CC BY
6
УДК 002.2:316.77(470)"1888/1948"
В. А. Мутьев, А. С. Тургаев, С. И. Шукшин
Формирование коммуникационной парадигмы книговедения в научном творчестве М. Н. Куфаева1
Во второй статье цикла публикаций, посвященного вопросам генезиса и эволюции теоретического книговедения в России, рассмотрены некоторые аспекты формирования коммуникационной парадигмы петербургской школы книговедческих исследований, неразрывно связанной с научно-исследовательской деятельностью профессора М. Н. Куфаева. Представлен многоаспектный анализ одной из его программных работ - «Книга в процессе общения», определен ряд направлений книговедческих исследований в русле коммуникационной парадигмы, намеченный ученым: теория и история международных книжных связей, вопросы авторской деятельности во взаимодействии и взаимозависимости с читателем и читающей средой, проблемы чтения как явления индивидуального и социального одновременно, книжной культуры. Предложена авторская концептуальная модель формирования социально разделяемых значений, основанная на циклическом подходе к пониманию авторской и читательской деятельности, представленном в исследуемой монографии.
Ключевые слова: книговедение, теория и методология книговедения, книжные коммуникации, теория коммуникации, социальные агенты книги, авторская деятельность, читатель и чтение, М. Н. Куфаев
Viktor A. Mutev, Alexander S. Turgaev, Sergej I. Shukshin
Development of the communication paradigm of book science in the scientific work of M. N. Kufaev
The second article in a series of publications devoted to the genesis and evolution of theoretical book studies in Russia examines some aspects of the formation of the communication paradigm of the St. Petersburg school of book studies, which is inextricably linked with the research activities of professor M. N. Kufaev. A multi-aspect analysis of one of his program works, "The Book in the Process of Communication", is presented; a number of areas of bibliological research in line with the communication paradigm outlined by the scientist are identified: the theory and history of international book relations, issues of authorial activity in interaction and interdependence with the reader and the reading environment, problems of reading activity as an individual and social phenomenon at the same time, book culture. The author's conceptual model of the formation of socially shared meanings is proposed, based on a cyclical approach to understanding author and reader activity, presented in the monograph under study.
Keywords: book science, theory and methodology of book science, book communications, communication theory, social agents of the book, author activity, reader and reading, M. N. Kufaev DOI 10.30725/2619-0303-2024-2-151-157
' Статья подготовлена при выполнении научного проекта «Книга, читатель, библиотека в современной медийной среде: динамика социальных, культурных и педагогических практик» в рамках реализации мероприятий программы развития ФГБОУ ВО «Санкт-Петербургский государственный институт культуры» на 2022-2026 годы.
Во второй статье нашего цикла публикаций [1], посвященного историографической реконструкции процесса формирования и эволюции отечественного теоретического книговедения нами предпринят анализ монографической работы М. Н. Куфаева «Книга в процессе общения» [2]. Необходимость такого подробного анализа обусловлена тем, что, по меткому выражению А. А. Гречихи-на, «возрождение и освоение творческого наследия М. Н. Куфаева - одно из необхо-
димых условий дальнейшего прогресса в развитии российского книжного дела и книговедения» [3, с. 19]. И несмотря на то, что «возвращение Куфаева» началось уже достаточно давно [4; 5], его теоретическое наследие обладает богатым эвристическим потенциалом важным именно с позиций сегодняшнего дня и современной коммуникационной реальности, развитие которой за последние 10-15 лет происходило галопирующим темпом.
Справедливо утверждать, что именно к М. Н. Куфаеву и, в частности, к анализируемому произведению, восходят «теоретические представления о коммуникативной природе книги» [6], воплощающейся как на микросоциальных (интра- и интерперсональный, групповой), так и на макросо-циальных (массовый, кросс-культурный, международный) уровнях взаимодействия. Именно такое «интернациональное понимание» изучения книги как феномена культуры легло в основу одного из характерных для петербургской школы книговедения направлений изучения - теории и истории международных книжных связей [7-9].
Признание коммуникативной природы книги естественным образом предполагает обращение исследователя к социальным агентам, участвующим в процессах ее создания, распространения и потребления, ключевыми из которых являются автор и читатель (они могут быть представлены и синтетически, как автор-читатель), а также изучение комплекса отношений, возникающих между ними.
Фокусируясь на социальной агентности и динамике книжного процесса, М. Н. Куфа-ев предлагает концептуальную модель формирования социально разделяемых значений, основанную на циклическом подходе к пониманию авторской и читательской деятельности. Эта модель не представлена в работе в виде жесткой структуры, алгоритма или набора взаимосвязанных элементов, но, с нашей точки зрения, ее очертания и некоторые описательные характеристики [2, с. 130-145] позволяют реконструировать ее и расширить, представив следующим образом:
1. На первом этапе из совокупности существующих социальных значений автор выбирает (вычитает) индивидуальные ситуативные комбинации смыслов, а также проектирует потенциально возможные способы графического воплощения авторского замысла посредством письма. Именно они - доминирующие в разные эпохи способы письма - обуславливают конструкцию корпуса текста, выступающего уже в качестве явления социального или, точнее - со-циотехнического, сочетающего как формы устоявшихся знаковых систем (алфавит, условные обозначения знаков и т. д.), так и способы их представления (рукопись, печатная книга, электронная книга и др.). Таким образом, в конкретных социокультурных
реалиях находит воплощение созидающая деятельность автора, делегирующего свою репрезентацию материальным объектам.
2. На втором этапе зафиксированные идеи медиатизируются (обретают форму в различных каналах коммуникации) и тиражируются, что обеспечивает их дис-семинацию в обществе. Отметим, что этот этап, несмотря на свое коммуникационное значение, практически не находит отражения в научном творчестве М. Н. Куфаева, но совершенно необходим для построения целостной теоретической модели.
3. Индивидуальное знакомство с книгой в совокупности ее конструктивных и идеальных элементов составляет сущность третьего этапа. На нем читатель прибавляет (суммирует) к выбранным и материализованным значениям автора свои собственные субъективные значения слов, которые в лексиконе читателя могут совпадать, а могут существенно разниться с представлениями, вкладываемыми в них автором. В крайнем своем проявлении такая ситуация приобретает черты явления, именуемого в лингвистике лексико-семантической вариативностью [10]. Она позволяет авторам текстов в процессе обозначения предметного поля употреблять слова и термины, наиболее удаленные по своему смыслу от его семантического ядра, а также многозначные понятия, один из аспектов которых можно использовать в процессе номинации объекта. Кроме того, под лексико-семантической вариативностью понимается использование в речи и тексте специфических значений слов, обладающих малоизвестными вариантами интерпретации. И то и другое способны менять понятийные границы характеризуемого объекта, а следовательно - воздействовать на читателя. Так начинается диалог автора и читающей среды, направленный на текст-опосредованное конструирование и познание окружающей действительности, происходящее и с той, и с другой стороны.
С медиалогической точки зрения на индивидуальном уровне прочтения важную роль играет завершенность книги как средства коммуникации. Она проявляется в органическом и целостном сочетании знаковой и материально-конструктивной систем ее организации, что в значительной (но не полной) мере предопределяет и достаточную степень завершенности восприятия книги. Это становится особенно заметным в процессе стремительного распростране-
ния цифровых текстов, которые могут быть модифицированы, в том числе после официального опубликования. Подобное положение дел, с точки зрения специалистов, создает предпосылки того, что «у читателя не возникает ощущения законченности, „до-думанности", а значит, и значимости текста. Незавершенность рождает сомнения и неуверенность» [11, с. 138].
В этом тезисе зафиксированы коммуникационные основания предрасположенности читателя к непроверенной информации, заложенные в самой структуре и специфике организации цифровых и электронных медиа. Вместе с тем следует отметить и существенно возросший спектр инструментов, обеспечивающих возможность оперативной проверки фактов (фактчекинга), которой ранее не существовало, следовательно (заметим на полях) правомерно говорить о наличии в ряду книговедческих педагогических задач не только обучения работе с традиционными, в том числе архивными источниками, но также и с инструментами оперативной проверки данных.
4. После обозначенной операции сложения происходит «психофизическое движение в сторону образа» и последующее его встраивание в уже обновленное «социальное понимание» [2, с. 132] окружающей действительности. Речь идет о превращении прочитанного в факт читательской биографии и встраивание его в ряд иных биографических событий с учетом творческой адаптации как самого текста, так и всех известных читателю обстоятельств его создания и функционирования.
5. Обновленное социальное понимание приобретает черты поведенческого паттерна, разделяемого членами определенной группы, усиливает или ослабляет роль, циркулирующих в коммуникационном пространстве конвенциональных и дискуссионных символов, значений и смыслов, из которых автор-читатель выбирает (вычитает) созвучные его индивидуальной стратегии единицы, вербализует их и начинает новый цикл текстуализации социального действия, то есть цикл бытования книги.
Эти теоретические построения на стыке книговедения и читателеведения (если, конечно, мы выделяем второе из первого) имеют существенное значение в силу ряда причин. Во-первых, концептуализация психофизиологического процесса чтения, рассматриваемая М. Н. Куфаевым в качестве
одной из ключевых книговедческих задач, по-прежнему остается перспективной, в отдельных аспектах находящей свое отражение в профессиональной печати [12], но и все так же дискуссионной в академическом сообществе. Во-вторых, анализ существующих теоретических моделей может быть чрезвычайно полезен при подготовке и реализации научно-исследовательских проектов, посвященных чтению и читателю в России, их насущность явно артикулирована [13] в научной периодике, но они еще ждут своих подвижников и разработчиков. Наконец, в-третьих, такого рода модели должны стать неотъемлемой частью научного дискурса в области изучения проблем, связанных с информационной и медиагра-мотностью, поскольку, в конечном счете, эти области научно-практических знаний родом из теории книги и чтения, а отнюдь не автоматизации и цифровизации, о чем нам уже доводилось подробно высказываться [14; 15].
В современной библиотечно-инфор-мационной теории и практике имеет место приоритезация технико-технологических навыков обработки, представления и генерации данных в качестве основы обучения медиаграмотности. В то время как чтение, лежащее в основе и составляющее фундамент любого типа и вида грамотности, представляет собой сложный двухконтур-ный процесс - психофизиологический, с одной стороны, и социальный, культурно обусловленный - с другой. Именно он составляет основу познавательной деятельности и формирует, используя терминологию М. Н. Куфаева, как реакции, так и акции индивида, комплекс которых являет собой квинтэссенцию индивидуального мировосприятия и поведения человека. Из этого логично следует «процессуальный характер <...> норм как правил и принципов» книжной коммуникации, «рассматриваемой не статистически, а динамически» [2, с. 134]. Поскольку «полное выражение автора и полное общение достигается книгою лишь в динамике обобществленного социального действа неопределенно большого периода времени» [2, с. 145].
Более того, «само многообразие. мысли» [2, с. 143], т. е. целостность книги, проявляющаяся в свойствах когезии и когерентности, обеспечивается благодаря «расходящемуся дискурсу» [16] и множественной интерпретации,которая лежит в основе
бытования книжных форм как социального динамического явления. Единство и целостность содержания обеспечиваются не однократным индивидуальным актом прочтения, но циркуляцией книги в системе массовых коммуникаций «в массе читателей, благодаря их интеллектуальной многоликости» [2, с. 144], т. е. «полное выражение мысли возможно только в истории, полное восприятие книги - только в процессе исторического общения людей» [2, с. 147].
Такое социально-коммуникативное понимание книжного общения с учетом фактора историчности позволяет обозначить еще одну предметную область, пунктирно демаркируемую М. Н. Куфаевым и соотносящуюся с актуальными направлениями современных коммуникационных и медиало-гических исследований. Она связана с идеей о различиях работы с книгой, имеющихся в логоцентричных и графоцентричных обществах. Так, ученый ставит проблему формирования сущностно отличающихся типов книжной и читательской культуры, в частности, культуры Востока, где слово ма-гично, трансцендентно и отождествляется с содержанием сакральной мысли (слово = жест) [2, с. 135] и греко-римской культуры, наследниками которой является большинство стран Европы и Северной Америки, где чтение носит, преимущественно, светский характер, книга связывается с именем индивидуального автора (следы этого могут быть обнаружены, среди прочего, в правилах и порядке составления библиографических описаний), а слово обретает значение только в предложении, подчиненном общей задумке и идее конкретно взятой книги.
Тем самым нам предлагается разметка будущей территории для объяснения «„восточных" и „западных" modus'oв чтения» [2, с. 137], причем именно будущей, поскольку ученый лишь намечает указанные модусы, не рассматривает их подробно и не настаивает на их тотальности и всеобъемлющем характере. Тем не менее подчеркнем, что идея о сущностных различиях взаимодействия с книгой, обусловленных динамикой развития культур и культурных практик, представляется крайне плодотворной и обретающей свое видимое подтверждение в потоке научной литературы по книговедению, выпускаемой в свет во второй половине ХХ в. [17].
В данном контексте представляется важным обратиться к нереализованному
монографическому проекту М. Н. Куфаева «Библиология» (1926), который стал известен профессиональному книжно-библиотечному сообществу совсем недавно [18]. В опубликованном А. Ю. Самариным плане-проспекте данной работы зримо проступает идея о многоаспектном рассмотрении книги в пространстве культуры и в системе различных уровней коммуникаций - научных, производственных, бытовых и т. д.
В качестве подтверждения этих слов приведем некоторые примеры названий разделов, глав и параграфов, зафиксированных книговедом: «Научное знание и книжная культура»; «Книга как явление культуры. Книга в процессе общения людей»; «Утилитарная роль книги»; «История книги и история культуры: органическая и методологическая связь»; «Научное изучение книги в процессах производства и распространения»; «Природа книги, жизнь книги, влияние книги. Книга и читатель» [18, с. 121-122]. Согласимся, что из анализа предложенной структурной организации монографии становится очевидным, «что М. Н. Куфаев реально планировал продолжить глубокий анализ термина „книжная культура", причем <...> этот термин должен был стать одним из базовых понятий в его теоретических построениях» [18, с. 122].
В этом очевиден прогностический потенциал научного наследия ученого. Проблемное поле, структурируемое вокруг понятия «книжная культура», в настоящее время может быть обнаружено в многообразии форм и проявлений организации научно-исследовательской деятельности: это понятие включают в тематические подзаголовки научных конференций (например, «XXIII Смир-динские чтения. Книжная культура в системе современного социогуманитарного знания, 18-19 апреля 2024 г.»), анализируют в русле медиалогического подхода [19], активно внедряют в крупнейшие международные исследовательские проекты [17]. Все это свидетельствует как о расширении сферы применения самого понятия «книжная культура» в как научных исследованиях, так и о новом гуманитарном, культурологическом повороте книговедения как науки.
Культуроцентричное и читателеори-ентированное (в этом случае не стоит отождествлять это с более распространенным понятием клиентоориентированности, поскольку первое фокусируется на изучении читателей как социальных агентов исто-
рического процесса, а второе - удовлетворении реальных, мнимых и даже «ложных потребностей» [20, с. 6] индивидов) книговедение и история книги видятся автору как «история мысли» [2, с. 144], т. е. органично встраиваются в соцветие такие востребованных современных направлений комму-никативистики и гуманитаристики, как социальная история медиа, интеллектуальная история, история идей, науки, литературы, культуры.
В этом случае М. Н. Куфаев вновь лишь намечает вектор, но не разрабатывает подробно, что, как показывает нам история нашей науки, будет сделано позже и, к сожалению, вне непосредственной связи с наследием ученого. Одним из наиболее ярких и выкристаллизовавшихся проявлений подобного понимания книговедения и истории книги является концепция библиографии и социологии текстов новозеландского исследователя Д. Маккензи [21]. Она объединяет основные объекты интереса книговедения, при этом демонстрируя, что все произведения, имеющие непреходящую ценность, воспроизводятся, редактируются и перечитываются, принимая различные формы и значения в зависимости от потребностей, индивидуального опыта и культурных практик читателей. То есть даже материализованные в книжных формах тексты остаются динамичными и должны анализироваться не как конечный продукт или итоговый результат редакционно-издатель-ских процедур, а как сложное многомерное единство, не существующее в отрыве от истории чтения, шире - истории идей. Поскольку «новые читатели создают новые тексты, новые значения которых являются результатом их новых форм» [21, с. 29].
Примечательно обращение М. Н. Ку-фаева к проблемам не только теории и методологии книговедения как науки, но и к проблемам методологической культуры исследователей книги и чтения или, говоря современным языком - научно-исследовательских и аналитических компетенций. Ученый пишет, что «методы, которыми пользуются при изучении книжного влияния и книжного общения, вызывают большие сомнения, поскольку они применяются односторонне или сами являются односторонними. Односторонность их заключается в том, что они прилагаются к показаниям и свидетельствам о книге только читателей, оставляя в стороне творца книги и ее произ-
водителя. Далее методы эти (главным образом анкетный) прилагаются к небольшому числу читателей одного времени и одних приблизительно условий жизни, не простираясь в область читательских показаний прошлого и читателей разной социальной среды» [2, с. 98]. Развивая эту мыль, исследователь еще более решительно (с чем мы, отчасти, согласны) критикует чрезмерную увлеченность эмпирикой в книговедении: «эмпирические обобщения, далекие от законов больших чисел, всегда будут поэтому случайны и преходящи, порою же в корне неверными» [9, c. 98].
Отмечая теоретико-методологическую значимость и соглашаясь с большинством высказанных М. Н. Куфаевым тезисов, считаем целесообразным отметить некоторую утопичность и принципиальную нереализуемость (а по своей сути - бесперспективность с точки зрения развития науки о книге) некоторых положений. Так, совершенно правомерно формулируя книговедческую задачу разработки «законов книги и ее циркуляции» [2, с. 152], автор сопровождает ее обязательным требованием «учесть коэффициент участия в книжном деле всех органических ее моментов» [2, с. 152], что предстоит осуществить в рамках библиосоциологических изысканий.
Не исключая возможности и даже -плодотворности использования математического и статистического инструментария в гуманитарных исследованиях (если вся их суть не сводится единственно к поиску различных корреляций, которые сами по себе не являются ни доказательством, ни закономерностью - «comparaison n'est pas raison» («сравнение - не доказательство» [2, с. 136], как пишет сам исследователь, обращаясь к франкоязычному афоризму) - зафиксируем совершенную невозможность присвоения коэффициентов участия различным социальным агентам и акторам, вовлеченным в процессы замысла, воплощения, производства, распространения и чтения книг. Даже отдельно взятый процесс финансово-экономического планирования в книгоиздающей организации не может учесть всю полноту и полисубъектность этого процесса, а значительная часть агентов (библиотекари, библиографы, читатели, критики, продавцы в системе оптовых продаж и др.) вносят свой вклад в циркуляцию книги и книжное общение уже вне институциональных границ хозяйственной деятель-
ности одного учреждения, а в рамках сетей связей, где особую роль приобретают не только сами агенты, но и средства коммуникаций, посредники, не включенные в производственные цепочки, сама среда (реальная и виртуальная) межличностного и межгруппового взаимодействия.
Кроме того, подобное коэффициенти-рование противоречит самой идее процессуального характера книжного процесса и рассмотрения его в качестве явления «не статистического, а динамического» [2, с. 134]. В связи с чем более целесообразным представляется определение групп активных и пассивных коммуникационных агентов, обнаружение и установление межсубъектных связей, а также факторов, воздействующих как на самих субъектов, так и на связи между ними, и на основе такого качественно-количественного анализа раскрытие сущности динамики книжного процесса. Именно этому, в большей своей части, и посвящена работа М. Н. Куфаева.
Завершая наш анализ, хотелось бы отметить, что, наряду с уже упомянутыми афоризмами, «Книга в процессе общения» изобилует прямыми отсылками и аллюзиями на произведения А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева, Вяч. Иванова, В. Ф. Одоевского, И. Ф. Гете. Например, объясняя процесс книжного общения как поиск «сочувствия, сопереживания», нежели чем понимание его смысла как достижение «тождественности» [2, с. 139] мыслей автора и читателя, М. Н. Куфаев приводит слова умирающего Мцыри «Тебе, я знаю, не понять мою тоску, мою печаль: и если б мог, - мне было б жаль / Воспоминанья тех минут во мне со мной пускай умрут» [2, с. 139]. Такой подход делает язык книговедческого повествования более живым и метафоричным, а кроме того, вносит вклад в становление традиции (явственной как в отечественной, так и зарубежной науке) обращения к произведениям художественной литературы как к книговедческим источникам [17; 22].
Подводя промежуточные итоги нашего исследования, необходимо отметить, что коммуникационная парадигма, ставшая к концу XX - началу XXI в. одной из доминирующих в книговедческих и библиотечно-информационных исследованиях [15; 17], во многом пунктирно, контекстуально, отчасти разрозненно, но тем не менее прочно связана с интеллектуальным и методологическим вектором, заданным в научном творчестве
М. Н. Куфаева.
Список литературы
1. Мутьев В. А., Тургаев А. С. Концепция книговедения М. Н. Куфаева: векторы актуализации в современной науке // Вестник Санкт-Петербургского государственного института культуры. 2024. № 1 (58). С. 172-178.
2. Куфаев М. Н. Проблемы философии книги. Книга в процессе общения. Москва: Наука, 2004. 188 с.
3. Гречихин А. А. Слово о М. Н. Куфаеве // Куфаев М. Н. Проблемы философии книги. Книга в процессе общения. Москва: Наука, 2004. С. 15-58.
4. Баренбаум И. Е. Михаил Николаевич Куфаев (1888-1948) // Книга: исслед. и материалы. Москва, 1973. Сб. 27. С. 189-195.
5. Леликова Н. К. «В начале было слово...»: к 100-летию со дня рождения М. Н. Куфаева // Советская библиография. 1988. № 5. С. 53-60.
6. Эльяшевич Д. А. Книговедение в Санкт-Петербургском государственном институте культуры // Петербургская библиотечная школа. 2018. № 4. С. 81-86.
7. Баренбаум И. Е. Книжные связи как фактор международного и межнационального культурного общения: (Историография. Источники. Проблематика) // Книга: исслед. и материалы. Москва, 1994. Сб. 69. С. 18-26.
8. Петров К. В. Теоретические аспекты исследования книжных связей // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. 2015. № 4 (25). С. 91-95.
9. Эльяшевич Д. А. Теория и типология книжных связей: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Ленинград, 1988. 16 с.
10. Данилова А. А. Манипулирование словом в средствах массовой информации. Москва: Добросвет: Изд-во «КДУ», 2009. 232 с.
11. Григорьянц Е. И. К вопросу о психической природе книги // Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. 2010. Т. 188. С. 131-140.
12. Бородина В. А. Библиопсихология в культуре текстовой деятельности // Вестник Санкт-Петербургского государственного института культуры. 2018. № 3 (36). С. 137-141.
13. Эльяшевич Д. А., Мутьев В. А. Магистерский учебник по книговедению: основные проблемы и перспективы подготовки // Библиосфера. 2022. № 3. С. 5-16.
14. Мутьев В. А. Новостная грамотность в системе библиотечно-информационного знания // Научно-техническая информация. Серия 1: Организация и методика информационной работы. 2023. № 12. С. 22-29.
15. Мутьев В. А., Тургаев А. С., Шукшин С. И.
Медиаэкология в структуре библиотечно-информа-ционных программ // Вестник Санкт-Петербургского государственного института культуры. 2023. № 4 (57). С. 166-172.
16. Эпштейн М. Знак пробела. О будущем гуманитарных наук. Москва: Новое лит. обозрение, 2004. 864 с.
17. Эльяшевич Д. А., Мутьев В. А. Зарубежное книговедение: анализ исследовательских подходов: (на примере переведенных монографий) // Вестник Санкт-Петербургского государственного института культуры. 2020. № 4 (45). С. 180-186.
18. Самарин А. Ю. Нереализованный монографический проект М. Н. Куфаева «Библиология» (1926) // Библиография и книговедение. 2024. № 2. С. 118-128.
19. Козлов С. В., Лизунова И. В. О медиалогиче-ском понимании концепта «книжная культура» // Би-блиосфера. 2024. № 1. С. 65-75.
20. Маркузе Г. Одномерный человек / предисл. и примеч. А. Юдина. Москва: REFL-book, 1994. 364 с.
21. McKenzie D. F. Bibliograpy and the Sociology of Texts. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1999. 130 p.
22. Блюм А. В. Художественная литература как историко-книжный источник: (на материале русской литературы XVIII - первой половины XIX в.) // Книга: исслед. и материалы. Москва, 1986. Сб. 52. С. 100-122.
References
1. Mutev V. A., Turgaev A. S. M. N. Kufaev's framework of the book science: directions of actualization in modern. Bulletin of the Saint-Petersburg State University of Culture. 2024. 1 (58), 172-178 (in Russ.).
2. Kufaev M. N. Problems of philosophy of the book. Book in the process of communication. Moscow: Nauka, 2004. 188 (in Russ.).
3. Grechikhin A. A. A word about M. N. Kufaev. Kufaev M. N. Problems of philosophy of the book. Book in the process of communication. Moscow: Nauka, 2004. 15-58 (in Russ.).
4. Barenbaum I. E. Mikhail Nikolaevich Kufaev (18881948). The Book: researches and materials. Moscow, 1973. 27, 189-195 (in Russ.).
5. Lelikova N. K. «In the beginning was the word...»: on the 100th anniversary of the birth of M. N. Kufaev. Soviet bibliography. 1988. 5, 53-60 (in Russ.).
6. Elyashevich D. A. Book studies at the Saint Petersburg State Institute of Culture. Petersburg Library School. 2018. 4, 81-86 (in Russ.).
7. Barenbaum I. E. Book connections as a factor of international and interethnic cultural communication: (Historiography. Sources. Problematics). The Book: researches and materials. Moscow, 1994. 69, 18-26 (in Russ.).
8. Petrov K. V. Theoretical aspects of book contacts. Bulletin of the Saint-Petersburg State University of Culture and Arts. 2015. 4 (25), 91-95 (in Russ.).
9. Elyashevich D. A. Theory and typology of book connections: abstr. dis. on competition of sci. degree PhD in philology. Leningrad, 1988. 16 (in Russ.).
10. Danilova A. A. Word manipulation in mass media. Moscow: Dobrosvet: KDU Publ., 2009. 232 (in Russ.).
11. Grigoryants E. I. On the question of the psychic nature of the book. Proceedings of the Saint-Petersburg State University of Culture and Arts. 2010. 188, 131 -140 (i n Russ.).
12. Borodina V. A. Bibliopsychology in culture of textual activity. Bulletin of the Saint-Petersburg State University of Culture. 2018. 3 (36), 137-141 (in Russ.).
13. Elyashevich D. A., Mutev V. A. Magister's textbook on the textbook: main problems and prospects. Bibliosphere. 2022. 3, 5-16 (in Russ.).
14. Mutev V. A. News literacy in the system of library and information knowledge. Scientific and technical information. Series 1. Organization and technique of information work. 2023. 12, 22-29 (in Russ.).
15. Mutev V. A., Turgaev A. S, Shukshin S. I. Media ecology in the structure of library and information programs. Bulletin of the Saint-Petersburg State University of Culture. 2023. 4 (57), 166-172 (in Russ.).
16. Epshtein M. Space character. On the future of humanities. Moscow: Novoe lit. obozrenie, 2004. 864 (in Russ.).
17. Elyashevich D. A., Mutev V. A. Foreign book science: analysis of research approaches: (a case of translated monographs). Bulletin of the Saint-Petersburg State University of Culture. 2020. 4 (45), 180-186 (in Russ.).
18. Samarin A. Yu. The unrealized monographic project of M. N. Kufaev «Bibliology» (1926). Bibliography and book studies. 2024. 2, 118-128 (in Russ.).
19. Kozlov S. V., Lizunova I. V. About the medialogical understanding of the concept of «book culture». Bibliosphere. 2024. 1, 65-75 (in Russ.).
20. Marcuse G. One-dimensional man / preface and note by A. Yudin. Moscow: REFL-book, 1994. 364 (in Russ.).
21. McKenzie D. F. Bibliograpy and the Sociology of Texts. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1999. 130.
22. Blum A. V. Fiction as a historical and book source: (based on Russian literature of the 18th - first half of the 19th centuries). The Book: researches and materials. Moscow, 1986. 52, 100-122 (in Russ.).
