CC BY
465
УДК 81'25
К.И. Леонтьева
ГЕНДЕРНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ПЕРЕВОДЧИКА И ИХ ИНТЕРПРЕТИРУЮЩАЯ РОЛЬ В ТЕОРИИ И ПРАКТИКЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПЕРЕВОДА
Статья посвящена проблеме влияния гендера переводчика на смысловую трансформацию художественных текстов, построенных на деконструкции тендерных стереотипов. На примере русских переводов двух образцов англоязычного «женского письма», выполненных мужчинами, анализируются возможные причины элиминации / модификации гендерномаркированных смыслов. В центре анализа - стратегия намеренной, мотивированной исключительно идеологическими факторами адаптации.
Ключевые слова: художественный перевод, гендер, гендерные стереотипы, адаптация, идеология, woman- / manhandling, женское письмо.
Актуальность тендерных исследований в современной антропоориентированной лингвистике, изучающей язык как достояние индивида, не вызывает сомнения. Не обошла вниманием тендерную проблематику и теория художественного перевода. Однако в полной мере подобное утверждение релевантно лишь для ее западной ветви (Translation Studies). На Западе неоднократно проводились специальные конференции, посвященные проблеме многоаспектного влияния гендерного фактора на процесс и продукт перевода (например, см.: [Santaemilia 2005; von Flotow 2011; Federici 2011; Federici, Leo-nardi 2013]), в научных журналах и сети интернет опубликованы сотни статей соответствующей тематики, а работы [Diaz-Diocaretz 1985; Godard 1990; Simon 1996; von Flotow 1997; Chamberlain 1998] вообще стали «классикой» западного переводоведения. При этом в центре анализа западных теоретиков перевода (которые в основной массе являются еще и практиками) находится в основном проблема ретрансляции реципиенту текста-перевода (текст ЯП) гендерных стереотипов, идеалов и ценностей, актуальных для автора оригинала (текст ИЯ) как представителя конкретной этнокультуры и конкретной ген-дерной субкультуры, зафиксированных в тексте ИЯ. В сферу интересов российских переводоведов данный аспект, к сожалению, пока не входит.
Безусловно, нашими переводоведами ген-дерная проблема перевода также исследовалась. Но основное внимание уделялось влиянию ген-дерного фактора на лексико-грамматическое оформление текста ЯП (см: [Бурукина 2000; Забо-лотнова 2007; Мойсова 2009; Кораблева 2010; Куликова 2011; Занковец 2012]) при практически полном игнорировании смыслообразовательной роли гендерномаркированных единиц текста в процессе переводческой и рецептивной дискур-
сии. Подобная ситуация не удивительна: гендер -это категория парадигмы постструктурализма (се-мио-дискурсивная онтология), а отечественная теория перевода «по инерции» продолжает развиваться в программных рамках структурализма и типичной для него семиотики текста (см. об этом: [Леонтьева 2014]). Интересующий нас аспект гендерной проблематики перевода, по нашим данным, затронут (причем лишь частично) в трех небольших статьях [Елиферова 2009; Масленникова 2011; Волков 2012 URL: http://genproedu.com/paper/2012-02/full_013-019 .pdf]) и одной диссертационной работе [Денисова 2011], что не идет ни в какое сравнение с количеством аналогичных западных работ. Настоящая статья, безусловно, также не претендует на всесторонний анализ указанной проблемы. Ее основная цель - наметить лишь наиболее важные аспекты этой проблемы перевода, которые на современном этапе фактически игнорируются российскими теоретиками, что, как будет показано ниже, негативно отражается и на результатах практической переводческой деятельности, особенно если речь идет о переводе современной литературы, в первую очередь, о переводе образцов «женского письма».
Как известно, многие современные художественные тексты основаны на пародировании и/или деконструкции (по принципу эстетики противопоставления) актуальных для той или иной культуры и эпохи стереотипов и ценностей, в том числе гендерных стереотипов маскулинности и фемининности. В случае фиксации подобных стереотипов в тексте ИЯ (в форме аксиологически маркированных коннотаций языковых знаков) они будут составной частью оригинального параметра художественности / поэтичности, и тогда рекреация оригинальной гендерной метафорики
будет одним из обязательных условий успешного перевода.
Категории маскулинности и фемининности, в которых традиционно осмысливается гендер, безусловно, являются универсальными концептами и присутствуют в любой культуре. Однако механизмы их конструирования (стереотипизация, аксиологическое шкалирование гендера, регламентация «нормальных» социальных ролей мужчины и женщины и т.д.) в культурах ИЯ и ЯП во многом отличны, что обусловлено как асимметрией языковых систем ИЯ и ЯП, так и различием транслируемых гендерномаркированными единицами ИЯ и ЯП культурных смыслов (см.: [Гриценко 2005; Кирилина 2000]). Соответственно, в аспекте гендерных стереотипов маскулинности и фемининности дискурсивные среды реципиентов текстов ИЯ и ЯП могут быть неконгруэнтны, что достаточно часто приводит к радикальной трансформации смысловой программы переводимого произведения в целях его социокультурной и когнитивной адаптации к ценностно-идеологической сетке культуры ЯП. Более того, механизмы конструирования и осмысливания гендера не только культурноспецифичны, но и идиовариа-тивны [Гриценко 2005: 12]: гендерные стереотипы, будучи продуктом коллективного сознания, осмысливаются все же исключительно сквозь призму личного опыта каждого индивида (автора, каждого нового реципиента текста ИЯ и ЯП, переводчика), т.е. в определенной степени в модифицированном виде относительно культурно обусловленных, созданных коллективным сознанием стереотипов [Кирилина 2000: 12]. В силу подобной «плавающей» (термин А.В. Кирилиной) природы в каждом конкретном коммуникативном акте гендерный фактор проявляется по-разному и с разной степенью интенсивности, что позволяет говорить об a priori девиантной интерпретации и различной эстетической оценке эксплуатируемых автором текста ИЯ гендерных стереотипов не только на интер-, но и на интракультурном уровне, в частности переводчиками-мужчинами и переводчиками-женщинами как представителями одной и той же культуры (ЯП), но различных гендерных субкультур. В силу этого при переводе текстов авторов иного относительно переводчика гендера достаточно часто происходит либо элиминация гендерномаркированных смыслов текста ИЯ (частичная или полная), либо их значительная модификация.
Безусловно, ряд гендерномаркированных смыслов a priori не может быть распредмечен пе-
реводчиком, являющимся представителем иной гендерной субкультуры и носителем иных идеологических ценностей, и такие смыслы автоматически не будут ретранслированы реципиенту текста ЯП. В данной ситуации можно говорить о неосознанной идеологической «фильтрации» текста ИЯ переводчиком. Тем не менее, достаточно часто интересующая нас переводческая трансформация является результатом действия сугубо идеологического фактора, в том числе проявлением борьбы конкретного гендерного сообщества (к которому принадлежит переводчик) за политическое и социальное влияние. Так, в западных работах, написанных в идеологических рамках феминизма (например, см.: [Simon 1996; von Flotow 1997; Santaemilia 2005; Federici 2011; Federici, Leonardi 2013]), приводится множество примеров того, как в переводах, выполненных женщинами, маскулинность, доминирующая в тексте ИЯ, трансформировалась в фемининность, как ирони-зировались отраженные в тексте ИЯ гендерные стереотипы, актуальные для автора-мужчины. В таком случае речь должна идти уже о намеренной модификации / элиминации гендерномарки-рованных смыслов переводчиком. В англоязычной литературе подобная стратегия получила название «womanhandling» [Godard 1990], что можно перевести как «женский подход» (либо «трактовка», «обращение», «обработка» и даже «манипулирование»; «подход» - гипероним для всех этих вариантных соответствий). Указанная стратегия изначально ориентирована на «видимость» переводчика и по характеру, безусловно, является адаптивной (ассимилирующей), но цель адаптации здесь заключается не в оптимизации рецептивной фазы перевода (как в случае социокультурной адаптации, когда имеет место определенная интеркультурная асимметрия на уровне актуальных для социокультурной общности ИЯ и ЯП гендерных стереотипов и сложившихся в рамках каждой культуры гендерных отношений), а в идеологической «фильтрации» текста (в формате уже осознанной, намеренной нормализации) в соответствии с актуальными для конкретного переводчика как представителя конкретной гендерной субкультуры ценностными преференциями и стереотипами.
Представляется, что аналогичный предложенному представителями западной феминистической критики термин, но уже в формате «manhandling» («мужской подход»), может быть использован и в отношении некоторых «мужских» переводов «женских» текстов. Поскольку
примеров реализации стратегии womanhandling более чем достаточно в западных работах, многие из которых доступы в сети Интернет, мы остановимся на стратегии manhandling и рассмотрим ее на примере русских переводов стихотворений двух англоязычных поэтесс, в творчестве которых гендерный вопрос занимает центральное место, -Кэрол Энн Даффи и Сильвии Плат.
В стихотворении К.Э. Даффи «Little Red-Cap» [В двух измерениях 2009: 385-387] предпринята попытка деконструкции привычных ген-дерных стереотипов за счет эксплуатации традиционных сказочных архетипов. Как известно, в сказке про Красную Шапочку более сильной фигурой был Волк, что, по мнению К.Э. Даффи, в полной мере отражает господство мужчин над женщинами на протяжении всей истории английской литературы. В тексте К.Э. Даффи происходит смена этих классических гендерных ролей: Волк из злодея превращается в достаточно добродушного персонажа; при этом на первый план выходит сама Красная шапочка, которая из глупой маленькой девочки трансформируется в умную молодую девушку, что позволяет развернуть ракурс композиции с критики ее ошибок (как в сказочном претексте) на ее успехи. В результате доминирующим персонажем становится именно женский архетип (см.: [Forbes 2002]), происходит инверсивная деконструкция классических гендерных отношений.
Более того, как известно, до недавнего времени вообще вся западная культура (а не только английская литература) определялась как «мужская» цивилизация производства, абсолютизировавшая идеологию гегемонной мускулинности. Фемининность также была идеализирована, но противоположным образом - до подчеркнуто приспособленческого, пассивного типа: среднестатистическая женщина, слабая и беззащитная, воспринималась скорее не как идентичная личность, а как объект потребления. Соответственно, какая-либо реализация женщины вне рамок социальной роли матери и домохозяйки, в том числе в творчестве (в частности, в поэзии) стереотипи-зировалась как гендерно неспецифическая. В постмодернистской литературе начала 1970-х подобный андроцентризм привел к возникновению так называемого интеллектуального феминизма («женского письма», феминистической критики), в рамках которого была реализована попытка уравновесить привычную фаллогоцентричную категоризацию социальной реальности соблазном женственности (см.: [Скоропанова 1998: 97]). Представительницей этого течения и является
К.Э. Даффи, что для перевода данного текста имеет критическое значение.
Нас интересуют следующие строки стихотворения:
At childhood's end, the houses petered out into playing fields, the factory, allotments kept, like mistresses, by kneeling married men,
На окраине детства дома постепенно редеют, Уступая спортивным площадкам, фабрикам, огородам (Которые отцы семейства содержат, как женщин)
(Перевод Дж. Катара).
Английское слово mistress (женщина в тексте ЯП) - это полисемант, но для нас важны исключительно три его значения: 1) a woman in a position of authority or control, т.е. госпожа - женщина, обладающая властью по отношению к зависимым от нее людям; 2) a woman (other than the man's wife) having a sexual relationship with a married man, т.е. любовница; 3) a woman loved and courted by a man, т.е. возлюбленная (в данном значении слово является поэтизмом) [Oxford Advanced Learner's Dictionary 2010]. Представляется, что первое из указанных значений наиболее актуально в свете художественной идеи стихотворения, а второе и/или третье вероятностны в контексте соседнего образа «стоящих на коленях женатых мужчин» (kneeling married men). Тем не менее, парцелляция фразы like mistresses, благодаря которой происходит выдвижение данной лексии в тексте ИЯ, и композиционная постановка образа женщин перед образом мужчин усиливают значимость именно первого из указанных значений: уже в этой фразе разыгрывается смена гендерных ролей, происходит наделение властью именно женского архетипа. Отдельно отметим, что здесь был изначально возможен прямой порядок слов, поскольку либрическая природа стихотворения освобождает поэта от необходимости использовать инверсию как средство преодоления формальных ограничений, налагаемых слоговыми рамками метрического стиха. Соответственно, порядок следования образов, фиксируемый синтаксической спецификой строки, в данном случае является смылообразующим элементом, и ретрансляция его смыслообразовательной роли при переводе необходима для сохранения художественной идеи текста и исходного параметра поэтичности.
Что касается русской версии Дж. Катара, то, во-первых, используемый переводчиком генерализированный вариант женщина не позволяет ретранслировать реципиенту текста ЯП указан-
ную смысловую неопределенность английского mistress. Во-вторых, женатые мужчины (married men) в тексте ЯП лишаются во многом унизительной (это важно) характеристики kneeling и при этом превращаются в добропорядочных отцов семейства. Варианты перевода mistress как госпожа или любовница в данном случае сделали бы актуализацию смыслов, конфликтных по отношению к сконструированному переводчиком образу маскулинности, потенциально возможной, чем и мог быть мотивирован перевод полисеман-та mistresses при помощи обобщенного и конно-тативного нейтрального варианта женщины. Параллельно в тексте ЯП происходит выдвижение именно мужского образа на передний план, что, в принципе, вообще лишает русскоязычного реципиента самой возможности осознать, что в стихотворении (безусловно, имеется в виду оригинал) «разыгрывается» своего рода гендерная «революция». Подобная взаимосвязь и системность осуществленных переводчиком замен и трансформаций позволяет полагать, что в данном случае действительно могла быть реализована стратегия manhandling, мотивированная факторами сугубо идеологического порядка (в политизированной трактовке понятия «идеология»): фактически текст был «нормализован», произошла его «фильтрация» в полном соответствии с ценностными преференциями, актуальными для переводчика как представителя иной относительно автора гендерной субкультуры (с учетом приверженности К.Э. Даффи идеалам феминизма).
Не менее ярким примером реализации стратегии manhandling могут служить два «мужских» перевода стихотворения «Lady Lazarus» С. Плат [Плат 2008: 235-238; Цветков URL: http://www.svoboda-news.ru/content/transcript/24195672.html]. Хотя к течению феминистической критики С. Плат, в отличие от К.Э. Даффи, не принадлежала (она умерла еще в 1963 г., до его официального возникновения), достаточно часто ее поэзию определяют как прото-образец «женского письма»: в поздних стихах С. Плат деконструкция гендерных стереотипов и фаллически ориентированной системы сексуальности, с характерной для нее «истеризацией женского тела» [Фуко 1996: 204-205] как тела до предела насыщенного сексуальностью, прослеживается достаточно четко. Стихотворение «Lady Lazarus» - прекрасный тому пример.
В этом тексте разыгрывается «женский вариант» библейской притчи о воскрешении Лазаря, и смена пола поэтической персоны (леди Лазарь), с которой в силу автобиографичности данного
текста ассоциируется сама С. Плат, изначально задает читательский горизонт деконструкции ген-дерных стереотипов, актуальных для западной «мужской» культуры эпохи С. Плат. Ключевая гендерная метафора и сам гендерный конфликт здесь конструируются через образ доктора-нациста: за счет обращения ко всем мужским персонажам стихотворения в немецком формате (Herr Doctor, Herr God, Herr Lucifer, Herr Enemy) немец-фашист превращается в собирательный образ мужчины, и «мужское» оказывается метафорой культуры тоталитарного типа (см. также стихотворение «Daddy»), проникнутой духом мужского шовинизма. При этом леди Лазарь (фактически сама С. Плат) причисляет себя к евреям (featureless, fine Jew linen) - нации, исторически символизирующей жертвенность и подавленность. Через подобную самоидентификацию создается собирательный образ женщины, в тоталитарном «мужском» обществе также выступающей символом жертвенности. С учетом того, что данный текст -образец исповедальной поэзии, которая четко ассоциируется с именем С. Плат, через деконструкцию гендерных стереотипов С. Плат, вероятно, пытается осознать собственную гендерную идентичность (Nevertheless, I am the same identical woman), а через нее - утвердить себя как поэта (sic!).
Как известно, в рамках «мужского» общества потребления женщина традиционно воспринималась как некий неживой объект, и С. Плат саркастически переосмысливает именно этот ген-дерный стереотип - в терминах постмодернистской эстетики соблазна: собирательный образ мужчины также становится для леди Лазарь некоторым пассивным объектом. Во-первых, это объект соблазнения: снятие погребальных пелен с женского тела уподобляется стриптизу. Здесь ключевым становится то, что лишенное стереотипной сексуальности (мертвое и обезображенное) женское тело, несмотря на его истеризацию «мужской» культурой и на конформизм созданного мужчинами культа сексуальности, не лишает женщину ее идентичности как личности (Nevertheless, I am the same, identical woman - ключевая фраза всего стихотворения). Во-вторых, мужская толпа для леди Лазарь - такой же объект потребления, как и женщина для мужчины: за возможность прикоснуться к телу воскресшей леди Лазарь, взять в качестве святого реликта прядь ее волос или кусочек ее одежды взимается плата. В-третьих, мужская толпа становится объектом мести и агрессии: тело леди Лазарь сжигает немецкий доктор, и она превращается в прах, но,
подобно мифическому Фениксу, восстает из пепла и глотает мужчин как воздух (eat men like air). Подобная метаморфоза из объекта (наблюдения, желания, медицинских опытов, Холокоста) в бестелесную демоническую сущность позволяет леди Лазарь (и самой С. Плат - через попытку суицида) преодолеть телесность, а с ней и актуальные для США того периода стереотипы фемининно-сти (слабость, подчинение, безволие, сексуальность, невозможность творить, писать настоящую поэзию).
Безусловно, переводческая ретрансляция гендерной метафорики в данном случае осложняется рядом факторов объективного порядка. Во-первых, это действие языковой асимметрии. Так, актуализации собирательного образа мужчины -нациста, помимо немецкого herr, способствует такой типичный для аналитического английского языка и отсутствующий во флективном русском способ словообразования, как конверсия: в стихах A sort of walking miracle, my skin / Bright as a Nazi lampshade слово Nazi, выступая в роли прилагательного, частично сохраняет и свою субстантив-ность, что позволяет осознать собирательность образа, а тем самым и идею маскулинности современной для эпохи С. Плат культуры. Кроме того, С. Плат эксплуатирует известный реципиенту ИЯ (на период создания текста ИЯ) миф, рожденный английской военной пропагандой, о том, что немцы варили из евреев мыло и делали из их кожи абажуры. Русскому читателю данная псевдоисторическая аллюзия, скорее всего, не знакома. Все это, с одной стороны, объясняет использование В. Бетаки эскплицирующего приема описательного перевода: Я свечусь, как те абажуры, / Тогда, в Германии -/(Помните о войне?). / Те -из человечьей шкуры. Однако за счет этого оказывается утраченной ключевая для всего текста гендерная метафора «мужчина - нацист», что, в свою очередь, ведет к снятию самого гендерно-го конфликта. При этом предпосылкой элиминации данного образа могли выступить не только языковая асимметрия (на уровне словообразовательных моделей) и недостаточная социокультурная компетенция рецептивной среды ЯП. Лекси-ко-грамматическая специфика перевода В. Бетаки (в частности, баба, мужик и иные лексемы с ярко выраженными пренебрежительными коннотациями; множественные обращения и вводные конструкции, выступающие средствами стилизации под фамильярный и одновременно перформативно-истерический стиль общения, типичный для женщин с мужской точки зрения; завышенный по
сравнению с текстом ИЯ процент использования восклицательных и вопросительных знаков, также стереотипно приписываемых «женским» текстам) позволяет говорить о несоответствии гендерных стереотипов, актуальных для переводчика и автора. Выдвинуть подобный тезис позволяет сравнение перевода В. Бетаки с еще одним «мужским» переводом - на контрасте с «женским» переводом. Рассмотрим, в частности, следующий строфоид:
Soon, soon the flesh
The grave cave ate will be
At home on me
And I a smiling woman.
Скоро, скоро, плоть, Проглоченная пещерой могилы, Будет хорошо сидеть на мне,
А я женщина с улыбкой
(Перевод Т. Ретивовой).
Скоро, скоро Плоть, съеденная ямой, Опять отрастет, И я опять буду -На тебе, вот -Экранная баба с улыбкой из Голливуда!
(Перевод В. Бетаки).
Скоро, скоро плоть, Проглоченная гробовой дырой,
Ко мне вернется, А с ней - моя улыбка
(Перевод А. Цветкова).
Здесь значимы два момента. Во-первых, лек-сия At home on me может быть адекватным образом понята в принципе только женщиной: тело (кожа) уподобляется платью, и речь идет о том, что оно (тело) «будет сидеть» на леди Лазарь. Данная метафора и ретранслирована лишь в «женском» переводе. Во-вторых, ключевой является лексия And I a smiling woman: улыбающаяся женщина, по определению довольная жизнью (независимо от собственных желаний, эмоций и чувств), - также типичный для эпохи С. Плат стереотип, усиливающий сатиризацию (из предыдущих строк) актуальной для «мужской» (тоталитарной) культуры идеологии сексуальности, с характерной для нее истеризацией женского тела. В «женском» переводе ретранслирован и этот эстетически значимый момент. В версии В. Бетаки стереотип «истинной» фемининности также присутствует, но в «отфильтрованном» сквозь призму мужской точки зрения варианте: голливудская актриса с идеальной улыбкой (и телом) - это идеал феми-нинности глазами мужчины, тогда как у С. Плат деконструирован стереотип, типичный для всего «мужского» (тоталитарного) по своему характеру общества, а не только для мужчин. Сатиризация гендерных стереотипов здесь сохраняется (за счет сниженных коннотаций и приближенной к истерической интонации), но сам гендерный стереотип в тексте ЯП подменяется иным, актуальным
для переводчика как для представителя иной тендерной субкультуры.
Не менее интересен в аспекте тендера еще один строфоид:
Gentleman, ladies These are my hands My knees.
I may be skin and bone, Nevertheless, I am the same, identical woman.
Господин, дамы, Это мои руки, Коленки.
Ну и что, с того что одна
кожа и кости,
Тем не менее, я все та же
женщина
(Перевод Т. Ретивовой).
Господа! Дамы! Вот мои руки, Вот колени. А может -Ничего нет,
Кроме костей да кожи? Но я ведь та же самая! (Перевод В. Бетаки).
Господа, и дамы,
Вот мои руки,
Мои колени.
Пускай я кожа и кость,
Я, тем не менее,
все та же
(Перевод А. Цветкова).
Внимание привлекает уже самая первая лексия с модификацией шаблонного обращения Ladies and gentlemen. В тексте ИЯ обращение к мужской части публики вынесено вперед и при этом дано в единственном числе. Это важно, т.к. леди Лазарь ведет диалог с единственным собеседником (несмотря на появление в тексте ИЯ «толпы») - с немецким доктором, символизирующим всех мужчин планеты и саму тоталитарную по отношению к женщинам культуру. Вероятно, поэтому и использована неверная с точки зрения языковой нормы форма клише. Кроме того, выдвижение образа мужчины на первый план способствует актуализации смыслов «подчиненное положение женщины», «второстепенная роль женщины в обществе». Полностью анализируемая особенность учтена также лишь Т. Ретивовой. В «мужских» переводах, при сохранении оригинального порядка слов в обращении, нормализована грамматическая «неправильность», которая, в сущности, является элементом реализации приема остранения. Переводчики-мужчины либо не осознали дискурсивной ценности этой сугубо «женской» модификации клише Ladies and gentlemen, либо нормализовали ее намеренно - ввиду несоответствия анализируемой гендерной метафоры ценностным установкам мужчин-переводчиков. В любом случае здесь отчетливо прослеживается действие именно гендерного фактора дискурсивности.
Еще более интересна строка Nevertheless, I am the same, identical woman. Как указывалось ранее, эта ключевая строка всего стихотворения, причем самое важное здесь слово woman: напря-
женный монолог женщины, обращенный к врагу-мужчине, представляющий собой попытку пер-формативного протеста, в сущности, является поэтической моделью гендерного конфликта, актуального для эпохи С. Плат. Следовательно, наличие слова женщина (woman) в тексте ЯП (как и сохранение образа нациста в форме существительного) - обязательное условие возможности ретрансляции реципиенту текста ЯП художественной идеи текста ИЯ. Встречается оно опять же лишь в переводе Т. Ретивовой. Причина исключения данного слова из мужских переводов анализируемой строки, как и в предыдущем случае, может быть двоякой: либо переводчики не осознали его дискурсивной ценности, либо исключили намеренно - с целью последовательного снятия гендерного конфликта, для мужчины неактуального, возможно, даже антиценностного. В любом случае налицо также действие именно ген-дерного фактора перевода.
Как видно из приведенных примеров, при реализации стратегии manhandling происходит своего рода «навязывание» реципиенту текста ЯП актуальной для переводчика и его гендерной субкультуры идеологии, ценностей и стереотипов. Это лишает текст ЯП потенциальной множественности эстетического эффекта (свойственной оригиналу), которую в качестве одной из ключевых составляющих параметра художественности / поэтичности презюмирует большинство художественных / поэтических текстов, в первую очередь современных, созданных в рамках характерной для модернизма и постмодернизма эстетики противопоставления. В этом отношении вопрос, можно ли переводы, подобные приведенным выше, считать переводами в полном смысле этого слова, риторический.
С другой стороны, гендерные отношения, отраженные в тексте ИЯ (в нашем случае это ген-дерные отношения западного типа) могут быть неактуальны не только для гендерной субкультуры переводчика, но и для социокультурной общности ЯП в целом. В частности, подобная асимметрия наблюдается между гендерными образами мира, релевантными для представителей английской и русской лингвокультур. В русском языковом сознании образ женщины имеет более положительную оценку, чем образ мужчины - в отличие от андроцентризма английского языка, с характерным для англоязычного общества вторичным («производным») статусом женщины (см.: [Гриценко 2005]). Нехарактерно для русской культуры и восприятие женщины как слабого по-
ла и ее противопоставление «сильному» мужскому полу: женственность в русской культуре ассоциируется не со слабостью и беспомощностью, а напротив, с силой, решительностью, выносливостью [Телия 1996: 263]. Сексуальный аспект ген-дерных отношений также выражен слабо (в отличие от США): русские мужчины при оценке женщины делают акцент не столько на внешности и физической сексуальности, сколько на личностных качествах (см.: [Кирилина 2000]). При этом, по яркому замечанию М. Арбатовой, «русская женщина получила возможность голосовать, спускаться в шахту и иметь равную оплату труда в 1917-м году, и для этого ей не приходилось голодать, бить стеклянные витрины и прочими способами добиваться того, чего добились две феминистские революции в Европе. <.. .> Что ей до ритуалов, снижающих самооценку западной женщины, когда она их недобрала ни биографически, ни генетически ...» [Арбатова 1995: 27]. Неслучайно феминизм так и не получил в России широкой поддержки, а сам термин приобрел очевидную негативную коннотацию.
В свете сказанного проанализированные выше трансформации могли быть результатом не только идеологически мотивированной стратегии manhandling, но частично и стратегии социокультурной (а с ней и когнитивной - на уровне ген-дерного образа мира, актуального для социокультурной общности ЯП) адаптации, направленной на оптимизацию рецептивной фазы перевода. Это позволяет в некоторой степени оправдать не совсем удачные переводческие решения, но лишь в некоторой степени, поскольку сохранить исходный параметр художественности / поэтичности в «мужских» переводах в любом случае не удалось.
Возникает логичный вопрос: стоит ли переводчику иного относительно автора гендера вообще браться за переводы текстов, не вписывающихся в идеологическую сетку актуального для него гендерного образа мира и его лингвокульту-ры? Вероятно, стоит, поскольку для практики художественного перевода успешный перевод подобного текста будет сродни доказательству сложнейшей математической теоремы. Но для того чтобы перевод был успешным, переводчик должен как минимум осознавать значимость и возможные последствия для концепции переводимого произведения факта его принадлежности к иной гендерной субкультуре. Это делает очевидным важность детальной теоретической проработки гендерной проблематики перевода российскими исследователями и необходимость ее ос-
вещения в рамках практических спецкурсов и учебных пособий по художественному переводу.
Список литературы
Арбатова М. Женская литература как факт состоятельности отечественного феминизма // Преображение. Русский феминистский журнал. 1995. № 3. С. 26-27.
Бурукина О.А. Гендерный аспект перевода // Гендер как интрига познания: сборник статей. М.: Рудомино, 2000. С. 99-107.
В двух измерениях: Современная британская поэзия в русских переводах / сост. С. Да-гдейл, Г.М. Кружков. М.: НЛО, 2009.
Волков А. Гендерный аспект в контексте обучения художественному переводу // General and Professional Education. 2012. № 2. URL: http://genproedu.com/paper/2012-02/full_ 013-019.pdf
Гриценко Е.С. Язык как средство конструирования тендера: дис. ... д-ра филол. наук. Новгород, 2005.
Денисова И.В. Особенности передачи ген-дерного аспекта в переводе художественного произведения: дис. ... канд. фил. наук. Челябинск, 2011.
Елиферова М. «Багира сказала...»: Гендер сказочных и мифологических персонажей англоязычной литературы в русских переводах // Вопросы литературы. 2009. № 2. С. 254-277.
Заболотнова М.В. Специфика реализации гендерного фактора при переводе с японского языка (морфосинтаксический уровень): дис. ... канд. филол. наук. Челябинск, 2007.
Занковец О.В. Гендерные различия при переводе художественных текстов // Язык, речь, общение в контексте диалога языков и культур: сборник научных трудов / отв. ред. О.И. Улано-вич. Минск: БГУ, 2012. С. 10-16.
Кирилина А.В. Гендерные аспекты языка и коммуникации: дис. ... д-ра филол. наук. М., 2000.
Кораблева К.Ю. Передача возрастных и гендерных особенностей идиолекта: при переводе произведений художественной литературы с английского языка на русский: дис. ... канд. филол. наук. М., 2010.
Куликова Ю.С. Влияние личности переводчика на перевод художественных произведений: гендерный аспект: на материале русского, английского и немецкого языков: дис. ... канд. филол. наук. Челябинск, 2011.
Леонтьева К.И. Семиотика текста vs. семиотика дискурса: к поиску адекватного эпистемологического основания теории художественно-
го перевода // Вопросы когнитивной лингвистики. 2014. № 1 (38). С. 75-80.
Масленникова Е.М. Специфика гендерной кодируемости художественного образа // Вестник ТвГУ. Серия «Филология». 2011. № 4. С. 70-80.
Мойсова О.Б. Гендерные особенности интерпретации художественного текста в сравнительно-сопоставительном аспекте: дис. ... канд. филол. наук. Ростов-на-Дону, 2009.
Плат С. Ариэль / пер. с англ. Т. Ретивовой. Лавка Языков. URL: http://spintongues.vladi-vostok.com/ plath3.htm
Плат С. Собрание стихотворений = The Collected Poems / пер. с англ. В. Бетаки. М.: Наука, 2008.
Скоропанова И. С. Фаллогоцентризм как объект осмеяния в пьесе Людмилы Петрушевской «Мужская зона» // Преображение. Русский феминистский журнал. 1998. № 6. С. 97-100.
Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологиче-ский аспекты. М.: Языки русской культуры, 1996.
Фуко М. Воля к истине. Работы разных лет. М.: Касталь, 1996.
Цветков А. Диплом Маклина. Радио Свобода. URL: http://www.svobodanews.ru/content/ tran-script/24195672.html
Chamberlain L. Gender Metaphorics in Translation // Encyclopedia of Translation Studies / M. Baker (ed.). London: Routledge, 1998. P. 93-96.
Diaz-Diocaretz M. Translating Poetic Discourse: Questions on Feminist Strategies in Adrienne Rich. Amsterdam/Philadelphia: John Benjamin's Publishing, 1985.
Federici E. (ed.). Translating Gender: In collaboration with Manuela Coppola, Michael Cronin and Renata Oggero. Bern: Peter Lang AG, Internationaler Verlag der Wissenschaften, 2011.
Federici E., Leonardi V. (eds.). Bridging the Gap Between Theory and Practice in Translation and Gender Studies. Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 2013.
Forbes P. Winning Lines // The Guardian. 31 August 2002. P. 20.
Godard B. Theorizing Feminist Discourse / Translation // Translation. History and Culture / S. Bassnett, A. Lefevere (eds.). London: Frances Pinter, 1990. P.87-96.
Oxford Advanced Learner's Dictionary. 8th ed. 1 CD-ROM. Oxford University Press, 2010.
Santaemilia J. (ed.) Gender, Sex and Translation: The Manipulation of Identities. Manchester: St. Jerome Publishing, 2005.
Simon S. Gender in Translation: Cultural Identity and the Politics of Transmission. London: Rout-ledge, 1996.
von Flotow L. (ed.). Translating Women. Ottawa: University of Ottawa, 2010.
von Flotow L. Translation and Gender. Manchester: St. Jerome Publishing, 1997.
K.I. Leontyeva
GENDER CHARACTERISTICS OF THE TRANSLATOR AND THEIR INTERPRETATIVE ROLE IN THE THEORY AND PRACTICE OF LITERARY TRANSLATION
For the last two decades the problem of influence of the translator's gender on the transformation of the source text meaning, especially when women's writing is concerned, has been one of the central issues of Western Translation Studies and nearly completely ignored within Russian paradigm.
The present article explores several possible causes for such transformation, namely asymmetry of gender world views typical for the recipients of the source and target texts and asymmetry of the gender values relevant for the author and the translator. The latter factor being the central issue of the article is demonstrated by the example of several Russian translations of two English poems (by Carol Ann Duffy and Sylvia Plat), based on deconstructed gender stereotypes.
The author shows that when the translator's gender differs from the author's one, rather often a special neutralizing strategy, purely ideological by its nature, is used, which results in mainly deliberate elimination (partial or complete) or/and substantial modification of gender-marked meaning components of the source text in compliance with gender values normal for the translator's gender subculture. Such adaptive strategy called woman- or manhandling is destructive for the source text concept. The author supposes that the translator (interpretor) should be at least aware of the gender problem of literary translation. The arguments mentioned above make the importance of further detailed researching the issue within Russian theoretical and practical framework evident.
Key words: literary translation, gender, gender stereotypes, adaptation, ideology, woman-/manhandling, women's writing.
