CC BY
1The femininity of the Russian birch
Gromov Bogdan Yurievich, PhD of Philosophical sciences, Associate Professor
Gavrilova Vasilisa Sergeevna, student
Nizhny Novgorod State Pedagogical University named after K. Minin, Nizhny Novgorod
The article analyzes the gender-marked meanings of the semiotic field of the concept "birch". The concept is defined as an imaginative object, and the methodology of imaginative realism is being developed as a general research program for humanitarian studies of nature. The article actualizes the concept of an "immortal" object as a definition for the universals of human culture. The main methodology of the research is the theoretical developments of the theory of conceptual metaphor, Russian folklore, narratology, and tropology. The mentions of the concept "birch" in Russian poetry, mythology, folk ritual are analyzed, the feminine language frame of the concept is reconstructed.
Keywords: birch; conceptual metaphor; femininity; language frame; immortality; imaginative realism; imagination; woman.
Цитировать: Громов Б.Ю., Гаврилова В.С. Феминность русской берёзы // KANT: Social science & Humanities. – 2024. – №3(19). – С. 15-20. EDN: DGEJIY. DOI: 10.24923/2305-8757.2024-19.3
Громов Богдан Юрьевич, кандидат философских наук, доцент кафедры философии и общественных наук
Гаврилова Василиса Сергеевна, студент
Нижегородский государственный педагогический университет им. К. Минина, Нижний Новгород
В статье анализируется гендерно-маркированные значения семиотического поля концепта «берёза». Концепт определяется в качестве имагинативного объекта, развивается методология имагинативного реализма в качестве общей исследовательской программы для гуманитарных исследований природы. Статья актуализирует понятие «бессмертного» объекта как определения для универсалий человеческой культуры. Основной методологией исследования выступают теоретические наработки теории концептуальной метафоры, отечественной фольклористики, нарратологии, тропологии. Анализируются упоминания концепта «берёза» в русской поэзии, мифологии, народном ритуале, реконструируется феминный языковой фрейм концепта.
Ключевые слова: берёза; концептуальная метафора; феминность; языковой фрейм; бесмертие; имагинативный реализм; имагинация; женщина.
УДК: 130.2
5.10.1
Громов Б.Ю., Гаврилова В.С.
Феминность русской берёзы
Исследования природы и окружающей среды в гуманитарных науках. Изучение объектов живой природы принято относить к деятельности так называемых естественных наук. Существует общее мнение, что исследованием берёз должна заниматься биология или ботаника, или, может быть, лесоведение или экология, но не социальные и гуманитарные науки. Одним из первых, кто произвел такое межевание дисциплинарных областей был Френсис Бэкон, разделивший все науки на «историю естественную» и «историю гражданскую». Это привычное разделение «системы мира» на мир «природный», то есть на мир необходимости, естественного закона, факта, объективности и на мир «человеческий», то есть на мир свободы, морали, гуманности, субъективности, говорит нам, что гуманитарные науки исследуют природные объекты не в собственном смысле слова, то есть не сами объекты, а их культурные репрезентации, то есть «образы» объектов. Вопреки этому устоявшемуся мнению, следует указать, что научное знание обретает вес и принуждающую силу объективной истины не от того, что объект исследования науки имеет место, а оттого, что объект имеет значение, то есть является важным.
Объект научного интереса выступает из горизонта жизненного мира человека, заявляя о себе как о «важном», указывая на свою «устойчивость» или «повторяемость», то есть выступает к оценке, то есть выступает к репрезентации, к вообразимости. Такого мнения (мнения о первенстве интерсубъективных процедур «оценки» в построении картины «объективного знания») придерживались такие видные философы ХХ века, как Мартин Хайдеггер, Альфред Норт Уайтхед, Морис Мерло-Понти, Эдмунд Гуссерль, Мишель Фуко, Бруно Латур и Яков Эммануилович Голосовкер.
Общий подход к исследованиям природы и исследованиям воображения был фрагментарно разработан Я.Э. Голосовкером в методологии «имагинативного реализма» [3]. Голосовкер отождествляет воображение и природу, понимая их как стихии, воздействующие на человека силой «инспирации», то есть силой вдохновения. Указание на инспиративную функцию природы позволяет соединить природное и культурное, разделённое научностью натурфилософии Нового времени. Имагинативный реализм представляет собой инвариант поэтической онтологии [4], примиряющий человека и природу. Основной категорией имагинативного реализма является категория «бессмертия», родственная как идеализму Платона, так и «философии процесса» А.Н. Уайтхеда. Как же именно «внешние» объекты выступают к оценке в качестве «важных» и «объективных»? Именно благодаря тому, что природные объекты обладают инспиративным действием: природа вдохновляет человека на то, чтобы «обессмертить» имена природных объектов.
Таким образом, исследования воображения и культурных репрезентаций оказываются исследованиями поведения объектов, поскольку эпистемология имагинативного реализма указывает на первичное libido sciendi, то есть на жажду знания, жажду бессмертия в форме вечной истины объективного знания науки.
Дискурсивное поле исследований имагинативного реализма образовано пересечением программ исследований языка, поведения, искусства и мышления. В данной работе мы сосредоточимся на единственной точке этого пересечения – на гендерно-маркированных значениях семиотического поля концепта «берёза» в русской культуре.
Концепт «берёза»: основные подходы к исследованию. «Концепт» как объект самостоятельного научного анализа характерен в первую очередь для философии (в формулировке Жиля Делёза), а также для когнитивной лингвистики, как определяет её предмет Валентина Авраамовна Маслова. Опосредованно исследованием концептов занимаются фольклористика (было бы очень смелым, но не необоснованным обобщением отождествить понятие «функции» у Владимира Проппа с понятием «концепта»), интеракционная социология (И. Гофман). В данной работе мы сосредоточимся на определении концепта как «понятийное поле» в обобщенной трактовке Йоста Трира и Чарльза Филлмора [9, с. 59]. Определим концепт как понятийное поле соотносительных значений имагинативного объекта, и исследования концепта как исследования специального понимающего поведения по интерпретации слова. Таким образом, исследования концепта представляют собой исследование классифицирующих мотиваций, по Диксону [9, с. 17], и исследования коммуникативных намерений носителей языка. Вопрос о когнитивной, коммуникативной, культурной функциях концепта – это вопрос о том, что хотят сказать и что понимают носители языка.
Уместнее всего начинать с истории концептуализации. О.В. Сергеева в своей статье «Концепт «Берёза» в русской языковой картине мира» указывает на относительную редкость упоминаний берёзы в фольклоре и связывает это с табуированностью упоминания прямого названия этого дерева, в связи с его сакрализацией [11, 12]. Исследователь заговорных и ритуальных практик Т.А. Агапкина так же отмечает относительно редкую частотность упоминания берёзы в ритуальном и заговорном фольклоре [1, 2], однако не придает этому факту какого-то теоретического значения. С точки зрения обозначенной выше программы исследований концептуального поля не следует придавать относительному отсутствию упоминаний берёзы характер намеренного «умолчания», поскольку: во-первых, исследования первобытных религий показывают особенные характерные для устного творчества приемы эмфазы и иносказания при упоминании священных объектов, во-вторых, поскольку отсутствие упоминаний может указывать на относительно недавнюю историю концептуализации берёзы в русской культуре. Недавние тропологические исследования Н.В. Черниковой и О.С. Нечаевой показывают, что обращение русской поэзии к образу «белой берёзы» характерно для ХХ века и относительно редко для предыдущих веков [14, 15].
Тем не менее, имеются сведения о месте берёзы в народных поверьях и обрядах. Белоствольные деревья высаживались рядом с жилищем, в качестве защиты от грома и молний. Считалось, что они приносят удачу, благополучие. По ветвям берёз девушки гадали на замужество [12, с. 157]. Судя по связанным обрядам, берёзу ассоциировали со здоровьем и плодородием. Это также подтверждается популярностью её ветвей в различных обычаях, связанных с наступлением весны. Дереву приносились ритуальные угощения, вокруг него велись хороводы, берёзу украшали и устраивали с ней шествия – примечательно, что по дошедшим до нас свидетельствам, в большинстве «берёзовых» обрядов участвовали женщины или девушки. В финале праздника, как правило, центральный объект праздника подвергался уничтожению. Однако непосредственно зелень – листву и ветви – по некоторым свидетельствам старались сохранить на весь год и применяли в качестве оберега [12, с. 159].
Согласно этнолингвистическому словарю «Славянские древности» под общей редакцией Н.И. Толстого, при всех положительных коннотациях, в отношении к берёзе у славян сложно дать однозначную оценку. Одновременно со всем вышеперечисленным, берёза также связывалась с миром духов, мертвецами, согласно некоторым свидетельствам, существовало поверье, что она привлекает грозу, болезни и несчастье [12, с 157]. Стоит отметить, что столь обширный обрядовый диапазон лишь подтверждает, насколько распространено и даже сакрализировано было это светлое дерево у славянских народов.
Интересно, что в русской поэзии внимание к «белой березе» появляется только во второй половине XIX века и наиболее характерно для ХХ века [10, 15]. До этого в качестве «русского дерева» рассматривался скорее дуб или сосна. Берёза воспевается в работах А. Пушкина, А. Фета, С. Есенина, М. Цветаевой и многих других литераторов [10, 11]. При этом тропологическая семантика меняется с образа девицы в XIX веке к образу, близкому образу родины в XX веке. Если у Афанасия Фета и Сергея Есенина белая берёза «нарядилась», то у Александра Прокофьева береза ждёт и тоскует по герою. Береза в поэзии XIX века это «белая берёза», в поэзии XX века, у Прокофьева и Цветаевой это уже «русская берёза» [15]. Когда русский поэт говорит «берёза» - читатель слышит «Родина», «Россия», «дом». Использование образа «береза» взывает к пласту стереотипов и ассоциаций, с детства знакомых любому русскому человеку, независимо от уровня его образования и положения в обществе [10, 11, 15].
Концептуальная метафора «берёза». На основании приведённого выше анализа культуры, мы связываем понятия «Родина» и «береза» в русском языковом поле. Постепенно теряя свою древнюю ритуальную роль, берёза, тем не менее, остаётся важной метафорой, наполнение которой не ограничивается одним значением. Согласно теории концептуальной метафоры Дж. Лакоффа и М. Джонсона, метафора является не просто средством языковой выразительности. Сама по себе языковая система, в рамках которой мы мыслим и коммуницируем – по сути своей крайне метафорична. При этом подчёркивается, что речь не просто о интеллектуальной сфере нашей жизни. На повседневном уровне нашим образом действий и отношением к тем или иным культурным единицам управляет понятийное поле значений, которое мы не всегда осознаём [7]. Метафора – это средство генерализации, то есть обобщения единичных явлений жизненного мира по «типам» или «универсалиям».
Утверждая связь «берёза – Родина» в русской метафорической системе на основании сказанного выше, мы можем предпринять попытку обнаружить другие понятия, связанные как с культурной единицей «берёза», так и «Родина», и, как следствие, выявить неочевидный класс метафор, объединенных в структуре мышления русскоязычного человека. С точки зрения подхода к составлению классификаций, предложенного Дж. Лакоффом в статье «Мышление в зеркале классификаторов» [9], «берёза» и «Родина» действительно должны принадлежать к одному классу. Мы не возьмемся утверждать, сколько конкретно и каких понятийных классов существует в современном нам русском языке, однако можно с солидной долей уверенности полагать, что для любой культуры базисными являются два класса, представляющие собой модель основной оппозиции: мужчины – женщины. Исходя из предполагаемого наличия класса, центром которого является «женщина», мы выдвигаем гипотезу о том, что понятие «берёза» в русской культуре относится именно к этому классу категорий. Что означает, что оно феминно само по себе.
Вернёмся к связке «берёза – Родина». Интересно, что к «женским» понятиям можно отнести и то, и другое. Так как мы уже утвердились в том, что, когда мы говорим о родине мы думаем о берёзе, и наоборот, попытаемся выяснить при чём тут женщина. Используя методологию, предложенную в работе Дж. Лакоффа и М. Джонсона «Метафоры, которыми мы живем», проанализируем распространенную в русской культуре метафору «Родина – мать»:
1) Он достойный сын своей страны;
2) Родина взращивает таланты;
3) Родная земля поит и кормит земледельца;
4) Наш край дал жизнь многим славным людям;
5) Любовь к природе во мне воспитана родной природой;
6) Родину важно любить, она у тебя одна;
7) Родине нужны защитники;
8) Моя родина научила меня многому;
9) В возвращении на родину я нашёл себе утешение.
Как видно из языковых примеров, «Родина – мать» это вполне живая и прочно укоренившаяся языковая метафора. К родине применяются слова, обозначающие те же функции, что выполняются в детско-материнских отношениях. Мать кормит, воспитывает, учит, заботится, даёт жизнь, но её также нужно любить и защищать.
Понятие «мать», по своим функциям и атрибутам подробно рассмотрено Дж. Лакоффом в фундаментальном для концептуальной теории метафоры труде работе «Метафоры, которыми мы живём» [9]. Для нас принципиален ключевой, неоспоримый в русской культуре момент – «мать = женщина». Возвращаясь к берёзе, дереву, отожествляемому с родиной, можем ли мы говорить о её женственности? Согласно Лакоффу, классы понятий имеют внутреннюю структуру, и, если мы обращаемся к части модели основной оппозиции, такой класс в качестве центрального понятия должен иметь как раз культурную единицу «ЖЕНЩИНА». Таким образом выстраивается понятийная цепочка: женщина – мать – Родина – берёза.
На основании выстроенной нами понятийной цепочки, мы можем сделать предварительный вывод о существовании связки «берёза–женщина», а значит, можем предположить существование некоторых феминных черт, присущих данной метафоре.
Феминный языковой фрейм концепта «берёза». Согласно этнолингвистическому словарю «Славянские древности», в славянской картине мира берёза действительно представляет собой символ женского начала. Она противопоставляется «мужским» деревьям – например, дубу [13, с. 157]. Берёза была не только атрибутом женских весенних обрядов, метафорически в ритуале и фольклоре образ березы использовался для указания на женщин в целом. Подобный вывод мы можем сделать, опираясь на элементы устного народного творчества, связанные со сватовством и свадьбой [10, с. 37]. Так, в русских обрядовых приговорах, помимо известного сюжета «товар-купец», также использовали «берёза-дуб», которые надлежало «случати». В фольклорных песнях, например в «Во поле берёзка стояла…», «заломати» дерево означает «взять девушку замуж» - то есть ритуальное «убийство» её девичьей ипостаси и вхождение в новый статус в качестве замужней женщины. В народной сказке «Береза и три сокола» царскую дочь похищает и превращает в дерево чёрт [8, с. 357].
Итак, если «берёза» находится в понятийном классе, строящимся вокруг понятия «женщина», то ещё одно тому подтверждение – тесное переплетение женского и потустороннего в символике исследуемого нами дерева. Само по себе «потустороннее», «колдовское», «мистическое» исторически тесно связано с феминным.
Как и всё женское, берёза амбивалентна. С одной стороны, берёза – важная часть весенних обрядов. Она связана с плодородием, исцелением, светом, любовью. При этом, согласно некоторым источникам, берёза различными путями привязывается к нечистым духам – преимущественно женским. Так, например, в некоторых регионах, берёза считалась деревом русалок [13, с. 157]. Одна из ключевых характеристик славянской русалки – её женственность. Русалками в результате «нехорошей» смерти – самоубийства, убийства, смерти без покаяния или без погребения – становились, согласно поверьям, женщины или девицы. Это неупокоенные мертвецы, представляющие прямую угрозу для живых. В их уста вкладывались запретительные указы, ими же отпугивали от «недобрых» мест молодёжь, что делает их элементом табу – нельзя ходить к реке в определённое время года/суток, иначе русалка защекочет и утопит.
Славянская русалка, вписывающаяся в образ хтонического женского духа, исследуемого Юлией Кристевой [5], безусловно, является выходцем «с той стороны», из мира мёртвых, и тесно с ним связана. Образ утопленницы сам по себе - часть «отвратительного» – отталкивающего, пугающего, мерзкого и, как утверждает Кристева, женского. Согласно некоторым поверьям, русалки бегали и танцевали на полях, и в этот период им нельзя было мешать – во-первых, они утащат за собой и убьют, во-вторых, это помешает им проводить свои ритуалы и приведёт к неурожаю. Эти поверья подчеркивают феминность образа русалки через связь женщины с плодородием.
Итак, русалка – довольно понятное, с точки зрения культурологии, проявление «потусторонней» феминности. И даже в подобной «тёмной» ипостаси славянская женщина неразлучна с образом берёзы. В русальных песнях духов изображают сидящими на кривой берёзе. Именно это дерево помогает русалкам в колдовстве – с её помощью они гадают, устраивают свои танцы. Пытаясь откупиться от русалок, именно на берёзы крестьяне вывешивали одежду для них. Берёзы со свисающими до земли ветвями назывались «русальными» и к ним запрещено было приближаться [13, с. 159].
Вышесказанное ещё раз подтверждает нашу гипотезу о существовании в русской языковой картине мира «женского» класса понятий. Если до этого мы относили туда понятие «берёза» через «мать» и «Родину», то теперь можем построить ещё одну цепочку и связать «берёзу» и «женщину» через мистический образ русалки.
Заключение. В ходе исследования была выстроена модель взаимосвязи когнитивных метафор в русском языке по методу Лакоффа и Джонсона. Если центром понятийного класса является «женщина», то от него, по цепочке, мы довольно скоро приходим к метафоре «берёза». Означает ли это, что данному дереву в русской культуре приписываются некоторые феминные черты? Безусловно, это так. Она является важным элементом русской культуры – живописи, поэзии, кино, фольклора, ритуала. Также неоднозначно и русское понятие «женщина» – с одной стороны, связанное с материнством, а с другой – с потусторонним миром и русальими плясками. Исследование феминности русской берёзы показывает основные когнитивные и культурные механизмы жизни «бессмертных» (по Голосовкеру) объектов: этноцентричность имагинативных объектов, их историчность, ритуальность, гендерную маркированность, образную связь с основными универсалиями национальной культуры.
Литература:
1. Агапкина Т.А. Деревья в традиционной культуре славян: проблема системного описания // Этнографическое обозрение. - 2012. - № 6. - С. 29-43.
2. Агапкина Т.А. Сюжетный состав восточнославянских заговоров (мотив мифологического центра) // Заговорный текст: Генезис и структура. - М., 2005. - С. 247-291.
3. Брагинская Н.В. Имагинация - интуиция - инспирация: Я.Э. Голосовкер и гносеология воображения // Яков Эммануилович Голосовкер / Институт философии РАН, Некоммерческий научный фонд "Институт развития им. Г.П. Щедровицкого". – М.: Политическая энциклопедия, 2017. – С. 57-116.
4. Дорожкин Е.Л. К определению поэтических онтологий // Философская мысль. – 2020. – № 1. – С. 13-21. DOI 10.25136/2409-8728.2020.1.32088.
5. Кристева Ю. Силы ужаса: эссе об отвращении / пер.: А. Костикова; вс. ст.: М. Николчина, И. Жеребкина. – СПб.: Алетейя, 2003.
6. Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении / пер. с англ. И.Б. Шатуновского. - М.: Языки славянской культуры, 2004. - 792 с.
7. Метафоры, которыми мы живем / Дж. Лакофф, М. Джонсон; пер. с англ. А.Н. Баранова и А.В. Морозовой; под ред. и с предисл. А.Н. Баранова. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – 254 с.
8. Народные русские сказки А.Н. Афанасьева: в 3 т. - Т. 2 / сост. А.Н. Афанасьев; подгот. текста и примеч. В.Я. Проппа. – М.: Гос. изд-во художеств. лит., 1957. – 572 с.
9. Новое в зарубежной лингвистике: перевод с английского. Вып. XXIII: Когнитивные аспекты языка / сост., ред., вс. ст. В.В. Петрова, В.И. Герасимова; ред. М.А. Оборина. – М.: Прогресс, 1988. - 320 с.
10. Попов О.А. Фрейм "Женщина" в русской лингвокультуре (на материале фитоморфной лексики) / О.А. Попов, Л.В. Парахонько // Ростовский научный вестник. – 2022. – № 5. – С. 36-40.
11. Сергеева О.В. Концепт "берёза" в русской языковой картине мира // Вестник Омского университета. – 2012. – № 2(64). – С. 442-450.
12. Сергеева О.В. Национальные концепты русской культуры // Лингвистические исследования и их использование в практике преподавания русского и иностранных языков: материалы I Международной науч.-методич. конф., Донецк, 21 мая 2018 года. – Донецк: Донецкий национальный технический университет, 2018. – С. 144-149.
13. Славянские древности: Этнолингвистический словарь: в 5-ти т. / под общ. ред. Н.И. Толстого; Ин-т славяноведения РАН М. Международные отношения, 1995. – 2014. - Т. 1. - 581 с.
14. Черникова Н.В. Берёза - символ России (лингвокультурологический анализ) / Н.В. Черникова, О.С. Нечаева // Наука и Образование. – 2019. – Т. 2, №2. – URL: http://opusmgau.ru/index.php/see/article/view/827/828
15. Черникова Н.В. Функции эпитетов при описании берёзы в произведениях русских поэтов / Н.В. Черникова, О.С. Нечаева // Наука и Образование. – 2021. – Т. 4, № 2.
