CC BY
22
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2018, № 1, с. 189-197
УДК 82-6
ЭТИКО-ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ П.В. АННЕНКОВА НА ЖАНР БИОГРАФИИ В ЕГО ПИСЬМАХ К И.С. ТУРГЕНЕВУ
© 2018 г. А.Ю. Саркисова
Томский государственный педагогический университет, Томск
Поступила в редакцию 19.11.2015
Систематизированы и проанализированы этико-эстетические взгляды П.В. Анненкова на жанр биографии, высказанные им в письмах к И.С. Тургеневу (объектом исследования становятся все его известные письма к данному адресату). Диктуемые эпистолярным форматом откровенность и свобода изложения, эффект обратной связи, а также широкий охват упоминаемых в переписке имён и текстов позволяют внести уточнения в анненковское видение биографического жанра, представляющее интерес как для изучения творческого наследия обоих литературных деятелей, так и для исследования эволюции биографического жанра в России.
Ключевые слова: П.В. Анненков, биография, «промежуточные» жанры, биография писателя, переписка П.В. Анненкова и И.С. Тургенева.
П.В. Анненков (1813 - 1887) вошел в историю не только как литературный критик, но и как мемуарист и биограф. Основатель пушкинистики и автор первой научной биографии Пушкина, очевидец важнейших исторических событий, человек, находившийся в фокусе общественно-литературной жизни России 1840- 1860-х годов, знавший лично многих своих выдающихся современников, литературный эрудит и ценитель, Анненков оставил после себя имеющие непреходящее значение работы биографического характера об А.С. Пушкине и Н.В. Гоголе, В.Г. Белинском и Н.В. Станкевиче, А.И. Герцене и Н.П. Огареве, И.С. Тургеневе и А.Ф. Писемском.
Биографический жанр всегда признавался сложным для любого автора ввиду повышенных этических требований, кропотливости работы с источниками, необходимости излагать материал занимательно и при этом не отклониться от истины, не потеряться в деталях и воссоздать целостный характер известного человека. Не случайно стали крылатыми слова шотландского писателя и философа Томаса Карлейля: «Хорошо написанная биография так же редка, как и хорошо прожитая жизнь».
Представления П.В. Анненкова о требованиях к биографическому жанру представляют научный интерес как для исследователей его собственного мемуарно-критического наследия, так и для изучения эстетического влияния Анненкова на писателей-современников, а также изучения истории биографического жанра в России.
Суждения о труде биографа Анненков выражал и в своих предназначенных для публикации работах. Например, о статье,
получившей итоговое название «Н.В. Гоголь в Риме летом 1841 года», И.С. Тургенев отозвался восторженным письмом от 4 (16) марта 1857 г.: «Не говоря уже о том, что подробности о Гоголе драгоценны, то, что Вы говорите об обязанностях биографа, о целостном понимании характера и т.д. - золотые слова...» [1, П., т. 3, с. 102].
В настоящей работе объектом исследования являются частные письма Анненкова, адресованные И.С. Тургеневу (данные письма были снабжены научными комментариями Н.Н. Мостовской и Н.Г. Жекулиным, опубликованы единым изданием в 2005 году). Многочисленные суждения о жанре биографии, рассеянные в данных письмах, представляют любопытный предмет исследования в указанных выше аспектах.
Являясь приверженцем типа биографии, который сегодня обозначается как «научная биография» [2, 3], Анненков признает обязательными для биографа прежде всего требования соответствия истине и достоверности излагаемых фактов и характеристик. Ввиду этого биограф должен уметь работать с источниками - текстами самого писателя и свидетельствами современников. Большую часть работы биографа должны занимать документальная проверка, исследование общественно-исторического и творческого контекста и (при возможности) сбор отзывов людей, знавших писателя лично.
В переписке с Тургеневым отразилась кропотливость работы Анненкова над изданием «Сочинений» Пушкина, в частности, над первым его томом - «Материалы для биографии
А.С. Пушкина» (1855). В письме от 1 (13) мая 1853 г. Анненков писал об этом: «Задавлен я теперь проверкой текстов. Эта работа, над которой, с непривычки, я ей Богу погибал, и теперь еще едва на поверхности, но надеюсь, нынешним летом, все порешится» [4, с. 23].
Анненков обращался к различным адресатам за помощью в уточнении фактов. Так, Тургенев помогал ему установить реальность или вымышленность английского поэта Ченстона, упомянутого в подзаголовке «Скупого рыцаря», намереваясь дать соответствующий
комментарий. В письме 4 (16) ноября 1852 г. Анненков писал Тургеневу: «Кончая биографию, то есть, собственно, никогда и не начиналась она, ну да там мало ли чего захочется человеку, откормленному разными затеями чужой кухни. Ченстон продолжает составлять мучение моей жизни. У меня есть просьба к вам. Напишите мне: 1) К какому изданию приложен список предшественников Шекспира и сколько их числом (о современниках его я знаю), 2) Между Шекспиром и классическим направлением английской литературы были ли трагики его школы и сколько их. Вы понимаете, что сказав это в биографии мое полное убеждение, почерпнутое из соображений пушкинских рукописей, что Ченстон выдумка -будет иметь вид посерьезнее, и аккуратным исполнением моей просьбы избавите вы меня от докучных справок в Москве» [4, с. 9].
Биография должна стремиться к более или менее полному охвату жизнеописания. С целью дополнения своего труда 1855 года Анненков публикует в 1873 году продолжение биографии Пушкина под названием «Пушкин в Александровскую эпоху». По его поводу он пишет Тургеневу в письме от 6 (18) ноября 1873 г.: «Поручаю Вам, друг, прочесть в нояб<рьской> книжке, когда появится, «Вестника Ев<ропы>» мою новую quasi-биографию Пушкина. Мне жутко сделалось слушать в Петер<бурге> постоянные ругательства на отсутствие дополнений к старой биографии; вот я и написал теперь эти дополнения, давненько уже составленные, и ожидаю новых ругательств за осквернение имени Пушкина, хотя в них именно, по-моему, и заключается материал для постройки ему памятника, как превосходному, честному, симпатичному человеку. Скажите свое мнение» [4, с. 226].
Анненков достаточно болезненно отнесся к критике своей работы. Так, он пишет Тургеневу 11 (23) марта 1874 г.: «Прочел я статью Авсеенко о моей биографии Пушкина в «Русском вестнике»! С умысла ли он тупой негодяй или по натуре такой - господь его
знает, только странная это Европа, которая Россией зовется. Напечатал я старую мою биографию без перемен. Закричали - как же можно было не дополнить новыми фактами! Ну, думаю, теперь приспело время новых фактов и притом освещенных, смею сказать, очень осмотрительно. Опять беда - лучше бы оставить по-старому, истина противна, если не подходит к духу «Моск<овских> ведомостей» [4, с. 233]. Вместе с тем, эстетические принципы и уверенность в собственной добросовестности позволяют ему не сомневаться в значении своего труда: «Я имею наглость думать, что дал российской публике единственную верную точку зрения на характер Пушкина и что она - публика - может кружиться сколько ей угодно, а все-таки к ней придет. Стало быть - пусть дневная болтовня течет своим порядком. И плыть с нею, и становиться поперек ее - одинаково бесполезно» [4, с. 236].
Большую ценность при написании биографии имеют свидетельства очевидцев, воспоминания современников. Анненков существенное значение придавал воссозданию живого образа, «физиономии» писателя, черты которой наиболее точно могли уловить люди, знавшие его лично.
Так, когда Анненкову предложили сочинить биографический очерк о А.В. Дружинине (который, однако, так и не был написан), Анненков прежде всего запросил отзывы людей, хорошо знавших Дружинина. Он сообщал об этом Тургеневу 16 (28) марта 1865 г.: «Меня просят написать биографический очерк А. Дружинина к полному изданию его сочинений. Я обещал, если общие наши знакомые и товарищи Дружинина доставят свои воспоминания о нем. Говорил об этом с Некрасовым - согласился, с Гончаровым -согласился, с Тургеневым - впрочем, с Тургеневым не говорил, да все равно -согласился, но исполнят ли все эти господа свое слово - это еще вопрос. Вы как думаете?» [4, с. 170].
Скорее всего, именно по просьбе Анненкова, задумавшего биографический очерк о Станкевиче, Тургенев записал свои воспоминания о Н.В. Станкевиче. Статья появилась в «Русском вестнике» под названием «Н.В. Станкевич. Биографический очерк» (1857) и как вступление к отдельному изданию «Николай Владимирович Станкевич. Переписка и его биография» (1857). Тургенев был более чем удовлетворен результатом и писал Анненкову: «Вы воскресили мне его светлое лицо, Вы перенесли меня во времена моей молодости, весь смысл его жизни угадан, верно, тонко передан -спасибо!» [1, П., т. 3, с. 118].
Относительно важности мнения очевидцев при написании биографии интерес представляет отзыв Анненкова о труде А.Н. Пыпина «В.Г. Белинский. Опыт биографии», опубликованном в «Вестнике Европы» в 18741875 гг. И Анненков, и Тургенев горячо приветствовали как намерение написать первую биографию Белинского, так и А.Н. Пыпина в качестве биографа. Анненков писал Тургеневу 2 (14) марта 1874 г.: «Пыпин завязал со мной переписку по поводу Белинского. Он и к вам пишет, обращался за сведениями о нем. Надо сказать все, что у нас есть за душой, ибо биография Белинского не могла попасть в лучшие руки» [4, с. 232].
В размышлении Анненкова о биографии Белинского вновь возникает проблема воссоздания «физиономии», целостного характера. Недостаточно скрупулезно изложить тщательно выверенные факты в верном хронологическом порядке, гораздо более сложная задача биографа - воссоздать образ, запечатлеть неповторимую «мину» и ауру человека. Анненков сомневался, что Пыпин, который не был знаком с Белинским лично и даже не был его современником, сможет справиться с подобной задачей: «Пыпин уже начал свои статьи о Белинском. Что они будут дельны - не подлежит сомнению, но образа Бел<инского> в них не будет. Бел<инский> прежде всего - есть физиономия, а на это именно вряд ли и хватит биографа. Ход мыслей критика конечно будет превосходно изъяснен, да мина его останется в стороне, а в мине Белинского и все дело. Пожалуй - и нравственный его закал не пройдет без упоминования, но блеск, свет, теплота и атмосфера, окружавшие персону Белинского, наверно останутся за порогом биографии» [4, с. 235].
Однако любопытно, что, прочитав труд Пыпина, Анненков с удовольствием признавал свои опасения напрасными. В письме от 24 октября (5 ноября) 1874 г. он пишет Тургеневу: «Пыпин дал наилюбопытнейшую переписку Белинского, которая так и бьет своей правдой. Вот был господин, который себя отпечатывал в каждой букве письма и в каждом слове разговора. Отпечатки эти подобраны очень ловко Пыпиным и составили такую физиономию, что оторваться нельзя. Повеяло ли и на Вас от статьи этим послушным и ярким гением, кротким и бурным в одно время, которого мы знали. Я благодарю Пыпина за произведенное им воскрешение мертвеца, который почти поцеловался со мной из его статьи» [4, с. 248 - 249]. Самому Пыпину Анненков писал: «...Пришел к заключению,
мелькавшему и прежде в моей голове, что для составления порядочной биографии известного лица - надо иметь счастье не знавать его при жизни. Ни я и никто другой, находившийся в близких сношениях с Белинским, не в состоянии был бы <...> писать о нем так объективно, хладнокровно и вместе с тем так сочувственно. Горячие воспоминания беспрестанным своим приливом к мозгу сбили бы его непременно с тона и с толку»1.
Отстраненный взгляд в данном случае поспособствовал объективности. Однако известно, что работа Пыпина (в которой В.Г. Белинский занимает центральное место) стала одним из побудительных толчков к созданию Анненковым труда «Замечательное десятилетие», задуманного именно как воспоминания современника-очевидца.
Документальные жанры воссоздают образы реальных людей, и в этом особенность их эффекта. Жанр диктует определенные читательские ожидания. Анненков размышляет над этим, в частности, в связи с появлением в «Русском вестнике» первоначального варианта романа Л.Н. Толстого «Война и мир» под названием «Тысяча восемьсот пятый год» (1865). Он пишет Тургеневу в письме от 18 февраля (2 марта) 1865 г.: «Русский
вестник» напечатал начало романа Л. Толстого: «1805 год» - изумительное по подметке бесконечно-малых и по картине нравов, а еще более по тому, что ничего из этого не выходит в сущности. Вот и разница между мемуаром и романом: скажи тот, что вот какие были люди -прелестно, а когда роман говорит только - вот какие были люди, то ответишь: а черт с ними! Так, по крайней мере, со мной было» [4, с. 169].
Но высший уровень биографического текста (как и художественного) может выразиться в преодолении границ описания конкретного человека в конкретных исторических условиях. Анненков делился с Тургеневым сильным впечатлением от биографии немца Д.Ф. Штрауса «Ульрих фон Гуттен», посвященной немецкому гуманисту и реформатору XVI века. Анненков увидел в ней параллели с фигурой Белинского и его русских сподвижников. Он пишет Тургеневу 9 (21) июля 1859 г.: «Просите вы сведений об отечестве. Лучшая книга о современной России, какую я знаю, написана Фридрихом Давидом Страусом и называется: Ульрих фон Гуттен. Я нынче прочел ее в деревне и вам рекомендую. Это изумительно, как немец этот понял личность Белинского, большей части наших деятелей, их отношения между собой и к общественным современным вопросам и, наконец, какую удивительную оживленную
картину представил борьбы пробужденных сил наших, их падения в эпоху первой стычки, нового возникновения, указав даже, что с ними случится в близком будущем. Вот биография. Говорят -явления не повторяются, да человек-то повторяется» [4, с. 70].
В размышлениях Анненкова находится место и для объекта биографии. Легче, оказывается, писать о великом, по-настоящему выдающемся в творчестве и в жизни человеке.
Так, о своей работе над биографией Пушкина он замечает в письме Тургеневу 1 (13 мая) 1853 г.: «Пушкин подвигается. Биография переписывается и теми, которые слышали ее, похваливается, ибо есть люди, изливающие силу свою из одежд, если даже и сзади к ним прикоснешься» [4, с. 23].
А по поводу статьи В.П. Гаевского «Дельвиг» он рассуждает в это же время, 17 (29) мая 1853 г.: «Вот что значит биография. Хорош человек, вытащит за собой и описателя, плоховат человек, так надобно в пять раз усилить талант описателя, живую сторону его взгляда и пера. Неблагодарный предмет получил Гаевский в Дельвиге. Он хочет пояснить его им самим, от себя не прибавляя ничего, кроме добросовестности и труда - и удивительно что выходит. Ничтожество Дельвига! А Дельвиг не был ничтожен будучи только обыкновенным человеком. Гаевский хочет отделаться оговоркой, что не намерен писать панегирики. Да не в этом дело. Не уразумел он своего человека, потерялся в библиографических изысканиях, видел одну пошлую, печатную сторону, видимую для всех, а не уразумел его потому, что это крайне трудно, без догадки и таланта, описывать обыкновенных людей, с которыми знаком не был лично. Биография Дельвига удивительно любопытна как ученое, трудолюбивое и длинное свидетельство, что биографии Дельвига еще не существует. Увы! Увы! То же самое грозит и другим господам Гаевским...» [4, с. 24].
Биография не должна скатываться в описание, а биограф - опускаться до описателя. И потому, в частности, биографию (а не описание жизни) обыкновенного человека написать вдвойне сложно. Подмена биографии описанием, в частности зацикливанием на бытовой стороне жизни, стойко ассоциировалась у Анненкова с пошлостью.
Так, Анненков делится с Тургеневым сложностями изложения простого течения жизни человека на примере своей работы над последним периодом биографии Пушкина (письмо от 12 (24) октября 1852 г.): «Третий
месяц живу один-одинехонек в деревне и засел на 1832 годе биографии П<ушкина>. Решительно недоумеваю, что делать! Он в столице, он женат, он уважаем, и потом вдруг он убит. Сказать нечего, а сказать следовало бы, да ничего в голову не лезет. И так, и сяк обходишь, а все в результате выходит одно: издавал «Современник» и участвовал в «Библиотеке». Из чего было хлопотать и трубы трубить. Совестно делается. Бессилие свое и недостаток лучшего писательского качества -изложения твердого и скромного вместе, чтобы всем легко было читать - видишь как 5 пальцев. Надаешь себе нравственно плюх и сядешь опять за ткацкий станок. Какая же это биография? Это уже не писанье, а просто влачение по гололедице груза на клячонке, вчера не кормленной. Только и поддержка ей, что убеждение (хорош корм!), что по стечению обстоятельств никто так не поставлен к близким сведениям о человеке, как она. Не будь этой ответственности, не из чего было бы отравлять себя. И так в ноябре доберусь настоятельным образом до конца в гадчайших лохмотьях. Нечего больно зариться на биографию. Есть кое-какие факты, но плавают они в пошлости. Только и ожидаю одной награды от порядочных людей, что заметят, что не убоялся последней. Вот Вам исповедь моя - и се речь -бесхитростная» [4, с. 8].
С похожими трудностями Анненков сталкивается при работе над биографическим очерком о Станкевиче: «Я начал биографию, но как-то выходит многословно: уединение, четвероугольный сад, дожди и холода много тому способствуют. Боюсь, чтоб на нежное лицо героя не сшить домашнего сюртука.» [4, с. 47]. Объект не должен показаться читателю скучным. Неумение отразить в тексте личность - это вина биографа.
Уместно заметить, что через много лет, в письме Тургеневу от 30 марта (11 апреля) 1880 г., Анненков даст самооценку своему труду, отмечая именно добросовестность и отсутствие пошлости: «Я не избалован сочувствием публики, которое легко переходит в полное равнодушие, при первом реве наших руководителей общественного мнения, как это случилось с моей добросовестной и не пошлой, смею сказать, биографией Пушкина.» [6, с. 119].
Эстетические требования Анненкова к биографическому жанру отразились в его содержащихся в письмах к Тургеневу многочисленных суждениях о публикуемых биографиях в России и за рубежом.
Например, Анненков очень высоко оценил «Биографию М.Н. Загоскина» (1853), написанную С.Т. Аксаковым, отмечая и форму, и содержательность. По ее поводу он писал Тургеневу: «.Нельзя не перейти к С. Аксакову, который принадлежит решительно к наилучшим писателям нашего времени. Я зачитался его биографии Загоскина - мужа читаешь, батюшка, который без хлопотливости и напряжения говорит с вами, потому что имеет, что сказать. Очень хорошо» [4, с. 16].
Напротив, пренебрежительно Анненков отзывается о статье В. Стоюнина «Александр Семенович Шишков. Биография», назвав ее в письме Тургеневу от 8 (20) ноября 1877 г. «слюнявой» [6, с. 67].
Не может считаться достойной биография, не опирающаяся на достоверные биографические сведения. Анненков высмеивает биографию А. Ламартина «Ivan Tourguéneff», появившуюся в третьем томе посмертного издания «Souvenirs et portraits» («Воспоминания и портреты»), вышедшем в 1872 году. Работа содержала восторженные похвалы Тургеневу, но искажала факты и отличалась напыщенным языком и стилем. В суждении Анненкова отражаются и его эстетические требования к письменному слову. Он пишет Тургеневу в письме от 2 (14) октября 1872 г.: «Я своим глазам не верил, читая в последнем томе «Сувениров и портретов» Ламартина статью: «Иван Тургенев». Должно быть я уже отвык от французской фразеологии. Что это такое? Как еще ни приятно щекотал мое дружеское и даже национальное чувство тон статьи, но от восклицания: «что это за гороховый шут, Ламартин!» - я не мог удержаться, видит Бог. И кто это давал ему биографические сведения о Вас? В каком это полку вы служили? Уж не адъютантом ли у Тимашева? А потом: «он, Тургенев, соединяет воинственность и суровость скифа с мягкостию и податливостию славянина!» А потом -«высокий лоб его, Тургенева, осененный густыми волосами, походит на древний храм в тени священной рощи!» А потом оценка произведений и разительное сходство Ваше с Деместром. Какая досада, что не с кем было посмеяться, и принужден был я ограничиться глупейшим хихиканьем в одиночку и тихомолку. Но скажите, ради Бога - почему же это непременно надо быть ослом даже и гениальному французу, как только он потянет носом другой воздух, чем тот, какой сам испустил!» [4, с. 207].
Наконец, биографию могут испортить нескрываемые идеология и политизирование.
Анненков и Тургенев схожим образом оценили написанную И.С. Аксаковым биографию «Федор Иванович Тютчев» (1874). Тургенев писал об этой работе 17 (29) октября 1874 г.: «Первая половина очень хороша - а там уж пошла славянофильская политика и особенно религия - чушь сугубая» [1, П., т. 10, с. 314]. Анненков отвечает Тургеневу 24 октября (5 ноября) 1874 г.: «Прочел биографию Ф. Тютчева от трудов И. Аксакова. Есть страницы превосходные, особенно где характеристика Тютчева как человека. Что касается до раздувания его в славянофильский пузырь, то жалко становится» [4, с. 248].
Биографическая работа сопряжена иногда с очень сложными этическими решениями. П.В. Анненков крайне трепетно относился к интимной стороне жизни известного человека, неоднократно выражая негодование по поводу неделикатности биографов в выставлении на публичное обозрение различных
непрезентабельных или чересчур откровенных фактов чужой частной жизни. Через все суждения Анненкова о биографии в переписке с Тургеневым рефреном проходит мысль о том, что биограф берет на себя большую ответственность за презентацию образа известного человека.
Работая над своим трудом «Замечательное десятилетие», посвященным близко знакомым ему людям 40-х годов, Анненков считал должным и не упускал возможности согласовать, в частности с Тургеневым, касающиеся писателя лично эпизоды. Так, 30 июля (11 августа) 1879 г. он писал Тургеневу: «Стасюлевич хочет непременно печатать мои «Воспоминания». Он Вам представит некоторые места (потому что, где же Вам читать всю большую рукопись) на обсуждение и особенно те места, которые до Вас касаются. Прошу сказать свое мнение, а главное, поправить в этом последнем отделе все, что следует поправить, и не только поправить, но если бы не понравился - выкинуть его вовсе из рассказа. На это и Вы, и он - уполномочены вполне» [6, с. 109-110]. В ответном письме Тургенев удивлялся, насколько Анненков точен и деликатен в своем повествовании: «Стасюлевич был здесь перед отъездом в Петербург - и читал мне те места из Ваших воспоминаний, где дело идет обо мне. Я очень умилился и несколько удивился: ведь вот друг -а как глубоко запускает пальцы в душу. и ничего! Не больно. И фактически все верно. Спасибо также за то, что Вы не указали на один (и главнейший) мотив моих тогдашних поступков, внезапных отъездов и т.п. Он в публичность не годится» [7, П., т. 12., с. 135].
Тургенев благодарил Анненкова за умолчание о взаимоотношениях с Полиной Виардо.
В письме от 1 (13 октября) 1879 г. Анненков писал: «Очень успокоен Вашим отзывом о биографических чертах, лично касавшихся Вашей персоны, в маленьких моих записках об эпохе 1838-1848 г. Это хорошее предзнаменование и для других лиц, в них упомянутых. Мне противно по природе грубое хозяйничество в интимной жизни людей, почти всегда хищническое и несправедливое, вроде разоблачений статьи «Нового времени» «Доктора Самохвалова» [6, с. 111].
Сложные ощущения у Анненкова, как и у Тургенева, вызвало чтение рукописи части «Былого и дум» А.И. Герцена, описывающей его известную семейную драму: отношения его жены Н.А. Герцен с немецким поэтом Г. Гервегом и ее смерть в 1852 году.
Подкупающая исповедальность,
нравственное содержание и художественные достоинства текста, достойные публикации и известности у широкой публики, сталкиваются с абсолютной убежденностью в невозможности печатания подобного материала, так как он вызовет огромное количество глумлений, провокаций.
Тургенев писал Анненкову 19 (31) января 1876 г: «С своей стороны я решительно против печатанья, хотя как читатель не могу об этом не жалеть, ибо все это написано огнем, слезами и кровью - и я до сих пор нахожусь в состоянье того особенного нервного трепетания, которое всегда возбуждают во мне герценовские исповеди» [1, П., т. 11, с. 203]. Анненков отвечает 27 января (8 февраля 1876): «Давно я не испытывал такого жгучего впечатления, как после этой исповеди Герцена, написанной кровью его сердца: целая ночь у меня пропала, как не бывало, от этих знакомых лиц в судорогах страстей и страданий и от расчетливо-холодных мерзостей супругов Гервегов, смакующих их агонию. Как литературный и биографический chef-d'œuvre исповедь Герцена, разумеется, возбуждает желание видеть ее в печати для наслаждения и поучения всех и для кары - страшной кары -злодеям-пошлякам, спокойно вышедшим из всей истории, несмотря на пощечины и плевки со всех сторон. Но вот что останавливает: надо спросить у семейства Герценов - есть ли у них человек, готовый отвечать словом и делом на все мерзости, которые непременно посыплются на память их несчастной матери и их отца...» [6, с. 29].
Шедевр должен быть прочтен, но должно пройти время. В письме от 4 февраля Тургенев
уверял Анненкова: «Могу Вам сказать, что насчет печатания рукописи Вы (как и все друзья Герцена) можете успокоиться: в свет она не появится. Когда-нибудь, лет через 50, вся тогдашняя русская публика насладится (если можно так выразиться) этой чудесной вещью; но до тех пор - повода к «grosse Scandal» не будет» [1, П., т. 11, с. 211].
Проблема предания огласке деталей частной жизни поднимается при обсуждении в переписке Тургенева и Анненкова неопубликованных писем А.С. Пушкина к жене (невесте).
Анненков осуждает младшую дочь Пушкина, графиню Н.А. Меренберг, владелицу этих очень личных писем, которая «продает свой секрет на всех площадях» [6, с. 34], не заботясь о том, кем и каким образом будут представлены данные письма для общественности: «А что касается до писем Пушкина, то вот уже 5-6 лет, как граф<иня> Нас<с>ау-Дубельт продает свой секрет на всех площадях. Если Вы приобрели эти действительно драгоценные (для умного биографа) письма, то Вы увидели, конечно, что они похожи на разговоры мужа с женой в 4-х стенах, их мысли о людях и вещах. И вот, дочка собирается показать народу папашу и мамашу нагишом, без всякой биографической рубашки - и притом за деньги. О покупателе она не заботится - будь хоть жид или первейший негодяй, рассчитывающий на выгоду скандала, лишь бы деньги дали <...>. Если бы я располагал какими-либо свободными деньгами, я бы купил эту исповедь Пушкина и, может быть, сделал бы из нее небезынтересный этюд, во всяком случае этюд приличный и поясняющий дело. В таком виде переписке этой и следовало бы явиться, по крайней мере, на свет, а не так, как замышляет Меренберг -Дупельт - т.е. получить деньги и бросить фамильную святыню в уличный ручей - пусть кто хочет, тот и добудет ее вонючим крючком оттуда» [6, с. 34].
Переписка Пушкина всё-таки была подготовлена к печати И.С. Тургеневым. Она появилась в «Вестнике Европы» под названием Новые письма А.С. Пушкина. Июль 1830 - май 1836». Анненков в связи с этим заметил: «Да вот что. Известите меня, куда вы пристроили «Переписку Пушкина» или вовсе не пристроили и вразумили ех-Дупельшу. Я уже более не враг ее напечатания - нельзя же быть фамильным оберегателем более, чем сама эта фамилия, в самом деле» [6, с. 37].
Согласно позиции Анненкова, публиковать частные документы можно, но нужна
соответствующая работа составителя-издателя, которую не каждый сможет и захочет выполнить добросовестно. В публикуемом материале должны быть обоснования, пояснения, комментарии, из которых и складывается подлинная биографическая работа.
Анненков разделял распространенное возмущение публикацией в 1874 году писем П. Мериме к Дж. Дакен, написанных за 37 лет их дружбы и изданных анонимно ею самой уже после смерти писателя. По поводу этой публикации - «Lettres à une inconnue» («Письма к незнакомке» - Анненков писал Тургеневу: «Гадкая вещь сберегать письма - не для того, кто их сберегает, а кто их писал. Они дают повод судить о человеке по характеру ватер-клозета, какой он имел в своем доме. Право - было бы хорошо, как требование простой общежительности и учтивости - сжигать получаемые письма, кроме деловых. Многое можно бы сказать на эту тему» [4, с. 229].
В этом контексте уместно упомянуть обеспокоенность Анненкова судьбой своих собственных писем. Будучи весьма откровенным в переписке с И.С. Тургеневым, Анненков просил писателя возвращать свои письма с целью их уничтожения, особенно содержащие мнения об известных людях, их характеристики. Например, 10 (22) апреля 1875 г. он пишет: «Право - не хотелось бы, чтоб дружеская и откровенная переписка наша попала в руки пройдохи какого-нибудь собирателя-библиографа (а они все пройдохи!) и порадовала его пикантностию своей. Гадко и думать» [6, с. 12]. В письме от 22 января (3 февраля) 1876 г. звучит та же обеспокоенность: «Знайте, что всякие письма, Вами возвращённые мне, особенно мои собственные, суть для меня подарки. Я с величайшим упоеньем, перечитав их, предаю огню, находя еще элемент сей недовольно достаточным для уничтожения легкомыслия и пустяков, в них обретающихся. Право, они безобразнее той фигуры, которую теперь ношу на себе» [6, с. 28]. В письме от 25 сентября (7 октября) 1881 г. Анненков сравнивает свое беспокойство о судьбе своих писем с аналогичными переживаниями Максима Дюкана, писавшего об уничтожении по взаимному согласию переписки с Флобером из-за опасности неделикатности и злоупотребления доверием со стороны третьих лиц: «Да чтоб не забыть. Привезите же, ради Бога, те из моих писем, которые Вы найдете ненужными и пустыми. Их много. Да вы же и обещали. Как я удивился, встретив у Ducamp в статье о Флобере те же опасения насчет писем, которые и меня волнуют» [6, с. 142]. Еще раз Анненков
подробно обозначает свою позицию по данному вопросу в письме от 10 (22) февраля 1881 г.: «Письмо о Достоевском возвратите мне, при свидании, да кстати уж, сделайте одолжение, привезите и другие, более или менее откровенные письма мои к Вам, для их сожжения, как Вы уж однажды сделали. Повторите, друг, эту проделку, которая оказалась бы совсем ненужной, если бы я писал Вам индифферентно, а то я ведь такой дурак, что лишь берусь за перо для письма к Вам, то сейчас и душу на стол и со всеми ее болячками. А зачем нужно это оставлять для любопытных после нас? Я убежден, что все занимательные письма вроде последних Мериме, которые были до сих пор опубликованы, суть фальшивые письма в том смысле, что составлялись в виду будущей публики, как бы она еще далеко ни была. А истинные письма никогда не должны бы являться на свет, ибо, во-первых, всегда глупы, а, во-вторых, большею частию противны. Исполните мою просьбу и привезите мне обратно мои излияния, обнаруживающие мозговые нарывы и фистулы. Не забудьте, друг, и успокойте еще раз много обязанного Вам уже» [6, с. 135].
В контексте вышесказанного показательно, что именно П.В. Анненкову было доверено самим писателем, а затем Полиной Виардо разобрать архив И.С. Тургенева после его смерти. Доверие и личная многолетняя дружба, определившие этот факт, сочетались с признанием порядочности, деликатности Анненкова в отношении частной жизни известного писателя.
В работе Тургенева над подготовкой к печати писем Пушкина к жене (невесте) другим камнем преткновения явилась присущая Пушкину вольность выражений. Сам Тургенев охарактеризовал свой принцип издателя в письме Анненкову следующим образом: «Вся моя деятельность в отношении к пушкинским письмам состояла в том, что я пропустил сколько мог» [1. П., Т. 12, С. 261], далее Тургенев жаловался, что М.М. Стасюлевич восстановил при публикации все его пропуски.
В связи с этим случаем Анненков выражает в письме Тургеневу один из своих главных этико-эстетических принципов в отношении биографических жанров: «Стасюлевич мне пишет, что в переписке Пушкина Вы и он подвысили заставу на такие штучки и заявления, которые будто мой пуританский дух никогда бы не пропустил на журнальное шоссе. Это несправедливо. Нет такого скандала, который, по-моему, не имел бы права явиться в литературе, но с одним условием -биографическим его объяснением. Сделал ли это последнее Гаевский - не знаю, а если не сделал -
то дурно. Корни всякой мысли всегда важнее ее самой, и, когда эти корни скрыты или не тронуты, мысль может казаться гораздо более неприличной, странной и смешной, чем она есть в самом деле» [6, с. 72]. Об этом же Анненков писал М.М. Стасюлевичу: «Вы называете меня Катоном, но это не вполне верно. Я считаю, что в литературе все абсолютно дозволено и запрещенного для нее вовсе нет, только все должно быть объяснено и всему приказана генеалогия, raison d'être, причина явления.. ,»2.
Анненков понимал важность и ценность подобных документов при условии грамотности их подачи. Данные письма Пушкина он считал интересными для исследователя и для рядового читателя. 5 (17) февраля 1878 г. Анненков писал Тургеневу: «Либо быть циником-издателем вроде покойного Погодина, либо, отсекая жизненные подробности, не отыскавшие для себя толкователя, иметь в виду только литературную физиономию документа. А она осталась нетронутой и пребывает блестящей и сияющей, хотя, кажется, не производит особого впечатления на русскую публику» [6, с. 76]. М.М. Стасюлевичу он пишет 8 (20) февраля 1878 г.: «Письма Пушкина чаруют меня по-прежнему, несмотря на выпуски и на пустяки, которыми занимаются - семейная мина Пушкина так же хороша, как поэтическая и жизненная вообще его мина: я имею слабость любоваться ею и конечно хотел бы, чтобы при сем удобном случае кто-нибудь из знающих поговорил о ней серьезно и умно»3.
Биография призвана объяснять явления и помогать приблизиться к постижению характера. Кстати, из-за этого Анненков очень настороженно относился к биографиям литературных героев, так как писателю бывает трудно удержаться от манипулирования и подмены. Отзываясь на приложенную к письму Тургенева рукопись романа «Два поколения», Анненков пишет Тургеневу 12 (24) июня 1853 г.: «Знаете что. Откровенно скажу: мне всегда на душе неприятно, когда автор начинает биографию героини. Тут всегда больше литературного плутовства, чем дела, а потом тут натуга, усиливание, задабриванье читателя, себя оправдание, т. е. множество мерзостей, и описанию не поддающихся. Как уж хотите, а из биографии лектрисы вам рано или поздно придется поубавить многое. Например, к чему все влюбляются в нее? Чтоб оправдать, что и у Гагиной все влюбляются в нее? Да это ненадобно. Известно, коль в деревню явилась девушка - мужеск пол весь влюблен в нее, и это еще эффектнее для читателя было бы» [4, с. 25]. Биография как средство показать причины явлений, корни, объяснить характер, опасна
искусственным оправданием и объяснением сюжета.
Наконец, заслуживает внимания отношение Анненкова к автобиографическому элементу в произведениях писателя.
Автобиография писателя как история души, духовный путь человека глубокого ума и таланта может представлять огромный интерес и ценность для публики. Анненков понимал, что любому автору, как правило, нелегко открыто выставить напоказ автобиографические детали, а публика не всегда сумеет эту смелость оценить.
О повести Тургенева «Призраки» Анненков пишет 25 сентября (7 октября) 1863 г.: «Не «фантазией» следовало бы назвать вашу статью, а «Элегией». Нет никакого сомнения, что в теперешнее время никто не даст себе труда уразуметь этого автобиографического очерка. Вряд ли даже найдет признание достодолжное и поэтическая его сторона, которая так меня «старого грешника» умилила в нем, а чтоб распознать тут историю художнической души с собственной своей творческой силой - и не ждите. <...> Десяток человек, конечно, поймут, сколько тут относительной правды, жизненности, душевной исповеди, грусти и теплоты, но для этого десятка именно и нужно печатать фантазию» [4, с. 141].
В ответном письме Тургенев отвечал: «Что касается до фантазии, то я даже дрогнул, прочтя слово: «автобиография», и невольно подумал, что когда у доброго легавого пса нос чуток, то ни один тетерев от него не укроется, в какую бы он ни забился чащу. Тетерев, разумеется, я» [1, П., т. 5, с. 161].
В том же духе высказывается Анненков о «Стихотворениях в прозе» Тургенева. Он проявляет к ним большой интерес еще до начала знакомства с ними: «Покамест я мог бы еще здесь получить Ваши заметки и мысли, о которых писал мне Стасюлевич, если только Вы собирались переслать их мне. Я очень люблю этого рода автобиографии, особенно Ваши: кроме формы, которая так искусно и просто охватывает у вас содержание, но и само оно у писателя, много видевшего на веку своем и много думавшего о виденном, еще интересно, что бы ни говорило» [6, с. 159]. Далее, в письме от 29 октября (10 ноября) 1882 г. он опять пишет: «Вы, кажется, любезный друг, передумали осчастливить меня высылкой остальных, интимных ваших «Стихотворений в прозе», но я не намерен освобождать Вас ни от одного из Ваших обещаний. <...>. Я заинтересован ими в степени, какую Вы и не полагаете. Так писать свою биографию, как Вы это делаете, может только поэт-мыслитель, жизнь которого состоит не из сцепления фактов и внешних событий, а из ряда образов, отмечавших ход этой самой жизни. Большое наслаждение
наблюдать превращение реальных явлений в лучезарные картины, в реальные фантазии, смею выразиться» [6, с. 166-167].
Таким образом, в письмах к Тургеневу достаточно цельно выразились этико-эстетические позиции Анненкова в его видении качественного биографического жанра. Это необходимость добросовестной и кропотливой работы с источниками; отражение целостного характера, «физиономии» писателя как главная цель текста; занимательность изложения и отсутствие пошлости; недопустимость подмены биографии бытописанием; деликатность биографа и корректная презентация фактов чужой частной жизни; наличие грамотных комментариев и обоснований как основа биографии; отсутствие идеологизации, субъективных выводов и акцентов; эстетически приемлемый стиль изложения.
Примечания
1. Цит. по: Мостовская Н.Н., Жекулин Н.Г. Комментарии [5, с. 510].
2. Цит. по: Мостовская Н.Н., Жекулин Н.Г. Комментарии [8, с. 248].
3. Цит. по: Мостовская Н.Н., Жекулин Н.Г. Комментарии [8, с. 248-249].
Список литературы References
1. Turgenev I.S. Polnoe sobranie sochinenij i pisem: v 28 t. Sochineniya: v 15 t.; Pis'ma: v 13 t. M.; L.: Izd-vo AN SSSR, 1961-1968. T. 1-28.
2. Demchenko A.A. Nauchnaya biografiya pisatelya kak tip literaturovedcheskogo issledovaniya (Stat'ya pervaya) // Izvestiya Saratovskogo universiteta. Ser. Filologiya. Zhurnalistika. 2014. T. 14. № 3. S. 52-61.
1. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в 28 т. Сочинения: в 15 т.; Письма: в 13 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1961-1968. Т. 1-28.
2. Демченко А.А. Научная биография писателя как тип литературоведческого исследования (Статья первая) // Известия Саратовского университета. Сер. Филология. Журналистика. 2014. Т. 14. № 3. С. 52-61.
3. Сивогривова А.А. Роль биографической прозы в истории русской литературы (по страницам «Материалов для биографии А.С. Пушкина» П.В. Анненкова) // Образование. Наука. Инновации: Южное измерение. 2013. № 2 (28). С. 136-144.
4. Анненков П.В. Письма к И.С. Тургеневу. Книга 1: 1852-1874 / Изд. подг. Н.Н. Мостовская, Н.Г. Жекулин. СПб.: Наука, 2005. 533 с.
5. Мостовская Н.Н., Жекулин Н.Г. Комментарии // Анненков П.В. Письма к И.С. Тургеневу. Книга 1: 1852-1874 / Изд. подг. Н.Н. Мостовская, Н.Г. Жекулин. СПб., 2005. С. 299-525.
6. Анненков П.В. Письма к И.С. Тургеневу. Книга 2: 1875-1883 / Изд. подг. Н.Н. Мостовская, Н.Г. Жекулин. СПб.: Наука, 2005. 422 с.
7. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 12 т.; Письма: в 18 т. М.; Л.: Наука, 1982 (издание продолжается).
8. Мостовская Н.Н., Жекулин Н.Г. Комментарии // Анненков П.В. Письма к И.С. Тургеневу. Книга 2: 1875-1883 / Изд. подг. Н.Н. Мостовская, Н.Г. Жекулин. СПб.: Наука, 2005. С. 179-366.
3. Sivogrivova A.A. Rol' biograficheskoj prozy v istorii russkoj literatury (po stranicam «Materialov dlya biografii A.S. Pushkina» P.V. Annenkova) // Obrazovanie. Nauka. Innovacii: Yuzhnoe izmerenie. 2013. № 2 (28). S. 136-144.
4. Annenkov P.V. Pis'ma k I.S. Turgenevu. Kniga 1: 1852-1874 / Izd. podg. N.N. Mostovskaya, N.G. Zhekulin. SPb.: Nauka, 2005. 533 s.
sed in irmat, in the idy of
P.V.
198
А.Ю. Саpкнcoва
5. Mostovskaya N.N., Zhekulin N.G. Kommentarii II Annenkov P.V. Pis'ma k I.S. Turgenevu. Kniga 1: 18521874 I Izd. podg. N.N. Mostovskaya, N.G. Zhekulin. SPb., 2005. S. 299-525.
6. Annenkov P.V. Pis'ma k I.S. Turgenevu. Kniga 2: 1875-1883 I Izd. podg. N.N. Mostovskaya, N.G. Zhekulin. SPb.: Nauka, 2005. 422 s.
7. Turgenev I.S. Polnoe sobranie sochinenij i pisem: v 30 t. Sochineniya: v 12 t.; Pis'ma: v 18 t. M.; L.: Nauka, 1982 (izdanie prodolzhaetsya).
8. Mostovskaya N.N., Zhekulin N.G. Kommentarii II Annenkov P.V. Pis'ma k I.S. Turgenevu. Kniga 2: 18751883 I Izd. podg. N.N. Mostovskaya, N.G. Zhekulin. SPb.: Nauka, 2005. S. 179-366.
