CC BY
67
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 6 (102) 2011
%
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
УДК 82.09 А. Э. ЕРЕМЕЕВ
Омская гуманитарная академия
ФЕНОМЕН ТВОРЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ А. С. ПУШКИНА 1830-х ГОДОВ_______________________________
В статье рассматриваются вопросы личностного и поэтического состояния А. С. Пушкина в период 30-х гг. XIX в. и их проявление в литературном и художественном творчестве писателя.
Ключевые слова: творческое сознание, романтизм, художественная проза
История личного и творческого сознания А. С. Пушкина давно уже стала мифом. Так совпало в истории русской культуры, что этап перехода от романтизма к реализму был сопряжен с рубежным возрастом и сложным духовным состоянием самого Пушкина.
Многие литературоведы, подчеркивая трагическое состояние поэта, связанное с романтическим восприятием действительности, часто цитируют строки из письма Пушкина к Плетневу от 31 августа 1830 г.: «... расскажу тебе все, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска. Жизнь жениха тридцатилетнего хуже 30-и лет жизни игрока. ... Черт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан» [1, с. 127-128].
Вместе с тем исследователи редко обращают внимание на следующее письмо Пушкина Плетневу от 29 сентября 1830 г. В частности, А. С. Янушкевич трактует строки письма Пушкина в своей недавней, весьма интересной статье, где настоящим временем объясняется душевное состояние поэта, характерное
для уже пережитого прошлого [2, с. 124]. Исследователь не замечает, что в этом же письме Пушкин опровергает собственное трагическое состояние следующими строками: «Сейчас получил письмо твое и сейчас же отвечаю. Как же не стыдно было тебе понять хандру мою, как ты ее понял? Хорош и Дельвиг, хорош и Жуковский. Вероятно, я выразился дурно; но это вас не оправдывает» [1, с. 130].
Симптоматично, что трансформация романтического сознания в реалистическое в личностном состоянии поэта явно просматривается и в построении прозаических произведений Пушкина указанных лет. Так, композиция «Мы проводили вечер на даче...» выстраивается на антитезе высокого— низкого. Романтически настроенный Алексей Иваныч задается вопросом: «Что в наше время, в Петербурге, здесь, найдется женщина, которая будет иметь довольно гордости, довольно силы душевной, чтоб предписать любовнику условия Клеопатры?..». На двукратный вопрос героя, сначала риторический, а затем конкретный, обращенный уже непосред-
ственно Вольской, звучит также двойной ответ: «—Думаю, даже уверена. — Вы не обманываете меня? Подумайте, это было слишком жестоко, нежели само условие ...». В последующем вопросе Алексея Ивановича звучит страх не из-за приговора к смерти, идущей от женской прихоти, а страх разочарования в своей избраннице (« — Нет, я в ее согласии видел бы одну только пылкость воображения, а что касается до взаимной любви ... то я ее не требую: если я люблю, какое тебе дело?..») [3, с. 447].
На вторичный вопрос Алексея Иваныча звучит твердый ответ Вольской: «Нет», — выделенный курсивом, что придает высшую значимость признания, и отрицательная частица «нет» звучит с наивысшим акцентом утверждения себя как женщины, близкой по духу Клеопатре: «Вольская взглянула на него огненными пронзительными глазами».
Конец повести остается принципиально разомкнутым, незавершенным: «Алексей Иваныч встал и тотчас исчез». Читатель только может догадываться о финале произведения: решится ли герой расстаться с жизнью или нет (впрочем, это не столь важно, если считать в качестве каденции — гармонического завершения — принципиальную незавершенность). Финал отбрасывает нас к началу произведения, анекдоту (случаю из жизни), заключающемуся в вопросе ш-ше <3е Б1ае1 Бонапарту, «кого почитает он первою женщиною в свете», и его ответе: «Ту, которая породила более детей».
Пушкин, используя анекдот о ш-ше <3е Б1ае1 и Бонапарте и апофегму о Клеопатре и ее любовниках, развенчивает романтические умонастроения героев и своих современников, приводит читателей к жизненной трезвости. Исходя из собственного духовного роста, Пушкин утверждает реалистические тенденции в русской прозе. За четыре года до написания рассматриваемого нами произведения Пушкин перед женитьбой в письме к Н. И. Кривцову определял свой жизненный путь, далекий от романтических настроений: «Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей (выделено нами. — А. Е.). Горести не удивят меня; они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностию» [4, с. 18]. Симптоматично его замечательно остроумное высказывание в письме к П. А. Вяземскому о восприятии Е. А. Баратынским «Повестей Белкина», в котором сконцентрировались его мысли о непродуктивности романтизма в русской литературе 1830-х годов и взгляд на основы эстетики реализма: «Написал прозою пять повестей, от которых Баратынский ржет и бьется.» [5, с. 354].
Таким образом, в небольшой по объему повести Пушкин благодаря двум вставным историям воссоздал глубинный ход русского национального сознания. Отношение героев к событию (безразлично, услышанному либо являющему их участниками) обретает подлинно эпический масштаб, концентрируя историческое время в стенах светского салона.
В повести происходит не только переосмысление художественного метода, переход от романтизма к реализму, но и переоценка культурно-исторических традиций, бытующих в России. Х1Х век вновь на первый план в русской философской и эстетической мысли выдвинул антропоцентризм. Пушкина в прозе более всего занимала тема человека, его судьбы, жизненного пути, нравственного выбора. Изображая романтическую экзальтацию Алексея Ивановича и Зинаиды Вольской как психологическую оппозицию пошлости аристократического салона, Пушкин, никогда прямо в своих художественных произведениях
не ставившии вопросы морали, вместе с тем акцентирует свое внимание на нравственных поисках человеческого духа. С этим связано и напряженное внимание его к социальным проблемам, тесно переплетающееся с проблемами историософии.
Думается, что, не замечая анекдота о Наполеоне и m-me de Stael, мы наверно бы осмыслили «незавершенную» повесть «Мы проводили вечер на даче.», трактую ее как «рассказ о судьбе светской женщины (Зинаиды Вольской — А. Е.), пренебрегающей законами света и навлекающей на себя его гонение» [6, с. 292]. Осмысляя образ «романтически беспокойной натуры» Алексея Иваныча, Петрунина «исправляет» Пушкина и называет героя «Алексеем Ивановичем». Эта неточность существенно искажает трактовку героя повести; не замечается и тот иронический подтекст, который кроется в опрощенном произношении отчества героя, не говоря уже об имени и фамилии «вдовы по разводу» (Пушкин), Зинаиды Вольской, с ее не только экзальтированным, но и ультраромантическим, искусственным поведением. При рассказе Алексея Иваныча Вольская «чопорно» опускает свои огненные глаза. Само имя героини также носит отпечаток неистовства ее натуры: Зинаида — из греч. Zenais, Zenaidos: Zena — винительный падеж от Zeus (Зевс) + eidos (потомок). Так имя в сочетании с ее фамилией говорят сами за себя.
Пушкин дает понять, насколько несостоятельны, неплодотворны для русской жизни и русских характеров те формы чувствования и поведения, которые были навеяны столь в то время популярной романтической культурой.
Писатель намечает третий путь: жить истинной нравственного родового закона, отсюда и возникает в повести ответ Наполеона на вопрос m-me de Stael, «кого почитает он первою женщиною в свете», — ответ великого человека, кажущийся «забавным» не прозревающему истину рассказчику, барону Д.: «Ту, которая народила более детей». То, что окружающим кажется «мадригалом» и «эпиграммою», на самом деле является, по словам резонирующего героя Сорохтина, «простодушием гениев». В данном случае голос автора и голос героя, являющего здоровый скепсис по отношению к окружающим его в салоне, совпадают. В повести «Мы проводили вечер на даче.» авторским сознанием утверждается подлинность переживания, естественность жизненного пути. Вспомним пушкинское зрелое созерцание жизни взглядом родового человека, выраженное в письме Плетневу 22 июля 1831 г., после женитьбы: «Дельвиг умер. Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, наши жены — старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; а мальчики станут повесничать, а девочки сентиментальничать; а нам то и любо ... были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы» [4, с. 49].
«Мы проводили вечер на даче.», «Египетские ночи», как и пушкинская проза в целом, выражают жизненную плодотворность русского национального сознания, исходящего из глубинных родовых жизненных интересов, когда оно сбрасывает как романтические одежды, так и ложные буржуазные отношения, проникающие в светский аристократический салон, делающие даже таинство брака предметом купли-продажи. Следует заметить, что органический рост художественного сознания Пушкина соответ-
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 6 (102) 2011 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 6 (102) 2011
1Q6
ствовал природному и общественному созреванию русского национального сознания. Как личность, конгениальная своей эпохе, он одновременно был ее порождением и творцом.
Художественное целое повести «Мы проводили вечер на даче... » включает в себя внутреннее противоречие как необходимый атрибут всякого становления. Целостность недостижима, отсюда и принципиальная незавершенность повести. Не зря гостиная заполнена в большинстве молодыми людьми: «молодой человек» Алексей Иваныч, молодая Вольская, «молодая графиня К.». «Мы проводили вечер на даче.» — не просто салонная история, здесь запечатлено само движение русской жизни. Вообще, образу молодого человека особенно в 1820— 1830-е годы суждена будет большая жизнь. Этот образ возникает в «Русских ночах» В. Ф. Одоевского, «Записках одного молодого человека» А. И. Герцена, «Отрывке из романа: Две жизни», «Острове» И. В. Киреевского, «Владимире Паренском» Д. В. Веневитинова. «Нескольких мгновениях из жизни графа Z***» Н. В. Станкевича, «Герое нашего времени» М. Ю. Лермонтова и др. Для исторически молодой страны в переломный момент ее развития необычайно актуальной оказывается фигура молодого героя как выразителя потребности времени, эпохи, шире — потребностей национального исторического развития, т.е. молодого человека, каким был сам Пушкин.
В данном случае реализм Пушкина заключался в разоблачении романтического взгляда на жизнь, когда «наслаждения ее истощены», ухода в собственное «блаженство», по словам Алексея Иваныча из повести «Мы проводили вечер на даче.». Но это — разоблачение, утверждающее отнюдь не отказ от жизненного счастья, а вырабатывание трезвого знания действительной жизни, подобного тому, который отразился в письме Пушкина от 10 февраля 1831 г. к Н. И. Кривцову: «Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе, как обыкновенно живут. Счастья мне не было. И est de bonheur que dans les voies communes (Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах (франц.). — А. Е.) [4, с. 18].
Молодость Алексея Иваныча, его незрелость — это не только его индивидуально-возрастная черта, но и бесконечно сложный процесс обретения всем русским обществом общечеловеческих начал и истинной духовности. Герой повести, Алексей Иваныч,
за разрешением мучающих его вопросов обращается к самой жизни и своей собственной судьбой стремится на них ответить. Пушкин стремится перелить эту живую жизнь в сознание читателя, сделать ее духовно постигаемой.
Итак, рассмотренный частный аспект большой проблемы о роли пушкинского опыта в формировании русской реалистической прозы позволяет сделать следующий вывод. Эстетическое кредо философской прозы Пушкина заключается не в художественности раскрытия общефилософских положений и тем более не в иллюстрировании философских тезисов; оно рождается как единственно возможная форма открытия и воплощения глубин общечеловеческого, универсального содержания. Драматический разрыв между общесоциальными и индивидуальноличностными ценностями в его прозе преодолевается утверждением ценностей универсально-всеобщих в соотнесенности человеческого сознания с мировым порядком и мировой гармонией. Именно этот универсально-общечеловеческий план становится ценностным центром реалистической прозы Пушкина и определяет ее жанрово-стилевую структуру.
Библиографический список
1. Переписка А. С. Пушкина. В 2 т. Т. 2. — М. : Художественная литература, 1982. — 571 с.
2. Янушкевич, А. С. Долбинская осень В. А. Жуковского 1814 г. и Болдинская осень А. С. Пушкина 1830 г. как феномен русской словесной культуры / А. С. Янушкевич // Пушкин и время. — Томск : Изд-во Томского университета, 2010. — С. 124.
3. Пушкин, А. С. Собр. соч. В 10 т. Т. 5 / А. С. Пушкин. — М., 1976. - 638 с.
4. Пушкин, А.С. Собр. соч. В 10 т. Т. 10 / А. С. Пушкин. — М., 1976. — 904 с.
5. Пушкин, А. С. Собр. соч. В 10 т. Т. 9 / А. С. Пушкин. — М., 1976. — 654 с.
6. Петрунина, Н. Н. Проза Пушкина / Н. Н. Петрунина. — Л., 1987. — 336 с.
ЕРЕМЕЕВ Александр Эммануилович, доктор филологических наук, профессор, ректор.
Адрес для переписки: e-mail: nou_ogu@mail.ru
Статья поступила в редакцию 01.12.2011 г.
© А. Э. Еремеев
Книжная полка
Гаврилова И. А. Прикладная информатика в экономике = Applied informatics in economics : учеб. пособие по англ. яз. / И. А. Гаврилова, Л. И. Воскресенская ; ОмГТУ. - Омск : Изд-во ОмГТУ, 2011. - 103 c. - ISBN 978-5-8149-1091-2.
Цель учебного пособия — обучение навыкам устной и письменной речи на английском языке в сфере профессионального общения и основам экономических знаний и компьютерной грамотности. Пособие состоит из двух частей. В первой части «Economic Theory» рассмотрены основные экономические законы на практических примерах и описаны явления в экономической деятельности. Во второй части «Information Science» представлен теоретический и практический материал о принципах обеспечения информационной безопасности; перспективах развития информационных технологий и информационных систем в предметной области, их взаимосвязи со смежными областями; методах научных исследований по теории технологии разработки и эксплуатации профессионально-ориентированных информационных систем. Предназначено для студентов 2-го курса экономического факультета по специальностям 230700.62 «Прикладная информатика» и 080500.62 «Бизнес-информатика».
