CC BY
71
Философские науки
УДК 130.2
Берсенева Татьяна Павловна Tatiyana Berseneva
ФЕНОМЕН СИНЕРГИИ В ТВОРЧЕСТВЕ А.С. ПУШКИНА
SYNERGY PHENOMENON IN A.S. PUSHKIN'S CREATIVE WORK
Предложено определение синергии как совместного действия, взаимодействия различных потенций или энергий, имеющего общую направленность к идеалу, с одновременным достижением синергий-ного эффекта. Так как в русской культуре процесс распространения синергийных идеалов не отличался стабильностью и постоянством, то выделены три периода наиболее яркого проявления синергии. Высказана мысль, что один из таких периодов приходился на XIX век русской культуры. Как представляется, в творчестве А. С. Пушкина синергийные идеалы нашли наиболее полное выражение, проявившись в особом внимании поэта к теме творческого предназначения человека, его способности к свободному выбору жизненного пути и к божественному познанию мира
Ключевые слова: синергия, исихазм, православие, русская культура, культура XIX в., русская литература, синергийное противоречие, синер-гийный эффект, А.С. Пушкин, творчество
In the article synergy definition as a joint action, interaction of various potentialities or the energy, having general focus on an ideal, with simultaneous achievement of synergetic effect is offered. As in Russian culture the distribution process of synergetic ideals didn't differ in stability and constancy, three periods of the brightest manifestation of synergy are allocated. The idea that one of such periods fell on the XIX century of the Russian culture is introduced. Synergetic ideals found the fullest expression in A.S. Pushkin's creative work, having shown special attention of the poet to the subject of a person's creative mission, his ability to free choice of a course of life and to divine knowledge of the world
Key words: synergy, isikhazm, Orthodoxy, Russian culture, culture of the XIX century, Russian literature, synergetic contradiction, synergetic effect, A.S. Pushkin, creative work
Синергия считается основной категорией мистико-аскетической традиции иси-хазма, пришедшего на Русь из Византии вслед за православием. Многие современные исследователи считают, что исихаст-ский тип христианской аскезы обрел на Руси вторую родину. И если православие традиционно признается ядром русского национального бытия и русской культуры, то «исихастский подвиг, «умное делание»,
как выразился бы о. П. Флоренский — ядром ядра» [10]. Исихастские представления о творческом «задании», данном человеку Богом, о высоких нравственных устоях и абсолютных ценностях глубоко вошли в русское сознание, образовали там «стержень русского религиозного миросозерцания» [10]. Исходя из этого, можно предположить, что принципы исихазма, ставшие «ядерными» идеалами, распро-
странились на всю русскую культуру в целом.
Синергию аскеты-подвижники связывали с достижением состояния «обожения», когда после «невидимой брани» — долгой и трудной борьбы с самим собой и обстоятельствами — человек соединялся своими энергиями с нетварными Божественными энергиями и становился «Богом по благодати». Путь к «обожению» исихасты называли лестницей, или «лествицей», представлявшей собой определенную ценностную иерархию, каждая ступень этой лестницы приближала человека к достижению высших горних идеалов. Поэтому сегодня, во времена девальвации традиционных ценностей, такой взгляд на предназначение человека, на смысл его жизни, актуален как никогда. Введение же концепта синергии предоставило большие эвристические и эпистемологические возможности в исследовании русской культуры.
Рассмотрев возникновение и развитие категории синергии в теологии, проследив связь синергии с синергетикой, представив ее как вид диалектического противоречия, акцент в котором смещен с момента борьбы на момент единства, кооперации и сотрудничества, мы предложили следующее определение синергии. Синергия — совместное действие, взаимодействие различных потенций или энергий, имеющее общую направленность к идеалу, с одновременным достижением синергийного эффекта [5, С. 123].
Большинство ученых придерживается точки зрения, что русская культура имеет дискретный, прерывистый характер развития. Распространение синергийных идеалов также не было стабильным и постоянным. Условно в развитии русской культуры нами выделено три этапа, когда наиболее ярко проявились исихастско-синергийные черты [3]. Один из таких этапов приходился на XIV-XV вв. русской культуры, и он рассмотрен нами в одной из работ [4]. Второй этап, или пик, синергийного развития русской культуры, на наш взгляд, приходился на период конца XVIII-XIX вв., а творчество А.С. Пушкина явило собой пример на-
иболее полного воплощения синергийных идеалов. Исходя из этого, задачей данной статьи стало обнаружение и рассмотрение в произведениях Пушкина моментов, характерных для синергийного развития.
Как известно, влияние исихазма в XIX в. простиралось, главным образом, на народный пласт русской культуры, который выделился в отдельную культурную форму вследствие петровских преобразований. Главным содержанием петровских реформ была секуляризация культуры, в результате которой единая древнерусская культура разделилась на две: светскую, связанную с секулярным западным влиянием, и народно-религиозную, ориентированную на Восток. Постепенно общее настроение в высших дворянских и литературных кругах XIX в. стало отличаться насмешливым, ироничным отношением к религии и ее служителям. Несмотря на это, необходимо признать, что религиозность не исчезла из русской культуры, да и не могла исчезнуть, так как православие было ее ядром. Поэтому борьба светских и религиозных идеалов в русской культуре сменилась их взаимодействием, взаимопроникновением, что проявилось, прежде всего, в обращении светских авторов к религиозным темам, идеям и образам. Можно привести большой список русских писателей, музыкантов, живописцев, в творчестве которых присутствует религиозно-православная тематика и происходит взаимодействие религиозных и светских идеалов. Наша задача
— обнаружить признаки синергийного развития, характеризующегося, в первую очередь, синергийным взаимодействием, т.е. диалогическим взаимодействием противоположных сторон, одна из которых связана с исихастско-синергийными идеалами.
Исихастские идеалы в светской культуре существовали и проявлялись не в своей аутентичной форме (аскетическое служение подвижников, перевод и распространение исихастских текстов), а в творчески- модифицированном варианте
— преимущественно в русской литературе прошлого столетия, которая изображала человека во всем жизненном «объеме», но
в то же время видела принадлежащим его к надмирной области, несущим в себе образ и подобие Божие. В своей значительной части русская классическая литература является христианской рефлексией в художественной форме. И тема человека в ней поднималась и решалась по большей мере как христианская тема, следовательно, встреча литературы с православной аскети-кой была вполне закономерна. Среди мирских интересов настойчиво проступал интерес литературы к монастырю, к иночеству, к аскетическому служению человека.
Вместе с этим возникает вопрос: ни в одном из светских литературных произведений XIX в. не встречается слово «исихазм», как же тогда можно говорить о существовавших исихастско-синергийных идеалах? Несмотря на отсутствие этого слова, мы позволим себе утверждать, что отдельные произведения того времени являются художественной интерпретацией православной аскетики, глубоко и верно отражая ее метафизический и этический смыслы. А отсутствие слова «исихазм» можно объяснить следующим образом: в русском употреблении этот греческий термин появился не так давно, так как в нем не было особой необходимости, потому что со времен Киевской Руси эту духовную традицию называли русским старчеством, а исихастов — старцами. Законченный, выпуклый, реалистичный образ русского старца представил в своей трагедии «Борис Годунов» А.С. Пушкин, в чьем творчестве нетрудно обнаружить одно из условий осуществления синергии в культуре, а именно диалогическое «соработни-чество», сотрудничество противоположных идеалов: светских, профанных и религиозных, сакральных, связанных с традицией исихастского «умного делания».
Не только творчество, но и вся жизнь великого поэта представляла собой синер-гийное противоречие. Как признавался сам поэт, в нем жили два человека, находившиеся в трагической борьбе между собою: «Напрасно я бегу к Сионским высотам, / Грех алчный гонится за мною по пятам...». Пушкин пришел к вере не в силу своего воспитания и образования, а вопреки им. Его
жизненный путь был борьбой со страстями в поисках веры и в ее утверждении. По сути дела поэт всю жизнь вел «невидимую брань» с самим собой и обстоятельствами. Это отмечалось уже в первых работах, рассматривающих творчество поэта. Д.С. Мережковский построил свою концепцию на борьбе двух начал в творчестве поэта: христианского и языческого [7]. В статье «Религиозность Пушкина» С.Л. Франк подметил, что «... в нем уживались крайности; едва ли не до самого конца жизни он сочетал в себе буйность, разгул, неистовство с умудренностью и просветленностью...» [9]. Таким образом, даже при наличии нескольких векторов развития, в личности Пушкина и его творениях воплотилось, прежде всего, синергийное противоречие, одна сторона которого непосредственно связана с высокими религиозными идеалами.
Религиозность Пушкина длительное время не замечали. Но его христианство было той общекультурной почвой, на которой развивалось творчество поэта. Пушкин считал христианство «величайшим духовным и политическим переворотом нашей планеты», в «священной стихии» которого «исчез и обновился мир» [8, С. 146]. Поэт хорошо знал Библию, часто ее перечитывал, он упоминал в своих произведениях книги Моисея, пророка Исаии, Экклезиаста, Иова, Песнь Песней, Псалтирь, Апокалипсис и другие. На библейские сюжеты им написано немало стихов. Общеизвестны предсмертные слова поэта, что он хочет умереть христианином.
Переломное значение в жизни и творчестве Пушкина имела ссылка в Михай-ловское, где он стал тесно общаться с окрестным духовенством и послушниками Святогорского монастыря. По словам митрополита Анастасия, Пушкин очень ценил постоянное соприкосновение с монастырем как хранителем заветов старого русского благочестия, духовно питавшего русскую культуру. Он пристально наблюдал монастырскую жизнь, углубляясь в это же время в изучение «Истории» Н.М. Карамзина и летописей, где развертывались картины древней аскетической Святой Руси [1].
Благодаря этому духовному опыту поэта и углубленным историческим познаниям, родилась драма «Борис Годунов», в которой мотив монастыря имеет большое значение, при всем том, что ставится проблема мирской власти. Л.Н. Толстой отмечал, что гармоническая правильность распределения предметов у Пушкина доведена до совершенства. Эта мысль относится, скорее, к эстетической, художественной «правильности», но есть «правильность» другого порядка, которую Пушкин так же безошибочно чувствовал, — ощущение ценностной иерархии жизни, в силу которой внутренним духовным центром трагедии стал монастырь. Жизнь мирская осталась бы темной и трагической, если бы не вливалась в жизнь сверхприродную, надмирную, к которой принадлежал инок-летописец Пимен, в чьем образе Пушкин представил тип православного русского подвижника, «старца кроткого и смиренного». Поэт признавался, что полюбил своего Пимена, сам плененный его духовной красотой. Пушкин душой понял, что «здесь русский дух, здесь Русью пахнет», в образе Пимена отразилась народная душа, для которой монашество было высшим идеалом духовно-религиозной жизни.
Летописание Пимена замечательно тем, что в нем взаимодействуют все стороны жизни, связанные единой волей Бога: «Война и мир, управа государей, / Угодников святые чудеса, / Пророчества и знаменья небесны...». Важно при этом, чтобы правда личная, государственная, «мнения народного» была бы направлена к Богу, и игра страстей, волнение умов, преступления и подвиги — все, чем наполнена мирская жизнь, — оставалось не хаосом, а находило место в гармоничном мироздании. Идея синергийной связи всеобщего с Единым, низшего порядка жизни с высшим, мира дольнего и горнего является центральной идеей философско-исторической трагедии «Борис Годунов».
Стихотворение А.С. Пушкина «Монастырь на Казбеке» — великолепный образец художественной трансформации исихаст-ских идей. Образы «царственного шатра»
Казбека как вершины земного мира и монастыря, парящего «как в небе реющий ковчег», олицетворяют обитель спасения от мирского греха и несвободы. Как справедливо заметил В.В. Котельников, тема внешней воли постепенно переходила у Пушкина в тему внутренней свободы духа и все теснее связывалась с аскетическим восхождением к «вольной вершине». «Не романтическая тоска по небесной бездонности, беспредельности владеет поэтом, но тоска по близости к Богу, звавшая его скрыться «.в заоблачную келью, / В соседство бога.» [6]. Котельников также проводил поэтическую параллель между неопределенным романтическим образом «далекого, вожделенного брега» и исихастской символикой. Далекий брег — «пристанище духа, преодолевшего мирское море, «обитель дальняя», к которой влечется поэт: "На свете счастья нет, но есть покой и воля. / Давно завидная мечтается мне доля / — Давно, усталый раб, замыслил я побег / В обитель дальнюю трудов и чистых нег..."». Это уже не «поэтический побег в романтическую беспредельность, но побег аскетический из мира дольнего в мир горний, к свету и спасению» [6].
Особо хочется сказать о стихотворении А.С. Пушкина «Отцы пустынники и жены непорочны.», бывшем, как известно, поэтическим переложением молитвы Ефрема Сирина. По воспоминаниям Вяземского, Пушкин говорил, что молитва эта так и дышит монашеством. «Отец пустынник» Ефрем Сирин, знавший в молодости «нравственные преткновения», сомнения в Божественном промысле, претерпев страдания, стал в итоге учеником святого Иакова, святителя Низибийского, и удалился в пустыню. Его коленопреклоненная молитва, венчающая великопостную вечерню, выражает глубину покаяния и стремление очиститься перед Богом: «Господи и Влады-ко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь». Не
менее прекрасно эта молитва звучит в переложении великого поэта: «Владыко дней моих! дух праздности унылой, / Любонача-лия, змеи сокрытой сей, / И празднословия не дай душе моей. / Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья, / а брат мой от меня не примет осужденья, / И дух смирения, терпения, любви / И целомудрия мне в сердце оживи». Пушкин не только верно ощутил иноческий «дух сокрушенный», проявляющийся в осознании своей греховности и немощи (не зря эта молитва считается печальной молитвой Великого поста), но почувствовал и принял аскетически твердое стояние перед Богом и возможность путем синергии, то есть волевым усилием и благодатной помощью, преодолеть себя и прийти к тому состоянию, что «падшего крепит неведомою силой». Таким образом, в православном миросозерцании Пушкина аскетические мотивы были достаточно ощутимы: «Рядом с аполлоническим мелосом слышны знаменные распевы; сквозь узор мирского искусства видны очертания воцерковлен-ной культуры» [6].
С другой стороны, именно в творчестве Пушкина феномен синергии приобрел расширенное общекультурное содержание, когда в процессе достижения синергии ее религиозное содержание присутствует подспудно, не в конкретно выраженных исихастских методах, а в общем настрое личности и творчества на добро, любовь, красоту, преображающих и спасающих мир. Эпитеты «божественный и святой», которыми так часто пользуется Пушкин в применении к своему поэтическому вдохновению, не были только красивой метафорой: в них скрывался глубокий сакральный смысл, ощущение духовной связи с иным, потусторонним миром. Как бы поднимаясь по «лествице» и достигая в итоге высочайшего духовного просветления и «обожения», поэт восклицал: «Велению Божию, о муза, будь послушной,...».
Такое возвышенное отношение Пушкина к данному Богом таланту способствовало написанию стихотворения «Пророк». Поэт заимствовал этот образ из книги Пророка Исайи, глубоко и искренно воспринял его в свое сердце, приложив к собственному поэтическому призванию. Поэт, по мысли Пушкина, как и пророк, получает помазание свыше, и очищается, и посвящается на свое служение тем же небесным огнем. Непомерно высоки должны быть нравственные обязательства поэта, возлагаемые на него исключительным дарованием: он должен быть орудием воли Божией: «И Бога глас ко мне воззвал: // «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, // Исполнись волею Моей, // И, обходя моря и земли, // Глаголом жги сердца людей»». На такую высоту религиозного созерцания вознес Пушкина его светлый гений. Таков, впрочем, характер всей истинной поэзии: она всегда была «Небесной религии сестра земная», как сказал некогда В.А. Жуковский. Родившаяся из религиозных гимнов она продолжает звучать высокими небесными мелодиями и тогда, когда перестает служить непосредственно религиозным целям. А.С. Пушкин прекрасно осознавал свое предназначение: «И долго буду тем любезен я народу, // Что чувства добрые я лирой пробуждал, // Что в мой жестокий век восславил я свободу // И милость к падшим призывал». Хочется вспомнить слова Н.А. Бердяева, написавшего в свое время, что «к пути гениальности человек бывает так же избран и предназначен, как и к пути святости» [ 2 ]. Исходя из всего сказанного, сделаем вывод, что феномен синергии, проявившийся в наличии согласованного, диалогического взаимодействия светских и исихастско-православных идеалов, в стремлении героев к высшим горним идеалам, действительно присутствует в творчестве А.С. Пушкина.
Литература_
1. Анастасий (Грибановский), митрополит. Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви // Александр Сергеевич Пушкин: путь к православию. Электр. библ. «Православие и современность». URL: http://lib.eparhia-saratov.ru/ books/noauthor/pushkinway/3.html (дата обращения 10.01.2014).
2. Бердяев Н. А. Смысл творчества // Электронная библиотека RoyalLib.Ru. URL: royallib.ru/ read/berdyaev_nikolay/smisl_tvorchestva. html (дата обращения 10.01.2014).
3. Берсенева Т. П. Исихастско-синергийное ядро русской культуры // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2013. № 9 (35). С. 16-19.
4. Берсенева Т. П. Синергия в древнерусской иконописи // Вестн. Заб. гос. ун-та. Чита: ЗабГУ, 2013. № 10 (101). С. 95-101.
5. Берсенева Т. П. Феномен синергии: опыт культурфилософского анализа. Омск: СибГУФК, 2013. 136 с.
6. Котельников В.В. На пороге кельи. Православные подвижники и русская литература. URL: http://www.hesychasm.ru/library/kotelnikov/lit19. htm (дата обращения 10.01.2014).
7. Мережковский Д. С. Вечные спутники. СПб.: Наука, 2007. С. 229-298.
8. Пушкин А.С. Второй том «Истории русского народа» Полевого // Собрание сочинений: в 15 т. Т. 9. М.: ТЕРРА, 1998. С. 146-149.
9. Франк С.Л. Религиозность Пушкина // Электр. библ. «Вехи». URL: http://www.vehi.net/ frank/relpushk.html (дата обращения 10.01.2014).
10. Хоружий С.С. Исихазм в Византии и России: исторические связи, антропологические проблемы [Электронный ресурс] URL: http://www. xpa-spb.ru/libr/Horuzhij/isihazm.html (дата обращения 10.01.2014)
Коротко об авторе _
Берсенева Т.П., канд. филос. наук, доцент каф. «Философия и история», Сибирский государственный университет физической культуры и спорта, г. Омск, Россия taniabers@list.ru
Научные интересы: философия культуры, философская антропология, культура России
_References
1. Anastasy (Gribanovsky), mitropolit. Pushkin v ego otnoshenii k religii i Pravoslavnoy Tserkvi (Pushkin in his relation to religion and Orthodox church). Elektr. library «Orthodoxy and present». Available at: http://lib.eparhia-saratov.ru/books/noauthor/push-kinway/3.html (date of the address 10.01.2014).
2. Berdyaev N.A. Smysl tvorchestva (Berdyaev N.A. Sense of creative work). Electr. Library Royal Lib. Ru: royallib.ru/read/berdyaev_nikolay/smisl_ tvorchestva.html (date of the address 10.01.2014).
3. Berseneva T.P. Istoricheskie, filosofskie, politicheskie i yuridicheskie nauki, kulturologiya i iskusstvovedenie. Voprosy teorii i praktiki (Historical, philosophical, political and law sciences, cultural science and art criticism. Theory and practical questions). 2013. No. 9 (35). P. 16-19.
4. Berseneva T.P. Vestn. zab. gos. univ. (Transbaikal State University Journal). 2013. No. 10 (101). P. 95-101.
5. Berseneva T.P. Fenomen sinergii: opyt kul-turfilosofskogo analiza (Synergy phenomenon: experience of the culturological and philosophical analysis. Omsk: Publishing house of SibGUFK, 2013. 136 p.
6. Kotelnikov V.V. Na poroge keli (On the threshold of a cell). Available at: http://www.he-sychasm.ru/library/kotelnikov/lit19.htm (date of the address 10.01.2014).
7. Merezhkovsky D. V. Vechnye sputniki (Eternal satellites). SPb. : Science, 2007. P. 229-298.
8. Pushkin A. S. Vtoroy tom «Istorii russkogo narodaPolevogo» (Second volume «Stories of the Russian People»). Collected works: in 15 vol. Vol. 9. M.: TERRA, 1998. P. 146-149.
9. Frank S.L. ReligioznostPushkina (Religiousness of Pushkin). Available at: http://www.vehi.net/ frank/relpushk.html (date of the addre ss 10.01.2014).
10. Horuzhy S. S. Isihazm v Vizantii i Rossii: istoricheskie svyazi, antropologicheskie problemy (Isikhazm in Byzantium and Russia: historical links, anthropological problems). Available at: http://www. xpa-spb.ru/libr/Horuzhij/isihazm.html (date of the address 10.01.2014).
_ Briefly about the author
T. Berseneva, candidate of philosophical sciences, associate professor, Philosophy and History department, Siberian State Physical Culture and Sport University, Omsk, Russia
Scientific interests: culture philosophy, philosophical anthropology, culture of Russia
