CC BY
65
А.Л. Кузьминых, С.А. Медведев
ЭВОЛЮЦИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ НЕМЕЦКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ О СОВЕТСКОЙ РОССИИ (1941-1956)
Кузьминых Александр Леонидович - кандидат исторических наук, доцент кафедры философии и истории Вологодского института права и экономики Федеральной службы исполнения наказаний.
Медведев Сергей Александрович - кандидат исторических наук, ассоциированный исследователь Научно-исследовательского Центра «Государство СЕПГ» Свободного Университета в Берлине.
Среди наиболее болезненных тем истории Второй мировой войны одно из первых мест занимает проблема военного плена. В данной статье речь пойдет о немецких военнопленных в СССР. Во время войны и после капитуляции Германии большинство военнослужащих противника направлялись в лагеря Управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР1. В общей сложности с 1939 по 1956 г. в СССР через систему УПВИ-ГУПВИ НКВД-МВД прошли свыше 4 млн. военнопленных различных национальностей, представлявших все страны гитлеровской коалиции. Для содержания бывших военнослужащих армий противника была организована лагерная сеть, которая по масштабам вполне сопоставима с ГУЛАГом. При этом среди военнопленных большую часть составляли военнослужащие германского вермахта, число которых по разным источникам варьировалось от 2,3 до 3,2 млн. человек. Из них, по подсчетам историков, умерли в плену
1. Это управление несколько раз меняло свое название и статус. В 1939 г оно называлось Управление по делам военнопленных (УПВ), в 1940-1944 гг. — Управление по делам военнопленных и интернированных (УПВИ), в 1945—1951 гг. — Главное управление по делам военнопленных и интернированных (ГУПВИ), в 1951—1953 гг. — УПВИ, с 1953 г. его функции были переданы Тюремному отделу МВД.
от 356 тыс. до 1,1 млн. человек (от 15 до 35%) (24, с. 151; 16, с. 9; 6, с. 133; 9, с. 132).
Несмотря на строгость лагерного режима немецкие военнопленные, особенно в послевоенный период, имели возможность познакомиться с особенностями жизни в Советской России, с представителями власти и местного населения, а также с менталитетом русских. Впоследствии лагерный опыт вернувшихся на родину стал важным фактором формирования общественного мнения в ФРГ. Их свидетельства и воспоминания о времени, проведенном в плену, о системе ценностей русского народа, его характере и образе жизни оказали сильное влияние на формирование имиджа Советского Союза в послевоенной Германии.
Следует сказать, что образы России и русских в Германии накануне Второй мировой войны формировались в результате сложного взаимодействия как минимум трех топосов, которые отражали соответствующие исторические эпохи.
Первым топосом выступал традиционный образ Российского государства и общества, сложившийся в Германии в XVII - начале XX в. Россия воспринималась как отсталое, деспотическое государство, находившееся на задворках европейской цивилизации. Примитивное состояние русской государственности объяснялось воздействием менталитета русских, характерными чертами которого считались эмоциональность, непредсказуемость, дикость, рабское сознание, иррациональность, жестокость, лживость и лицемерие. Если немцы считали себя в культурном отношении выше многих народов мира, отказывая им в способности к культурному прогрессу, то в случае с Россией к этой оценке добавлялась еще одна отличительная черта - эта страна считалась опасной и угрожающей. Обобщенно специфика России определялись понятием «азиатский тип» (23, с. 38).
Вторым, диаметрально противоположным топосом, являлся широко распространенный стереотип о «рабоче-крестьянском рае» в Советской России, активно насаждавшийся в Веймарской республике в среде германского пролетариата и левой интеллигенции посредством коммунистической пропаганды. В этих кругах немецкого общества Советский Союз воспринимался как успешный эксперимент по созданию нового, справедливого социалистического типа общества. Наиболее полное выражение эта система взглядов получила отражение в книге Лиона Фейхтвангера «Москва 1937» (18).
В качестве третьего топоса следует назвать крайне негативный образ СССР, целенаправленно культивируемый официальной нацистской пропагандой после прихода к власти А. Гитлера. Именно он становится доминирующим фактором восприятия СССР с середины 1930-х годов. Один из бывших немецких военнопленных писал по этому поводу: «Коммунизм, большевизм, советизм были собирательными понятиями и синонимами всего 188
плохого и ужасного. Они означали бедность и нужду, несвободу и произвол, угрозу соседям и всему миру. Там была, некоторым образом, преисподняя на земле, которая вселяла колоссальный ужас в души: только слова "советизм" и "коммунизм" перед многими людьми закрывали двери к возможности нормально мыслить» (цит. по: 5, с. 270).
Нападение на Советский Союз в июне 1941 г. было объявлено «продолжением борьбы германцев против славянства, защиты европейской культуры от засилья московско-азиатской культуры, защитой от еврейского большевизма» (22, с. 101). Немецкому солдату внушалось, что он - властелин мира и творец истории: германцам свойственно созидательное, культурное начало, русские же способны только к разрушению, анархии и нуждаются в «сильной руке». Все исторические достижения России, в том числе появление государственности, объяснялись «творческой ролью» норманнов. «Русские хотят быть только массой, которой управляют... Исходя из своего опыта в течение столетий русский видит в немце высшее существо... Заботьтесь о том, чтобы это отношение сохранилось», - говорилось в одном из немецких документов (1, с. 226).
Визуальный образ русских наглядно запечатлен на германских карикатурах периода Второй мировой войны. Он примитивен и односторонен: рычащий медведь, протягивающий когтистую лапу в сторону Европы; свирепое чудовище, вырвавшееся из клетки; дегенерат, сжимающий в руках окровавленные серп и молот; красноармеец, насилующий немецкую женщину или волокущий убитых младенцев (12, с. 56-57; 3, с. 14-17). Главное, что объединяет эти образы - наделение образа России и русских нечеловеческими, звериными чертами, внушающими ужас и отвращение. Такой враг, по убеждению нацистских пропагандистов, не заслуживает человеческого обращения и должен быть безжалостно уничтожен.
Неудивительно, что в ходе войны восприятие немецкими солдатами и офицерами русских людей осуществлялось сквозь призму расовой теории. В отличие от белокурых и голубоглазых «арийцев», русские описываются в воспоминаниях военнослужащих вермахта «похожими друг на друга, как монголы или негры» (14, с. 55). Такими же чуждыми и дикими казались немцам русский ландшафт и образ жизни населения: поля - «голая, безутешная степь», леса - «дебри с адским климатом», города - «большие села», дома -«убогие хижины», заброшенные и неухоженные кладбища, разбитые и грязные улицы с канавами, невзрачная одежда, отсутствие коммунальных удобств (водопровода, канализации, электроснабжения), однообразная, грубая пища.
Немцам бросалось в глаза то обстоятельство, что у русских не было того, что по немецким понятиям должно принадлежать к предметам первой необходимости. Военнослужащие вермахта находили уклад русской традицион-
ной жизни настолько непохожим на привычный им европейский, что это заставило многих из них согласиться с нацистской пропагандой. Здесь отчетливо проявилась проблема восприятия и понимания «другого», которая решалась путем простого сопоставления чужой русской культуры с «родной» немецкой как со своего рода эталоном. Лишь немногие солдаты и офицеры вермахта пытались понять истинные особенности народов России, их культуру, национальный характер и образ жизни.
Попутно заметим, что деформация образа врага в умах немецких солдат началась еще во время боевых действий. Упорное сопротивление Красной Армии, непосредственные контакты с русским населением посеяли первые сомнения в постулатах официальной пропаганды. Немцы стали задумываться об истоках мужества этих людей, их любви к своему Отечеству. Й. Геббельсу пришлось даже инициировать публикацию в журнале «Дас Райх» статью под названием «Русская душа» (21, с. 186).
После разгрома 6-й армии вермахта под Сталинградом немецкие солдаты все чаще начинают задумываться о возможности поражения Германии и последствиях преступной политики нацистов на оккупированной территории Советского Союза (28, с. 77-78). Так, лейтенант К. Брандт в своем дневнике 3 июля 1943 г. оставил следующую запись: «Я часто задумываюсь о борьбе этих двух великих мировоззрений - национал-социализма и большевизма. Неужели необходимо, чтобы они растерзали друг друга? Неужели они не могли ужиться вместе? Были ли противоречия между ними на самом деле так велики? Не придется ли будущим поколениям со страшным трудом выискивать в этом нагромождении лжи действительно существовавшие противоречия» (14, с. 27).
Пленение и транспортировка в тыловые лагеря стали для многих военнослужащих вермахта первой реальной встречей с красноармейцами, конвоирами и офицерами НКВД. Первые минуты общения с русскими, казалось, подтверждали мнение об их «нецивилизованности» и «азиатской жестокости». Бывший капитан вермахта Зигфрид Хакенберг вспоминает: «Нас перевозили на сборный пункт военнопленных и одному русскому солдату понравились кожаные вставки на моих брюках. Он грубо оторвал их. Другой Иван померил мои офицерские сапоги. Они пришлись ему впору, и он тут же присвоил их себе. Дальше мне пришлось идти босиком, обмотав ноги лохмотьями... В конце нашего перехода время от времени звучали выстрелы, и тогда шальная пуля убивала неспособных двигаться дальше людей» (7, с. 6). «Некоторым русским приносило удовольствие на танке или грузовике ворваться в колонну и сделать короткую петлю. Мы двигались пятью рядами, и каждый старался по возможности придерживаться середины. Однажды сюда заехал офицер верхом на лошади, достал пистолет и пристрелил пленного именно в центре, который нам казался наиболее безопасным», - повествует в своих 190
мемуарах бывший солдат вермахта Дитрих Загс, попавший в плен под Бобруйском (цит. по: 15, с. 229).
Затем следовала долгая дорога в лагеря в товарных вагонах, оборудованных на скорую руку для перевозки людей, через разоренные войной западные регионы СССР. Сквозь зарешеченные окна были видны бескрайние просторы, поля и перелески, изредка глазу встречались разрушенные дома и строения. После Москвы пейзажи сменялись: бесконечные леса придавали пути такую же бесконечность и однообразность. Наконец, железнодорожная линия обрывалась среди унылого кустарника и болот, и кто-то кричал: «Лагеря впереди! Лагеря впереди!». «Мы смотрели через решетки и видели лабиринты деревянных заборов, смотровых вышек, километры колючей проволоки, группы заключенных в изношенной стеганой одежде в сопровождении охранников и собак», - описывает свои первые лагерные впечатления один из мемуаристов (31, с. 55).
После трехнедельного карантина, включавшего в себя учет, дезинфекцию и санитарные меры, начинались однообразные лагерные будни: подъем затемно, быстрый завтрак, поверка на лагерном плацу, работа, обед, затем снова работа, и лишь короткий отдых после ужина в вечернее время. Трудно было адаптироваться к такой напряженной и изматывающей работе, продолжительность которой нередко достигала 10-12 часов. «После некоторого времени, - пишет З. Хакенберг, - наши организмы привыкли к необычному, но регулярному питанию: суп, каша, четыреста грамм черного хлеба, двести грамм белого хлеба, тридцать граммов жира, сорок граммов сахара и немного табака. Нас никогда не покидало чувство голода» (7, с. 8-9).
Сложно было привыкнуть к суровому континентальному климату, особенно морозной русской зиме с продолжительными метелями и обильными снегопадами, косившими немецких солдат безжалостней пуль и снарядов. Как реквием по погибшим звучат слова одного из очевидцев, описывающего процедуру похорон: «Мертвецы убого лежат друг на друге, где нога, где рука высовываются над плоским краем могилы, лопатой засовываются они вниз. Уже стучат замершие куски земли по мертвецам. Вместе с ними падает снег, остальное закончит ветер, помогая покрыть неровные края плоского холмика белым холодным покрывалом. Господи, какое убожество! Так, зарывают их, изголодавшихся, замерзших, погибших немецких солдат. Кто знает их имена, их близких, кому известна их судьба. Их имя химическим карандашом написано на ноге. И это все» (2, с. 46).
Панический ужас наводил на пленных «ледяной псалом восточного ветра». Именно так назвал свои записки о России один из бывших солдат вермахта. Нередко в воспоминаниях можно встретить упоминания о страшных 50°-ных морозах, падающих от адского холода птицах, раскалывающихся от мороза деревьях и земле, плевке, замерзающем на лету, и прочие ужасы, слу-
хи о которых были столь распространены в Германии о России - «стране вечного холода, медведей и тьмы». И, действительно, нередко пленные и интернированные называют время, проведенное в России, «Сибирью» (10, с. 7). Настолько, видимо, прочно в сознании у них сидел известный геббельсов-ский лозунг о том, что всех немцев «Советы» в случае победы «сошлют в Сибирь на каторгу и вечное рабство».
Немцы полагали, что победа Советской России в войне означает катастрофу для Германии. «Посмотрите, как бедно и голодно живет население в России. Только одна часть людей живет хорошо, а остальные эксплуатируются. Если мы в Германии получим такую же систему, то наш народ пропал, а поэтому я всегда буду противником Советского Союза и буду против него воевать с оружием в руках»2. Аналогичные опасения в беседе с товарищами по бараку выражал обер-лейтенант Вильгельм Мюллер: «Я бы очень не хотел, чтобы в Германию вошли русские, так как этот народ как варвары разрушает все немецкое и принесет конец немецкому народу. Возьмем хотя бы в качестве примера то, как русские обращались с нами во время пленения. Хорошие сапоги с нас сняли и обули в ботинки, все ценности отобрали, даже часы и фотографии. Немцы никогда не позволили бы это сделать»3.
Пребывание в советском плену способствовало менее одностороннему восприятию советской действительности. Главным препятствием здесь являлся пресловутый языковой барьер. Источники указывают на то, что большинство немецких военнопленных, даже после многолетнего нахождения в плену не знали русского языка и не стремились к его изучению. В итоге многие из них к моменту репатриации знали всего лишь пару десятков наиболее употребляемых русских слов и выражений, таких как «давай, давай», «хлеб», «картошка», «начальник», «работа», «скоро домой» и т.п.
Другой преградой к коммуникации военнопленных с русскими, особенно в первые годы плена, являлось ограничение свободы передвижения и практически полный запрет на какие-либо контакты с местным населением. Официальной причиной подобных запретов объявлялась борьба против шпионажа и вредительства. На деле же за этим скрывалось стремление скрыть от военнопленных негативные черты жизни в Советском Союзе, которые разрушали официально пропагандируемый образ «первой страны рабочих и крестьян» в глазах европейцев. Зачастую лишь бригадиры, члены команд самоохраны, политические активисты и специалисты имели возможность свободно передвигаться вне лагеря.
2. Архив Управления Министерства внутренних дел по Вологодской области (далее — Архив УМВД по ВО). Ф. 10. Оп 1. Д. 36. Л. 153.
3. Архив УМВД по ВО. Ф. 10. Оп 1. Д. 27. Л. 334 об. 192
Первое время для немцев основными представителями Советского государства являлись сотрудники лагерной администрации, конвоиры, а также лица, ответственные за их трудовое использование на стройках и предприятиях. «Мы забыли о порученном задании, - вспоминает З. Хакенберг. -Вдруг перед нами появился русский солдат, начальник команды охраны. "Ага, саботаж пятилетнего плана", - сказал он. Затем достал записную книжку, отметил мою фамилию, воинское звание и состав преступления. Дальнейший ход событий нетрудно было предугадать. Все это означало военный суд и два с половиной года принудительных работ. Мой напарник, лейтенант Барч, заплакал. Я заругался: "Два года после войны, да еще принудительные работы, да бараки с клопами, да тяжелейшая работа в сильный мороз." Я выкрикивал все, что мне приходило в голову, прямо и дерзко. Сержант прервал меня и сказал: "Всего этого могло бы и не быть, если бы ты не пришел в Россию!" Я возразил: "Ты начал войну?" Он возмущенно сказал: "Нет!" Я сказал: "Я тоже не начинал". Некоторое время он молча смотрел на пламя костра, потом вырвал исписанный листок из записной книжки, насыпал махорки и скрутил самокрутку. Он вырвал еще два листа и поделился махоркой. Затем он ушел, не сказав ни слова, а мы отнесли бревна в штабель и принялись работать, не покладая рук, чтобы выполнить свою норму. Не знаю, жив ли сейчас этот солдат, но я ему благодарен» (7, с. 26-27).
Наиболее негативными красками рисуются в воспоминаниях сотрудники оперативно-чекистских отделов лагерей, ответственные за вербовку осведомителей и выявление среди пленных саботажников, симулянтов и военных преступников. Как правило, воспоминания об опыте общения со следователями НКВД-НКГБ-МВД-МГБ авторы сопровождают описанием конкретных фактов психологического давления и физического воздействия, вплоть до рукоприкладства (4, с. 191-195).
Позитивные воспоминания о плене, как правило, связываются с пребыванием в советских госпиталях и лагерных лазаретах. Как отмечают мемуаристы, медицинский персонал лагерей отдавал последние силы, спасая жизнь и здоровье военнопленных. «Я чувствовал тепло человеческого участия, когда меня переворачивали и когда поддерживали, помогая встать, я чувствовал укрепляющее действие дополнительного рациона. Постепенно от растущих душевных сил стали прибывать и физические... Врач отделения приходила в палату ежедневно. С тех пор она постоянно присутствует в моей памяти», -пишет в своих воспоминаниях Детлеф Крамер (11, с. 60). Особенно удивляло бывших военнослужащих вермахта чуткое отношение со стороны медицинских работников еврейской национальности, в том числе и тех, кто прошел через нацистские концлагеря. Следует отметить, что именно это обстоятельство изменило у многих немцев отношение к евреям, которые, как известно, в Третьем рейхе считались главными врагами арийской расы.
По мнению Э. Шерстяной, изучившей процесс конструирования образа «советского врача» в послевоенной немецкой мемуаристике, можно выделить три типа советских медиков: «ангел», «мститель» и «карьерист» (20, с. 287288). Противопоставление этих образов наиболее наглядно прослеживается в западногерманском культовом фильме «Врач из Сталинграда» (1958) - экранизации одноименного романа Хайнца Гюнтера Конзалика. Фабула фильма такова: после Сталинградской битвы немецкий хирург Бёхлер оказывается в советском плену. В суровых условиях лагеря НКВД он пытается простыми средствами оказывать помощь своим товарищам. Однако лагерный врач Александра Касалинская, у которой на войне погиб муж, своим жестоким обращением с военнопленными сводит на нет все усилия Бёхлера. Этот фильм был достаточно типичен для позднего правления К. Аденауэра и отражал общественное мнение жителей ФРГ.
Наиболее плодотворными оказались контакты немцев с гражданским населением. По воспоминаниям пленных контакты с гражданскими лицами на предприятиях и колхозах, при случайных встречах в населенных пунктах, магазинах, поездах всегда вызывали повышенный интерес и были заметным событием в однообразной лагерной жизни. Те, кто имел возможность покидать территорию лагеря без конвоя и хотя бы немного владел русским языком, получали неизмеримо большие возможности для познания и понимания России и русских как «другого» народа. В своих мемуарах З. Хакенберг пишет: «После восьмичасовой, очень тяжелой работы, и скудной еды мы получали, на удивление, большую свободу. Мы могли свободно передвигаться по деревне и вокруг нее, а по выходным дням даже часто уходили в соседние деревни, расположенные на расстоянии десяти и более километров. Мы вели меновую торговлю с жителями, настроенными по отношению к нам миролюбиво. Отношение военнопленных к деревенским жителям, состоявшим исключительно из женщин и детей, становилось все более и более дружелюбным. Замечу, что вскоре мы знали всех по именам и дружески приветствовали друг друга при встрече. К нам стали относиться с известной долей уважения, так как мы оказывали людям различную маленькую и большую помощь. Дело в том, что в нашей рабочей команде были представители самых различных специальностей. Вскоре в округе заговорили: "Немцы могут все". И, действительно, помощь мы оказывали в различных областях, начиная от приема родов, лечения болезней у людей и животных и кончая ремонтом часов, швейных машин, кладкой печей и других ремесленных работ в доме и во дворе, включая забой больных быков. За оказанную помощь нас вознаграждали картошкой, луком, огурцами, молоком и творогом» (7, с. 13).
По свидетельствам мемуаристов, положение советских рабочих и колхозников было не лучше положения пленных; порой их питание и условия жизни были даже хуже. Скрытое и явное недовольство советской действи-194
тельностью, имевшее место среди советских граждан, также не ускользнуло от глаз военнопленных. В одном из архивных дел отражен характерный эпизод, зафиксированный лагерным осведомлением. Военнопленный, трудившийся на торфопредприятии в Вологодской области, пожаловался русской работнице на невыносимые условия труда и плохие условия содержания военнопленных. В ответ он услышал следующее: «Если вы хотите сказать, что вас плохо кормят, то мы еще хуже питаемся. Сталин все время нам обещает улучшения, а в действительности жить нам становится все тяжелее»4.
Интересно, что среди пленных немцев встречались старые солдаты, воевавшие на Восточном фронте еще в годы Первой мировой войны и попавшие в русский плен. Они имели возможность оценить изменения, произошедшие в России за четверть века. Один из ветеранов, немец Фридрих Шульц, в разговоре с соседями по бараку говорил: «Мы жили тогда, как князья и не сидели за колючей проволокой, работали свободно, кушали, что хотели, а теперь совсем другое, потому что у власти большевики. Большевиками недовольны и сами русские. Я иногда беседовал с русскими, и все обижаются на больше-виков»5.
Наиболее благоприятная возможность для доверительного и непринужденного общения между пленными и гражданским населением возникала во время проезда в пассажирских поездах. Описания подобных встреч почти всегда занимают особое место в воспоминаниях репатриантов. Как свидетельствуют очевидцы, в вагонах всегда была дружеская атмосфера, и русские пассажиры никогда не проявляли чувства ненависти и презрения по отношению к пленным (30, с. 174). Для немцев, которых легко узнавали по одежде или по их сопровождению, пассажиры освобождали места от своих вещей, им предлагали сесть, к ним проявляли нескрываемое любопытство. «На следующее утро мы сели в поезд. Сначала мы долго объясняли проводнице, что у нас нет билетов, что мы военнопленные, а также рассказали о нашем задании. Проводница засмеялась. Затем она освободила для нас сидячие места и добавила дров в железную печь-времянку. В Вологде, как нам было велено сопровождавшим солдатом, мы постучались в небольшой домик и, услышав само собой разумеющееся "Входите! Можно", вошли в теплую комнату. На печке даже кто-то подвинулся, чтобы дать нам место. На это я не рассчитывал, сказал несколько раз "Спасибо" и остался сидеть на скамье» (7, с. 11).
Образ «русских» в мемуарах немецких репатриантов неразрывно связан с представлениями о русской женщине. При этом образ женщины ассоциировался с «доброй матерью», проявлявшей заботу и сострадание. В воспоминаниях одного из пленных зафиксирован следующий эпизод: «Это случилось
4. Архив УМВД по ВО. Ф. 10. Оп. 1. Д. 37. Л. 154.
5. Архив УМВД по ВО. Ф. 10. Оп. 1. Д. 36. Л. 241.
летом 1946 года. Нашей бригаде выдали мешки, и она получила задание собрать для кухни крапиву и лебеду. Дорога вела через маленькую деревушку. В этой деревушке около заборов, изгородей и кустов "овощи" росли в огромном количестве. Мы усердно принялись за работу и наполняли мешки один за другим. Из одного дома вышла пожилая русская женщина и спросила, зачем мы обдергиваем растения. Когда мы ей ответили: "На кухню надо. Кушать", она сразу повернулась и зашла в дом. Но скоро она вышла обратно и принесла немногого, что имела сама, хлеб и молоко. Неожиданно мы заметили, что она плачет и вытирает слезы фартуком. Мы узнали, что ее муж и два сына погибли на войне от немецких пуль. Мы смутились, но и поняли сразу, что эта матушка выполняет перед нами высшее человеческое действие» (19, с. 381-382).
Важнейшим фактором, влиявшим на представления немецких военнопленных о России и русских, был их труд на советских предприятиях и в организациях. Едва ли какая-либо другая экономическая мера казалась узникам «архипелага ГУПВИ» более странной, чем широко известная система норм и сопутствовавшее ей ударничество. Человеку с западным менталитетом было трудно приспособиться к плановой экономике, где количество труда было важнее качества, а видимость - реальности. Но каждому, кто хотел выжить, приходилось в первую очередь думать не о том, чтобы работу сделать тщательно, а о выполнении плана. В этом отношении характерен рассказ военнопленного Германа Песля: «Мы устанавливали телеграфные столбы. Они не должны были качаться, когда электрик на них взбирается. Мы их обожгли, просмолили и глубоко врыли в землю. Русские тоже ставили телеграфные столбы. А потом нам сказали: "Что это вы не работаете? Посмотрите-ка туда, сколько русские поставили". Я потом туда прокрался и посмотрел. Они ставили столбы, заглубляя их на 40 см, вокруг клали несколько камней, поливали водой и все, готово дело. А мы их вкапывали на полтора метра. Тогда я сказал своим людям: "Господа, отныне кончаем все это. Теперь будем делать как русские". <...> Столбы, конечно, качались, когда на них взбирался электрик. Мои люди так работать не хотели. Я им сказал: "Вам придется это делать. Иначе мы получим только 50% и окажемся в Сибири"» (цит. по: 8, с. 180).
Кроме работ на фабриках, стройках, шахтах и карьерах военнопленных нередко направляли в колхозы, где они имели возможность познакомиться с принципами ведения сельского хозяйства в СССР. Бывший солдат вермахта Х. Хеерметцер, работавший на уборке картофеля, выполнив норму, обнаружил, что значительная часть урожая так и осталась на полях, а бригады при этом получили премии за перевыполнение плана. Он прямо назвал эту систему хозяйствования «обманом и надувательством» (27, с. 271-279).
Немаловажным фактором, оказывавшим влияние на формирование образа СССР, являлась политическая пропаганда, осуществлявшаяся через лагерные антифашистские комитеты. Формы политработы были многообразны: антифашистские митинги и собрания, лекции, семинары и диспуты, политинформации, читки газет, занятия в политкружках и т.п. Большое внимание в послевоенные годы в лагерях уделялось организации экскурсий военнопленных в библиотеки, театры, музеи. Нередким явлением в культурной жизни за колючей проволокой были «недели» и «дни советской культуры». Следует признать, что основная масса военнопленных игнорировала навязываемый официальной советской пропагандой идеализированный образ СССР. Коммунистическая теория разительно расходилась с практикой. Сравнивая уровень жизни в Германии и СССР, немцы приходили к выводу, что в Советском Союзе большинство населения живет в абсолютной нищете, а, следовательно, «русский социализм» не может быть благом. Так, обер-ефрейтор Франц Цип-пер убеждал своих товарищей: «Я все-таки желал бы жить в Германии, чем в социалистической России, пусть хоть я и рабочий. В фашистской Германии труд оплачивается прилично, а здесь люди за свой труд почти ничего не получают. Мы должны жить надеждой на возвращение в старую Германию, а тот, кто хочет строить новую Германию, пусть остается в России»6.
В своих воспоминаниях немецкие военнопленные так или иначе касаются вопроса о русском характере. При этом на первое место выходят суждения о непостижимости «русской души», о противоречивом сочетании в ней, казалось бы, таких противоположных черт, как жестокость и милосердие, вольнолюбие и повиновение, забота и равнодушие, трудолюбие и лень. В разговорах между пленными о русских нередко можно было услышать слова: «Они думают не так, как мы. Можешь и не пытаться понять их!» (25, с. 276).
Одним из наиболее часто упоминаемых в мемуарах отрицательных качеств русских считалось воровство. Так, в своих мемуарах Гельмут Голль-витцер описывает следующий характерный эпизод из лагерной жизни: «Мы получили указания от начальника лагеря воровать на заводе материалы для обустройства лагеря. Группа пленных шла ночью на лесопилку, чтобы добыть досок для строительства новых бараков. Офицер из лагерного управления стоял на стреме, так как все предприятия хорошо охранялись, а территории были обнесены забором с колючей проволокой. Если операция нам удавалась, то мы получали дополнительную порцию супа. Такая премия выплачивалась также за ящик гвоздей, провода, кирпичи и листы металла. В большинстве лагерей, где мне удавалось побывать, вся осветительная сеть,
6. Архив УМВД по ВО. Ф. 10. Оп. 1. Д. 27. Л. 237 об.
оборудование бараков, инвентарь в помещениях клубов и т.п. были похищены с ближайших фабрик и заводов» (26, с. 279).
Вместе с тем немецкие репатрианты отмечали щедрость и бескорыстие русских людей, которые, находясь в крайней нищете, делились с бывшими врагами последним. «Однажды утром мы пришли на свое рабочее место и обнаружили там кувшин с молоком, спрятанный за камнями. Затем - это повторялось ежедневно в течение нескольких недель, которые нам пришлось работать там. Позже мы узнали, что девушка, которая приносила нам тайно молоко, жила в соседнем селе в маленьком однокомнатном доме с матерью и младшим братом. Мы хотели поблагодарить ее за доброту, но понимали, что это может вызвать серьезные проблемы для нее со стороны советских органов» (13, с. 159).
Другой типичной чертой русских немцам представлялась их необязательность и неумение держать слово. «Как граждане Третьего Рейха мы привыкли, что нам врали по радио, в прессе, национал-социалистические руководители в своих речах, но не человек человеку. К этой лжи мы вынуждены были привыкнуть путем длительного и болезненного опыта. Наш транспорт направлялся тогда в Россию, мы находились между Веной и Будапештом, двигаясь на восток. Мы задыхались от пыли и жары в переполненных, закрытых вагонах. Наш немецкий врач доложил русскому майору, руководившему транспортом, об угрозе смертности, если не будет сделана продолжительная остановка с открытыми дверями и прогулкой. Обещание майора ободрило нас. Через несколько часов мы должны были приехать на большое озеро. Обещанное озеро так и не появилось. Мы находились в пути еще два дня. Майор же освободился от наших надоеданий, а нас обнадежил обещанием.» (26, с. 67-69). Одним из главных обманов со стороны советской администрации, по словам пленных, было заверение о завершении репатриации к концу 1948 г., которое так и не осуществилось.
Не ускользнула от глаз военнопленных и знаменитая русская «показуха», стремление «создать видимость чего-то». Дитрих Загс, находившийся на лечении в русском госпитале, пишет: «Русские находились в постоянном психозе насчет "комиссий", которые проверяли условия нашей жизни. "Комиссии" назначались постоянно, но чаще всего не приходили. Когда же они заявлялись, то это были майор и хвост провожатых, которые проходили через палату, осматривали стены и не обращали никакого внимания на больных...» (15, с. 231).
Наконец, еще одной национальной традицией русских немцы считали безмерное, буйное и беспробудное пьянство, граничившее с одержимостью. Причину пагубного пристрастия русских к водке немцы видели в суровом природном окружении, беспросветности жизни и низком уровне культуры. Они полагали, что в России «матушка-водка веками исполняет большую 198
службу. Она обогревает людей, когда им холодно, сушит их слезы, когда им грустно, обманывает желудки, когда они голодны, и дает ту каплю счастья, которая каждому в жизни необходима и которую трудно получить в полуцивилизованных странах». В России водка - «это театр, кино, концерт и цирк, она заменяет книги для безграмотных, делает героев из малодушных трусов и является тем утешением, которое заставляет забыть все заботы. Где в мире найти другую такую йоту счастья, причем такую дешевую?» (14, с. 94-95).
Немецкие пленные не раз обращали внимание на терпение и покорность русского народа, видя в этом еще одну черту русского национального характера. Голльвитцер приводит пример поразительной покорности русских, описывая, как группа мужчин пробивалась к вокзальной кассе через вповалку лежащие тела, грубо расталкивая и так уже до предела стесненных людей. При этом он не услышал ни слова протеста. «В этой сцене я увидел сущность этого народа и его судьбы. Если он встречается с сильной и целеустремленной волей, он принимает ее как свою судьбу и встречает ее с кротостью и терпением. В истории этого народа были волевые революционеры, как и у каждого другого, и мучеников за свободу было, может быть, больше, но не восстание, а, напротив, подчинение и молчаливое терпение естественны для этого народа» (26, с. 285-286).
В целом в немецкой послевоенной мемуаристике прослеживается противопоставление советского государства и русского народа. В воспоминаниях немецких репатриантов СССР предстает как тоталитарная система с развитым культом личности при абсолютном приоритете государства над человеком. Явными недостатками советской системы, по мнению бывших военнопленных, являлись неэффективная плановая экономика, жесткое государственное принуждение, крайне низкий уровень жизни населения и т.п. Следует признать, что, сталкиваясь с советской действительностью, немцы находили подтверждение многим пропагандистским клише об СССР и русских. Пребывание в советских лагерях с ежедневным тяжелым физическим трудом и зачастую неполноценным питанием являлось негативным фактором восприятия СССР, что на подсознательном уровне превращалось в своеобразный барьер для понимания особенностей государства. Руководству СССР не удалось убедить немецких военнопленных в преимуществах социалистического пути развития, а начавшаяся «холодная война» лишь обострила антагонистическое отношение к советскому государству.
В то же время многочисленные воспоминания немецких военнопленных свидетельствуют о существенных переменах за годы плена их представлений о русском народе. Образ русских приобретает определенные положительные черты, а советское население представляется уже не так однородно, как раньше. На немецких пленных производили большое впечатление в первую
очередь те национальные особенности русских, которые были им чужды или необъяснимы и которых они не встречали у представителей других европейских наций. Широта и многогранность русского характера, его безудержность в доброте и щедрости, в то же время жестокость и безответственное отношение к порученному делу находили свидетельства во время контактов пленных с лагерной администрацией и гражданским населением. После опыта советского плена в мемуарах бывших немецких военнопленных отмечаются и такие положительные черты национального характера русских, как гостеприимство, открытость, выносливость и способность к преодолению трудностей, готовность помочь другому в беде, пожертвовать собой и своими интересами ради общей цели, доверчивость, миролюбие и отсутствие злопамятности. Это также оказало заметное влияние на формирование другого образа русского человека.
Изучение проблемы немецких военнопленных в СССР показывает, что даже в экстремальных условиях военного противостояния взаимопонимание людей разных стран и наций достигается, прежде всего, посредством познания их лучших сторон, понимания «чужого» образа жизни, культуры, традиций. Напротив, неприятие всего этого, отсутствие интереса к «другому», непонимание его национальных и культурных особенностей приводит к дистанцированию народов или, хуже того, - способствует созданию антагонистического образа врага, что, как показывает история, оборачивается губительными межгосударственными и межнациональными конфликтами.
Литература
1. Батов П.И. В боях и походах. - М., 1984. - 511 с.
2. Букин С.С. В чужой земле: Памяти военнопленных, умерших в Новосибирской области в 1944-1948 гг. - Новосибирск, 2000. - 311 с.
3. Вашик, Клаус. Метаморфозы зла. Образ врага в немецком и советском плакате // Родина. - 2002. - № 10. - С. 14-17.
4. Герлах Х. В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946 гг. / Пер. с англ. Н.В. Гасановой. - М., 2006. - 238 с.
5. Ежова Г.В. Великая Отечественная война и антифашистское движение «Свободная Германия»: Историко-сравнительный анализ российской и немецкой литературы. Дис. ... д-ра ист. наук. - СПб., 1998. - 402 с.
6. Ерин М.Е., Баранова Н.В. Немцы в советском плену (по архивным материалам Ярославской области) // Отечественная история. - 1995. - № 6. - С. 133-142.
7. Исторические свидетельства иностранцев о Европейском Севере. Тетрадь первая. Из записок немецкого военнопленного (1944-1948 гг.) / Пер. с нем. - Вологда, 1999. - 28 с.
8. Карнер С. Архипелаг ГУПВИ: Плен и интернирование в Советском Союзе. - М., 2002. -303 с.
9. Конасов В.Б. Место и роль Управления по делам военнопленных и интернированных в пенитенциарной системе Советского государства: 1939-1953 годы // Отечественная история. -2005. - № 6. - С. 128-132.
10. Кононов С. Ветеран с той стороны фронта // Курьер. - Череповец, 1998. - 23 июля. -
С. 7.
11. Крамер Д. Истории одного плена. - М., 2002. - 104 с.
12. Махал Г. Гримасы верноподданичества. Антирусские карикатуры в Германии времен Второй мировой войны // Родина. - 2002. - № 10. - С. 56-57.
13. Медведев С.А. Немецкие военнопленные в СССР в 1941-1956 гг. и формирование образа Советского Союза: дисс. ...канд. ист. наук. - Воронеж, 2009. - 199 с.
14. Немцы о русских: Сборник / Сост. В. Дробышев. - М., 1995. - 192 с.
15. Раткин С.И. Тайны Второй мировой: Факты, документы, версии. - Минск, 1995. -480 с.
16. Русский архив: Великая Отечественная. Немецкие военнопленные в СССР: Документы и материалы. 1941-1955 гг. Т. 24 (13-2). - М., 1999. - 503 с.
17. Толивер Р.Ф., Констебль Т.Д. Лучший ас Второй мировой / Пер. с англ. А.Г. Больных. -М., 2000. - 432 с.
18. Фейхтвангер, Лион. Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей / Пер. с нем. - М., 1937. - 94 с.
19. Хенс А., Пересвет А. По другую сторону войны. - М., 2005. - 384 с.
20. Шерстяной Э. «Топосы» врачей в воспоминаниях немецких военнопленных -субъективное исследование: Беседа со свидетелями // Историк и его время. Памяти профессора В.Б. Конасова. Сборник научных статей. - Вологда, 2010. - С. 284—291.
21. Штайнерт М. Сталинград и немецкое общество // Сталинград: Событие. Воздействие. Символ / Пер. с нем. - М., 1995. - С. 183-198.
22. Юбершер Г.Р. Образ России в кругах немецкого Сопротивления нацистскому режиму // Труды Волгоградского центра германских исторических исследований. Вып. 1. Вехи российско-германских отношений (40-90-е гг. ХХ века). - Волгоград, 2001. - С. 99-105.
23. Ян, Петер. «Русского - пулей, француза - в пузо!» Россия в восприятии немцев в Первую мировую войну // Родина. - 2002. - № 10. - С. 38^-0.
24. Böhme K. Die deutschen Kriegsgefangenen in sowjetischer Hand. Eine Bilanz. // Zur Geschichte der deutschen Kriegsgefangenen des Zweiten Weltkriegs. Bd. VII. München-Bielfeld, 1966. - 474 S.
25. Cartellieri D. Die deutschen Kriegsgefangenen in der Sowjetunion. Lagergesellschaft. -München-Bielefeld, 1967. - 381 S.
26. Gollwitzer H. «.und führen, wohin du nicht willst». Bericht einer Gefangenschaft. - Stuttgart - München, 1952. - 346 S.
27. Heermezer H. Jelabuga - das war eingrausames Lager // Jahre im Abseits. Erinnerungen an die Kriegsgefangenschaft. - Bramsche, 2000. - S. 271-279.
28. Hilger A. Deutsche Kriegsgefangene in der Sowjetunion. 1941-1956. - Essen, 2000. -486 S.
29. Kunze R. Als Kriegsgefangene in Stalingrad // Jahre im Abseits. Erinnerungen an die Kriegsgefangenschaft. - Bramsche, 2000. - S. 249-257.
30. Lehmann A. Gefangenschaft und Heimkehr: Deutsche Kriegsgefangenen in der Sowjetunion. - München, 1986. - 201 S.
31. Rupert R. A Hidden World. - London, 1963. - 223 р.
