CC BY-NC-ND
64
Е.А. Михасенко
ФОРМИРОВАНИЕ КУЛЬТУРНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В СОВЕТСКОЕ ВРЕМЯ И ЕЕ ВЛИЯНИЕ НА СОВРЕМЕННОЕ РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО
Современное российское общество апеллирует к идеям 1960-х годов и к памяти о Второй мировой войне. Внимание автора направлено на формирование культурной идентичности в СССР. В статье обсуждаются трансформации идей, обосновывающих идентичность в первые годы советской власти и в 1960-е годы.
Ключевые слова: культурная идентичность, социалистический реализм, Вторая мировая война.
I
После образования Советского Союза перед новым правительством встала серьезная задача по объединению множества этнически, культурно и политически разнородных обществ в единое целое. Конечно, у большинства народов уже был опыт совместного существования в рамках Российской империи, но революционное преобразование политической системы требовало изменения (в сущности - тоже революционного) и в сфере культуры. Сложное советское общество, образованное с помощью механического объединения и слабо связанное политическими убеждениями верхушки власти, должно было интегрироваться на основе выработки общих культурных смыслов, которые, выполняя социальную роль регуляторов жизни, регламентируя, устанавливая единые правила и предписывая их выполнение, должны были создать для всего общества единую картину «коммунистического» мира.
Ситуация, в которой оказалась партия, не является какой-то исключительной, так как перед проблемой выработки новой
© Михасенко Е.А., 2014
культурной идентичности оказывается любое общество, которое увеличивается до размеров, превосходящих простые «face-to-face communites».
Формирование культурной идентичности, отмечает Ян Ассман, является обязательным этапом при образовании сложных обществ, состоящих из различных субформаций и субсистем. Пока люди живут в системе коммуникаций «лицом к лицу», то культура воспринимается ими как нечто само собой разумеющееся, ее не с чем сравнить и, значит, она не требует рефлексии и интенсификации, т. е. искусственного построения и поддержания. В сложном обществе культура одной субформации проблематизируется культурами других, и «чем сложнее, то есть чем богаче культурными субформациями или субсистемами данная культура, тем необходимее становятся функции и институты внутрикультурного перевода и согласования»1.
Как отмечает Ассман, культура в сложном обществе выполняет две взаимопротивоположные роли. Во-первых, она обладает интегрирующей силой: одна из культур всегда становится доминирующей. Она «получает теперь межэтническое значение и становится высокой культурой, вытесняющей заслоненные ею культурные формации на роль маргинальных»2. Но преображающего воздействия рефлексии не может избежать и она, так как переосмысление предполагает образование нового уровня культуры над всем уже существующим - метакультуру. В конечном счете метакультура становится единой культурой сложного общества, но за счет своего искусственного происхождения она нуждается в постоянной легитимизации.
Во-вторых, образование культурной идентичности запускает в обществе процесс дифференциации по самым различным признакам, в том числе по степени усвоения новой метакультуры. «Культура центра, накладывавшаяся на периферию как культура империи, всегда опиралась лишь на узкую прослойку элиты. Но она символизировала социальную идентичность общества в целом. Через учение (в Вавилоне, Египте и Китае) и сдачу государственных экзаменов (в Китае) можно было добиться причастности к ней. Она дает сознание "принадлежности" совсем иное, чем разумеющаяся в норме сама собой этнокультурная принадлежность. Благоприобретенная, достигнутая сознательными усилиями, принадлежность порождает другое сознание, чем врожденная. Прежде всего культура осознается как средство принадлежности к людям более высокого сорта. Хотя это сознание идентичности сильно отличается от порождаемого проблематикой дифференциации, но в
некоем ослабленном смысле его тоже можно назвать культурной идентичностью»3.
И хотя Ассмана интересует в первую очередь культурная идентичность в сложных древних государствах, обладающих «высокой культурой», его теория может быть смело распространена на любые государства, размеры которых за счет миграции, переселений или завоеваний существенно превышают размеры простых «естественных» обществ. По своей сути молодое советское государство мало чем отличалось от только зарождающегося египетского государства, Римской империи, стремительно расширяющейся за счет завоеваний, и т. д. Только перед Советами, не пользовавшимися безоговорочным авторитетом среди своего населения и не признаваемыми другими государствами, вопрос выработки культурной идентичности стоял, вероятно, острее всего. Это был вопрос жизни для молодого государства.
Обозначенные выше процессы интеграции и дифференциации имели место и в образовании новой советской культуры. Интеграция была запущена властными структурами, которым необходима была консолидация общества для придания ему большей управляемости. Естественно, что после окончания Гражданской войны Советское государство состояло из людей, которые относились к коммунистическим идеям совершенно по-разному: кто-то воспринимал их как средство достижения своих собственных целей, кому-то они были безразличны, многие их не понимали, большая часть элиты отрицала коммунистические идеалы, хотя уже и не так открыто. Политические цели, ради которых и затевалась революция, в таком обществе были не достижимы. Советский Союз в первую очередь должен был стать не политическим, а культурным союзом. И лишь затем власть могла, воспользовавшись едиными культурными символами, одинаково трактуемыми всем обществом, конструировать необходимую политическую систему.
Для интенсификации выработки культурной идентичности нового советского вида в ход пускались самые различные методы. Например, одним из них, достаточно эффективным, было копирование церковных обрядов, ритуалов и замещение религиозных символов светски-советскими, но схожими по функциям и смыслу4.
Процесс дифференциации также отчасти был запущен самой советской властью, которая выстраивала на всех уровнях общества сеть: партбюро, горкомы, парткомы, партийные ячейки. Состоявшие в них получали огромную власть над всеми сферами жизни человека и выделялись в особую группу, которая имела заметные привилегии. Настоящий партработник остро ощущал культурные
запросы верхушки власти, считывал символический код и служил для него рупором, ретранслируя не только формальные решения партии, но и сам дух «советскости». Все, что от него требовалось, особенно в первые годы советской власти, - это «правильное» пролетарское происхождение, преданность идеям партии и желание воплощать своей жизнью коммунистические идеалы. Партработник становился носителем новой культурной идентичности и, если он не соответствовал каким-то требованиям, совершал ошибку, то его «отбраковывали», изымали из культурной элиты, т. е. исключали из партии.
II
Нас интересует и то, откуда берет свое начало советская культурная идентичность. Как мы уже отметили выше, новому государству требовалась культурная революция. Но у большевиков, пришедших к власти, не было единой программы модификации культурного сознания. Им пришлось обратиться с этой проблемой к существующей элите, которая по разным причинам поддержала новую власть. Но так как и у нее не было единого мнения на то, каким должно быть идеальное коммунистическое государство, то советский человек зарождался в 20-х годах в ходе столкновений и переплетений огромного количества экспериментальных, действительно революционных, теорий организации нового общества.
Их истоки легко обнаруживаются в авангардистских теориях, которым они обязаны многими своими характерными чертами. Борис Гройс считает, что революция в целом была подготовлена не только и не столько политически, сколько эстетически - деятельностью авангарда. Именно русский авангард пошел дальше всех остальных европейских движений того времени в отрицании природы и естественности в пользу построения совершенно нового полностью искусственного общества, в котором нет места старому миру5. Отрицание всего старого в пользу нового правильного устройства, не зараженного старыми болезнями, как нельзя лучше подходило советскому руководству. Отрицая и отвергая старые идеалы, оно могло опираться в своей идеологии только на будущие достижения.
Деятели искусства сами чувствовали на себе ответственность по строительству новой культуры, это была их конечная цель. В манифесте ЛЕФа Николай Чужак пишет: «...намеченный здесь путь в грядущее - для коммуниста, и практически и теоретически, - лишь
частность, покрываемая общим органическим продвигом масс к коммунистической культуре. Этот огромный и многообразно сложный двиг к новой культуре требует величайшего напряжения всех коммуно-устремительных сил и, значит, величайшего объединения их в единую культурно-коммунистическую партию»6. В этом высказывании, конечно, чутко уловлен посыл партии, но чувствуется и сила собственного убеждения Чужака в том, что художник теперь больше, чем художник, он - строитель нового государства.
Это проявлялось не только в манифестах - сами творения художников, писателей, литераторов несли в себе посыл регламентации, перестройки старого мира. Самым ярким примером может стать, пожалуй, архитектура, где союз авангарда и коммунистических идей породил конструктивизм. Его представители отрицали «искусство ради искусства», они создавали проекты новых городов, проектируя не только архитектурные ансамбли, но и всю жизнь горожан. И хотя их мечтам о новом обществе не суждено было реализоваться, так как конструктивизм уже в 30-е годы уступил свои позиции неоклассикам, несколько зданий в этом стиле было все-таки построено. Например, в Екатеринбурге, несмотря на уже официальную опалу конструктивизма, в конце 20-х - начале 30-х годов был построен архитектурный комплекс, называемый «городком чекистов». В нем воплотились не только характерные черты самого стиля, но и, как неотделимая их часть, представления конструктивистов о жизни нового общества. Архитектура «городка чекистов» выстраивала жизнь человека по определенным правилам. Он должен был постоянно находиться в обществе, жить его интересами, не отвлекаясь на быт (это касалось и женщин, которых полностью освобождали от всех их обязанностей). Полностью автономный комплекс зданий включал в себя больницу, детский сад, столовую, прачечную и баню, а квартиры были построены без кухонь. Жизнь в этом квартале предполагала совершенно определенные культурные ценности: целое приобретало приоритет над частью, рабочее и общественное время над личным, идея (идеология) над бытом и т. д.
Но постепенно к 30-м годам авангард теряет свои позиции. Как отмечает Борис Гройс, власть испугалась напора авангардистов, которые помимо эстетических требований начали выдвигать и политические, резкость и непримиримость их позиции отталкивала людей, тогда как партии, приобретающей стабильность и растрачивающей свой революционный дух, была необходима поддержка нерадикального большинства7.
Авангардисты по своей сути были утописты, а соцреализм должен был здесь и сейчас решить проблему консолидации огромного
разношерстного советского общества. Создание новых символов было роскошью, требующей времени и права на ошибку. Однако если авангард полностью отрицал прошлое, то соцреализм активно пользовался апроприацией. Соцреалисты не боялись обращаться к прошлому как материалу, из которого можно слепить совершенно новую скульптуру, они брали старые образы и наполняли их смыслом, одинаково понятным представителям разных субкультур.
В роли доминирующей культуры, несомненно, выступала русская, соцреалисты настаивали на том, что ее необходимо пересмотреть и расставить правильные акценты. Чем больше литературное произведение прошлого содержало «правдивого, исторически-конкретного изображения действительности в ее революционном развитии», тем больше у него было шансов переиздаваться, попасть в библиотеки и школьные учебники. Это же относилось и к другим направлениям в искусстве. Тем самым соцреализм из просто творческого метода превратился в способ рефлексии над культурой, о котором говорил Ян Ассман. Соцреализм стал тем самым метауровнем культуры и в конечном счете самой культурой нового советского государства.
От авангарда соцреализм унаследовал множество характерных черт, но, главное, политическая власть берет на себя «роль авангардного художника - создание новой реальности. Требование тотальной политической власти, имманентно вытекающее из авангардистского художественного проекта, сменяется требованием к тотальной политической власти осознать свой проект как художе-ственный»8.
III
Взяв на себя роль творца, советская власть так и не смогла от нее отказаться. Советский союз стал огромным произведением искусства, глобальным культурным проектом, предлагающим своим жителям в принудительной идеологической форме принять свои постулаты и выработать на их основе новую культурную идентичность.
Во многом Советский Союз и не был чем-то большим, чем культурным проектом «советской», «социалистической» и «коммунистической» нации, строительство и поддержание которого заняло все время существования коммунистического государства. Задача создания новой культуры, «советского народа» оказалась для партии слишком сложной, так что до полноценного политиче-
ского изменения общества дело так и не дошло. Мир, создаваемый представителями соцреализма и государства как главного из них, подменяет собой реальность, тем самым выводя жизнь человека в полностью вымышленное пространство. «Соцреализм - высоко эстетизированная культура, радикально преображенный мир. Ничего не пробивает здесь материю чистой эстетики. Потому-то советскую реальность нельзя считать "с листа". Эстетика здесь не украшение, но самая суть. Что же до реальности, то она - вне соцреализма - оказывается некоей неокультуренной повседневностью, которую еще только предстоит сделать пригодной для чтения и интерпретации»9.
Парадокс же заключается в том, что как только элемент реальности попадает в поле зрения соцреализма, она преображается и перестает быть реальностью. И наоборот, действительность перестает восприниматься как таковая, когда она не совпадает с реальностью, созданной соцреализмом. В качестве примера такого процесса Евгений Добренко приводит ситуацию вокруг киноочерка «Рыбаки Каспия», запрещенного именно по той причине, что он отображает реальность в «неотредактированном» соцреализмом виде и не совпадает с тем, как представлял себе реальность Сталин10. Режиссера документальной короткометражки Якова Блиоха обвиняют в том, что «в киноочерке не показан современный механизированный лов, а также не показаны крупнейшие государственные рыбопромышленные заводы по переработке рыбы, оснащенные современным первоклассным техническим оборудованием, и высокая механизация техники переработки рыбы.
В результате такого недобросовестного и халтурного подхода к выполнению ответственных задач режиссер Блиох создал киноочерк, не отвечающий высоким политическим и культурным требованиям советского зрителя»11.
Этот отрывок прекрасно иллюстрирует, как действительность полностью заменяется социалистической реальностью, будто бы на все общество были надеты некие очки, слегка искажающие видимое пространство. Или наоборот, чтобы увидеть реальность в документальной точности, Сталину, как главному носителю культурных смыслов, необходим посредник в виде киноаппарата.
Ситуация схожа с той, что изображается в фильме американского режиссера Джона Карпентера «Чужие среди нас». Главному герою необходимы черные очки, чтобы увидеть реальный мир, населенный инопланетянами, которые управляют человечеством с помощью зомбирующих сигналов и призывов в СМИ. Главные каналы передачи идеологически искажающей информации - теле-
видение, реклама, образ жизни элиты. И хотя критика Карпентера направлена против общества потребления, параллели с советской действительностью проводятся чрезвычайно легко.
Вместо телевидения используется разветвленная сеть печатных изданий. Еще Ленин отмечал особую роль литературы и прессы: «Печать должна служить орудием социалистического строительства, знакомя во всех деталях с успехами образцовых коммун, изучая причины их успеха, приемы их хозяйства»12; «Поближе к жизни. Побольше внимания к тому, как рабочая и крестьянская масса на деле строит нечто новое в своей будничной работе. Побольше проверки того, насколько коммунистично это новое»13; «Литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, "колесиком и винтиком" одного единого, великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса»14. Печать, литература, а позже телевидение будут основными каналами ретрансляции социалистической реальности в течение всего периода советской власти. Вместо рекламных плакатов по всему СССР развешиваются лозунги, стенгазеты и обращения партии. И если партийная элита не всегда становится объектом для подражания, то в качестве замены используется пантеон советских героев, в котором каждому возрасту и профессии находится свой образец поведения.
Конечно, основа этой культуры, ее ядро было сформировано в сталинские годы, где сам Сталин выступал в качестве чрезвычайно талантливого творца реальности. Но и после его смерти, и даже после XX съезда выстроенная им культурная база продолжает функционировать. Как отмечает Борис Гройс, культура «оттепели», несмотря на внешнюю оппозиционность к сталинской культуре, не может возвратиться к традиционным ценностям и продолжить развитие авангарда, якобы прерванное сталинскими годами. Стремление «деревенщиков» «вернуться к прошлому и возродить "русского человека", каким он представляется их воображению, тотально перевоспитав нынешнего "хомо советикус", является, разумеется, совершенно утопичным. Традиционалистский характер этой утопии также роднит ее со сталинизмом - даже с националистическим оттенком»15. Таким образом, сталинский проект не только не уходит со сцены, но, приобретая новые черты, продолжает репродуцироваться.
Очевидно, что чаемый отказ от сталинского соцреализма был невозможен, так как он уже заменил собой для нового поколения писателей, поэтов, художников и других деятелей искусства настоящую действительность. «Огромное производство образов, которое
занимает весь советский медиум, начинает определять не только политическое бессознательное, но и всю сферу воображаемого. Спустя годы для новых поколений все эти образы возвращаются "правдой": люди уже видят мир таким. Соцреализм производил не "ложь", но образы социализма, которые через восприятие возвращаются реальностью, а именно - социализмом»16. Поэтому отрицание сталинского проекта, основанное на нем самом, несколько осовремененном, только укрепило его.
Это же можно сказать и про брежневское время, когда происходят частичная реабилитация образа Сталина и не слишком кардинальный пересмотр итогов «оттепели». Брежнев берет курс на создание «советского народа», только уже с опорой на прошлые достижения СССР, главным из которых является, конечно же, победа в Великой Отечественной войне.
IV
Современная Россия, кажется, уже полностью отвергла прошлые идеи социалистической реальности, уже второе десятилетие живет с рыночной экономикой, культурой и в целом прочно вступила на капиталистический путь развития. Однако наше молодое государство оказывается перед проблемами, схожими с теми, которые вставали перед Советами в 1920-е гг.
Взамен советской идентичности, «приведения, просто растаявшего в воздухе после краха коммунистического проекта»17, российскому обществу требуется новая культурная идентичность, поскольку она запустила бы все те процессы интеграции, о которых мы говорили относительно советского государства.
Но так как искусство сегодня не в состоянии предложить обществу новых идей светлого будущего, да и вообще идея утверждения настоящего через будущее сильно дискредитировала себя в советские годы, то логичным оказывается поворот к своему прошлому как сакральному началу, с которым временно была утрачена связь. Начало воспринимается обществом как «природное», если пользоваться терминами Ролана Барта: начальное событие кажется единственно «безгрешным», лишенным идеологии, оно не может врать18. Такое восприятие всегда мнимо, так как начало кажется «невинным» только на фоне полностью идеологизированного настоящего, но в данном случае это не имеет значения. Как замечает Ян Ассман, это прошлое «возникает лишь в силу того, что к нему обращаются»19.
Новой российской власти, которой, как и коммунистам в 19201930-е гг., для работы необходимо сплоченное общество, создает запрос на переосмысление прошлого с точки зрения актуализации тех ее страниц, которые помогли бы сконструировать общество таким, каким она, власть, хотела бы его видеть. «Выбор дат и имен для коммеморации, трактовки событий в публичном пространстве становится предметом переговоров, дискуссий и конфликтов. Состояние неопределенности в оценке недавнего прошлого или смена ориентиров на государственном уровне не только заставляют переписывать ученые труды и учебники истории, но и побуждают людей переосмысливать собственные и семейные воспоминания, отстаивать свои версии коллективной памяти»20.
Общество начинает искать период времени, когда жилось относительно хорошо, некий «золотой век». В этом случае дореволюционная жизнь оказывается совершенно неактуальной (невостребованной она оказывается и для национальной идентичности, так как не является достаточно древней для зарождения нации). И тут приведение коммунистического проекта, исчезновение которого, как нам казалось, мы констатировали, начинает снова являться нашему бессознательному.
Социологические опросы россиян делают явной тенденцию к переосмыслению брежневского времени: оно все больше воспринимается населением как «золотой век» по контрасту с «лихими» девяностыми. Эпоха застоя воспринимается россиянами как период относительного материального достатка (насколько это представление соответствует действительности - вопрос в данном случае второстепенный) и «вспоминается» как относительно психологически спокойная жизнь в большом, сильном государстве, которое, при всем его идеологическом давлении, не слишком интересовалось судьбой каждого отдельного (среднестатистического) человека и давало ему жить своей жизнью. И вполне в соответствии с логикой мифа социологи констатируют желание россиян как бы вернуться в этот «золотой век» благополучия. Конечно, с некоторыми поправками на реалии сегодняшнего дня.
Воспоминания о советском прошлом сквозь призму брежневской эпохи приобретают ностальгические черты. Застой заслоняет в сознании россиян другие годы советской власти, становясь воплощением всего «советского»: «Созданная в брежневские годы и оформленная в дальнейшем картина передана перечисленными выше институциональными средствами (школой, советскими фильмами, телевидением с его юбилейными концертами и т. п.) следующим поколениям и составляет сегодня наиболее общий ре-
сурс представлений большинства россиян о советском в его связи с нынешним»21. Воображаемая социалистическая реальность брежневской версии полностью отрывается от своей действительности и окончательно замещает ее в сознании современных россиян, которые, в свою очередь, продолжают, хоть и не так активно, транслировать ее символы и образы своим детям.
На этой ностальгии по застою с удовольствием играет современная власть. И если воссоздание «материального благополучия» брежневской эпохи в его реальном воплощении для нее не под силу (в том числе и потому, что оно и тогда было достаточно эфемерным), то поддержание и реконструкция идеологических схем оказываются вполне возможными. Именно в этом стоит искать корни современного образа путинских годов как периода стабильности и благополучия.
Как мы уже отметили, важнейшим символом культурной идентичности брежневской эпохи становится победа в Великой Отечественной войне, актуальность которой по понятным причинам не исчезает до сих пор. Поэтому, укрепляя и воссоздавая идеологические схемы брежневского периода, современная власть, отбрасывая схемы, очевидно устаревшие на данный момент, вынужденно усиливает тему Великой Отечественной войны. Программы празднования 9 мая становятся тем пышнее, чем меньше остается людей, действительно причастных к победе. И если раньше парады проводились только в Москве, то в последнее время они стали традицией во всех больших городах и многих маленьких.
Происходит меморизация события, функция которой «состоит в том, чтобы от имени прошлого санкционировать определенные образцы поведения, установки, оценки в настоящем и, еще более широко, в будущем, с проекцией в будущее. Иными словами, можно - вопреки привычному и как бы "естественному" ходу времени от прошлого к настоящему - описать действие этого механизма как направленное, наоборот, от настоящего к прошлому, а от него, через его опосредующее действие, - к будущему»22. Однако, как мы сказали, происходит меморизация не победы, а восприятия ее в брежневской эпохе. Вместе с памятью о Великой Отечественной войне мы восстанавливаем в сознании общества и саму идеологию позднего советского строя.
Таким образом, изучая формирование культурной идентичности в брежневский период (и предыдущих лет советской власти как ее истоков), мы лучше понимаем тот фундамент, который закладывается современной властью в основу культурной идентичности современного российского общества.
Примечания
1 Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 150.
2 Там же. C. 156.
3 Там же. С. 161.
4 См., напр.: Андреева Л.А. Религия и власть в России. Религиозные и квазирелигиозные доктрины как способ легализации политической власти в России. М.: Ладомир, 2001; Фирсов С.Л. На весах веры. От коммунистической религии к новым «святым» посткоммунистической России. М.: Вита Нова, 2011.
5 См.: Гройс Б. Gesamtkunstwerk Сталин. М.: Ad Marginem, 2013. С. 8-9, 20-22.
6 За что борется ЛЕФ? // Леф. 1923. № 1. С. 7.
7 См.: Гройс Б. Указ. соч. С. 44-45.
8 Там же. С. 48.
9 Добренко Е.А. Политэкономия соцреализма. М.: НЛО, 2007. С. 27. Там же. С. 34-36.
11 Власть и художественная интеллигенция: Документы 1917-1953. М.: Международный фонд «Демократия», 1999. С. 660-661.
12 Ленин В.И. Полн. собр. соч. М.: Политиздат, 1969. Т. 36. С. 192.
13 Там же. Т. 37. С. 91.
14 Там же. Т. 12. С. 101.
15 Гройс Б. Указ. соч. С. 111.
16 Добренко Е.А. Указ. соч. С. 28-29.
17 Гройс Б. Указ. соч. С. 16.
18 См.: Барт Р. S/Z. М.: Академический Проект, 2009. С. 200-202.
19 Ассман Я. Указ. соч. С. 31.
20 Зверева В. Дискуссии о советском прошлом в сообществах сети «В контакте» // Вестник общественного мнения. Данные, анализ, дискуссии. 2011. № 4. С. 97.
21 Дубин Б. Память, война, память о войне. Конструирование прошлого в социальной практике последних десятилетий (Отечественные записки. 2008. № 4) [Электронный ресурс] // Интеллектуальная Россия. URL: http://www. intelros.ru/intelros/reiting/reyting_09/material_sofly/5023-boris-dubin-pamyat-vojna-pamyat-o-vojne-konstruirovanie-proshlogo-v-socialnoj-praktike-poslednix-desyatiletij.html (дата обращения: 14.09.2013).
22 Там же.
10
