CC BY
94
УДК 820
Т. С. Тайманова «ЕВАНГЕЛИЕ ОТ..
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2012. Вып. 1
», ВАРИАЦИИ В ЖАНРЕ РОМАНА
«Все... романы показывают бессилие человека перед задачей изобразить Христа». Это высказывание заимствовано мной из работы А. Меня «Библия и литература ХХ века» [1]. Нет, пожалуй, темы более распространенной и более привлекательной в искусстве, чем тема Евангелия. Для литературы особенно, ибо Евангелие — это текст и начинается он с утверждения «В начале было слово.» Наряду с четырьмя каноническими евангелиями уже в период раннего христианства стали появляться многочисленные апокрифы. Как известно, апокриф означает в переводе с греческого «недостоверный». Если обратиться к определению М. Гаспарова, то беллетристика — это «прозаическая литература с вымышленным содержанием» [2]. Следовательно, уже первые апокрифы положили начало так называемой евангелической беллетристике. А отсюда уже совсем близко до романа. Роман-евангелие. Что это такое? Начиная с Э. Ренана, включая О. де Бальзака, Ч. Диккенса, Ф. Мориака, очень многие известные и не самые известные авторы касались библейской тематики, в частности жизнеописания Христа. Но отнюдь не все эти произведения могут называться романом-евангелием. Почему же? В статье А. П. Краснящего «Жанр романа-евангелия: к постановке проблемы классификации и типологии» говорится, что «романы этого жанра, столь распространившегося в последнее время, определяются как „крупное эпическое полотно", в центре которого — личность Христа и этапы ее развития и становления на фоне исторической панорамы его эпохи» [3, с. 152]. К отличительным признакам жанра романа-евангелия автор статьи также относит дискурсивные приемы, стилизованные под новозаветный способ повествования и его темпоритм, а также довольно значительную степень переосмысления фабулы канонических первотекстов [3]. Не претендуя на всеобъемлющую дефиницию, попробуем добавить некоторые штрихи к типизации жанра романа-евангелия.
В последние годы полки книжных магазинов завалены всяческими «Евангелиями от ...». Степень причастности этих произведений к библейской истории, равно как и их художественный уровень, весьма различны. Следует сразу остановиться на кардинальном вопросе: имеют ли авторы право? Может ли вообще художник интерпретировать сакральный текст. Постановка этого вопроса отнюдь не нова. В этом смысле интересна, например, и полемика, происходившая в 1910 г. между философом, поэтом и публицистом Ш. Пеги и известным христианским философом Жаком Маритеном. Спор касался возможности сделать из святой (речь шла о Жанне д'Арк) героиню художественного произведения. Такого рода дискуссия продолжается и по сей день с неменьшей ожесточенностью. Об этом говорит Я. Кротов в статьях «Христос под пером» [4] и «История попыток описать Христа» [5]. Очень выпукло проблема показана в работе О. Николаевой «Современная культура и православие» [6]. В данной статье я исхожу из личного убеждения, что писатель имеет право касаться сакральных сюжетов. Мерилом всего являются талант автора и художественный уровень произведения. По-
© Т. С. Тайманова, 2012
этому я и остановлюсь на тех произведениях, которые, с моей точки зрения, талантливы, художественны, интересны.
Из всей громадной массы основанной на евангелических текстах литературной продукции последних лет выбираю три наиболее репрезентативных романа. Все они носят название «Евангелие». Это «Евангелие от Сына Божия» Н. Мейлера (1997), «Евангелие от Иисуса» Ж. Сарамаго (1997), «Евангелие от Пилата» Э.-Э. Шмита (2000).
Все перечисленные авторы «вышивают» по заданной канве. Во всех трех «Евангелиях» мальчик Иисус (Иешуа, Иса) проходит свой путь становления, самопознания, начинает проповедовать, творит чудеса, приходит в Иерусалим, погибает на кресте. Но каждый автор сумел вышить эту канву по-своему, и она оказалась на редкость «удобной» для того, чтобы писатель продемонстрировал и свое владение художественной формой, умение поиграть ею, и свою философию, свой взгляд на мир.
В 1998 г. Жозе Сарамаго (Jose Saramago) был удостоен Нобелевской премии «за работы, которые, используя притчи, подкрепленные воображением, состраданием и иронией, дают возможность понять иллюзорную реальность». Книга Ж. Сарамаго, в которой он подробно исследует жизненный путь Христа, начиная с Благовещения, повествует о том, как простой деревенский мальчуган стал Сыном Божьим, стал им не по собственной воле, а по воле циничного и властолюбивого Всевышнего, но сумел превзойти своего небесного отца, ибо чтил отца земного. Ж. Сарамаго показывает путь его становления как путь, полный моральных мук, путь, в котором он не избежал ошибок и жестокости. Можно сказать, что все «Евангелие от Иисуса», или вернее, от Ж. Сарамаго, является Страстями Христа, ибо здесь мы видим, что муки моральные, муки совести, выбора и ответственности показаны писателем гораздо более кровавыми, чем муки восхождения на Голгофу. Иисус в книге Ж. Сарамаго человечен и вызывает острую жалость. Интересно отметить, что до начала карьеры романиста Ж. Сарамаго работал в сфере журналистики, и его публицистичность отчетливо звучит в романе. Он остро поднимает этические вопросы бытия: что такое грех истинный и ложный, жестокость и жертвенность, а самое главное — ответственность не только за свои грехи, но за грехи отцов.
Эта простая, частная, человеческая история рассказывается Ж. Сарамаго так, как будто он был ее очевидцем. «Есть в жизни такие мгновения, — пишет автор, — которые следует запомнить, сберечь и охранить от времени, а не только запечатлеть буквами на бумаге... красками на холсте или на фотографии, на кинопленке, на видеокассете, — важно, чтобы тот, кто прожил и пережил эти мгновения, смог бы навсегда передать их своим потомкам, а те увидели бы их своими глазами, подобно тому как мы, в наши дни, пришли в Иерусалим, чтобы нашим, собственным нашим глазам предстал этот мальчик, Иисус, сын Иосифа, кутающийся в куцее одеяльце, глядящий на дома священного города и славословящий Господа Бога. Было это, не было, так было или не так. Было, скажем мы, все так и было» [7, с. 195-196]. Здесь Ж. Сарамаго следует лучшим традициям исторического романа, идущим, возможно, от Ж. Мишле.
Важнейшие темы романа Ж. Сарамаго — свобода выбора, ответственность за содеянное или несодеянное, вечный спор между Богом и Дьяволом, отношения отцов и детей. Ж. Сарамаго присуще трагическое видение христианства, и поэтому он еретик также и в силу своего отчаяния. Быть может, самыми сильными в романе являются страницы, где Иисус, встретив своего Божественного отца и узнав об уготованной ему участи, хочет узнать во имя чего эта жертва. Он спрашивает у Бога: «А потом что бу-
дет? Потом, сын мой, как я тебе уже говорил, будет нескончаемая история, писанная огнем и кровью, пламенем и пеплом, будут океаны слез и бескрайние моря страданий. Расскажи, я хочу все знать. Бог вздохнул и монотонно начал — в алфавитном порядке, чтобы не обвинили в том, что он одного назвал прежде другого, — читать свой синодик» [7, с. 379-380]. Синодик Бога-отца занимает почти три страницы в книге. Именно этот разговор, это страшное пророчество, имевшее место задолго до Голгофы, стало, возможно, началом крестного пути Иисуса и закончилось тем самым предсмертным криком, когда Христос Ж. Сарамаго возопил «в разверстые небеса, посреди которых улыбался ему Бог: простите ему, люди, ибо не ведает он, что творит» [7, с. 444].
Итак, в романе Ж. Сарамаго акцент, безусловно, делается на содержании. В этом смысле хочется поспорить с упомянутой выше О. Николаевой, которая упрекает Ж. Сарамаго в «постмодернистских играх», характеризуя его роман как «постмодернистскую „гремучую смесь", более чем сомнительную в художественном отношении» [6]. Подоплека инвектив О. Николаевой вполне ясна. Ей претит коммунистическая ориентация Ж. Сарамаго, хотя сейчас уже очевидно, что коммунизм — понятие достаточно широкое и глубокое, отнюдь не сводящееся к имени В. И. Ленина или застенкам КГБ. Оставим в стороне политические убеждения Ж. Сарамаго. Несомненно, его роман — это крик души. Это не постмодернистский симулякр. Слишком серьезные вопросы лежат в основе романа: почему во имя учения, основанного на любви, пролито столько крови? Почему Бог не прощает грехов, которые совершены по Его воле? Роман Ж. Сарамаго называют богоборческим. Но трудно найти роман более человеколюбивый, более гуманный. Богоборчество Сарамаго направлено против ветхозаветного Бога, а с его Сыном, Богочеловеком, автор не спорит, он мучительно и страстно ему сострадает, передавая это чувство сострадания читателю, что, безусловно, говорит о высоком художественном уровне романа. При этом роман вовсе не прямолинеен и не сентиментален. Здесь есть и авторская ирония, и сарказм, и юмор. Если говорить о постмодернизме без негативной коннотации, то этот роман, действительно, в какой-то мере постмодернистский, хотя бы исходя из того, что он основан на уже существующем тексте. Но литературная игра здесь, безусловно, не самоцель.
Известный американский писатель Норман Мейлер написал свой роман-евангелие в том же году, что и Ж. Сарамаго. Это тоже Евангелие от Христа, только называется роман «Евангелие от Сына Божиего». На мой взгляд, роман существенно проигрывает рядом с произведением португальского писателя.
Н. Мейлер старается следовать канону, от «канвы» уходит недалеко. В предисловии к самому «Сыну Божию» он говорит, что «окажись этих избранных евангелий не четыре, а сорок, все равно было бы мало. Ибо истина умеет сначала явить себя, а потом вновь затеряться во мраке. Я же хочу рассказать историю непростую, местами неожиданную, но правдивую» [8, с. 8]. Но ожидания от этого обещания не оправдываются. На мой взгляд, история вышла простая. В статье, посвященной этому роману, известный американский писатель Джон Апдайк, не критикуя У Мейлера напрямую, достаточно иронично, впрочем, пишет о такой версии евангелия: «В „Евангелии от Сына Божия" с начала до конца сохраняется уравновешенная благостность. В этом удивительная сила и, возможно, слабость книги, которую тесть Мейлера баптист будет, как мне кажется, читать без напряжения» [9].
В романе приводится вся биография Иисуса, с бытовыми подробностями, с экскурсами в прошлое родителей — матери Марии, приемного отца Иосифа. Но, на мой
взгляд, нет главного — той смертельной муки, когда Человек должен осознать себя Богом и сделать выбор. Иисус узнает от Иосифа о своем божественном происхождении в 12 лет, и эта новость оказывается непосильной для детского сознания. Его охватывает страшнейшая горячка, и он едва не умирает, а оправившись, начисто забывает о рассказе Иосифа. Затем, придя к Иоанну Крестителю1, Иисус впервые слышит голос своего Божественного Отца и радуется и ликует, словно нашел нового отца, который занимает более высокое положение и обладает большей властью, чем бедный плотник, вырастивший его. Он безоговорочно следует всем указаниям Отца Небесного, практически не ведая сомнений. Только в одной фразе звучит что-то щемяще человеческое, когда искушаемый в пустыне Сатаной, он отвергает его. Цитирую: «Я говорил, а сердце щемила боль хоть и малой, но горькой утраты. Я терял что-то желанное, терял навсегда.» [8, с. 67]. Когда Иисусу тяжело, на помощь к нему спускаются ангелы, омывают ему глаза, облегчают боль. Да, в Евангелии должны быть чудеса, как замечает с самого начала рассказчик. Но не самое ли большое чудо, когда человек делает сознательный выбор, этот выбор дается ему нелегко, ведь нужно отказаться от счастья быть человеком, нужно понять во имя кого или чего. И здесь не помогут ни ангелы, ни голоса. Нечеловеческая боль, сопряженная с таким выбором, делает Человека Богом. Идея выбора лежит в центре христологии, и с моей точки зрения, это та сердцевина, которая позволяет превратить Евангелие в художественный текст, в психологический роман, в драму. Шарль Пеги, будучи замечательным христианским философом, воспринимавшим Евангелие как художественный текст, писал: «Что не подлежит сомнению и что особо важно. что нашим христианам следовало бы принять во внимание, что мы усвоим в первую очередь, это то, что как Иисус-дитя, так и Иисус-муж из всех возможных судеб на земле сделал выбор, которому остался верен: вовлеченность в самую гущу жизни (Ш. Пеги употребляет здесь термин „ангажированный". — Т. Т.), жизнь не по уставу, не монашескую, а жизнь мирскую, жизнь среди мирян и при этом самую активную (Ш. Пеги снова употребляет здесь термин „ангажированный". — Т. Т.) в миру» [10, р. 665]. У Н. Мейлера же все предопределено, и Иисус честно выполняет задание Отца. Зачем этот роман? Чем он собственно отличается от Евангелия, канонического или апокрифического? Бесконечными вариациями деталей, будь то чудеса, встречи, генеалогия? В таком случае, это всего лишь современный апокриф. В отличие от О. Николаевой, для меня слово «роман» не несет негативной коннотации, даже если он постмодернистский. Но вот с тем, что роман Н. Мейлера похож на симулякр, я могла бы согласиться.
Обратимся к еще одному роману-евангелию: к «Евангелию от Пилата» Эрика-Эммануэля Шмитта.
Книга состоит из двух частей: Пролога, который носит название «Исповедь приговоренного к смерти в вечер ареста», т. е. фактически того же Евангелия от Христа, и самого Евангелия от Пилата. Эти части органично связаны. Иисус рассказывает свою историю, Пилат — свою. Обе они трагичны. История, рассказанная Иисусом, заканчивается в Гефсиманском саду, когда он ждет прихода римских солдат. Ждет и вспоминает весь тот путь, который привел его сюда, на Масличную гору. И путь этот полон тягот не столько от физических лишений (хотя здесь есть и пост, и скитания проповедника),
1 Здесь стоит с сожалением отметить некорректный перевод. Очевидно, что в русском языке Иоанна нельзя называть Крестителем до того, как слово «крест» обретет свое конечное значение в «Страстях».
сколько от мучений сознательного выбора. Иисус отказывается от любви, от семьи, от друзей детства, от всего, что было ему дорого... Акцент, который ставит Э.-Э. Шмитт, описывая моральные муки Мессии, заключается в том, что Иисус, уже сделав выбор и смирившись со своим трагическим концом, так до конца и не уверен, что он воистину Сын Бога. Кроме того, и это, пожалуй, самое важное, он явственно ощущает, что его проповеди не доходят до адресата. Люди хотят только чудес: исцеления, хлебов, воскрешений. Интересна в романе трактовка воскрешения Лазаря. Эта сцена вовсе не так лучезарна, как принято ее воспринимать. Воскресший Лазарь похож на зомби и вовсе не рад возвращению в мир живых, что дает Иисусу повод еще раз усомниться. Но его путь полон духовных исканий. Проповедуя, он воспитывает и себя самого, и эта линия духовного совершенствования продолжается в Евангелии от Пилата.
Его Евангелие по форме представляет собой роман в письмах. По сюжету это детектив. Пилат пишет своему брату о тех нескольких днях, которые предшествовали казни, о самой казни и о том, что происходит после нее. Здесь очень интересно и ярко дается исторический фон, нравоописания римской аристократии. В центре повествования находится расследование того, куда исчезло тело распятого Христа? По мере продвижения расследования меняется тональность писем. Первые письма пишет истинный римский прокуратор, прямолинейный, прагматичный, в меру жестокий и в меру честный, воспитанный в детстве философом-циником. Единственная его слабость — трепетная любовь к жене, знатной римской аристократке Клавдии Прокуле, которая заинтересовалась странным иудейским проповедником. В начале все действия Пилата формальны: он не хочет быть излишне жестоким, не хочет расстраивать жену, но между тем он прежде всего политик, и в интересах сохранения мирных отношений с Иродом Антипой и с первосвященником Иудеи Каиафой он соглашается на эту казнь и очень быстро о ней забывает. Вспоминает, лишь когда исчезает тело. Для него это нарушение порядка. Он не хочет, чтобы поползли слухи о божественном происхождении распятого. Меряя все по себе, прокуратор ни на секунду не сомневается, что исчезновение тела — это всего лишь политическая провокация. Его задача — провести расследование и найти тело. Но по мере проведения расследования Пилат начинает меняться. Вначале он презирает народ, которым управляет. Этот народ, его философия и религия глубоко чужды холеному, циничному, начисто лишенному мистического мироощущения римлянину. Он пишет брату: «Иудея сводит с ума. Она дурманит, как вино. Парадокс этой иссушенной, твердой, иногда пустынной земли, над которой не поднимается туман, и в небе которой не проносятся облака, состоит в том, что она творит туман в мыслях» [11, с. 112]. Метаморфоза, пожалуй, начинается со встречи с матерью Христа. «В этой старой еврейке, — пишет Пилат, — я на мгновение узнал нашу мать. И это воспоминание гложет меня. Иудея кружит мне голову» [11, с. 151]. Если в начале расследования Пилат пишет брату, что «нет ничего более успокоительного, чем загадка. нет ничего более угнетающего, чем тайна. Она заставляет думать, воображать... Я не хочу думать. Я хочу знать и ведать. Остальное меня не прельщает» [11, с. 224], то в последнем письме перед возвращением Пилата в Рим мы читаем: «Я не хочу долее досаждать тебе своими размышлениями и сомнениями. Быть может, во время плавания все мои мысли исчезнут сами собой. Быть может, христианство, эта еврейская история, растворится в нашем море? Или эти мысли последуют за мной. Кому ведомы пути мыслей» [11, с. 250]. А в постскриптуме к роману Клавдия говорит своему супругу: «Быть может. ты станешь первым истинным христианином» [11, с. 251].
Итак, мы видим, что роман Э.-Э. Шмитта обладает всеми чертами современного постмодернистского романа, который тяготеет к разрушению границ между жанрами. Обозначенный автором как евангелие и основанный действительно на евангельском сюжете, он представляет собой блестящий образец постмодернистской игры с традиционными жанрами: эпистолярным, детективным, безусловно, историческим, и в итоге становится романом воспитания, так как путь воспитания и духовного преображения проходят и Христос, и Понтий Пилат. Роману Э.-Э. Шмитта свойственны те легкость и емкость, к которым роман приходит только в конце ХХ в., когда в багаже автора и читателя есть уже весь многотомный опыт романного творчества и им остается только «собирать сливки». Я, как читатель, явственно ощущала то удовольствие, которое получал автор, играя с формой и содержанием. Я понимаю также, что, в отличие от романа Ж. Сарамаго, роман Э.-Э. Шмитта — это и ирония, и дань массовой культуре. Но прочитав его, можно вслед за машинисткой, которая перепечатывала фрагмент из «Иосифа и его братьев» Т. Манна, воскликнуть: «Ну вот, теперь хоть знаешь, как все это было на самом деле!»
Литература
1. Мень А. Библия и литературы XX века [Электронный ресурс] // Мень А. Мировая духовная культура. Христианство. Церковь. Лекции и беседы. М.: Фонд имени Александра Меня, 1995. URL: http://www.krotov.info/library/13_m/myen/00053.html (дата обращения: 23.12.2011).
2. Гаспаров М.Л. Введение. Литература европейской античности [Электронный ресурс] // История всемирной литературы: в 8 т. М.: Наука, 1983. Т. 1. 1983. С. 303—312. URL: http://an-tique-lit.niv.ru/antique-lit/ivl/gasparov-antichnost.htm (дата обращения: 23.12.2011).
3. Краснящих А. П. Жанр романа-евангелия: к постановке проблемы классификации и типо-логизации // Вкник СевДТУ. Вып. 389: Фшолопя. Севастополь: Вид-во СевНТУ, 2008. С. 151-153.
4. Кротов Я. Христос под пером [Электронный ресурс] // Иностранная литература. 1998. № 5. URL: http://magazines.russ.rU/inostran/1998/5/krotov.html (дата обращения: 23.12.2011).
5. Кротов Я. История попыток описать Христа. URL: http://krotov.info/spravki/oglavleniya/ temy_moi/22_hristos_opisanie.htm (дата обращения: 23.12.2011).
6. Николаева О. Современная культура и православие. URL: http://www.gumer.info/bogoslov_ Buks/ortodox/Nikol/index.php (дата обращения: 23.12.2011).
7. Сарамаго Ж. Евангелие от Иисуса. М.: Махаон, 2005. 443 с.
8. Мейлер Н. Евангелие от Сына Божия. СПб.: Амфора, 2008. 284 с.
9. Апдайк Дж. Чтоб камни сделались хлебами. Норман Мейлер и искушения Христа [Электронный ресурс] / пер. с англ. О. Варшавер // Иностранная литература. 1998. № 5. URL: http:// www.philol.msu.ru/~forlit/Pages/Biblioteka_Updike_Mailer.htm (дата обращения: 23.12.2011).
10. Péguy Ch. Œuvres en prose complètes: en 3 vol. Paris: Gallimard, 1992. Vol. III. 2090 p.
11. Шмитт Э.-Э. Евангелие от Пилата. СПб.: Азбука-классика, 2009. 250 с.
Статья поступила в редакцию 19 декабря 2011 г.
