CC BY
38
УДК 811.161.1'23'37:159.956.2.
C.B. Оленёв
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ МЕХАНИЗМОВ
ОСМЫСЛЕНИЯ НЕЗНАКОМОГО СЛОВА (К ВОПРОСУ О ВЗАИМОВЛИЯНИИ СИНТАКТИКИ ЯЗЫКА И ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ)*
Статья посвящена экспериментальному выявлению закономерностей, действующих в процессе осмысления (речемыслительной категоризации) незнакомого слова. Речемыслительная категоризация трактуется как деятельность, нацеленная на «погружение» познаваемого слова в систему языковых категорий, актуальных для языкового сознания познающего субъекта. На основе когнитивно-дискурсивного анализа экспериментально полученных текстов демонстрируются аспекты формирующего влияния синтактики русского языка на деятельность языковой личности, а также указываются отдельные проявления манеры личностного использования возможностей родного языка.
Ключевые слова: категоризация, русский язык, системная лингвистика, языковая личность.
Своеобразие взгляда большинства направлений современного языкознания, прежде всего, когнитивной, а также психо- и социолингвистики, на свой объект может быть охарактеризовано в связи с тем, что, как правило, язык рассматривается в качестве «средства доступа» [Залевская 1999: 165-166; Кубрякова 2004: 12; Попова, Стернин 2005: 7] к тому, что лежит за его пределами, но, тем не менее, тесно связано с ним. Это и общественные явления, отражающиеся в языке, и человеческий разум, осуществляющий при помощи языка разного рода мыслительные операции. В частности, при когнитивном подходе к языку «делается попытка рассмотреть все изучаемые явления и процессы, единицы и категории и т.п. по их связи с другими когнитивными процессами - с восприятием и памятью человека, его воображением и эмоциями, мышлением» [Кубрякова 2004: 9].
Решаемый когнитивной лингвистикой вопрос о «роли языка в познании мира, во взаимодействии человека с окружающей его действительностью и ее осмыслением» [Кубрякова 2004: 11], отсылает к достижениям системных лингвистических концепций В. фон Гумбольдта, A.A. Потебни, И.А. Бодуэна де Куртенэ, Г.П. Мельникова и Л.Г. Зубковой, исходящим из идей триединства и взаимной системно-надсистемной детерминации мира, человека и языка, с помощью которого человек познает мир и сообщает другим приобретенные знания. В данной лингвистической традиции сущность и функции языковой си-
* Исследование выполнено при поддержке Гранда Губернатора Кемеровской области молодым ученым - кандидатам наук, 2010 г.
стемы исследуются с учетом ее взаимодействия с объективным миром действительности и субъективным миром сознания и развивающегося самосознания человека. При этом язык рассматривается как активное, деятельное, «энергийное», по В. фон Гумбольдту, явление. Соответственно, его когнитивная функция изучается не только в связи с отражательной и кумулятивной функциями1, но и с формирующей (функцией формирования сознания человека), важность которой задолго до В. фон Гумбольдта была осознана Э.Б. де Кон-дильяком, утверждавшим, что люди «привыкли постигать вещи тем способом, каким эти вещи выражены на родном языке» [Кондильяк 1980: 264], и настаивавшим на «абсолютной необходимости знаков» [Кондильяк 1980: 293] для человеческого разума, оперирующего ментальными аналогами языковых знаков - простыми и сложными идеями.
Активное, а не сугубо инструментальное участие языка в познании подчеркивал и A.A. По-тебня, видевший основную задачу истории языка (шире - всего языкознания) в том, чтобы «показать на деле участие слова (шире - всего языка. - С. О.) в образовании последовательного ряда систем, обнимающих отношения личности к природе» [По-тебня 1989: 155]. Верно понять значение этого участия можно лишь при условии, что принято «основное положение, что язык есть средство не выражать уже готовую мысль, а создавать ее, что
1 Ср. многочисленные современные лингвокогнитив-ные исследования признаковой структуры различных концептов [см.: Антология концептов 2005], по сути своей «эр-гональные» (от ergon - продукт), т.е. описывающие результаты (= продукты) концептуализации мира человеком.
он не отражение уже сложившегося миросозерцания, а слагающая его деятельность» [Потебня 1989: 156]. Таким образом, при системном лингвистическом подходе к изучению языка как «едва ли не самой яркой когнитивной способности человека» [Кубрякова 2004: 44], обеспечивающей потребности мышления и познания, важнее не то, какое внеязыковое содержание запечатлевает в себе язык, а то, как происходит деятельность, «возвышающая членораздельный звук до выражения мысли» [Гумбольдт 2001: 71], каковы механизмы взаимного «доопределения» языка и человека - языковой личности - в ситуации познания языкового знака. Способность языка замещать и категоризовать нечто внеязыковое, а затем уточнять и перекатегоризовывать уже оязыков-ленное служит существенной опорой мыслительного процесса, поэтому такая постановка проблемы безусловно когнитивна, так как нацелена на показ важности языкового знака в мыслительной деятельности человека, познающего мир, а также на раскрытие влияния, оказываемого конкретным языком на познавательную деятельность человека1.
Одним из механизмов человеческой познавательной деятельности, активно изучаемых когнитивной лингвистикой, является языковая категоризация. На современном этапе развития гуманитарных наук (уже - лингвистики) можно противопоставить два подхода к феномену категоризации - узкий и широкий.
При узком понимании суть категоризации состоит в установлении гипо-гиперонимических и таксономических отношений между объектами действительного мира и, соответственно, их именами. Эта версия категоризации делает акцент на предметной стороне изучаемого процесса, т.е. на том, что включается в категорию и как она устроена (ср. прототипический подход Э. Рош [Фрумкина 2001: 100-103]). Актом категоризации называют «подведение явления, объекта, процесса и т.п. под
1 В. фон Гумбольдт в связи с этим писал: «Совокупность познаваемого - как целина, которую надлежит обработать человеческой мысли, - лежит между всеми языками и независима от них. Человек может приблизиться к этой чисто объективной сфере не иначе как присущим ему способом познания и восприятия, следовательно, только субъективным путем» [Гумбольдт 2001: 319]. И поскольку «определенные языковые формы, несомненно, дают определенное направление духу, накладывают на него определенные ограничения» [Гумбольдт 2001: 326], В. фон Гумбольдт вполне обоснованно говорит о том, что «мышление не просто зависит от языка вообще, - оно до известной степени обусловлено также каждым отдельным языком» [Гумбольдт 2001: 317], т.е. теми операциональными возможности, которые он предоставляет человеку.
определенную рубрику опыта, категорию» [Кубрякова и др. 1996: 42], «познавательную операцию, позволяющую определить объект через его отнесение к более общей категории» [Фрумкина 2001: 62]. В этом случае категория (группа) уже существует в качестве природного единства или культурного стереотипа, зафиксированного в словарном запасе языка, поэтому и способы описания языковой категоризации, существующей как бы «до» человека, статичны. Характерной чертой этого подхода является его почти полная «нелингви-стичность», проявляющаяся в отсутствии внимания к собственно языковым средствам осуществления категоризации (ср., например, одно из его ключевых положений: «категории как мыслительные реалии имеют некую внутреннюю структуру, отражающую реалии объективного мира» [Фрумкина 2001: 101]).
При расширенной трактовке языковая категоризация представляет собой сложный процесс «укоренения человека в действительности»2 [Гумбольдт 2001: 172], а само действие категоризации объясняется исходя из того, как в языке разработаны механизмы грамматической и лексической категоризации. И потому имеет смысл говорить о сложности данного процесса, который осуществляется в дополняющих друг друга направлениях лексической и грамматической категоризации3. Сложность языковой категоризации состоит и в ее принципиально динамичной, деятельностной при-
2 Иначе - «процесс образования и выделения самих категорий, членения внешнего и внутреннего мира человека сообразно сущностным характеристикам его функционирования и бытия» [Кубрякова и др. 1996: 42; Кубрякова 2004: 307-310].
3 Ученые, предлагающие системное видение языка в его взаимообусловленности миром и человеком, настаивают на первостепенной важности второго типа категоризации, более активно формирующего языковой образ мира, чем лексическая классификация [Зубкова 1999: 12]. Например, В. фон Гумбольдт указывал, что именно «грамматика более родственна духовному своеобразию наций, нежели лексика» [Гумбольдт 2001: 20-21]. Ср. также созвучные рассуждения Н.Н.Болдырева: «Специфика онтологии языка проявляется, прежде всего, в его грамматическом строе (грамматических значениях и категориях), отражающем его внутреннюю сущность и законы его функционирования. Соответственно лексические значения и объединения слов отражают категоризацию естественных объектов, в то время как грамматические значения и категории - естественную для языка (и условную по отношению к внешнему миру) категоризацию» [Болдырев 2005: 29]. Отсюда «так называемые лексические категории собственно языковыми категориями не являются. Они представляют собой аналоговые (по отношению к окружающему миру) категории и имеют, соответственно, аналоговую (категориям естественных объектов), то есть логическую по своей природе, структуру» [Болдырев 2005].
роде, причем возможность динамики закладывается в самой сущности категоризационного процесса, действующего в языке. Ведь язык есть «динамический категоризатор», воплощающий собой «способ постоянного взаимоприспособления звука и идеи, тот путь, по которому звук и идея движутся навстречу друг другу» [Катышев 2002: 50].
Не вызывает сомнений тот факт, что одним из проявлений такого рода языковой динамики является осмысление (речемыслительная категоризация) языкового знака, т.е. установление связи между звучанием и значением познаваемого слова, погружающегося в систему языковых категорий (и лексических, и грамматических), актуальных для языкового сознания познающего субъекта. В данном случае познание направлено на языковой знак как часть объективного мира, но при этом собственно языковые механизмы осмысления языковой материи позволяют человеку достигать определенных «внеязыковых» целей - создавать и уточнять понятие о существующем или воображаемом познаваемом объекте.
Речемыслительную категоризацию языкового знака можно разделить на два шага. Суть первого состоит в фиксации познающего усилия на языковом знаке, возведение его в ранг порождающей единицы, способной стать источником раскрытия замысла. И в этом смысле акт категоризации есть обретение словом «духовной перспективы» при его переводе в ту или иную категорию мысли и речи [Гумбольдт 2001: 118]. Второй шаг подчинен первому и обеспечивает реализацию тех символических потенций, которые были установлены моментом выделения (акцентировки) познаваемого знака. Поэтому категоризация есть не только «замечание» и «усиление» элементов материи языка, способных организовать речемыслительную деятельность языковой личности, но и раскрытие их смыслового потенциала, то есть «категоризоваться» означает подчиниться замыслу, сконцентрировать его в себе и воплотить. Важной предпосылкой категоризации выступает идеальное самоопосредование языковой личности языком как динамическим катего-ризатором1. Соответственно, языковую личность предпочтительно рассматривать как сознатель-
1 Так, Э. Бенвенист указывает на то, что «сама структура греческого языка создавала предпосылки для философского осмысления понятия "быть"» [Бенвенист 2002: 114]. Речь идет о том, что своеобразные языковые условия - многообразие значений, форм и функций, свойственных использованию глагола быть в древнегреческом языке - привели к зарождению и расцвету греческой метафизики «бытия».
ную ипостась человека (культурно-социального субъекта), которая обеспечивается наличием у него языковой способности и позволяет ему семиотически проявить свой творческий потенциал в речемыслительной деятельности. Подчеркнем, что именно свойства языка как орудия познания -важнейшее, хотя и не единственное, условие категоризационного процесса и самореализации языковой личности2.
Исходя из сказанного, сформулируем основные теоретические предпосылки экспериментального изучения механизмов речемыслительной категоризации языкового знака. Во-первых, максимально репрезентативной для такого исследования является ситуация познания незнакомого языкового знака, так как его освоение предполагает высокую интенсивность речемыслительной деятельности носителя языка, требует больших чувственных и интеллектуальных усилий. Во-вторых, сама экспериментальная ситуация должна способствовать максимально «выпуклому» воспроизведению культурно-языковых механизмов познания незнакомого слова и тем самым продемонстрировать «жизненную силу» языковых элементов при организации дискурсивной деятельности продуцентов, доказать «живучесть» семиотических уровней языкового знака. В-третьих, интерпретация полученных результатов должна носить двунаправленный характер и учитывать (1) спектр синтактических (реляционных) возможностей, предоставляемых языком конкретной языковой личности для познания слова, а также (2) то, каким образом языковая личность использует их в своей дискурсивной деятельности. То есть дискурсивный процесс должен быть рассмотрен в пределах триады «условие (владение языком и наличие познавательной установки) - причина (познаваемый языковой знак) - следствие (дискурс, отражающий познание языкового знака)».
2 Ср. несколько иную когнитивную трактовку языковой личности, развиваемую в статье Л.И. Гришаевой «Индивидуальное использование языка и когнитивно-дискурсивный инвариант «языковая личность» [Гришаева 2006]. Языковая личность определяется как культурно специфический когнитивно-дискурсивный инвариант, представляющий собой «совокупность "норм ожиданий" для функционирования вербального кода в заданных культурных координатах, набор исторически сложившихся социокультурных в своей основе конвенций использования языка как средства фиксации знаний о мире и как средства активизации этих знаний» [Гришаева 2006: 18] и реализуемый в различных дискурсивных условиях различными вариантами» [Гришаева 2006: 17]. Очевидно, что данная концепция ориентирована на лингвокультурологическое описание языковой личности в направлении «от культуры к языку».
При этом внутреннюю предпосылку успешности дискурсивной деятельности языковой личности следует видеть в сущностных свойствах языка (например, во флективно-фузионной организации русского языка).
С целью изучения механизмов познания незнакомого слова нами был проведен психолингвистический эксперимент1, особенность которого заключалась в том, что условия повседневной языковой практики были заменены искусственной коммуникативной ситуацией, не имеющей точного эквивалента в мировой культуре, что создало необходимость осознанного самоопосредования продуцентов заданным ценностным отношением к языковой материи. Воображаемую коммуникативную ситуацию помог создать текст-установка, настраивавший испытуемых на восприятие познаваемого слова (астрагал 'растение, появившееся чудесным образом') в контексте фольклорного жанра легенды и мифологического сознания как познавательной макроустановки. Ср. текст-установку и задание:
Я коммивояжер. На первый взгляд, работа эта не самая интересная, но с другой стороны, кто еще столько путешествует, как наш брат коробейник. Одно дело просто ездить с места на место, а другое - познавать мир, открывать для себя нравы людей, обычаи и поверья народа.
Едешь в какой-нибудь заштатный городишко или райцентр и даже не думаешь, что тебя ждет там что-то гораздо более интересное, чем простая каждодневная суета, и вдруг - о диво (!) - красивая река, лес необыкновенный, цветок или зверек, которых видишь впервые. А еще лучше, если случайно услышишь рассказ о чудесах, некогда наполнявших этот край, живущий поверьями о былом. Особенно памятно мне посещение одного сибирского села, довольно-таки глухого местечка. Там росло очень редкое растение астрагал. Название-то меня и привлекло -волшебством от него так и повеяло. Оказалось, что в этих краях есть даже легенда, через которую передается потомкам история о невероятном появлении этого растения. Знают чудесную историю все от мала до велика, передают из поколения в поколение, приезжим с гордостью за
1 Испытуемыми стали 80 носителей литературного языка в возрасте от 19 до 21 года, обучающиеся в Кемеровском госуниверситете на филологическом и биологическом факультетах. Более подробное описание использованной экспериментальной методики и связанных с ней исследовательских презумпций см. в работе C.B. Оленёва «Моделирование динамики русской языковой личности» [Оленёв 2008: 104-115].
свою землю рассказывают. Все местные жители верят в то, о чем сообщает легенда, настолько, что обижаются на скептические усмешки городских. И обиду сельчан можно понять. Если без наших современных предрассудков вслушаешься в созданное невесть когда предание, то поразишься таинственности, первозданности, чувственности, безмерной красоте и трагичности того мира, который, вопреки времени, остался нетронутым в чарующем имени «астрагал».
Вот этой-то необычной находкой - легендой об астрагале - я и хочу с вами поделиться:
Задание: напишите легенду о растении астрагал; помните, что объяснение его невероятного появления на земле скрывается в самом названии (в вашем распоряжении 30 минут).
Производимая далее интерпретация экспериментальных данных основана на использовании когнитивно-дискурсивного подхода, рассматривающего динамику речемыслительной категоризации языкового знака в рамках тетрады «субстрат -образ - представление - понятие», т. е. как процесс формирования понятия, в ходе которого сначала происходит (1) обобщение субстрата (языковой материи) в единство языкового образа (структуры, перспективной в смысловом отношении и могущей стать опорой дальнейшего познания), а затем (2) замещение созданного образа вербализованными представлениями, служащими для осмысления и уточнения образа и составляющими в своей совокупности понятие [Катышев 2005: 9]. Ср., например, экзекутор сек/утор *тот, кто сечет (из диалектной речи); обсценная лексика о/бес/цен/енн/ая лексика *слова, имеющие низкую цену, маскулинный - мускул/инн/ый *относящийся к человеку, имеющему большие мускулы (из речи филологов)2. Порядок деятельности продуцентов легенд можно описать следующим образом: формируя понятие, субъект (1) создает языковой образ познаваемого, делая знак членораздельным, (2) осмысляет и уточняет созданный образ представлениями и тем самым трансформирует его в понятие, воплощающее заданный мировоззренческий «фильтр». Поскольку «за влиянием языка на человека стоит закономерность языковых форм, за исходящим от человека обратным влиянием - начало свободы» [Гумбольдт 2001: 84], интерпретация взаимовлияния
2 Здесь и далее направление стрелок соответствует направлению от конкретизирующего (уточняющего) элемента к конкретизируемому (познаваемому) элементу; иначе -«субстрат <— образ <— представление». Звездочка указывает на реконструируемый характер вербализованных представлений.
языка и личности основана на раскрытии индивидуальной манеры «расширения внутреннего бытия», «того единственного, что отдельная личность, насколько она к этому причастна, вправе считать своим нетленным приобретением» [Гумбольдт 2001: 46-47]. Отсюда логика истолкования экспериментально полученного материала такова: (1) описание многообразия способов создания языкового образа познаваемого знака дополняется (2) характеристикой личностных стратегий осмысления созданного образа, учитывающей особенности «вживания» продуцента в заданную познавательную установку и специфику ее воплощения при создании понятия.
Раскрывая формирующее влияние синтактических свойств русского языка на речемысли-тельную деятельность языковой личности, следует указать на четыре важных закономерности.
(I) Последовательная грамматическая категоризация, характерная для русского языка, задает типичную для синтетических языков «глубину иерархического членения» и «уровневую организацию языкового целого» [Зубкова 1999: 171], что, в свою очередь, предполагает четкое различение морфемы, слова и предложения. С этим связана «многослой-ность» языкового знака и возможность сделать очагом смыслообразования любой его «слой». Способ создания языкового образа познаваемого показывает, какой «слой» языкового знака обретает порождающую силу при погружении в сознание, поэтому формальные стратегии артикуляции слова астрагал, представленные в текстах-реакциях, могут быть с определенной степенью условности распределены на три группы:
1) в 58 текстах-реакциях наблюдается создание морфологизованного языкового образа (опора на морфемную структуру слова и установление морфо-реляционной структуры образа), при этом в 34 наблюдается иконическое соответствие элементов, выделяемых в структуре опорного слова, вербализованным представлениям, конкретизирующим языковой образ, тогда как 24 реализуют тактику супплетивной инференции, при которой в ходе конкретизации образа иконичные опорному слову иноязычные элементы переводятся на русский лексикод и в таком виде становятся элементами вербализованных представлений;
2) 11 текстов-реакций произведено с опорой на целостное осознание опорного элемента;
3) 11 текстов-реакций эксплицируют значимость отдельных звукобуквенных комплексов
слова-стимула для раскрытия его звукобуквенно-го образа при помощи созвучных ему лексических конкретизаторов.
Рассмотрим примеры, отражающие создание и осмысление различных языковых образов (тексты приводятся без правки):
(А) Жила в холодной Сибири прекрасная девушка по имени Астра. Она очень любила юношу из соседней деревни, которого звали Г ал. Но он почти не знал девушку и кроме того они редко видшисъ.
Однажды Астра узнала, что Гал жениться. Тогда-то она и решила открыться ему.
Девушка пришла к жениху на кануне свадьбы и презналась во всем. Гал был поражен, он понял, что не хочет жениться на другой. Они решили бежать.
Невеста Гала все узнала и решив отомстить, отравила обоих. Она закопала влюбленных в саду. На следующий год прогуливалась с подругами по саду и девушки спросили:
«Что это за цветы растут в твоем саду?»
«Астрогалы» - ответила она.
Комментарий. В данном тексте реализована тактика иконической инференции, отмеченная формально-смысловым подобием познаваемого и способов его представления. При этом очень важно, что собственно языковые представления коррелируют с мифологическими, согласно которым человеческая форма жизни - одна из стадий вечной жизни растений: вероломное отравление влюбленных и их погребение в саду, ведет к появлению цветов, вобравших в себя жизненную силу умерших людей. Мотив соединения влюбленных также символизируется заменой второй буквы -а- на -о- (соединительную).
(Б) Когда-то давно на небе сияла самая красивая и большая звезда; больше и ярче тех, которые есть сейчас. Все любовались ею, она считалась покровителем влюбленных. Пока она сияла на небе любящие друг друга никогда не расставались и всегда были счастливы. Она обладала силой, соединяющей влюбленных. Но однажды звезда упала и разбилась. На том месте, куда попали ее осколки, выросло растение астрагал. А влюбленные остались без своего покровителя, поэтому многие не могут найти свою половинку.
Комментарий. При использовании супплетивных средств раскрытия морфологизованного языкового образа источником происхождения растения и его имени становится звезда (астрагал
астр|агал/ <astcr>' <— звезда). Опора на мотивацию познаваемого знака словом звезда, опосредующим иноязычный (латинский) элемент aster, помещает в центр события происхождения растения звезду, падающую с неба (астрального пространства). В отдельных легендах встречаются и более сложные случаи супплетивной инференции (астрагал <aster; то 'alg> <— астр|а|гал/ звезда, соль).
(В) Жил-был мудрец. Звали его Астрагал. Долго мудрец бродил по миру. И мог этот мудрец предсказывать будущее и читать мысли людей. Многих спас старец, уберег от опасности, от смерти. Однажды обратился Астрагал к Богу и попросил у него смерти. Но Бог ответил, что долго еще Астрагал будет ходить по миру, пока не найдет цветок, вдохнув дурманящий аромат которого, который и усыпит Астрагала навечно. Долго старый мудрец искал этот цветок. Ничто не останавливало его: ни снег, ни дождь. И вот однажды, решил укрыться Астрагал в пещере от палящего солнца. Пещера была темная, лишь где-то в глубине виднелся маленький огонек. Дойдя до него, Астрагал почувствовал дурманящий аромат неизвестного цветка уснул Астрагал навечно. В честь этого старика и назвали цветок Астрагалом.
Комментарий. Целостное осознание опорного элемента предопределяет трактовку мифологического события происхождения растения как перехода одной сущности с именем астрагал в другую с таким же именем. Смена значения у производящего языкового знака (от 'источника происхождения растения ' к 'растению') стимулирует развитие вербализованных представлений, подтверждающих изначальную интуицию автора. В тексте (В) символизация всего познаваемого слова подтверждается актом внутрисловной деривации, сопровождающейся графической трансформацией - заменой начальной прописной буквы на строчную (астрагал астрагал/ 'растение' Астрагал/ 'имя старика').
(Г) Раньше когда в Сибири еще не жили люди почти везде была непроходимая тайга. На небольшой поляне ярко светило солнце и летало множество красивых бабочек, и только одна из них не от-
1 В угловых скобках (< >) приводятся «подразумеваемые» элементы, влияющие на создание текста, но остающиеся замещенными «русскоязычными эквивалентами»; символом обозначается условно проводимый морфемный шов, правомерность которого подтверждается «русскоязычными эквивалентами» производящих морфем.
личалась красотой была белая и не приметная. Вдруг резко подул ветер, пошел дождь, стало сумрачно и страшно, все бабочки улетели, а эта маленькая, жалкая бабочка осталась. «Страшный» ветер оторвал ее крылья и она упала на сырую землю умирать. Когда погода восстановилась и солнце стало светить еще ярче на этом месте вырос красивый, белый, но на вид немного грустный цветок который позже назвали Астрагал.
Комментарий. При опоре на звукобуквен-ный образ слова выбор конкретизаторов, частично воспроизводящих звукобуквенный состав слова-стимула, предопределяется звуковыми ассоциациями по сходству. Функциональность (направленность на осмысление познаваемого) выделенных элементов проявляется в их участии в установлении ассоциаций между стимулом и словами, качественно его характеризующими, именами главных героев истории, а также словами, составляющими описание пространства действия и изложение основных событий истории. Посредством ценностно-смыслового соотнесения слов, созвучных определяемому, автор конструирует базовую оппозицию «красивый уэ. страишьт», в целом направляющую восприятие мира. В ходе событий красивый и страшный мир (сумрачно, страшно, ветер) испытывает бабочек как очевидное воплощение идеи красоты, в результате чего истинной красотой (красивый, белый, но на вид немного грустный цветок) оказывается наделен тот, кто побеждает страх (все бабочки улетели, а эта <... > бабочка осталась) и потому олицетворяет собой идею смелости, превосходящей обыденность реального мира.
Свобода в выборе пути осмысления опорного элемента подтверждается еще и тем, что концентрация мыслительной работы на одном элементе часто приводит к увеличению не только представлений, но и образов. Например, выделение морфем в слове-стимуле может сопровождаться интенсивным осмыслением его звукобук-венного образа или установлением связи с иноязычным мотивирующим элементом; супплетивная инференция может служить своего рода «переводом на русский» полуосознанно выделенных в слове-стимуле иноязычных морфем (ср.: астрагалы или соленые звезды). Поэтому указанные способы создания языкового образа почти не встречаются в собранных легендах в «чистом виде», что определяется и природой образа как психического явления - «текучего», изменчивого, постоянно трансформирующегося.
(II) Для «нелексических» языков типа русского характерно резкое преобладание мотивированных знаков [Соссюр 1977: 165] и, шире, высокая степень единства внешнего и внутреннего в языковом знаке, а также что в целом предопределяет стремление большинства продуцентов к созданию и осмыслению морфологизованного языкового образа (58 текстов-реакций из 80).
(III) Для флективных языков типично внутрисловное совмещение лексического и грамматического компонентов при осознании их функциональной противопоставлености, т.е. одновременное действие лексической и грамматической категоризации, что закрепляется и в звуковой форме слов. Благодаря «обостренному чувству флексии» [Гумбольдт 2001: 130], русское языковое сознание изначально видит в познаваемом языковом знаке специфично структурированный языковой образ. Эта структурно-синтактическая особенность русского языка во многом «подсказывает» выбор иконичных определяемой основе средств осмысления и представления познаваемого слова.
(IV) В русском языке «как нигде господствует хитрая градация морфологической члени-мости слов», поскольку «благодаря фузионной тенденции морфологического строения слова морфемы очень сильно "спаяны"» и «тенденция целостности слова здесь превалирует над морфемной членимостью» [Реформатский 1975: 7, 13]. Во-первых, это способствует вариативности морфемного членения познаваемого слова в текстах, реализующих тактику иконической ин-ференции. Вариативность морфемного членения связана с попытками продуцентов реконструировать и представить в текстово оформленном виде тот «способ словообразования», при помощи которого был образован познаваемый языковой знак. Так, реконструируется: сращение словообразующих элементов (25 текстов-реакций; ср. астрагал астра/гал Астра 'имя девушки'; Гал 'имя парня'; астрагал аст/рагал например, Act 'имя воина'; Рагал 'сердце, истекающее кровью '; астрагал астр/агал Астра 'имя девушки '; Агал 'имя юноши'; астрагал астра/галл астра 'звезда', Галлия 'страна' и т.д.), зачастую сопровождающееся усечением сращиваемых элементов (14 текстов-реакций из 25); суффиксация (4 текста-реакции; ср. астрагал астр/агал Астра 'имя девушки'; астрагал астр/огал<— астра 'цветок и т.д.); сложение двух значимых компонентов, скрепляемых посредством интерфикса -о- (2 текста-реакции; ср. астрагал астр/о/гал/
Астра 'имя девушки', Галя 'имя мужчины');
конфиксация (1 текст-реакция; ср. астрагал а/страг/ал/ Страг 'имя бога')-, аббревиация (1 текст-реакция; ср. астрагал астр/а/гал/ Астр 'имя пришельца', а 'альфа', гал 'галактика'); морфемное опрощение, выступающее результатом ослышки (1 текст-реакция; ср. астрагал об/страг/а/л/ обстрагал (от орфографически корректного строгать). Во-вторых, фузионность русского слова приводит к расширению ассоциативного (парадигматического и эпидигматическо-го) контекста уточняющих представлений, а следовательно, к увеличению числа доступных языковой личности средств осмысления познаваемого, на что указывает варьирование осмысляемых языковых образов в пределах большинства дискурсов. Притом, что одна из стратегий всегда является преобладающей, другие зачастую выступают в качестве дополнительных опор. Именно поэтому можно сказать, что русский (шире -флективно-фузионный) язык обладает «поистине незаурядной формой» [Гумбольдт 2001: 183], способствующей одновременному развитию взаимоисключающих, на первый взгляд, способностей человеческого разума: «анализа и воображения», по Э.Б. де Кондильяку, и «прозы и поэзии», по В. фон Гумбольдту и A.A. Потебне. Однако слово русского языка все же настраивает языковую личность на осуществление речемыслительной деятельности с преимущественной опорой на конкретизаторы, созвучные (анафоничные) осмысляемому элементу. Это может служить показателем интенсивности русского языкового мышления вообще и симптомом интенсивности речемыслительной деятельности в момент создания того или иного речевого произведения, поскольку «степень анафоничности конкретного текста, вероятно, может свидетельствовать о характере протекания речевой деятельности, результатом которой данный текст является» [Пузырёв 1995: 25].
Раскрывая закономерности обратной связи, проявляющейся во влиянии человека на язык, следует обращать внимание на то, насколько своеобразно языковая личность использует структурно-синтактические особенности языка в своей речемыслительной деятельности. Одним из показателей личностного своеобразия манеры осмысления познаваемого слова может выступать степень самостоятельности языковой личности, проявляющаяся в свободе от «гипнотизирующего» влияния чувственно воспринимаемого тела знака и в способности к внешней трансформации слова-стимула, его замене вариантом, более приспособ-
ленным к воплощению вложенного в него замысла. В 27 из 80 полученных легенд наблюдается изменение буквенного и/или звукового состава исходной звукобуквенной оболочки. Проведенный анализ указывает на то, что целесообразность внешних трансформаций субстрата состоит в приведении замысла и языковых средств его реализации (вербализованных представлений) к максимально возможному изоморфизму. Например, замена начальной строчной буквы на прописную (18 текстов-реакций) связана со стремлением продуцентов подчеркнуть уникальность познаваемой реалии. Замена второй гласной звукобуквы а на о (5 текстов-реакций) выступает доказательством того, что языковой знак астрагал образован соединением двух корневых морфем астр- и -гал, спаянных интерфиксом -о-, символизирующим слияние того, что воплотилось в растении астрагал в результате чуда (умершие парень и девушка, погибшие мужчина Галя и его спутница Астра, отравленные юноша Гал и девушка Астра и т.п.).
Выявление способов создания языкового образа познаваемого слова важно дополнить описанием стратегий раскрытия смыслоисполнен-ности определяемого элемента. Экспериментальные тексты свидетельствуют о стремлении русского языкового мышления привести в соответствие форму и содержание, на что указывает прочная взаимообусловленность способа создания языкового образа и индивидуальной манеры его осмысления. Самостоятельность языковой личности проявляется в способности не только трансформировать, но и интенсифицировать исходное восприятие, придавая его текстовым репрезентантам качественные, культурно релевантные формы. Поэтому важен и такой показатель личностной самоактуализации в семиотическом акте, который свидетельствует о глубине и точности «переживания» самой символической формы, в частности, мифа. Это связано с необходимым для продуцента «вживанием» в задаваемый текстом-установкой «взгляд на мир», и поэтому в нашем случае симптомом интенсивности «вживания» является построение повествования в соответствии с законами мифа и воспроизведение мифологических архетипов. Так, к текстам, глубоко воплощающим искомую модальность мировидения относятся тексты, прямо или косвенно реализующие известные мифологические сюжеты о появлении растений вследствие принесения в жертву божества, насильственной смерти героя или о превращении вероломно умерщвленного человека в
цветок или дерево [Элиаде 2000: 118, 133, 145-147]. Анализ легенд свидетельствует о градуальном характере способности отдельной языковой личности к дискурсивному перевоплощению в «мифологически мыслящего субъекта». Рассмотрим один характерный пример:
(Д) |l| Жили когда-то на свете девушка-Астра и паренъ-Гал. Они сильно любили друг друга, но родители мешали этой любви. Щ Но они умерли от их невоссоединившейся любви и на их могилах вырос замечательный цветок. § Этот цветок был очень красивым с приятным запахам, как девушка. Сильный, стройный. Ни один ветерок не мог сломить его.
Когда их родители пришли к ним на могилки, они увидели этот цветок и поняли, что они зря препятствовали их счастью. Они решши назвать его Астрагал. В честь девушки-Астры и юноши-Гала, которые любили друг друга. § Но могила со временем зарастала, а цветок все оставался таким же как всегда: сильным, стойким, неугасаю-щим. Какой и растет он сейчас в одном из сибирских лесов.
Комментарий. В тексте (Д) имя воспринимается мифически, как неотъемлемая часть вещи, имеющая ее свойства, поэтому переход человеческой жизненной формы в растительную сопровождается слиянием идеальных сущностей героев и их воплощением в цветке - результате магического взаимодействия: после смерти Астры и Гала от невоссоединившейся любви на их могилах вырастает цветок - красивый с приятным запахам, как девушка, но, в то же время, сильный, стройный, подобный юноше. Осмысление выделенных элементов астра- и -гал в качестве имен девушки и парня, любящих друг друга вопреки родительской воле, предопределяет пятичастное композиционное строение текста легенды и, соответственно, поэтапное дискурсивное воплощение заданной модальности: (1) обрисовка исходной трагической коллизии - невозможности любви; (2) повествование о магическом слиянии двух предметных образов в один; (3) описание «посмертного чуда» (растительной формы жизни) исходя из вошедших в нее сущностных свойств героев; (4) повествование о соединении имен героев в имени астрагал; (5) повторное описание «посмертного чуда». В данной легенде также воспроизводятся и другие «законы мифа». Во-первых, «простое бытие вещей вместе» [Кассирер 2000: 302] ведет к магическому взаимодействию, поэтому чудо происходит, когда Астра и Гал оказываются рядом (в могилах и в загробном мире).
Во-вторых, мифологический субъект не знает немифологического истолкования мира, на что недвусмысленно указывает первый подчеркнутый фрагмент. В-третьих, легендарное объяснение мира стремится увязать прошлое с настоящим (ср. второй подчеркнутый фрагмент).
Подводя итоги, отметим, что проведенное экспериментальное исследование подтверждает продуктивность идеи о том, что языковая категоризация может быть описана и как процесс си-стемно-надсистемного взаимодействия языка, мира
и человека (языковой личности). В ходе этого взаимодействия конкретная языковая личность, познающая мир с помощью языка, так или иначе воспроизводит системное своеобразие своего языка (в нашем случае, русского), находя в нем опору, помогающую ей в самореализации. Другими словами, речемыслительная категоризация языкового знака отражает то, как конкретный представитель национального языкового целого личностно переживает самобытный характер национального языка. При этом, как писал в 1952 г. И.Л. Вайсгербер, «человек тем больше становится языковой личностью, чем вернее он выполняет закон родного языка» [цит. по: Радченко 1997: 115]. Так, системные свойства русского языка
(в частности, его флективно-фузионная организация) обусловливают ярко выраженную категориальную природу языкового знака и, как следствие, оказывают заметное формирующее влияние на речемыслительную деятельность языковой личности, дискурсивно познающей незнакомое слово. В то же время, анализ экспериментальных текстов позволяет увидеть и обратное воздействие человека на язык, проявляющееся в личностном своеобразии выбранных и осуществленных авторами легенд речемыслительных стратегий, направленных на создание и раскрытие языкового образа познаваемого слова.
Трудно не согласиться с H.H. Болдыревым в том, что язык по своей природе категориален, поэтому «в своем стремлении познать природу языковых явлений лингвисты вновь и вновь обращаются к проблеме категориального устройства языка» [Болдырев 2005: 27], и «вопрос о природе, принципах формирования, структуре и типах языковых категорий является ключевым для всех этапов развития отечественной и зарубежной лингвистики» [Болдырев 2005: 27]. К числу значимых для современной, в особенности когнитивной, лингвистики задач, связанных с изучени-
ем «категориального пространства языка», также относится выявление и описание собственно языковых механизмов познания языкового знака. Ее решение имеет не только общетеоретическое, но и сугубо практическое значение, поскольку, как нам представляется, описанные выше процедуры экспериментального изучения речемыслительной категоризации языкового знака могут быть использованы и при решении междисциплинарных задач прикладного характера, связанных с анализом «реальных» (неэкспериментальных) текстов, в частности таких задач, как измерение и оценка языкотворческих способностей носителей языка или обоснование самобытности того или иного литератора (писателя, философа, литературного критика и т.д.) с привлечением соответствующих данных.
Список литературы
Антология концептов. Т. 1-2. Волгоград: Парадигма, 2005.
Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Еди-ториал УРСС, 2002.
Болдырев H.H. Категориальное пространство языка // Филология и культура: материалы V Междунар. науч. конф. 19-21 октября 2005 г. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2005.
Гришаева Л.И. Индивидуальное использование языка и когнитивно-дискурсивный инвариант «языковая личность» // Вопр. когнитивной лингвистики. 2006. № 1.
Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М.: ОАО ИГ «Прогресс», 2001.
Залевская A.A. Введение в психолингвистику. М.: РГГУ, 1999.
Зубкова Л.Г. Язык как форма. Теория и история языкознания. М.: Изд-во РУДН, 1999.
Кассирер Э. Избранное: Индивид и космос. М.; СПб.: Университетская книга, 2000.
Катышев ПА. Полимотивация и смысловая многомерность словообразовательной формы. Томск: Изд-во Томск, гос. ун-та, 2005.
Катышев П.А. Язык как Energeia:
B. фон Гумбольдт и Г.Г. Шпет // Лингвистика как форма жизни: сб. науч. тр., посвященный юбилею докт. филол. наук, проф., чл.-корр. МАН ВШ Л.А. Араевой. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2002.
C.50-66.
Кондилъяк Э.Б. де. Сочинения. Т. 1. М.: Мысль, 1980.
Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитив-
ной точки зрения. Роль языка в познании мира. М.: Языки славянской культуры, 2004.
Кубрякоеа Е.С. и др. Краткий словарь когнитивных терминов. М.: МГУ, 1996.
Оле нее C.B. Моделирование динамики русской языковой личности. Томск: Изд-во Томск, гос. пед. ун-та, 2008.
Попова З.Д., Стернин И.А. Основные черты семантико-когнитивного подхода к языку // Антология концептов. Т. 1. Волгоград: Парадигма, 2005. С. 7-10.
ПотебняАЛ. Слово и миф. М.: Правда, 1989.
Пузырёв A.B. Анаграммы как явление языка: Опыт системного осмысления: доклад ... докт. филол. наук. Саратов, 1995.
Радченко O.A. Язык как миросозидание. Лингвофилософская концепция неогумбольдти-анства. Т. 2. М.: Метатекст, 1997.
Реформатский A.A. О членимости слова // Развитие современного русского словообразования 1972: Словообразование. Членимость слова. М., 1975. С. 5-13.
Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977.
Фрумкина P.M. Психолингвистика. М.: Издательский центр «Академия», 2001.
Элиаде М. Трактат по истории религий. Т. 2. СПб.: Алетейя, 2000.
S. V. Olenev
EXPERIMENTAL RESEARCH OF MECHANISMS OF MENTAL-SPEECH CATEGORIZATION OF UNKNOWN WORD (ON A PROBLEM OF RECIPROCITY BETWEEN LANGUAGE AND LANGUAGE PERSONALITY)
The paper focuses on experimental research of mechanisms of mental-speech categorization of unknown word. Mental-speech categorization is treated as an activity, which is aimed to place the perceived word into a system of language categories, which are actual for the subject's language conscience. Cognitive-discoursive analysis of texts, which were created in experimental situation, is used in the paper for the demonstration of the aspects of reciprocity between the syntactic features of Russian language and the individual manner of mental-speech activity of language personality.
Key words: categorization, language personality, Russian language, system linguistics.
№ 1 (022) 20 Юг.
