, и литератор есть в своём роде секретарь своего времени», он записчик, а не выдумщик, и где он перестаёт быть за-писчиком, а делается выдумщиком, там исчезает между ним и обществом всякая связь» [7, с. 34]. С этим стремлением Лескова строить свои отношения с читателем «на основе факта» связаны многие особенности его поэтики, в том числе - мемуарная («писать мемуаром») и сказовая формы повествования.
В рассказе «Неразменный рубль» перед нами «дитя живое», которое живёт, действует, любит, замирает от страха, познаёт новое, радуется. Но рядом - осмысляющий и анализирующий происходившее с ним в детстве взрослый повествователь. У Лескова всё сложно - разные субъектные призмы: и мальчика, и взрослого повествователя, и других лиц, передающих различные легенды и поверия. Нельзя поэтому без пояснений сказать о повествователе, что это «образ рассказчика-ребёнка». Более права А. А. Кретова, когда говорит: «события здесь преломляются через призму детского сознания, - художественный приём, который многократно усиливает глубинный «взрослый» смысл повествования. Простой, как бы псевдодетский стиль произведения является у Лескова-художника утончённой маской, за которой открывается внутренняя глубина и необозримая «духовная перспектива»» [3, с. 10]. Это характерно не только для святочных рассказов, о которых пишет исследовательница, но и для всех, перечисленных выше детских произведений.
Повествовательная форма их типична для произведений автобиографического жанра. Это рассказ от первого лица, где главный герой является одновременно повествователем. Но наряду с его голосом звучит и голос взрослого героя, оценивающего прежние впечатления. Таким образом, присутствует как бы двойной взгляд на изображаемое: через призму сознания ребёнка, чем достигается непосредственное восприятие действительности и достоверность внутренних движений души маленького героя, и второй, корректирующий их и прерывающий повествование ребёнка размышлениями более общего характера. Отсюда вытекает и особый характер художественного времени в произведениях автобиографического жанра: оно отличается дистанцией между прошлым и настоящим повествователя, который вспоминает о своем «я» в детстве.
Каждый рассказ - это взволнованная речь взрослого, заново переживающего своё прошлое и оценивающего его. Но, как уже говорилось, многие чувства и переживания, эмоциональное отношение к событиям и людям, окружающему миру переданы с точки зрения ребёнка: восьмилетнего в «Неразменном рубле», «Пугале» и пятилетнего в «Звере». Слово взрослого и речь ребёнка иногда сливаются, в других случаях расходятся. То же следует сказать о соотношении голоса взрослого рассказчика и автора. Голос взрослого повествователя сливается с авторским в моменты, когда речь идёт о значении детских встреч и впечатлений для всей последующей жизни.
Рассказчик - типическая фигура для Лескова, создав-
шего особую форму повествования - сказ. В детских рассказах нет характерного для этой формы повествования социально чужого устного слова, как нет и слушателей, но здесь есть установка на устную речь рассказчика, близкого автору по своему мировоззрению и социальному статусу, поэтому часто рассказчик сливается с автором, автор выражает через рассказчика свои мысли. Слово рассказчика оживляет литературную речь устными интонациями, сохраняет колорит и выразительность устной речи. Это повествование, приближенное к сказу, но не сказ, а Ihe Erzalung форма речи от первого лица. Этой формой часто пользовался в своих повестях И. С. Тургенев. Однако, в отличие от Лескова, установка на устное слово у Тургенева менее выражена, речь рассказчика у него близка к письменной речи. Но возвратимся к «Неразменному рублю».
Начинает рассказ о народном поверье относительно волшебного рубля взрослый повествователь. Начинает как будто всерьёз, но не без доброй усмешки: став на перекрёстке четырёх дорог (одна должна вести к кладбищу), надо «пожать кошку посильнее, так, чтобы она замяукала, и зажмурить глаза» [9, с. 17]. Автобиографический рассказчик с высоты своей взрослости комментирует, отделяя себя от тех, кто слепо верит в это предание: «Конечно, это поверье пустое и нестаточное; но есть простые люди, которые склонны верить, что неразменные рубли действительно можно добывать. Когда я был маленьким мальчиком, и я тоже этому верил» [9, с. 18]. Повествователь постоянно отделяет себя «теперешнего» от себя ребёнка: «Раз, во время моего детства.». Но сразу же вклинивается голос восьмилетнего мальчика с его реакцией на рассказ няни о рождественской ночи: «Сколько можно накупить прекрасных вещей за беспереводный рубль! Что бы я наделал, если бы мне попался такой рубль» [9, с. 18]. Восклицательная интонация указывает на это. И вновь звучит голос повествователя: «Мне тогда было всего лет восемь». Затем их голоса сливаются в воспоминании о виденном на рождественской ярмарке в Орле и Кромах.
Диалог ребёнка с няней в третьей главе ещё более оживляет рассказ. В картине сна голоса взрослого повествователя и ребёнка часто сливаются, но некоторые словосочетания явно не принадлежат ребёнку: «... чтобы слиться всей душой в общей гармонии.», «Глиняные сосульки не составляли необходимости», «лицо моей бабушки не выражало ни малейшего порицания моему намерению.» [9, с. 20]. (Курсив наш. - Е.Т.). Но в целом создаётся ощущение детской призмы, а слова и предложения, которые не может произнести восьмилетний ребёнок, непосредственно соединяются с типично детскими и нейтральными.
Лесков имел полное право гордиться признанием, которое получил в Европе этот его рассказ. «Слышал ли ты или нет, - спрашивал Лесков брата своего Алексея Семёновича в письме от 12 декабря 1890 года, - что немцы, у которых мы до сих пор щепились рождественскою литературою, понуждались и в нас. Знаменитое берлинское «Echo» вышло рождественским № с моим рождественским рассказом «Wunderrubel» <Неразменный рубль>. Так не тайные советники и «нарезыватели дичи», а мы, «явные нищие», заставляем помаленьку Европу узнавать умственную Россию и считаться с её творческими силами. Не всё нам читать под детскими ёлками их Гаклендера, - пусть они наших послушают <.> Сколько это надо было уступ-
ки со стороны немца, чтобы при их отношении к рождественскому № издания, - вместо своего Гаклендера, или Линдау, или Шпильгагена, - дать иностранца, да ещё русского!.. Право, это даже торжество нации, это мирное завоевание в «образованной среде» дали России не Скабелев с его жестокостями и не Драгомиров с его полупохабствами, а мягкосердечный Тургенев и Лев Толстой в его полушубке!..» [5, с. 435]. «Мирное завоевание» внимания иностранцев «Неразменный рубль» продолжает доныне. С высокой оценкой этого маленького шедевра можно встретиться в
работах многих зарубежных исследователей [11, с. 338].
Таким образом, уже в первом рассказе о герое-ребёнке художественно воплотились дорогие автору мысли о воспитании личности в маленьком человеке, о роли мудрых родителей в этом «деле великой важности», выразилось лесковское представление о подлинном счастье (в забвении себя ради других), до потребности которого он стремился возвысить души детей. У Лескова-художника эти идеи становятся пафосом творчества, а не моральными наставлениями или дидактическими установками автора.
Библиографический список
1. БелинскийВ.Г. Полное собрание сочинений : В XIII т. T. II. М. : АН СССР, 1953. 776 с.
2. КретоваА.А. ««Будьте совершенны.»: Религиозно-нравственные искания в святочном творчестве Н.С. Лескова и его современников. М. ; Орёл, 1999. 303 с.
3. Кретова А.А. «Завещайте вашему сыну.»: «Детские» рассказы Н.С. Лескова // Литература в школе. 2005. № 10. С. 8-13.
4. Кретова А.А. Творчество Н.С. Лескова в детском чтении: рассказ «Неразменный рубль» // Гуманитарные проблемы глазами молодых. Вып. 2. Орёл, 1994. С. 65-72.
5. Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова : по его личным, семейным и несемейным записям и памятям : В 2 т. Т. 2. М. : Худож. литература, 1984. 606 с.
6. ЛесковН. Литературная бабушка: Татьяна Петровна Пассек // Всемирная иллюстрация. 1889. Т. XII. № 15. С. 265-267.
7. Лесков Н.С. о литературе и искусстве. Л. : изд-во Ленинград. ун-та, 1984. 284 с.
8. Лесков Н.С. Собрание сочинений : В 11 т. Т. 10. М. : Худож. литература, 1958. С. 597.
9. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 12 т. М. : изд-во «Правда», 1989. Т. 7. 462 с.
10. Лесков Н.С. Чудеса и знамения // Церковно-общественный вестник 1878. № 34. С. 3.
11. Маркадэ Ж.-К. Творчество Н.С. Лескова. Романы и хроники / Пер. с французского А.И. Поповой и др. СПб. : Академический проект, 2006. 478 с.
12. Микушкина С.Г. Н.С. Лесков в «Задушевном слове» // Актуальные проблемы журналистики. Вып. 2. М., 1983 С. 126. С. 122-129.
13. НечаенкоД.А. Сновидения и «просонки» в поэтике Н.С. Лескова : к постановке проблемы // Учёные записки Орловского гос. ун-та. Т. III : Лесковский сборник. Орёл : изд-во ОГУ, 2006. С. 31-48.
14. ЧудноваЛ.Г. «Чтоб чувства добрые в читающем рождать» // Детская литература. 1979. № 3. С. 29-31.
References
1. Belinsky V. G. Polnoe sobranie sochinenii [Complete works]: in 13 vols. Moscow, Publ. House of the Academy of Sciences of the USSR, 1953,Vol. 2, 767 p. Pp. 253-345. (In Russian.).
2. KretovaA.A. «Bud'te sovershenny.»: Religiozno-nravstvennye iskaniia v sviatochnom tvorchestve N.S. Leskova i ego sovremennikovA. A. [«Be perfect...»: Religious and ethical strivings in the Christmas works of N.S. Leskov and his contemporaries]. M: Orel, 1999. 303 p. (In Russian.).
3. KretovaA.A. «Zaveshchaite vashemu synu.»: «Detskie» rasskazy N.S. Leskova. ["Leave Testament to your Son.": Stories for Children by N.S. Leskov]. Literatura v shkole, 2005, no. 10, pp. 8-13 (in Russian).
4. Kretova A.A. Tvorchestvo N.S. Leskova v detskom chtenii: rasskaz «Nerazmennyi rubl'». [Creative Works by N.S. Leskov for Children: the story "The Magic Rouble"]. Gumanitarnye problemy glazami molodykh, Orel, 1994, vol. 10, pp. 49-53 (in Russian).
5. Leskov A.N. Zhizn ' Nikolaya Leskova po ego lichnym, semeynym i nesemeynym zapisyam i pamyatyam: V 2 t. [The life of Nikolai Leskov in his personal, family and non-family records and memories: 2 vol.]. Moscow, Khudozhestvennaya literatura Publ. 1984, Vol. 2, pp. 606 (In Russian.).
6. Leskov N.S. Literaturnaia babushka: Tat'iana Petrovna Passek.[Literary grandmother: Tatyana Petrovna Passek ].Vsemirnaia illiustratsiia, 1984, Vol. 12, no. 15, pp. 265-267 (In Russian.).
7. Leskov N.S. O literature i iskusstve [On literature and art]. Leningrad: Leningrad State University Publ., 1984, pp. 284 (In Russian.).
8. Leskov N.S. Sobranie sochineniy: v 11 t. [Collected Works in 11 v.]. Moscow: Khudozhestvennaya literatura Publ., 1958, vol. 10, pp. 597 (in Russian).
9. Leskov N.S. Sobranie sochineniy: v 12 t. [Collected Works in 12 v.]. Moscow: Pravda Publ., 1989, vol. 7, pp. 462 (in Russian).
10. Leskov N.S. Chudesa i znameniia [Signs and wonders] Tserkovno-obshchestvennyi vestnik, 1878, no. 34, pp.3 (In Russian).
11. Markade Zh. K. Tvorchestvo N.S. Leskova. Romany i khroniki / Per. s frantsuzskogo A.I. Popovoi i dr.[Works by N.S. Leskov. Novels and Chronicles / translated from French by A. I. Popova]. SPb. : Akademicheskii proekt, 2006, pp. 478 (In Russian).
12. Mikushkina S.G. N.S. Leskov v «Zadushevnom slove» [N. S. Leskov "In Sincere Word"]. Aktual'nye problemy zhurnalistiki, Moscow, 1983, vol. 2, pp. 122-129 (In Russian).
13. NechaenkoD.A. Snovideniia i «prosonki» v poetike N.S. Leskova : k postanovke problemy // Uchenye zapiski Orlovskogo gos. un-ta. T. III : Leskovskii sbornik. [Dreams in the Poetics by N. Leskov: the formulation of the problem. Scientific notes of the Orel State University. Vol. III: Leskov collection.]. Orel, Orel State University, 2006, pp. 31-48 (In Russian).
14. ChudnovaL.G. «Chtob chuvstva dobrye v chitaiushchem rozhdat'». [«To Give Birth to Good feelings in Reading»]. Detskaia literatura Publ., 1979, no. 3, pp 29-31 (In Russian).
