CC BY
9
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2021. № 1
Д.А. Лунгина*
«гениальный читатель» керкегор
И ПРОБЛЕМЫ АКАДЕМИЧЕСКОГО ЧТЕНИЯ*
В статье, публикуемой к юбилею кафедры истории и теории мировой культуры, подводится итог бесед с аспирантами, специализирующимися на интеллектуальной культуре середины XIX в. Темой бесед стало самопредставление переломных эпох, поменявшее не только читательское восприятие, а с ним и понятие аудитории как важной составляющей «института литературы», но и статус авторского высказывания, его мотивов, целей и последствий. Как ответ на такой перелом читается послание Сёрена Керкегора, иначе говоря, «Комплекс проблем под названием "Керкегор"» (N. Thulstrup) — корпус сочинений датского писателя на метафизические, моральные, религиозные и эстетические темы, к содержанию которых оказались неприменимы ни традиционные представления о философе и его работе, ни то, что принято называть философским учением.
Ключевые слова: двойная рефлексия сообщения, интертекст, театр марионеток, безавторитетность.
D.A. L o u n g i n a. "The reader of genius" Kierkegaard and problems of academic reading
In his notes published on the occasion of the anniversary of the Depture of History and Theory of World Culture, author summarizes the results of conversations with graduate students who specialize in intellectual culture of the mid-19th century. The topic of the conversations was the self-presentation of the crucial eras, which changed not only the reader's perception — along with the concept of audience as an important component of the "institute of literature" — but also the status of the author's utterance, its motives, goals and consequences. As an answer to such a fracture, the message of Soren Kierkegaard is being now perceived, in other words, «The Complex of problems called "Kierkegaard"» (N. Thulstrup). Such was a corpus of writings on metaphysical, moral, religious and aesthetic topics, the contents of which turned out to be inapplicable to either
* Лунгина Дарья Андреевна — кандидат философских наук, доцент, научный руководитель образовательной программы «Прагматика и менеджмент культуры» философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова (119991, Ленинские горы, МГУ, учебно-научный корпус «Шуваловский», г. Москва, Россия), тел.: +7 (903) 711-84-68; e-mail: loungina@yandex.ru
** Исследование выполнено при поддержке Междисциплинарной научно-образовательной школы Московского университета «Сохранение мирового культурно-исторического наследия».
traditional ideas about the philosopher and his work, or to what is commonly called philosophical doctrine.
Keywords: doubly reflected communication, intertextuality, Soren Kierkegaard's marionette theatre, without Authority.
Чтобы разобраться в этом комплексе проблем, выделим вначале те из них, которые лежат на поверхности. Прежде всего, как представить себе того, чье имя присуждено не автору учения, а целому корпусу сложных и неожиданных обстоятельств? Ведь Керкегор отменяет все ранги. Он неудобен не только для тех, кто привык оперировать шаблонными, школьными рубриками вроде «основоположник экзистенциализма» или создатель «учения о трех стадиях человеческого существования», т.е. доверять определениям, что тянутся еще из словарей советской эпохи и больше похожи на приговор. Сейчас, казалось бы, оправдание Керкегора-мыслителя не требуется. И все же профессионалу, оценивающему философов в соответствии с некой табелью, будь то значимость, актуальность или вклад в историю мысли, и обладающему привычным для каждого внутренним цензором, такой подход мало что даст. Заговорив о великом датчанине в третьем лице, получают, в лучшем случае, эффект «моего Пушкина» — у каждого оказывается свой Керкегор. Действительно, Керкегор в восприятии Шестова [Л. Шестов, 1992], или Керкегор, каким его открыл для немцев Ясперс в «Психологии мировоззрений» [K. Jaspers, 1919, S. 225-246, 370-381; К. Ясперс, 2002], или Керкегор в глазах Хайдеггера (например: [M. Heidegger, 1977, S. 249]), или у Адорно [T.W. Adorno, 1933] настолько разный, что может показаться еще одним псевдонимом. Следуя за Львом Шестовым с его противопоставлением «Афин» «Иерусалиму», явился иудейский Керкегор в составе «еврейского экзистенциализма» (см., например: [М. Бубер, 1997; J. Soloveitchik, 1984]). Благодаря «демоническому эстетизму» — концепции, где доказывается, что эстетическая установка («красота») и религиозность несовместимы друг с другом (см.: [П.П. Гайденко, 1997]), признан его вклад в Россику. Одним словом, мало найдется в истории мыслителей, так связанных характером их рецепции, как Керкегор. «Эту книгу, пожалуй, поймет лишь тот, кто уже сам продумывал мысли, выраженные в ней, или весьма похожие», — у автора «Логико-философского трактата» [Л. Витгенштейн, 1958, с. 3] тоже был свой Керкегор. И это не отменяется тем, что многие его темы — «отстранение этического», ничто, возможность свободы, тревога (Angest) и другие концепты — давно вписались в историю мысли и в ней объективировались.
Но, даже научно закрепив их в статусе историко-философских понятий, мы едва ли можем довести их смысл до общеизвестного.
Вроде бы хрестоматийно, что Керкегор был яростным критиком Гегеля. Любое пособие, обязанное сообщить о происхождении этих понятий, истолкует «тревогу», «ничто», «прыжок» как ключевые термины его учения, сложившегося из антитезы к «имманентному» движению спекуляции, а спекуляцию — как прямое следствие гегелевского панлогизма. Это разъяснение подкрепляется текстами. Например (процитируем место из «Понятия страха», где обсуждается трактовка категории «ничто» в догматике): «Вы согласитесь, что применительно к догматике дело обстоит именно так, если снова найдете время осмыслить бессмертные заслуги Шлейермахера перед этой наукой. Его уже давно бросили, выбрав Гегеля, а между тем Шлей-ермахер был в прекрасном греческом значении слова мыслителем, который говорил только о том, что знал, тогда как Гегель, несмотря на все свои превосходные качества и исполинскую ученость, во всех достижениях только лишний раз напоминает о том, что был в немецком значении слова профессором философии огромного масштаба, поскольку ему а Ш^рпх нужно было все разъяснять» [С. Кьеркегор, 2010, с. 137].
Какое здесь напрашивается истолкование, учитывая, что смысловой и риторический акцент абзаца падает на «Гегеля»? Предполагается, что Керкегор отсылает к гегелевскому понятию «ничто», т.е. к «Науке логики». Он критикует ничто, которое мышление якобы способно снять, тогда как посыл его собственного трактата другой: человек, по-настоящему объятый страхом, или тревогой, т.е. подступившим к нему ничто, перед ним бессилен. Ужас нельзя прогнать чистой мыслью. Снять такое — настоящее ничто, открывающее человеку его близость к небытию, не под силу никакой науке.
Скажем прямо: мы домысливаем за философа. Нас учили, что надо всегда продолжать мысль. Отталкиваясь от Керкегора, строил свою концепцию Лев Шестов, позднее — Ж.-П. Сартр и другие экзистенциалистски ориентированные авторы, опиравшиеся на схему «логика разума против логики экзистенции». Непонятно только (возвращаясь к Керкегору), при чем здесь христианская догматика? Почему Керкегор сталкивает Гегеля и Шлейермахера? Разве догматика — то поле, где они могли бы конкурировать?
Очевидно, имя Гегеля — лишь предлог сказать что-то другое. И выпад адресован специалисту по догматике, которого Керкегор противопоставляет Шлейермахеру, но по каким-то причинам не называет. Есть исследования (см.: [8К5, К4, 360^]), позволяющие выявить это лицо. Искать нужно среди тех керкегоровских современников-гегельянцев, кто действительно перенес, и довольно бездумно, логическую концептуальную коллизию в область экзегетики и сотериологии. Им мог быть, к примеру, Адольф Петер Адлер —
тот самый, которому Керкегор позднее посвятит свою «Книгу об Адлере» и который именно тогда, когда шла работа над «Понятием страха», впал в помешательство. Полоскать его имя было неэтично, не говоря уже о том, что в кругу датской ученой публики считалось неподобающим обличение коллег. Тем более автору, который и сам скрывается за псевдонимом.
Но, даже не зная об этом сюжете, можно догадаться, что именем Гегеля назван кто угодно, но не автор «Науки логики». За ним мог скрываться реально существовавший гегельянец. А мог и вымышленный — идеально возможный, или «концептуальный», персонаж (см.: [Ж. Делёз, 1998, с. 7 сл.]). А лучше сказать — «марионетка», как нарек его сто лет назад Мартин Туст [М. Ыш^ 1925, 8. 18-38], главный проводник идей Керкегора в Германии. Марионетка, обладающая таким же существованием, как и керкегоровские псевдонимы Виктор Эремита, Йоханнес де Силенцио или Йоханнес Климакус (также реальное лицо, переделанное в концептуальное). И когда в «Заключительном ненаучном послесловии» упоминается некий абстрактный мыслитель, лишенный страсти (см.: [С. Кьеркегор, 2005, с. 327 сл.]), а в том же «Понятии страха» — профессор, одним махом разрубающий все противоречия и вызовы мысли в жесте «опосредования», или же ему приписывается невероятное для любого, кто читал Гегеля, стремление «все разъяснять», равно как и умение «приделать логическим размышлениям ноги, чтобы они могли на них двигаться» [С. Кьеркегор, 2010, с. 128], это ставит перед исследователем новые условия.
Во-первых, один только текст (система высказываний) не может служить надежной опорой для историко-философских заключений. Керкегоровское сообщение, как и вся его жизнь, уклончиво. Подобно музыкальному произведению, оно раскрывает свои смыслы лишь в процессе восприятия. В эти минуты автору нужен не исследователь, а лишь внимательный читатель. Керкегор, пусть и запоздало, но предупреждает: ко мне нет прямого, объективного подхода (хотя имеются два ключа — один краткий и еще прижизненный, 1851 г. — «О моей писательской деятельности» и второй развернутый — «Точка зрения на мою писательскую деятельность», опубликованный посмертно в 1859 г. Сколько лукавства вложено в эти руководства, вопрос особый). Но псевдонимные работы устроены так, чтобы пустить объективного исследователя по ложному следу1 или завести в тупик.
1 А бывает, и подвести к мысли, что коли так, то можно и не церемониться с его наследием. Откроем наугад известное пособие по истории философии (!): «Первой философской работой Кьеркегора было эссе "Понятие иронии"...» (1841)» [Дж. Реале, Д. Антисери, 1997, с. 155]. Одна неточность и две фактические ошибки в одном утверждении! Ниже цитата без указания источника: «"Экзистенция, — пишет датский Сократ, — соотносится с реальностью Единичного (о вупо1о8', —
Перечитаем, к примеру, считающуюся краеугольным камнем «философского учения» Керкегора критику спекуляции в «Заключительном ненаучном послесловии»: «...когда мы видим перед собой абстрактного мыслителя, который не желает ни прояснить для самого себя, ни признать отношение собственного абстрактного мышления к тому, что сам он остается экзистирующим индивидом, он производит поистине комическое впечатление, даже если считается весьма почтенным и выдающимся, поскольку он находится на грани того, чтобы вообще перестать быть человеком. <.> Подобный абстрактный мыслитель представляет собой существо двойственное: временами это фантастическое существо, живущее внутри чистого бытия абстракции, временами же — это жалкая профессорская оболочка, которую абстрактное существо может сбросить так же легко, как мы отставляем в сторону трость» [С. Кьеркегор, 2005, с. 327]. Но как же мало в этом «учении» собственно мыслительного усилия! Как и аргументированной полемики — в авторские планы явно не входило поразить врага его же оружием. Очевидно, что фраза черпает свое напряжение даже не из антитезы экзистенциального и рационального. Не движет писавшим и желание высмеять «жалкую профессорскую оболочку» — да и как это возможно, если абстракция персонифицируется здесь наподобие гоголевского носа? И абстрактный мыслитель, как всякая марионетка, оказывается порождением текста, а не человеческой реальности? Сообщение Керкегора — ср. подзаголовок «Послесловия»2 — не дискурсивное, а мимико-патети-ческое. «Гегель» этого параграфа [там же, с. 330] на правах фигуры речи служит средством ее интенсификации. А цель убыстрения — «сымитировать» пульсацию той самой «страсти», которая служит лейтмотивом «Послесловия» и которая, по авторскому убеждению, ныне единственное, что не дает человеку расчеловечиться. Задача текста — задеть читателя, а не вооружить его против спекуляции.
говорил еще Аристотель): она, оставаясь в стороне, не совпадает с понятием... Конкретный человек лишен концептуальной экзистенции.". Synolos — точка, опираясь на которую, Кьеркегор атакует "системы" замкнутого доктринерского типа» [там же, с. 156]. Но в оригинале речь идет не об экзистировании, противостоящем «системе», а об индивидуации (без упоминания аристотелевского понятия "то ouvoXov"), или конкретно «этом», в противовес обобщаемому в понятиях. У Керкегора: «Но существование соответствует "вот этой вещи" (det Enkelte) или "вон тому человеку" (den Enkelte) — отдельному, которое, как учил еще Аристотель, лежит вне понятия или же под него вовсе не подпадает. Для вот этого животного, вот этого растения, вон того человека существование (быть или не быть) и есть решающее; и никакого понятийного существования вот у этого человека нет» [NB14:150; SKS 22, 435].
2 «Mimisk-pathetisk-dialektisk Sammenskrift. Existentielt Indlsg af Johannes Cli-macus» — «Мимико-патетико-диалектическая компиляция. Экзистенциальная лепта Йоханнеса Климакуса».
Патетика, рассеивающая этот морок и способная прогнать другие фантомы публичности XIX в. вроде добропорядочного прихожанина, честного семьянина или любителя прекрасного, не кон-цептуализируясь сама в абстракцию, движет письмом Керкегора. Об этом невидимом мотиве знают исследователи: как и другие керкего-ровские понятия, страсть сопротивляется истолкованию в рамках общеизвестного; «непрямое сообщение» — провокация ответа, а не беспристрастного вердикта. Так и происходит — Керкегор находит отклик лишь у сходно настроенного читателя. О том, что в основном это религиозные люди, свидетельствуют посвященные ему паблики и группы в социальных сетях; если текст рождает ответ, первая реакция чаще всего эмоциональная. Подхватывается и развивается дальше преимущественно настрой. Задача историка философии поэтому не только не упустить его; задача — сделать научную рецепцию соучастницей той самой «двойной рефлексии сообщения», которую Керкегор называл ключом к своим произведениям. Кроме сказанного уловить нужно и то, как это сказано.
Во-вторых, необходимо восстановить всю коммуникативную ситуацию, породившую произведение. Сюда входят не только риторические и интонационные контексты керкегоровского сообщения. Перепроверки требует каждый поворот его мысли, особенно интертекстуальный, отсылающий к другим авторам. Ведь послание Керкегора включает и то, что стало поводом для выступления. Как и многие авторы 1840-х гг., по своей писательской технике «это был безусловный полемист. Протест был тем самым мотивом, который двигал им непрерывно», — подчеркивает Нильс Тульструп [N. Thulstrup, 1955, S. 369]. К счастью, восстановить иллокутивную ситуацию сообщения — лицо, группу или, возможно, обстоятельства, выбранные им в качестве адресата, сейчас несложно. Последнее собрание сочинений — S0ren Kierkegaard Skrifter (SKS) и задумано как электронное, наподобие Musaios, но, в отличие от последнего, доступно он-лайн. Комментаторский уровень этого издания очень высок. Текстологический анализ, начиная с уровня черновика и заканчивая последней версией текста, фиксирует практически все следы авторских откликов на интеллектуальные события, от которых отталкивалась его мысль.
В-третьих, нужно быть готовым к возможным возражениям. Если мысль не самообъяснительна, — парирует кто-то, — она ничего не стоит. Когда мысль настоящая, важны только ее содержание и собственная логика и отходит на второй план, кто ее автор, рассказчик или рецепиент. «Комплексы проблем», подобные Керкегору, чаще всего рождаются и из локальной (если не сказать провинциальной) и исторически обусловленной распри. И если узкому специалисту
интересно, у кого он заимствовал образы и против кого оттачивал свои понятия, для философии в стократ важнее ход, какой им был дан, и жизнь, какую обрели они в конце концов.
Согласимся и с этим: мысль самостоятельна. «Созерцательная деятельность разума существует ради себя самой, не стремясь ни к какой внешней цели, и заключает в себе ей одной свойственное наслаждение» [Никомахова этика, X, 7, 1177в 16-21]. Вспоминается и место из Гегеля, где он приравнивает мысль к огню, принадлежащему всем, и ссылается на древний обычай карать всякого, кто откажется им поделиться.
И здесь становится очевидным, какую коллизию привносит Керкегор в «комплекс проблем», носящий его имя, когда настаивает, что у мысли всегда есть личное измерение. Даже держа в уме какое-то другое лицо, будь то Адлер, Мартенсен или другой известный гегельянец из его круга, Керкегор ведет разговор с Гегелем. Пусть сущность разговора доносится до нас не прямо. Но даже вывернутый до неузнаваемости Гегель остается его мишенью настолько, насколько продолжается в своей школе — продолжается как мысль или, по крайней мере, как след. Керкегор создатель этого наследства наряду с другими гегельянцами. И хотя может показаться, что в пространстве керкегоровского текста в лице, носящем это имя, содержится столько же Гегеля, сколько в Чичикове переодетого Наполеона, в Чичикове, будем помнить, все же сидит Наполеон. Игнорировать принадлежность Керкегора к гегельянству так же неверно, как и выводить его учение из оппозиции к спекулятивной философии.
Иногда может и правда стать неважным, кто автор мысли, подобной керкегоровской. Так, ходит мнение, что Керкегор называл себя «частным мыслителем». Шестов награждает этим эпитетом не только Иова (что подтверждается текстом «Повторения»), но и порожденную библейским праведником и подхваченную писателем «экзистенциальную философию» [Л. Шестов, 1992, с. 48]. При этом в керкегоровских дневниках «частный мыслитель» — достаточно проходное слово, как, например, в контексте записи бесед с епископом Мюнстером, где глава Датской церкви напирает на свою публичную значимость, а гость ответствует с позиций лица частного, privatiserende [NB11:88; SKS, 22, 52]). Но в философии Ж. Делёза, для которого с книги Шестова начался французский Керкегор, «частный мыслитель» — это сильный концепт или даже событие наряду с «простецом» Николая Кузанского, «идиотом», представляющим у Декарта инстанцию cogito, а у Достоевского абсурдиста, не принимающего, что дважды два четыре [Ж. Делёз, 1998, с. 81]. Даже если признать, что автохарактеристика Керкегора — миф, этот миф релевантен ему как
писателю. Ведь когда в «Заключительном ненаучном послесловии» он много раз повторяет, что не является автором «Или - или», а в финале читатель узнает, что это все же его книга, керкегоровские самоопределения получают новый статус. Смысл игры — не выяснение личности автора «Или - или», а вовлечение читателя в устроенный им маскарад. Правда, цель спектакля еще предстоит выяснить. Если здесь подстроена «смерть автора», его самоустранение суть сообщение. Если это сообщение частного мыслителя, то его безавторитет-ность3 — такая же часть коммуникативной игры, как и текст.
Возможным решением было бы подыграть Керкегору и отступиться, признав герметичность его теоретических положений, как это сделал К. Ясперс: «Beim Referieren Kierkegaards merkteich, dasser nicht referier barist» [K Jaspers, 1956, S. XX]. Или принять вердикт, вынесенный с хайдеггеровской серьезностью: «Керкегор не философ (Denker), а религиозный писатель, причем не один среди многих, а единственно сообразный судьбе своей эпохи» [M. Heidegger, 1977, S. 249]. И закрыть вопрос о философских претензиях автора, практически не имеющего собственных понятий (т.е. устойчивых и общезначимых для всего корпуса конструкций, за которые он несет ответственность и которые могли бы традироваться без существенных смысловых искажений), как и прямых идейных предшественников. (Хотя и с оговорками. Скажем, Сократ Керкегора — не марионетка. Тот и не мог относиться к изобретателю иронии иначе, чем как к собеседнику и безусловному авторитету. Что заставляет его дисциплинированно цитировать первоисточники, вводя Сократа в свои произведения и передавая ему слово. То же относится к Иоганну Георгу Гаману.) Но это не отменяет главного: Керкегор действительно делает своими чужие термины4. Однако смысл этой приватизации — не плагиат, а способ сообщить, что слово мыслителя («понятие») сегодня принадлежит всем и, в первую очередь, — человеку с улицы.
Из самых ярких примеров — ходовые в те годы «свободомыслие» и «свободомыслящий», en Fritenker. Заимствованное у Л. Фейербаха, но возвращенное ему и прилипшее к нему, словно маска,
3 Подразумевается известный в керкегороведении концепт «uden Myndighed» ([SKS 5, 432 и мн. др.]), англ. соответствие — «without Authority», особенно часто встречающееся в назидательных беседах и дневниках. Например: «...я служу Богу, но без властных полномочий (uden Myndighed). Моя задача: стяжать такое место, чтобы Бог мог на него сойти (на полях: задача: не командуя, расчистить место, а страдая, расчистить место)» [NB36:11; SKS 26, 416].
4 Ср. принятое в современном керкегороведении определение — «гениальный читатель», сложившееся ввиду очевидного сходства методов Керкегора и Достоевского. Один из возможных источников этого определения — статья А.Л. Бема «Достоевский — гениальный читатель» (первая публикация см.: [A.L. Bem, 1931, S. 467-476]).
оно превращается в способ создать то, что мы бы назвали сегодня интертекстом. В этом пространстве Фейербах — такая же марионетка, какой ранее под действием «абстракции» сделался Гегель. Злую шутку, по Керкегору, сыграло с автором «Сущности христианства» само христианство: тот планировал критику религии с позиции свободного человека, а оказался связан по рукам и ногам самой христианской идеей сострадания к человеку (см.: [С. Кьеркегор, 2010, с. 263; NB 13:92; SKS 22, 336; Д.А. Лунгина, 2020, с. 201-212]). Но если от всем известного «свободомыслия» — атеизма Керкегор эмоционально отстраняется, т.е. предоставляет действовать самой иронии5, то свободомыслию — вольнодумству Фейербаха сочувствует. Вольная мысль Фейербаха, как и его собственная, призвана показать неправду исторического христианства, и стратегически они союзники. Поэтому Керкегор благодарит его [С. Кьеркегор, 2005, с. 660; NB 29:111; SKS 25, 374; NB 33:44; SKS 26, 285; NB 13:92; SKS 22, 336] не только за сходство установок, но и за то, что тот подарил ему нужное слово.
Настоящий семантический взрыв производит у него греческое 0Kav6a\ov. Такое же чужое — новозаветное слово, в его интерактиве оно становится обновленным, актуальным. Опять напрашивается пример из Достоевского. Приходит на ум зловещий юмор ситуации, пересказанной генералом Иволгиным, — воскресенье рядового Колпакова. По мнению М.М. Бахтина, перед нами мениппея, иначе говоря, театр, прикрыть который можно было только грубым возгласом: «Папаша, вам обедать накрыли!». А по мнению Ольги Меерсон, отрицательный пример, показывающий беспримерность воскресенья Христа (подробнее см.: [О.А. Меерсон, 2001, с. 42-59].
По Керкегору, такой скандал производит все христианство. Оно действует как Forargelse (авторская трактовка греческого 0Kav6a\ov. По-русски мы передаем это как «оскорбленье» или как «уязвленность»). Фейербах, по Керкегору, попадается на крючок христианства, заглатывает наживку6. Он хочет вскрыть «сущность» Благой Вести, которая, как он беспрестанно повторяет, заключена в страстях и в том, что Спаситель разделил с человеком Свое страдание. Уравняв Себя с человеком, Он дал ему, как всем известно, повод для соблазна. Но на этот крючок попадается и сам Фейербах. За его разоблачением
5 Не будем забывать, что середина XIX в. — это эпоха журнализма, ярких и хлестких эпитетов, как и чуть позже в России. Вспомним эпитет «консервативный» у Достоевского: «Афанасий Иванович [Тоцкий] никогда не скрывал, что он был несколько трусоват или, лучше сказать, в высшей степени консервативен» [Ф.М. Достоевский, 1868]. Перед нами пример полифонии (по Бахтину), когда автор передает свое слово герою, который, в свою очередь, его присваивает. От перемены авторства меняется и смысл слова. Так и с керкегоровским «свободомыслящим».
6 'EKav6a\ov' (др.-греч.) — крючок в западне, к которому прикрепляется приманка.
христианства стоит страшная уязвленность религией, убедившей слабых в их богоподобии. Его язвит сила, которая уравнивает себя со слабыми. Но скандал, т.е. соблазн, исходящий от самой идеи подражания страдающему, а не победительному Богу, всегда будет сопровождением Благой Вести.
Парадоксальность силы, уравнявшей себя со слабыми и убедившей слабых в их богоподобии, Керкегор превратит в патетическое определение христианства. Другой опорой этого определения станет «сила абсурда» — скандальной ситуации, при которой не действуют ни общезначимое, ни общеизвестное. Вокруг «уязвленности» парадоксом будет строиться то, что можно даже назвать учением Керкегора (подробно развернутым в произведениях за подписью Анти-климакуса «Болезнь к смерти» и «Упражнение в христианстве»), с той поправкой, что об уязвленность и отчаяние разбивается любая доктрина. Сущность христианства раскрывается лишь патетически.
Поэтому мало сказать, что первоэлементы этого учения лишены признаков философского понятия — самообъяснительности (решающая роль у Керкегора принадлежит личной интонации, создающей контекст, в котором начинают звучать эти первоэлементы) и универсального содержания7. Не предназначенные, как было сказано, для передачи, они и не могут служить основой философской школы. О керкегоровских взглядах невозможно составить целостное представление просто потому, что единое смысловое пространство производится марионеткой и формируется на уровне отдельного текста8 или, как в случае «Или - или», его части, но никак не всего корпуса. Впрочем, по Ясперсу, это невозможно ни на каком уровне: «Нельзя
7 Показательным примером является "den Enkelte" ("et enkelt menneske)" — важнейшее и широкоохватное понятие, которое может употребляться как в эмпирическом, так и в этическом (или даже в отменяющем этический — ср. Авраам — религиозном) контексте и иметь смысл 'конкретно этого человека' (дающего проявиться родовому в видовом), 'отдельного, или единичного человека', 'Того самого' (Регина Ольсен), так же как и 'лица, 'личности' (морального субъекта), 'индивида, 'одиночки' (вычеркнутого из всеобщего) и др.
8 Причем так, что зона ответственности каждый раз устанавливается заново. Ср. признание в финале «Заключительного ненаучного послесловия», касающееся всех сочинений, которые до сих пор издавались под псевдонимом: «.я безлично или лично выступаю в третьем лице, выступаю суфлером, который поэтически производит самих авторов, а уж те, в свою очередь, пишут предисловия, составляющие их собственные произведения, равно как и создают свои собственные имена. Таким образом, в этих псевдонимичных книгах от меня нет ни единого слова. У меня нет на их счет никакого мнения, за исключением мнения, которое может составить себе некое третье лицо, нет никакого осознания их смысла, за исключением осознания, которое может появиться у некоего читателя, и нет никакого, даже самого отдаленного, частного отношения к ним, поскольку такое отношение невозможно выстроить применительно к дважды отрефлектированному сообщению» [С. Кьер-кегор, 2005, с. 671-672].
написать о Керкегоре и не выставить себя при этом дураком» (цит. по: [L.H. Ehlrich, 1981, p. 190-191]).
Продолжим эту мысль: «...учение Керкегора» — нелепость по причине чисто грамматических ограничений. О нем нельзя сделать никакого позитивного высказывания по типу "он утверждал, что дела обстоят так-то и так-то"» (см. подробнее: [A. Clair, 1989, p. 217]), поскольку фраза, описывающая то или иное положение дел9, обретает смысл лишь в устах субъективного мыслителя. Она становится сообщением только как условие, в котором экзистенция — в сочувствии или отвращении, принятии или отказе, решении или поступке — могла бы показать свою действительность. Возмущение (как, например, у Дж. Капуто [J.D.Caputo, 2007, p. 112-121]), отвержение (ср.: М. Бубер [М. Бубер, 1997]), деконструирующе-критическое прочтение (Ж. Деррида [J. Derrida, 1992]) и попытка настроиться на ту же волну (В.А. Подорога [В.А. Подорога, 1995]) служат лучшим ключом к комплексу проблем под названием «Керкегор».
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Бубер М. Вопрос к Единичному // Историко-философский ежегод-ник-96. М., 1997. С. 320-359.
Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958.
Гайденко П.П. Трагедия эстетизма: О миросозерцании Серена Кир-кегора // Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентному. М., 1997. С. 11-207.
Делёз Ж. Что такое философия? М., 1998.
Достоевский Ф.М. Идиот. 1868 // URL: https://ilibrary.ru/text/94/p.1/ index.html
Кьеркегор С. Заключительное ненаучное послесловие к «Философским крохам». СПб., 2005.
Кьеркегор С. Понятие страха // Кьеркегор С. Страх и трепет / Сост.; Под ред. С. Исаева, И. Эбаноидзе. М., 2010. С. 121-284.
Лунгина Д.А. Перехватить слово. Керкегор читатет Фейербаха // Вопросы философии. 2020. № 9. С. 201-212.
Меерсон О.А. Христос или «Князь — Христос»? Свидетельство генерала Иволгина // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. М., 2001. С. 42-59.
9 Как, например, фраза «Есть три экзистенциальные сферы: эстетическая, этическая, религиозная» [С. Кьеркегор, 2005, с. 537], раскрывающая свое содержание только будучи продолжена: «К каждой из них примыкает и соответствующая со^пшш: ирония есть со^пшш между эстетической и этической сферами, тогда как юмор есть confinium между этической и религиозной сферами». Confinium, в данном случае означающее зону разрыва между сферами и, соответственно, имя для скачка, служит показателем того, что об экзистенциальных сферах невозможно рассуждать обобщенно.
Подорога В.А. Авраам в земле Мориа. Серен Киркегор // Подорога В.А. Выражение и смысл. М., 1995, С. 39-140.
Реале Дж., Антисери Д. Серен Кьеркегор: Индивид как «причина христианства» // Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4. От романтизма до наших дней. СПб., 1997.
Шестов Л. Киргегард и экзистенциальная философия. М., 1992. Ясперс К. Реферат по Киркегору // Топос. 2002. № 2. С. 41-56. Adorno T.W. Kierkegaard: Konstruktion des Ästhetischen. Tübingen, 1933. Bem A.L. Dostojevskij, der geniale Leser // Slavische Rundschau. 1931. N 7. S. 467-476.
Caputo J.D. How to read Kierkegaard. N.Y., 2007.
Clair A. Wittgenstein en débat avec Kierkegaard: la possibilite d'un discour-séthique // Cahiers de philosophie. 1989. N 8-9. P. 211-226. Derrida J. Donner la mort. P., 1992.
Ehrlich L.H. Editor's Note // Jaspers K. Great Philosophers. Vol. 4. N.Y., San Diego; L., 1995.
Heidegger M. Nietzsches Wort «Gott ist tot» // Heidegger M. Gesamtausgabe. Fr./M., 1977. Bd 5. S. 209-267.
Jaspers K. Psychologie der Weltanschauung. B., 1919. Jaspers K. Philosophie. B. 1. Philosophische Weltorientierung. B., Heidelberg, 1956.
Kierkegaards Soren Skrifter (SKS). Udgivet af Soren Kierkegaard Forsk-ningscenteret, ugd. af N.J. Cappelorn et al. Kobenhavn: GadsForlag, 1997-2013. Soloveitchik J. Halakhic Man. Lanham, 1984.
Thulstrup N. Problemkomplekset Kierkegaard // Det Danske Magasin. 1955. T. 3, N 6. S. 369-380.
Thust M. Das Marionettentheater Soren Kierkegaards // Zeitwende. 1925. N 11. S. 18-38.
