CC BY
42
УДК 82
Санкт-Петербургский государственн ый медицинский университет им. И.И. Мечникова
канд. филол. наук, доцент кафедры русского языка Белова А.В.
Россия, Санкт-Петербург, +79119447714 e-mail: [email protected]
St. Petersburg State Medical University named after LLMechnikov The Department of Russian language PhD, assistant professor
Belova A.V.
Russia, Saint-Petersburg, +79119447714 e-mail: [email protected]
А.В. Белова
ЭПИСТОЛЯРНЫЙ, ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖАНРЫ И ИХ ВЗАИМОПРОНИКНОВЕНИЕ
В данной статье исследуется взаимосвязанность трёх жанров: эпистолярного, документального (дневник) и литературного. Исследование дневников и писем того или иного периода позволяет составить адекватное представление о характере эпохи, постичь мироощущение носителей сознания определенного культурно-исторического социума, выявить художественную ценность и специфические особенности дневника как документа своего времени. Наиболее интересным и ценным материалом для подобного исследования представляются дневники и письма тех лиц, которые являлись не только свидетелями и участниками преобразований жизни, но и которые оказывали непосредственное влияние на ход событий. К разряду подобных документов, безусловно, относятся дневники профессиональных писателей, таких как Александр Павлович Чехов (старший брат Антона Чехова) - писателя, беллетриста, репортёра газеты «Новое время». Начат дневник в июле 1898 года, заключительные страницы его относятся к январю 1913 года. Письма, адресованные брату Антону Чехову, были написаны в период с 1875 по 1904 гг.
В настоящей статье анализируется общность и связь трёх жанров: эпистолярного, документального (дневник) и литературного, выделяются некоторые объединяющие признаки, такие как: исповедаль-ность, эстетичность. В статье предпринята попытка сравнительного анализа фрагментов из текстов дневника и писем Александра Павловича Чехова. Также в статье приводятся примеры писем, написанных в форме законченного литературного произведения, письма-зарисовки, письма-подражания (в том числе на латыни и на украинском языках), что подтверждает тезис о том, что перечисленные жанры переплетаются, взаимодополняют и обогащают друг друга.
Ключевые слова: Антон Чехов, Александр Чехов, жанр, дневник, письмо, литература.
A.V. Belova
EPISTOLAR, DOCUMENTARY AND LITERARY GENRE AND THEIR INTERDEPENDENCE
In this paper, we investigate the interconnectedness of the three genres: epistolary, documentary (diary) and literary. The study of diaries and letters of a particular period can make up an adequate idea of the nature of the epoch, comprehend the worldview of the bearers of consciousness of a certain cultural and historical society, reveal the artistic value and specific features of the diary as a document of its time. The most interesting and valuable material for such studies is the diaries and letters of those individuals who were not only witnesses and participants in the transformation of life, but who were directly on the course of events. To the category of similar documents, undoubtedly, of the subordinate professional writers, such as Alexander Pavlovich Chekhov (An-
Белова А.В., 2017
ton Chekhov's older brother) - writer, novelist, reporter of the newspaper Novoye Vremya. The diary was started in July 1898, the final pages of his appeal by January 1913. Letters addressed to his brother Anton Chekhov were written between 1875 and 1904.
In this article, the generality and connection of three genres are analyzed: the epistolary, the documentary (diary) and the literary, some unifying features are distinguished, such as: confession, aesthetics. The article makes an attempt to compare the fragments from the diary texts and the letters of Alexander Pavlovich Chekhov. Also in the article are examples of letters written in the form of a complete literary work, letter-sketches, letterimitation (including Latin and Ukrainian), which confirms the thesis that these genres intertwine, complement and enrich each other.
Key words: Anton Chekhov, Alexander Chekhov, genre, diary, letter, literature.
Эпистолярное наследие, наряду с биографиями, автобиографиями, апологиями, мемуарами, дневниками даёт богатейший материал для анализа эпохи. Этот жанр был настолько любим и популярен, что XVIII век создал даже гибридную разновидность жанра - дневник в письмах (letter-journal), в качестве примера которого можно рассматривать «Дневник для Стеллы» Свифта. С другой стороны, Ричардсон «перенёс содержание исповедального дневника в форму дружеского письма...» - таким образом, мы и в данном случае имеем дело с взаимопроникновением жанров [5]. В «человеческих документах», таких, как письма, дневники, исповеди, эстетическое начало присутствует с большей или меньшей степенью осознанности [2]. Эстетическая преднамеренность может достигнуть того предела, когда письма, дневники становятся явной литературой, рассчитанной на читателей - иногда посмертных, иногда и прижизненных[2].
Так, например, дневник Александра Чехова в своём начале имеет прямое указание на конкретных адресатов его записей: «Свалка нечистот, мыслей, идей, фактов и всякого мусора. В назидание детям, Коле, Тосе и Мише, после моей смерти».
Сложно сказать, был ли подобный расчет у Александра Чехова, когда он писал письма брату Антону Чехову, но учитывая, что он сам был писателем и репортером, возможно, подспудно, он стремился и к этому эффекту. По крайней мере, понимание значимости личности брата, Антона Чехова, придавало вес и ему самому, что подтверждается, хоть и шуткой, в его письмах: «Отчего ты, Антошичька,на своих письмах пишешь только число и месяц, а никогда не проставляешь года? Этим ты лишаешь своих будущих биографов возможности вести правильно хронологию твоей жизни и появления твоих гениальных мыслей, излагаемых тобою в письмах к известным и знаменитым современникам, к числу которых я причисляю и себя» [1, 650]; «Гейним. Поздравляю тебя с благоволением Академии наук. Часть этого благоволения и пятисот р. премии принадлежат также и мне, потому что меня очень часто принимали за тебя, и теперь принимают, и многие твои сочинения приписывают мне. Поэтому я вправе попросить «на чаек с твоей милости» [1, 550].
Мемуары, автобиографии, исповеди - это уже почти всегда литература, предполагающая читателей в будущем или в настоящем, своего рода сюжетное построение образа действительности и образа человека; тогда как письма или дневники закрепляют еще не предрешенный процесс жизни с еще неизвестной развязкой. Динамика поступательная сменяется динамикой ретроспективной. Мемуарные жанры сближаются таким образом с романом, с ним не отождествляясь. От писем и дневников к биографиям и мемуарам, от мемуаров к роману и повести возрастает эстетическая структурность. Огромное пространство отделяет исполненное психологических признаний письмо от психологического романа. Но есть и объединяющий принцип. Письмо и роман, с этой точки зрения, - разные уровни построения образа личности, и на любом уровне в этих построениях непременно участвует эстетический элемент [2].
Подобную мысль подтверждает и следующий факт письма Александра Чехова под заголовком «Позднее самопознание (тема)» от 20 февраля 1883 года, присланное из Таганрога и оформленное в виде отдельного рассказа: «Большой, не без некоторого вкуса убранный кабинет. Массивный, ореховый, московской работы стол с изящным бронзовым прибором. Гипсовый бюстик Гёте, портрет дамы с расчесанным пробором в дорогой ореховой раме <...> Рядом - будуар - спальня женщины с расчесанным пробором. Она лежит в постели. У ног её за кисейной занавеской маленький новорожденный ребенок. Он спит. Она с ожиданием поминутно смотрит на часы, стоящие на мраморной тумбе.
«Господи, скоро ли?», - думает она.
В передней дрогнул звонок. Старая няня заковыляла, крехтя, и через минуту в кабинет вошёл он.» [1, 326-331]. Само письмо-произведение занимает около 5 страниц, что равняет его с полновесным рассказом.
Или «Путевые заметки» Александра Чехова (путешествие на юг)», оформленные в виде репортажа, посвящённого поездке в Таганрог в письме к Антону Чехову от 21 июля 1882 года, включающие в себя 9 страниц текста, с героями, стихотворными строчками, сюжетом: «Таганрог, 1882
Июль-август (Уступление) Друззя!
Роззявьте рты, шоб вам було утета самое звесно, что типерь ввалнуить мою грудь!! Ето самое письмо пишу вам з'Таганрога <.. .> Выехал я из Москвы, как значится в моём дневнике, 25 июля и сутки просидел в Туле. Этот город, братцы вы мои, есть нечто. В нём есть всё и нет ничего. Чтобы пояснить эту туманную галиматью, прилагаю стихи, сочиненные в Туле. Скорбный тон их покажет, какие чувства наполняли благородное сердце вашего доблестного брата. Я в Тулу с трепетом въезжал. Туда подруга дней моих седая Меня влекла, не понимая,
Что быть я в Туле не желал, Что я от этого страдал <...>» [1, 294-295]. Для подтверждения этой же мысли приведём ещё один отрывок из письма, написанного на латыни от 2 мая 1887 года, в котором сообщалось о самоубийстве сына А.С.Суворина Владимира Алексеевича: «Filius redactoris «N.W.» studiosus, secundus natu, ехк ad patres sua voluntante revolverans cordem...» [1, 443] (сын редактора Нового времени, студент, второй по рождению, добровольно отправился к праотцам, проревольверив сердце...» [7]. Характерен отклик Антона Чехова на это письмо: Твоё письмо на латинском гениально. Я его спрятал и буду хранить до тех пор, пока разучусь понимать разумное и оригинальное; когда я показал его в Таганроге учителю латинского языка, то тот пришёл в неописанный восторг от духа, каким пропитано это короткое, но замечательно талантливое письмо. В особенности хорошо «revolverans cordem» [1,444]. Что это, как не литературный посыл Александра Чехова, на который ждёшь отклика и оценки?
Безусловно, следующий шутливый пример (отрывок из письма Александра Чехова брату Антону Чехову от 1 марта 1897 года) также подтверждает высказанный тезис о взаимопроникновении жанров литературы и эпистолярия: «Пропавшее условие, или Хвост от семги Драма в 5 действиях Соч. г. Гусева
Действующие лица: Швейцар в д. г. Суворина Василий, лакей г.Суворина
А.С.Суворин
Г. Гусев
Жена г. Гусева
Действие 1-е. Насадитель просвещения и строитель школ.
Гусев (войдя в переднюю дома г. Суворина, читает письмо): «Надень брюки и сходи к Суворину; спроси, где условие, где марки и отчего он упорно уклоняется от ответа на мои письма. А деньги мне нужны до зареза, так как у меня опять строится школа...» (В сторону.) Прррррросветители <...>! Денег нет, а строют школы на фу-фу. Утруждают только поручениями. А нет, чтобы прислать из деревни фунтик масла сливочного или поросеночка к празднику. Попецытели <.> Дома А.С.?
Швейцар: Дома, только у них сидит актриса одна. Как ее. Одно слово - стерва <.>[1,728].
Наконец, приведём пример начала письма к брату Антону от 1 августа 1880 года, в котором прослеживается явное литературное подражание: «Милостивый государь! Антон Павлович!
В наш просвещенный век 19-й век, когда сети железных дорог подобно паутине обтягивают и обтягивают земной шар, когда телеграфные проволоки изрезывают все меридианы и параллели, в наш век, говорю я, когда гордый дух человека высится всё более и более в ущерб индивидуальным симпатиям, - я получил ваше письмо и торжественно прочёл его. Чтение вашего письма было для меня тем же, чем елей, текший по лицу и бороде пророка Самуила.
Какое перо! Какой слог! Какая роскошь выражений! Котёнок, которого слегка щиплют за усы, не ощущает такого сладостного впечатления, какое ощущал я. Да! Не перевелись в наш век разбойники пера и мошенники печати! (Не подумайте, что намекаю именно на вас!) Ещё можно встретить бойкое словцо, меткий карамболь речи, неуклонно попадающий в лузу нашего невежества!!!...» [1, 287] и для сравнения приведём начало рассказа Антона Павловича Чехова «Письмо к учёному соседу»:
Дорогой Соседушка.
Максим... (забыл как по батюшке, извените великодушно!) Извените и простите меня старого старикашку и нелепую душу человеческую за то, что осмеливаюсь Вас беспокоить своим жалким письменным лепетом. Вот уж целый год прошел как Вы изволили поселиться в нашей части света по соседству со мной мелким человечиком, а я всё еще не знаю Вас, а Вы меня стрекозу жалкую не знаете. Позвольте ж драгоценный соседушка хотя посредством сих старческих гиероглифоф познакомиться с Вами, пожать мысленно Вашу ученую руку и поздравить Вас с приездом из Санкт-Петербурга в наш недостойный материк, населенный мужиками и крестьянским народом т. е. плебейским элементом. Давно искал я случая познакомиться с Вами, жаждал, потому что наука в некотором роде мать наша родная, всё одно как и цивилизацыя и потому что сердечно уважаю тех людей, знаменитое имя и звание которых, увенчанное ореолом популярной славы, лаврами, кимвалами, орденами, лентами и аттестатами гремит как гром и молния по всем частям вселенного мира сего видимого и невидимого т. е. подлунного. Я пламенно люблю астрономов, поэтов, метафизиков, приват-доцентов, химиков и других жрецов науки, к которым Вы себя причисляете чрез свои умные факты и отрасли наук, т. е. продукты и плоды» (год написания до 1880 г.) [6, 11].
То, что мемуары (дневниковые записи) и письма - взаимопроникновенные жанры, подтверждает и следующий пример: в дневнике Александра Чехова читаем, например: «Утром запломбировал себе зуб, положив в дупло кристаллической карболки заткнув ватою, обмоченной в растворе мастики в хлороформе. Прекрасное средство. Советую всякому» [3, 4].
А в письме его Антону Чехову от 14-15 мая 1893 года читаем: «Зуб я свой усмиряю концентрированной карболовой кислотой, которая, кстати сказать, быстро разрушает ткань зуба и порядочно обжигает десну и губы» [1, 650] и т.п.
Создавая документ, автор преодолевает проблему охвата душевного опыта, претворяемого в осознанную структуру. Какие элементы душевной жизни может и хочет человек закрепить, сформулировать для других и для себя? Что именно он оставляет неоформленным? Душевный опыт проходит градацию - от полного вытеснения к осознанию «в глубине души», далее - к тайным признаниям в дневниках, в исповедях; наконец, к явному обнаружению вовне. И дело тут даже, собственно, не в том, чего хочет человек; скорее в том, какого именно самовыявления требуют от него среда, время, конкретная ситуация, его собственные способности и возможности [2]. Исповедаль-ность, безусловно, свойственна Александру Чехову, она встречается в его воспоминаниях об общем детстве с Антоном Чеховым, в дневниковых записях, но более всего она выражена в его письмах. Сравним:
Дневник Письма
«Растут к несчастью Митрофанушки! Годы уходят. Тоське (Антону - А.Б.) уже почти 13 лет, а он и читать порядочно не умеет <.. .> А сколько я денег просадил на репетиторов, да на плату в разные учебные заведения. Трудно и сосчитать <...> Одно только утешение и есть - сознание, что я сделал для воспитания и обучения детей всё, что мог, не щадя живота и просиживая напролёт ночи за работой и что моя совесть чиста перед ними. Но ведь из этого сознания шубы не сошьёшь. Если не дай Бог, я умру прежде времени, то -трудно и представить себе, что будет с моими сорванцами-неучами» [3, 6] «Киндеры мои - чудо что за ребята: не нарадуюсь. Ласковы, тихи, послушны, резвы, здоровы и привязаны ко мне. Все свободные часы я отдаю им. Если бы ты видел сценки, когда они ведут со мною войну, пугают воображаемым медведем, лазят по мне, прячутся и заставляют себя искать, ласкают меня и целуют меня и мои руки - ты позавидовал бы мне» (письмо к Антону Чехову от 18 августа 1888 года) [1, 537]
«Сегодня вечером я совершил своего рода подвиг: я сжёг всё, чему поклонялся и поклонился тому, что сжигал <...> Разобрал хранившиеся много лет папки и сжёг свои старые сочинения, большие частью начатые ещё в молодости и неоконченные <...> Сколько в сожжёном было юношеского жара, сколько идей, сколько упований и сколько честного. детски-наивного! Сжёг - и точно легче стало. Всё равно я никогда не докончил бы начатого <...> Как-никак, а фунтов тридцать исписанной бумаги будет» [3, 12] «Алтоне! «...» Не знаю, что за прозрение духовное на меня напало. Пишу теперь ревностно и сознательно большую вещь, обдумываю каждую строку и дело подвигается поэтому медленно. Пишу я «Город будущего» и копирую Новороссийск, излагая свои наблюдения и впечатления, почерпнутые на Кавказе. Многое мне самому кажется дико и неправдоподобно, но оно схвачено с натуры. Окончу - пришлю тебе на прочтение: с тем и пишу «...» Твой А. Чехов» (письмо от 25 апреля 1886 г.) [1, 403-404]
«1 августа, суббота. Ни черта полезнаго и дельного я сегодня не сделал. Пропал день ни за понюх табаку. Даже ни одной порядочной мысли в голову не пришло, а о творчестве и говорить нечего. С тех пор как абсолютно бросил пить - фантазия исчезла совершенно и в мозгу бродят одни «Дорогой Антоша. Не сердись, брате за то, что я тебе подолгу не пишу. Происходит это, вероятно, потому, что я вообще много пишу ради manger и boir (есть и пить -А.Б.). А может быть, и возраст такой подошёл. Прежде я был тароват на длинные письма, но теперь - почти уже три года -
только отрывочные мысли» [3, 8] написать письмо для меня мука и казнь египетская. Отвечаю с трудом даже на самые деловые и откладываю ответы в долгий ящик. С трудом собрался написать на днях во Владивосток своему сыну Николаю <..>Я по-прежнему искренно люблю тебя, но писать как-то разладился - и не тебе одному.Не сердись поэтому, Черт его знает, - может быть, это возраст престарелый, а может и психоз» (письмо от 8 ноября 1902 года ) [1, 835]; «Кстати, пить я бросил абсолютно. Был у меня такой нравственно потрясающий момент, что я ужаснулся своего прошлого пьянства и дал себе слово не брать в рот» [1,619]
«Вечером написал очень посредственный святочный рассказ «Белая дама» и положил его в папку до поры до времени. Авось пригодится. Стал писать в половине девятого и окончив в половине двенадцатого. Вышло строк приблизительно 250» [3, 9]; «Закончил рассказ «Американский дядюшка» (положил в папку до востребования). Не нравится мне конец его развязка очень шаблонна <...> до сих пор, как ни напрягаю мозг - ничего не выходит, кроме того, что вышло» [3, 12] «Материал я вывез из Бурашевской колонии богатый: тут и история, и психология, и невропатия, и философия, и политическая экономия, и статистика, и питание, и все науки, кроме прочих других. Что если бы я засел за серьёзную, основательную и добросовестную работу, на манер очерка, -напечатала бы у меня сей очерк «Русская мысль»? Как вы об этом думаете, молдой чеаэк? Вы к этой «Мысли» ближе. Вопрошаю же потому, что не хочется ухлопывать труд, время и мозух на рукопись, которую потом девать некуда будет <.> Что я пишу вообще хорошо и даже очень хорошо - это тебе может подтвердить дядя Митрофан» [1, 673]; «Кстати, прочти мою «Горпину», если не читал. Один из подписчиков «Нового времени» рекомендует в письме в редакцию предать меня уголовному суду за бесцеремонное обкрадывание Гоголя. Это к сожалению, факт. Есть болваны, дерзающие проводить параллель между мною и Гоголем» [1, 781]; «Друже. Что мне делать с моей пиесой? Это - вроде наказания за грехи. Каждый день приходится что-нибудь изменять и подправлять, а эта подправка ведет за собою изменение многих других мест. Прибавишь лишнюю черту характера одному лицу - оказывается, что от этого поблед-
нело другое лицо. То кажется, что актеры стоят на сцене не на месте: начнешь перемещать - опять ломка всего произведения и т.д. Никак не могу отделать так, чтобы почувствовать, что выполнил то, что задумал» [1, 572]
«Хорошая мы с Наташей пара: подошли друг к другу, как пара сапог. Если брак -лотерея, то оба мы вытащили по счастливому номеру.» [3, 3] «С Н.А. (Натальей Александровной Голь-ден - А.Б.) я сжился настолько, что она уже стала для меня необходимой. Детей моих она любит, как мать, потерявшая когда-то своих <.> Мне хорошо, мне тепло. Дети зовут её «мама» и привязались к ней сильно. Когда она с ними - я спокоен и счастлив» [1, 555]
И если в дневнике признание и исповедь остаются без отклика, то на письмо с исповедальными мотивами автор ожидает ответ, таким образом, надеясь и выстраивая коммуникацию. Подобные примеры позволяют сделать вывод о действительно взаимном переплетении исследуемых жанров.
Библиографический список
1. Александр и Антон Чеховы. Воспоминания. Переписка / Сост., подг. текста и коммент. Е.М.Гушанской, И.С.Кузьмичева. М.: «Захаров», 2012. 960 с.
2. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Ленинград: «Художественная литература», (ленинградское отделение), 1977. 450 с.
3. Дневник Ал.П. Чехова. Чехов М.А. Ф 2316 оп.2, ед.хр. 35. РГАЛИ, Москва.
4. Зыкова Е.П. Литературный быт и литературные нравы Англии в XVIII: искусство жизни в зеркале писем, дневников, мемуаров. Москва: ИМЛИ РАН, 2013. 232 с.
5. Суровцева Е.В. Новая книга об английском литературном быте // Историческая экспертиза, № 1, 2015. С. 33-36.
6. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 30-ти т. Письма в 12-ти т. Москва: Наука, 1974-83. Т.1.
7. Чехов А.П. [электронный ресурс]. URL: http://chehov.niv.ru (дата обращения: 6.11.17).
References
1. Alexander and Anton Chekhov. Memories. Correspondence / Comp., Podg.teksta and comments. EAT. Gushanskoy, I.S. Kuzmicheva. Moscow: Zakharov, 2012. 960 p.
2. Ginzburg L.Ya. About psychological prose. Leningrad: "Fiction", (Leningrad branch), 1977. 450 р.
3. Diary of Al. Chekhov. Chekhov M.A. F 2316 op.2, ed.kh. 35. RGALI, Moscow.
4. Zykova E.P. Literary life and literary mores of England in the XVIII century: the art of living in the mirror of letters, diaries, memoirs. Moscow: IMLIRAS, 2013. 232 p.
5. Surovtseva EV A new book on the English literary life // Historical expertise, No. 1, 2015. P. 33-36.
6. Chekhov A.P. Complete works and letters in 30 tons. Letters in twelve volumes. Moscow: Nauka, 1974-83. T.1.
7. Chekhov A.P. The electronic resource http://chehov.niv.ru (circulation date: 6.11.17).
ЛИНГВОКУЛЬ ТУРОЛОГИЯ LANGUAGE AND CULTURE STUDIES
УДК 811.161.1
ВУНЦВВС «Военно-воздушная академия
имени профессора Н.Е. Жуковского и Ю.А.
Гагарина» (г. Воронеж)
канд. филол. наук, ст. преп. кафедры
русского языка
Буркова С. С.
Россия, г. Воронеж, + 7 908 139 65 52 e-mail: [email protected]
VUNTS VVS «Air Force Academy named after Professor N.E. Zhukovsky and Yu.A. Gagarin» (Voronezh) The department of linguistics PhD, senior lecturer Burkova S.S.
Russia, Voronezh, + 7 908 139 65 52 e-mail: [email protected]
С.С. Буркова
РЕЧЕВОЕ ПОВЕДЕНИЕ И ПРИНЦИПЫ ОРГАНИЗАЦИИ ТЕКСТА
В ГЕНДЕРНОМ АСПЕКТЕ
В статье рассматриваются особенности речевого поведения в рамках социолингвистического подхода, одним из значимых понятий которого является гендерлект - обусловленная полом вариативность языка. Социолингвистика считает пол социально-демографическим признаком, определяющим вариативность языка наряду с профессией, возрастом, социальным происхождением. Гендер принципиально отличается от биологического пола или грамматического рода. Он не задаётся природой, а конструируется обществом.
Цель исследования - определить, в какой степени проявляются в устной (разговорной) и письменной речи носителей языка языковые особенности, обусловленные тендером.
Предметом исследования являются языковые различия мужского и женского речевого поведения. Анализ различий проводится на материале разговорной речи и опубликованных в интернете текстов. В ходе исследования анализируются лексические и грамматические особенности, позволяющие говорить о женском и мужском стилях общения. При изучении различий письменной речи уделяется внимание выбору темы сообщения, образам героев, языковому оформлению материала: лексике, синтаксису текста, образным средствам выразительности - тропам и фигурам.
В заключение делаются выводы о том, что устные и письменные высказывания мужчин и женщин, особенности построения текста свидетельствуют о существовании гендерных различий речевого поведения, требующего более детального и глубокого рассмотрения.
Материалы и результаты исследования гендерных различий речевого поведения и принципов построения теста могут найти применение в гендерной лингвистике, социологии и социолингвистике, а также психологии. В лингвокультурологии материалы могут использоваться при исследовании особенностей отражения русским языком культурных концептов «мужественность» и «женственность».
Ключевые слова: речевое поведение, гендер, гендерлект, вариативность языка, гендерные различия речевого поведения, стиль, стиль общения.
Буркова С.С., 2017
