CC BY
34
© 2008 г.
М.А. Фокина
ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА СОЗДАНИЯ ОБРАЗА ЛИРИЧЕСКОГО РАССКАЗЧИКА В ПОВЕСТИ И.С. ТУРГЕНЕВА «ДНЕВНИК ЛИШНЕГО ЧЕЛОВЕКА»
Художественной прозе XIX в. свойствен традиционный нарратив от 1 или 3 лица, соответственно повествование имеет субъективированный или объективированный характер, авторская позиция может быть выражена имплицитно или эксплицитно. Характеризуя перволичное повествование, Е.А. Иванчикова выделяет тексты с эпическим рассказчиком, в которых центром изображения являются внешние объекты художественной действительности (лица, факты, события), и тексты с лирическим рассказчиком, в которых объектом повествования является сам рассказчик: его мысли, чувства, связанные с ним события1. Е.А. Попова отмечает, что в перволичном нарративе проявляются два уровня создания текста: на первом (нарративном) уровне в контакт вступают рассказчик и его слушатели или читатели, на втором (внешнетекстовом) — автор и читатели. Связующим звеном между этими коммуникативными ситуациями является читатель. Так в повествовании от 1 лица складывается четырехэлементная коммуникативная система: автор — (рассказчик — слушатели/читатели) — читателг?. Обратимся к анализу фразеологических средств создания образа лирического рассказчика в повести И.С.Тургенева «Дневник лишнего человека» (1850), где выраженность авторской позиции зависит не только от типа повествования, но и от жанровой специфики текста. Писатель использует прием самохарактеристики персонажа: рассказчик сам мотивирует свои коммуникативные намерения, адресуя написанное предполагаемому читателю. Главный герой повести Чулкатурин, смертельно больной человек, в последние дни своей жизни доверяет дневнику самые сокровенные мысли, рассказывая драматическую историю израненной души. Это искренняя исповедь обреченного героя, посылающего миру свое “последнее прости”. Дневниковые записи насыщены фразеологическими единицами, характеризующими речемыслительную деятельность рассказчика, что отражает специфику жанра произведения. Одним из средств организации повествования являются фразеологические повторы, создающие психологизм перволичного нарратива и объединяющие отдельные фрагменты текста в общее структурно-смысловое целое. Рассмотрим ряд фразеологических конфигураций, которые характеризуют сам процесс рассказывания, отражая нарративный уровень создания текста в сфере рассказчик — читатели:
«Но мне приходит в голову: точно ли стоит рассказывать мою жизнь?
Нет, решительно не стоит... Жизнь моя ничем не отличалась от жизни множества других людей. Родительский дом, университет, служение в низменных чинах, отставка, маленький кружок знакомых, чистенькая бедность, скромные удовольствия, смиренные занятия, умеренные желания — скажите на милость, кому не известно все это?»;
«Я все это замечал, потому что не лишен проницательности и дара наблюдения; я вообще не глуп; мне даже иногда в голову приходят мысли, довольно забавные, не совсем обыкновенные; но так как я человек лишний и с замочком внутри, то мне и жутко высказать свою мысль, тем более что я наперед знаю, что я ее прескверно выскажу. Мне даже иногда странным кажется, как это люди говорят, и так просто, свободно... Экая прыть, подумаешь. То есть, признаться сказать, и у меня, несмотря на мой замочек, частенько чесался язык; но действительно произносил слова я только в молодости, а в более зрелые лета почти всякий раз мне удавалось переломить себя. Скажу, бывало, вполголоса: “А вот мы лучше немного помолчим”, и успокоюсь. На молчание-то мы все горазды; особенно наши женщины этим взяли <...> Но дело не в том, и не мне критиковать других. Приступаю к обещанному рассказу»;
«Одно только средство, признаюсь, откровенно, никогда мне не приходило в голову, а именно: я ни разу не подумал лишить себя жизни. Отчего это мне не пришло в голову, не знаю. Может быть, я уже тогда предчувствовал, что мне и без того жить недолго»;
«Когда страдания доходят до того, что заставляют всю нашу внутренность трещать и кряхтеть, как перегруженную телегу, им бы следовало перестать быть смешными. но нет! смех не только сопровождает слезы до конца, до истощения, до невозможности проливать их более — где! он еще звенит и раздается там, где язык немеет и замирает сама жалоба. И потому, во-первых, так как я не намерен даже самому себе казаться смешным, а во-вторых, так как я устал ужасно, то и откладываю продолжение и, если бог даст, окончание своего рассказа до следующего дня.»;
«Я хотел написать свой дневник, и вместо того что я сделал? рассказал один случай из моей жизни. Я разболтался, уснувшие воспоминания пробудились и увлекли меня. Я писал не торопясь, подробно, словно мне еще предстояли годы; а теперь вот и некогда продолжать. Смерть, смерть идет. Мне уже слышится ее грозное crescendo. Пора. Пора!..
Да и что за беда! Не все ли равно, что бы я ни рассказал? В виду смерти исчезают последние земные суетности. Я чувствую, что утихаю; я становлюсь проще, яснее. Поздно я хватился за ум!.. Странное дело! я утихаю — точно, и вместе с тем. жутко мне. Да, мне жутко. До половины наклоненный над безмолвной,
зияющей бездной, я содрогаюсь, отворачиваюсь, с жадным вниманием осматри-
з
ваю все кругом» .
Фразеологические конфигурации характеризуют коммуникативное поведение рассказчика на разных этапах повествования, содержат объяснения мотивов, причин и особенностей психологического состояния, побуждающих начинать, продолжать, приостанавливать или завершать дневниковые записи. Фразеологическими средствами осуществляется межфразовая связь анализируемых фрагментов, объединенных текстовыми повторами устойчивых оборотов, относящихся к сфере речемыслительной деятельности. Образуется фразеосеманти-ческое поле, ядром которого являются фразеологические антонимы: приходит в голову (приходить в голову ‘доходить до сознания, думаться’) — не приходило в голову; чесался язык (язык чешется разг. ирон. ‘кто-либо не может утерпеть, удержаться от разговора, от высказывания’) — язык немеет (ср. с узуальной ФЕ язык
отнялся разг. ‘кто-либо замолчал от неожиданности, удивления, страха; потерял вдруг способность говорить’)4.
Данные ФЕ, характеризуя противоположные состояния сверхэмоциональ-ного и неуравновешенного героя, связывают в единую повествовательную ткань два временных плана: момент написания дневника (акт рассказывания) и период описываемых событий, о которых вспоминает рассказчик: мне приходит в голову: точно ли стоит рассказывать мою жизнь? (зачин исповеди, размышления о замысле предстоящих записей); одно только средство... никогда мне не приходило в голову... я ни разу не подумал лишить себя жизни (характеристика давнего психологического состояния в кульминационный момент уже пережитых событий). Устойчивые обороты передают диалектику чувств рассказчика, замыслившего поведать историю своей жизни. Рефлектирующий автор дневника, анализируя свое речевое поведение, называет себя человеком с замочком внутри: у меня, несмотря на мой замочек, частенько чесался язык; но действительно произносил слова я только в молодости, а в более зрелые лета почти всякий раз мне удавалось переломить себя. Метафорические обороты с замочком внутри, мой замочек образуют ассоциативные смысловые связи с узуальной ФЕ держать рот на замке (разг. ‘молчать, не вступать в разговор’), антонимичной устойчивому обороту чесался язык. Природная молчаливость, внутренняя закрытость героя сочетаются в нем с желанием рассказать свою жизнь, что побуждает к созданию дневниковых записей: приступаю к обещанному рассказу. Так в дневнике наряду с описанием сиюминутных ощущений настоящего дня появляется яркое повествование об одном прошлом событии, явившемся большим личным потрясением в жизни героя. Этот рассказ о нежной любви и последующем разочаровании также проникнут контрастными состояниями рассказчика: смех не только сопровождает слезы до конца, до истощения, до невозможности проливать их более — где! он еще звенит и раздается там, где язык немеет и замирает сама жалоба. Ср. с узуальной ФЕ и смех и горе разг. ‘трагикомично; смешно и грустно в одно и то же время’; с крылатым выражением Н.В. Гоголя смех сквозь слезы. Анализируемое высказывание содержит градацию до конца, до истощения, до невозможности, которая усиливает эмоциональное напряжение героя, нарастание драматизма его сложного состояния. Далее происходит интересный психологический феномен, обусловленный особенностями восприятия: воспоминания о прошлом потрясении как будто переживаются заново, в настоящий момент повествования. Рассказчик погружен в ситуативный контекст, что влияет на его дальнейшее речевое поведение: он испытывает такие же сильные чувства, что и раньше, поэтому не в состоянии писать далее (язык немеет). Так фразеологические антонимы язык чешется — язык немеет не только связывают два фрагмента в единое смысловое целое, но и мотивируют различные речевые реакции автора дневника: побуждение к письму (язык чешется) или невозможность продолжать записи вследствие сильного эмоционального потрясения (язык немеет).
В заключительных дневниковых записях рассказчик, подводя итоги, соотносит свой предварительный творческий замысел (что хотел написать) с тем, что реально создал. Он сначала испытывает неудовлетворенность от того, что слишком увлекся и успел рассказать только один случай из своей жизни, поэто-
му сожалеет, что некогда продолжать: неотвратимо приближается смерть. Но потом понимает, что перед лицом вечности отступает все житейски мелкое и повседневное: Да и что за беда! Не все ли равно, что бы я рассказал. В виду смерти исчезают последние земные суетности. То, что казалось важным, достойным описания в предшествующих фрагментах, становится незначительным в финале. Бесстрастная оценка прежних крайних состояний передана ФЕ что за беда разг. экспрес. ‘не имеет никакого значения’; не все ли равно (узуальная ФЕ все равно ‘одинаково, безразлично’). В процессе перспективного развертывания повествования ФЕ передают изменения эмоциональной тональности текста, динамику чувств рассказчика от контрастных, бурных переживаний до более взвешенного, сосредоточенного, самоуглубленно-спокойного предсмертного состояния. Неожиданное осознание этих внутренних перемен выражено восклицанием Поздно я хватился за ум!.. (узуальная ФЕ браться (взяться) за ум разг. ‘становиться благоразумным’). Метафорическая самохарактеристика наклоненный над безмолвной, зияющей бездной передает душевную тревогу, страх героя перед неизбежной смертью.
Особую непринужденность и занимательность речи рассказчика придают разговорные ФЕ скажите на милость ‘удивительно, трудно поверить’; признаться сказать (употребляется для подтверждения искренности, справедливости сообщения). Данные устойчивые обороты осуществляют литературную коммуникацию в сфере рассказчик — читатель: являются одним из средств моделирования образа адресата и характерны для ситуации устного общения собеседников. Такие речевые особенности, свойственные перволичному нарративу, отражают жанровую специфику повести-дневника.
Помимо оценочной позиции автора в тексте имплицитно выражена его идеологическая позиция. Система образных средств повести раскрывает концептуальное содержание смысловой доминанты лишний человек, ставшей впоследствии известным крылатым выражением Тургенева, сквозным образом русской литературы XIX в. Текст произведения становится контекстом порождения метафоры-характеристики, определяющей социальный статус человека (ФЕ лишние люди ист. ‘тип людей, не умеющих найти применения своим силам и способностям в общественной жизни’; книжн. ‘социально бесполезные, ненужные люди’). Семантику выражения лишний человек в повести эксплицирует концептуальное поле, основанное на текстовых повторах: «я был совершенно лишним человеком на сем свете или, пожалуй, совершенно лишней птицей»; «лишний — да и только. Сверхштатный человек — вот и все. На мое появление природа, очевидно, не рассчитывала и вследствие этого обошлась со мной, как с нежданным и незваным гостем»; «Во все продолжение жизни я постоянно находил свое место занятым»; «что за глупое пятое колесо в телеге». В смысловое ядро концептуального поля входят метафоры лишний человек; лишняя птица (ср. с узуальными ФЕ с компонентом птица, характеризующими социальное положение человека: важная птица; крупная птица; птица высокого полета; птица низкого полета и др.); сверхштатный человек; нежданный и незваный гость (ср. с пословицей Незваный гость хуже татарина). Трансформированная ФЕ глупое пятое колесо в телеге отражает и оценочную, и идеологическую позицию автора.
Являясь средством имплицитного выражения авторской позиции, ФЕ в повести И.С. Тургенева «Дневник лишнего человека» участвуют в создании коммуникативной системы перволичного нарратива в сферах рассказчик — читатель, автор — читатель. Как известно, Тургенев был мастером так называемой «тайной психологии» и доверял умному и догадливому читателю. Неявная выраженность авторской позиции в его прозе нередко приводит к множественности интерпретаций текстов, где представлены амбивалентные герои, противоречивые характеры, сложные и неоднозначные жизненные ситуации. Чаще всего произведения писателя воспринимались русской литературной критикой по-разному, вызывали бурную полемику, столкновение противоположных точек зрения относительно трактовки идейной направленности текстов. Творческой манере Тургенева свойственны изящество художественного слова и тонкий лиризм повествования, глубина мысли и многозначительная недосказанность, что во многом определяет специфику образа автора в его произведениях.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Иванчикова Е.А. Автор в повествовательной структуре исповеди и мемуаров // Язык как творчество. М., 1996. С. 250-255.
2. Попова Е.А. Коммуникативные аспекты литературного нарратива. Липецк, 2001. С. 27
3. Тургенев И.С. Избранное. М., 1981. С. 371, 373-374, 381.
4. Дефиниции ФЕ здесь и далее приводятся по словарю: Фразеологический словарь русского литературного языка: в 2 томах. М., 1997.
LYRICAL STORY-TELLER IMAGE IN «THE DIARY OF THE SUPERFLUOUS PERSON» BY I.S. TURGENEV: PHRASEOLOGICAL MEANS OF CREATION
M.A. Fokina
The article considers phraseological units. Being semantic dominants within the art text, phraseological units promote creation of a story-teller image in a narration from the first person. The role of these units is to form narrative structures of the text and express evaluative and ideological positions of the author. The phraseological units intensify psychological validity within a narration, characterize the character's inwardness, reflect genre specificity of a story-diary and create a system of figurative means within the text peculiar to I.S. Turgenev's idiomatic style.
