CC BY
33
ции определяется по «остаточному принципу», — как разница между общей продолжительностью рабочего дня и временем исполнения соответствующей трудовой функции. В отличие от собственно трудового процесса, освоение и развитие индивидом коллективной производительной силы — процесс сугубо индивидуальный, не имеющий жестких пространственно-временных границ. Оно в равной степени может осуществляться как в процессе совместного труда, так и за его пределами, т.е. в свободное от работы время. И в этом смысле свободное время
действительно является главным источником прогресса и развития личности, но лишь в той мере, в какой его деятельностное наполнение образует творческую форму трудового процесса (либо сам процесс труда превращается в творчество).
Многие вопросы анализа сотрудничества остаются за пределами данной, преимущественно проблемно-постановочной работы. Одним из них является формирование расширенного порядка сотрудничества, предполагающего совмещение систем сотрудничества и конкурентно-рыночных отношений.
Литература
1. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. T.I. — М.: Политиздат, 1978. — 907 с.
2. Там же.
3. Там же.
4. Маркс К. К критике политической экономии // Маркс Э., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т.13. — М.: Политиздат, 1961. — С.5-167.
5. Полтерович В.М. Кризис экономической теории / Доклад на научном семинаре Отделения экономики и ЦЭМИ РАН. — URL: www.banner.kiev.ua
6. Маркс К. К критике политической экономии // Маркс Э., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т.13. — М.: Политиздат, 1961. — С.5-167.
7. Там же.
8. Там же.
9. Афанасьев В. Вклад австрийской школы в развитие трудовой теории стоимости (к проблеме единства экономической теории) // Вопросы экономики. — 2002. — №2. — С.102-117.
10. Маркс К. Экономические рукописи 1857-1861 гг. (Первоначальный вариант «Капитала»). В 2-х ч. Ч.2. — М.: Политиздат, 1980. — 564 с.
11. Там же.
12. Там же.
13. Там же.
14. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности / Пер. с англ. — Изд-во АСТ, 2004. — 635 с.
15. Ведин Н.В. Постиндустриальная трансформация экономических систем: проблема теоретической реконструкции // Вестник ТИСБИ. — 2013. — №4. — С.27-41.
16. Ведин Н.В., Газизуллин Н.Ф. Потенциал развития политической экономии: к разработке проблемы неоднородности экономических систем // Проблемы современной экономики. — 2012. — №2. — С.55-58.
17. Маркс К. Экономическая рукопись 1861-1863 гг. // Маркс Э., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т. 47. — М.: Политиздат, 1961. — 612 с.
18. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т.1. — М.: Политиздат, 1978. — 907 с.
19. Ведин Н.В., Газизуллин Н.Ф. Некоторые подходы к формированию проблемного поля евразийской политэкономии // Проблемы современной экономики. — 2015. — №3. — С.89-95.
экономическое развитие и противоречия свободы:
историко-философские размышления
Е.С. Зотова,
ведущий научный сотрудник экономического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова,
кандидат экономических наук [email protected]
В статье рассматривается внутренняя противоречивость свободы, обуславливающая проблему поиска меры реализации этого начала. Выдвигается ряд положений, раскрывающих проблему противоречий и меры свободы на основе анализа идей зарубежных и российских мыслителей. На этой основе рассматриваются противоречия либеральных реформ в России последних двух столетий и их влияние на экономическое развитие. В качестве вывода автором предлагается формирование модели солидарно-свободной организации экономики и общества, в которой определенная мера экономико-политического либерализма сопрягается с некоторой мерой традиционализма и консерватизма.
Ключевые слова: свобода, экономическое развитие, Россия, консерватизм, либерализм.
УДК 330 ББК У010я73
Свобода является величайшей загадкой, самой сложной и самой мучительной проблемой человека, общества и экономического развития.
Еще Гегель заметил: «Ни об одной идее нельзя с таким полным правом сказать, что она неопределенна, многозначна, доступна величайшим недоразумениям и поэтому действительно им подвержена, как об идее свободы, и ни об одной не говорят обычно с такой малой степенью понимания ее» [1, т. 3, 291].
К этим словам философа можно добавить еще один пункт. Свобода представляет величайшую ценность не только для людей, но и для общества. В то же время свобода амбивалентна
и несет в себе совокупность угроз: даже рабство, т.е. лишение свободы, тоже есть свобода для сильных закабалять слабых.
В поэме о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевский отмечал, что свобода является самым страшным и невыносимым грузом для людей, а поэтому всю свою жизнь они только и заняты поиском того, кто избавит их от этой пытки свободой, кто возьмет на себя ответственность за принятие решений и успокоит их совесть. Э. Фромм обнаружил у современных людей синдром «бегства от свободы», когда внезапно возникает кошмарный страх от самой жизни, становящейся жертвой свободы. Он же поставил проблему «Иметь или быть», связав проблему сво-
боды с миром экономического бытия, производства вещей и потребления.
Свобода сугубо противоречива и по своей сущности и по своим результатам.
Освобождение от внеэкономической зависимости, рабства и крепостничества, развитие свободной рыночной экономики было основой прогресса еще пятьсот лет назад.
Но в XXIв.«рыночный фундаментализм» становится тормозом экономического развития. Всякий раз, когда человечество приближалось к свободе, она тотчас же обесценивалась и обессмысливалась, превращаясь в тотальный терроризм.
В 1793 г. Франция завоевала неслыханную свободу для всех сословий. Но какими были плоды этой свободы? Вот ее оценка в Германии: «Единственное произведение и действие всеобщей свободы есть поэтому смерть, и притом смерть, у которой нет никакого внутреннего объема и наполнения; эта смерть, следовательно, есть самая холодная, самая пошлая смерть, имеющая значение не больше, чем если разрубить кочан капусты или проглотить глоток воды» [1, т. 4, 318]. Свобода, ставшая Абсолютом, всеобщим принципом, высшей ценностью людей, предстает... «пошлой смертью». В этом нет ничего странного, ибо уже античный мир логически и практически доказал, и наглядно показал, что абсолютная свобода сама по себе завершается абсолютной тиранией.
Целостное исследование и понимание любого предмета требуют прежде всего выявления того контекста, в котором этот предмет возникает и служит, обретая свои общие и уникальные свойства. Все проблемы людей, равно как и общественного прогресса и экономического развития, возникают вследствие утраты ими своего контекста.
Первый идеал свободы человек искал в контексте судьбы — непознаваемой и неподвластной человеку силы. На экономическом языке это можно определить как господство над человеком патриархальной системы производства и его зависимость от внешних (первоначально, прежде всего, природных) сил. Судьба отражала особый тип экономического развития, того крайне медленного, сугубо экстенсивного. При этом патриархальная модель, «судьба» была не так уж безразличная к человеку: да, она не всегда карает злодеев, и не всегда награждает добрых, чаще поступая наоборот, делая свой выбор. Но иногда она попадает в точку, поражая наглых и награждая смиренных! Покорность судьбе, следование традиции экономического бытия — вот мера «свободы» древних.
Видимо, непрозрачность, непостижимость судьбы, ее внешняя и кажущаяся несовместимость со свободой обусловлены тем, что сама судьба собственно и есть неизвестная и непознанная свобода, действующая среди бессознательных сил и слепых желаний жизни. Свободу невозможно найти, ибо она не реальность, а неведомый исток реальности. Только избранники судьбы свободны и без свободы, ибо им ведомо то, что скрывает свобода от людей в судьбе. Судьба — это суд человека над самим собой; и сколько людей мечтает побыстрее осудить самих себя! Вполне понятно, почему стоики и Ф. Ницше воспевали «Amour fati!»1, они прозорливо видели в ней высшую, всевидящую свободу, от которой последние люди трусливо защищаются мраком измышленной ими судьбы. Судьба—это всевидящая свобода, а свобода человека — это его слепая судьба. Судьба не упраздняет, а распределяет свободу в мире сем сообразно закону самой же свободы. Судьба от слова «судить»; именно судьба через свободу судит людей, которые ищут в свободе не мудрость ее, а безумствуют в ней.
Немало трудов положил человек на постижение свободы в контексте детерминизма. Высший плод этих усилий созрел в учениях Спинозы и Энгельса: «Свобода есть действие согласно познанной необходимости». Да, бывает такая свобода, но это свобода второго сорта, а потому человек не удовлетворен ею. Река течет вниз, камень падает с горы, но человек, изобретя машины, действует вопреки природной необходимости, плавает против течения, водружает здания выше гор, следуя необходимости, присущей свободе своих желаний. Люди свергают личное и властное рабство, полагая, что рабство у свободы более им к лицу.
Экономический детерминизм не порождает, не обусловливает свободу а всего лишь служит средством проявления и реализации внутреннего детерминизма самой же свободы. Свобода — не плод детерминизма, а наоборот, сей старец в равной мере безразличен как к свободе, так и к рабству. Убийца по закону свободы есть преступник, а по детерминизму — жертва-следствие в цепях природы и общества.
Есть еще одна уловка детерминизма, именуемая индетерминизмом, который вроде бы совместим со свободой. Эпикур признавал спонтанное отклонение атомов в любом направлении: они могут дружным строем идти в могилу, могут стайкой веселых душ вспорхнуть на небеса, могут делать, не зная, что и для чего. Эту свободу направляет произвол, который в итоге подчиняет свободу слепому случаю судьбы!
Итак, в контекстах индетерминизма и детерминизма свобода легко и незаметно становится тотальным произволом, который использует эти контексты в качестве ужасающих средств террора. Все революции и гражданские войны ведет свобода-произвол через детерминизм оружия.
Особый интерес представляет феномен свободы в контексте мифологии—первой формы отражения экономических законов, господствующих над человеком. Мифы являются самым ярким и наглядным примером всевластия свободы, выступающей демиургом самой реальности, в которой возможны любые трансформации, метаморфозы и превращения. Можно сказать, что мифы — это царство свободы и только свободы, в которой ничего, кроме свободы, нет. Свободы полной, разнузданной, превосходящей любое воображение, так что даже либералы в мифах предстанут замшелыми консерваторами. Пожалуй, можно даже допустить, что мифами мыслит именно сама свобода. Но вот что именно она мыслит?
Древнегреческая культура оформила дикую первобытную свободу, ограничив и выразив ее смысл посредством искусства и любви к мудрости. Так, в Афинах был воздвигнут огромный храм Афины Паллады — богини мудрости. В храме стояла восьмиметровая, облаченная в золотые одежды и военные доспехи, статуя богини, которая держала в руке, как дитя, малую статую свободы. Смысл скульптурной композиции гласил: «Только мудрые могут быть свободными!». Афина была покровительницей семьи, городов, дружбы, гражданской доблести и мудрости; а это означало, что свободными могут быть только семейные граждане, защищающие свою страну, хранящие заветы дружбы, следующие добродетелям героизма и знания.
Итак, мифологический контекст свободы привел нас к порогу истины. В мифологическую эпоху были открыты не только земледелие, скотоводство, строительство, мореплавание, числа, календарь, язык, сознание, мысль, семья, но в эту эпоху был найден и закреплен в форме неких особых институтов сакральный контекст свободы, заложены смысловые основания ее изучения и практического использования. Только мудрые могут быть свободными; а поскольку мудры лишь боги, то свободны лишь боги, а люди свободны в меру своего приближения к пониманию мудрости и следования традиции как главной регулирующей силы экономической эволюции.
Аристотель близко подошел к пониманию свободы, разделив людей на «рабов по природе» и «свободных по природе». Рабов по положению составляют военнопленные, должники; участь их ужасная, но без их труда не будет досуга и у свободных, занятых управлением, войной, добродетелями, мудростью. Свобода греков от труда, для мудрости, власти и добродетели, покупается рабством негреков. Но эта свобода опасна, ибо незаметно разлагает свободных, делая их рабами своих страстей и подлостей. Рабы по положению могут сбежать, могут бунтовать, но свободы им не видать, ибо они не умеют и не могут распоряжаться ею, не зная, как управлять самими собою, навсегда оставаясь управляемыми, подвластными внешним силам. Они рабы по положению в силу своей природной рабской закваски, ибо они способны лишь понимать мысли других людей, но не способны самостоятельно порождать мысли.
Аристотель почти решил вопрос о сути свободы в своем учении о мере как творящем принципе космоса, человека и мудрости. Мера была положена Аристотелем и в основу его
экономических теорий (точнее было бы сказать — в основу его философии хозяйства). Мере угрожают две аномалии, два преступления — избыток и недостаток. Если в мере и мерой живет вечное, то в избытке и в недостатке действуют силы разрушения, зла, порока. Наслаждения всегда находятся в режиме избытка, а страдания — в режиме недостатка. Так храбрость есть среднее между трусостью и безрассудством; щедрость — среднее между скупостью и расточительностью; истина — среднее между заблуждением и незнанием; благо — среднее между богатством и нищетой. Найти меру трудно, ибо искать нужно среди многообразия пороков. Ведь умеренных людей мало, много — конформистов, живущих суетой, а большинство живет крайностями, потакая своим слабостям. Поэтому умеренные люди примерно одинаковы, а дурные — крайне разнообразны, как чистая вода — бесцветна, а грязная вода играет всеми цветами нечистот. Безмерным быть легче, чем умеренным, как промахнуться легче, чем попасть в цель. Ну, так вот, рабство как раз и есть недостаток меры, а хаос и произвол свободы — это выход за пределы свободы в мир. Произвол и хаос — два опаснейших порока человека, потерявшего меру-свободу, в которой находятся мудрость и ум. Древность точно знала, что человеку угрожают два врага: избыток свободы и недостаток самообладания. И этих врагов человек должен сам победить, дабы привести свое тело, душу, ум и нрав в соответствие с мерой. Мера служила самодисциплиной тела, ума и души, не стесняя свободных дерзаний, а укрепляя их границами ума. Мера была для древних и самоцелью, и средством, и благом, и условием, и самой жизнью. Мера — это свободное подчинение закону Космоса; это и ответственность, и кара за отклонение от этого закона. Свобода возможна лишь в контексте меры и как мера ответственности своей жизни сообразно мудрости. Из этого философски выраженного противоречия бытия человека в перспективе вырастет противоречие «человека экономического», всякий раз стоящего перед дилеммой бытия в качестве конформиста (послушно-исполнительного работника и потребителя), с одной стороны, и новатора-предпринимателя — с другой.
Странно и непонятно то, почему же Древний мир, обладая столь мощным практическим идеалом устроения общей и личной жизни, все же отошел от меры и рухнул в пучину самых невозможных пороков свободы и рабства? Идеал неосуществим или же люди оказались «не те»? Или время для таких идеалов еще не созрело? Античный мир рухнул под грузом этих безответных вопросов свободы, которая даже не пыталась спасти его, а лишь ускорила его крах. Но идея свободы в контексте меры не пропала. Шекспир, выражая понимание свободы в свою эпоху, писал:
«Так за неумеренной свободой Нас цепи ждут. Томимы грешной жаждой, Как крысы, что отравы обожрались, Мы жадно пьем — и, выпив, умираем»
(У. Шекспир [2]).
Трагическая мысль поэта видела, что неумеренная свобода, свобода без спасительной меры, становится отравой самовозрастающей; а у-мер-енная свобода человеку необходима. Но весь вопрос в том, кто, чем и как сумеет у-мер-ить свободу, сделать ее жизнетворной, а не тлетворной силой?
Средневековье рассматривало свободу как определяющее качество Бога и человека. В Боге свобода есть волевая мудрость, преобразующая ничто в бытие. И человек как божественное творенье тоже наделен этой чудотворной способностью. Но свободный человек преступает этот закон; посредством разума он творит навыворот — превращает бытие в ничто. Без свободы нет человека, но свобода вне связи с Богом несет ему гибель.
Новые аспекты свободы выявила эпоха Возрождения, которая рассматривала ее в контексте творчества; мыслители, ученые и художники того времени справедливо полагали, что наиболее полно богочеловеческая натура человека проявляется в художественном, научном, философском, поэтическом, политическом, техническом творчестве. Действительно творчество — необходимый атрибут свободы. Но достаточный ли?
Творят и бюрократы, и преступники. Творчество вне контекста мудрости незаметно становится рабом произвола, разрушающего реальность и человека.
Рассмотрение свободы вне контекста мудрости порождает бесплодные споры, социальные конфликты и суицидные тупики, которые убедительно продемонстрировал инженер Кириллов в романе Ф.М. Достоевского «Бесы». Инженер рассуждал так: если бог свободен, значит, нет свободы у человека; если есть свободный человек, значит, нет бога2. У Кириллова были инженерный ум и математическая логика. Поэтому он промыслил и прошел этот тупик до конца: если есть свободный человек, то он становится богом. А фактически и убедительно доказать это он может лишь путем самоубийства. Со страхом, но инженер с помощью револьвера доказал свою свободу. На самом деле все размышления инженера о свободе идут вне контекста, точнее, свой контекст незаметно предоставляет в аренду суицид. Свобода вне регулирующего и просветляющего ее контекста мудрости вещь опасная, суицидная. А мудрость соединяет в себе ум, любовь, меру и творчество. Христианство предупредило людей, что они не смогут жить по закону чистой свободы, а перебьют, изведут друг друга в бесконечных войнах. Но сама суть чистой свободы в том и состоит, чтобы никого не слушать и ни с чем не считаться, а только вершить свой произвол.
Возмездие и мудрость — вот те волшебные слова, которые являются властелином свободы, ее благ, соблазнов, коварных и мнимых ценностей. Свобода-то человеку нужна, без нее он невозможен, но свобода нужна ему для приближения к мудрости, как средство достижения понимания, как смысловой орган общения с мудростью. А сама по себе свобода есть самая опасная сила человека.
Свобода представляет субстанцию субъекта, деятельность которого обусловлена не природными, социальными, коммуникативными, индивидуально-внутренними факторами. Свобода обусловлена духом и ответственностью за служение (или — неслужение) мудрости бытия.
Свобода — это независимая субстанция, обладать которой в полной мере невозможно и опасно. Она туманна, призрачна и вместе с тем пугающе желанна, и притягательна, мысли о ней толкают людей на безумства. Люди жаждут того, чего до конца не осознают и не понимают. Стремясь стать властелином свободы, человек незаметно становится ее рабом и агрессором, насильственно принуждая других жить по свободе, которой сам не понимает. Нужно иметь свободу, быть свободным, но еще более важно понимать ее безграничность, неопределенность, ее саморегулятивы, уметь находить и пользоваться ее внутренними смысловыми ограничителями. Свобода является творческой силой лишь в контексте мудрости и ответственности за ее произвол. И помнить, что свобода — это не только причина, но и следствие с последствием возмездия.
Совершим скачок в историческом развитии. Собственно свобода экономической жизнедеятельности и — как ее гарант — политическая свобода — стала основанием, высшим законом жизни в полном масштабе и «классическом» виде в США. И этот императив, став институциональной основой американской экономики, дал мощный импульс развития последней. Для XVII-XIX вв. свобода предпринимательства была адекватной формой обеспечения экономического прогресса.
Конститутивный статус свободы была призвана выразить статуя-символ Свободы, которая представляет собой женщину, но... но с факелом в руке даже в самый солнечный день. Кому и что она освещает при свете ясном? О чем вещает своим поклонникам? Что завещает своим наследникам? Поскольку скульптура не имеет глаз, то все ее изваяния слепые, незрячие, невидящие. Что же зрит статуя Свободы своими огромными незрячими зеницами, но с факелом в руке? Пожары? Терроризм?
Вне социально-экономического и — шире — культурного контекста смысл этой статуи-символа становится неопределенным, ибо нет рядом со свободой никакой ограничивающей ее мудрости, а сама по себе она провозглашает, что только свободные могут быть мудрыми. Опыт же показывает, что только и только свободные могут быть всем, чем угодно, но только не
мудрыми. Чаще всего они становятся изобретателями и производителями чудовищных видов оружия. Но для США мудрость не представляет проблемы, ибо недостающие их свободе интеллект и мозги они покупают в иных странах.
В современном мире мудрый контекст свободы хранят в себе русская философия хозяйства и софиология (см.: [4, 278-288]).
Свобода является одной из основ идеологии и практики экономического либерализма3 — едва ли не доминирующего тренда современного мира, погруженного в пучину «рыночного фундаментализма».
Что же касается нашей страны, то в своей истории Россия не раз испытывала влияние идей экономического либерализма и политической демократии. В частности, в период от ликвидации крепостничества при Александре Втором до вступления России в Первую мировую войну. Когда было покончено с крепостничеством, либерализм стал опираться на традиции земского самоуправления. Именно земство стало широким полем практической реализации либеральных идей. Была проведена судебная реформа, созданы новые суды, запрещены телесные наказания. Земские школы стали центрами широкого образования населения. Была введена автономия университетов, отменены цензура и ограничения на выезд. Тогда же началась индустриализация страны.
Либерал Б.Н. Чичерин даже заявил: «В России потребны две вещи: либеральные меры и сильная власть».
Отечественные либералы, выступавшие за развитие свободы предпринимательства в экономике, всегда настаивали на необходимости сильной государственной власти, которая должна выполнять обязательные функции надзора за исполнением закона (конституции). Именно либеральным чиновникам обязана Россия экономико-политическими реформами, ликвидирующими последствия крепостничества. В отличие от анархистов либералы считают, что властные воздействия государства следует ограничить институтами, основанными на интересах и добровольной ответственности людей.
Российские либералы, в отличие от нигилистов и анархистов того времени, были убеждены, что свобода в обществе не может существовать без нравственного закона. Конкретным выражением свободы русские либералы считали свободу, определенную сакральными заповедями и правом.
Царский Манифест 17 октября 1905 г. вызвал новый прилив активности в политической жизни России. В нем декларировалось, что гражданам России предоставляются свобода совести, свобода слова, свобода собраний и союзов. Прямым следствием Манифеста стало появление легальных политических партий, рабочих профсоюзов, общественных организаций. Как грибы после дождя возникали марксистские кружки, отделения Союза русского народа. Стала широко распространяться бесцензурная печать.
Кульминацией политики экономического либерализма в дореволюционной России стали реформы П.А. Столыпина, который видел смысл своих экономических и политических преобразований во вхождении России в «семью цивилизованных государств Европы». Эти золотые полвека привели к колоссальным успехам России во всех областях — в индустриализации, в росте населения, в литературе и искусстве.
Второе пришествие экономико-политического либерализма в Россию, через сотню лет после реформ Александра Второго, ознаменовала перестройка. Началась она вроде бы невинно — со свободы слова и отмены цензуры, и печально закончилась полным распадом советского государства. Тогда никто, кроме свободы, не предполагал, что «джинн свободы» обладает такой разрушительной силой по отношению к монолитному и всемогущему государственному строю — погибло государство СССР.
Вначале 1990-х встал вопрос: не пора ли по примеру других стран, добившихся существенных успехов в экономике и в общественной жизни, попробовать встать на либеральный путь? В период «шоковых реформ» в России были сделаны едва ли не наиболее активные шаги по продвижению экономического либерализма. Первые шаги на пути либерализма, следствием которых стала, с одной стороны, ликвидация дефицита, но,
с другой — гигантский экономический спад (до -50%). Мера экономической свободы в 1990-е очевидно была нарушена, следствием чего стали сокращение доходов, производства, деиндустриализация и т.п. Госплановская система, худо-бедно действовавшая в стране, практически за одну ночь была отменена, что привело к тем результатам, с которыми приходится иметь дело до сегодняшнего времени. Предоставленный самому себе экономический либерализм неизбежно сочетается с им же порожденной несвободой, а лучше сказать, с отличающейся несвободой, т.е. уже нелиберальной, экономической организацией экономики. Иного и быть не может — цены ценами, они вроде бы свободны, но ведь можно и нужно воздействовать на цены, даже и на те, которые-де свободны, их контролировать, ими управлять. Все это относится и к рынку, и к конкуренции, вообще к любому, характерному для экономики феномену, параметру или процессу, как, разумеется, и ко всей экономике в целом», — пишет Ю.М. Осипов [5, 231].
Сейчас само понятие «либерализм» настолько лишено первоначального смысла, что уже становится просто неприличным его употреблять (см.: [6, 247-256]).
Тем не менее, наблюдается растущий интерес к идеям либерализма, и структура либеральных предпочтений остается довольно высокой. Сегодня в России нет кризиса либерализма как выражения ценности воли и свободы, а есть кризис отечественных «либералов», их интеллектуальная и идеологическая беспомощность. Либеральная интеллигенция взяла на себя миссию вывода России на путь прогресса, но катастрофически провалила ее. Из-за этого идеи либерализма, рыночной экономики и демократии во многом дискредитированы.
Либерализм — это вовсе не некий абстрактный гуманизм и аморфная толерантность. Либерализм — это конкретная модель экономико-политического бытия, а также мировоззрение и программа общественного взаимодействия — в политике, в экономике, в государственном устройстве. Но с характерными национальными чертами (см.: [7]).
Мир многообразен и пестр, в его восприятии нужны ориентиры. Что делает человека «своим человеком»? Традиции! Именно традиции делают мир уютным и предсказуемым. Жить без традиций нельзя, мир без традиций — нежилой мир. Традиции вовсе не путы, которые связывают, традиции — некий прочный фундамент, от которого можно уверенно оттолкнуться и устремиться в будущее. Поэтому некоторая мера экономико-политического либерализма должна сопрягаться с некоторой мерой традиционализма и консерватизма.
Конечно, традиции ограничивают свободу индивидуума. Но на базе традиций рождается ответственная свобода. Ответственная свобода — перед кем? Перед семьей, перед общиной, перед всеми теми, кого человек считает «своими». И, наконец, на основе традиций возникает ответственность перед обществом, т.е. перед страной. Когда у людей появляется такая традиция, то это уже не абстрактное «население», это уже самостоятельная нация, для членов которой характерны любовь к своей Родине и уверенное чувство принадлежности к «своим людям». Нормальный человек отлично понимает, что человек другой национальности тоже любит Родину. Так что национализм (в такой трактовке) не только укрепляет свою нацию, но и улучшает отношения между нациями.
В настоящее время особенно актуально на российской почве встает вопрос о синтезе общественных движений либерализма и консерватизма. Главная беда русских либералов вовсе не в том, что все они «страшно далеки от народа», а в том, что за ними стоят слабые и малочисленные силы.
Национальная, адекватная российским традициям и современности модель, предполагает противоречивое единство, некую меру сочетания консерватизма и либерализма, причем и в экономике, и в политике, и в идеологии. Ключ к определению этой меры — модель солидарно-свободной организации экономики и общества, которое твердо убеждено, что предприниматели (буржуазия — крупная и мелкая) являются естественной частью нации, наемные работники объединены профсоюзным движением, а государственная бюрократия находится под постоянным и действенным контролем общественности.
Очевидные конфликты интересов между отдельными социальными группами, которые, на первый взгляд, кажутся непримиримыми, в действительности легко разрешимы с точки зрения ненасильственных идей консерватизма и либерализма. Тем самым, либерально-консервативный альянс, гарантирующий
ту меру экономико-политической свободы, которая обеспечивает экономическое развитие и прогресс, как общества, так и индивида, и отражающий основные общественные настроения, может стать важным условием успешного преодоления стагнационных тенденций в нашей стране.
Литература
1. Гегель Г.В.Ф. Соч. В XIV т. — М., 1956.
2. Шекспир У. Мера за меру. Венецианский купец. — М., 2014.
3. Достоевский Ф.М. Бесы. — Л., 1974.
4. Шулевский Н.Б. Планетарный эволюционизм. — М., 2015.
5. Осипов Ю.М. Экономический либерализм // Философия хозяйства. — 2006. — № 4 (46).
6. Скрынник З.Э., Зотова Е.С. Европейские ценности и рыночные механизмы на политическом поле постсоветских стран // Философия хозяйства. — 2013. — №3(87).
7. Косов Е.В. Либералы: трудный путь к свободе. — М., 2013.
1 «Возлюби судьбу!». «Кто покоряется судьбе, тех она везет, а кто сопротивляется ей, тех она заставляет тащить ее колесницу!». Можно сказать и так: «Тот, кто подчинил себя всезнающей свободе, тому она дарит жизнь, а кто ее все ищет, тех она принуждает тащить колесницу со своим гробом в никуда».
2 Кредо его зловещей веры гласит: «Всякий, кто хочет главной свободы, тот должен сметь себя убить. Сознать, что нет Бога, и не сознать в тот же момент, что сам богом стал — есть нелепость, иначе непременно убьешь себя сам. Дальше нет свободы; тут все, а дальше нет ничего. Кто смеет убить себя, тот бог» [3, 94].
3 «Экономический либерализм» — феномен свободного экономического хозяйствования и самоопределяющейся экономики, как и соответствующие этому феномену идеология, политика и течение мысли, допускающие возможность целостного, хотя и не безграничного, самоопределения экономического субъекта и всей общественной экономической системы» (Ю.М. Осипов [5, 225]).
евразийская политическая экономия как теоретическое основание новой интеграционной целостности: сущность и организационно-институциональные формы*
С.А. Дятлов,
профессор кафедры общей экономической теории и истории экономической мысли Санкт-Петербургского государственного экономического университета, академик РАЕН, доктор экономических наук [email protected]
А.А. Ананьев,
помощник ректора Санкт-Петербургского государственного экономического университета,
кандидат экономических наук
Статья посвящена обоснованию междисциплинарного подхода к исследованию евразийской экономической системы и определению предмета евразийской политэкономии. Обосновано положение о том, что логика соотнесения национального, регионально-интеграционного и глобального соотносятся между собой как диалектические категории единичного особенного и всеобщего. Дано авторское определение предмета евразийской политической экономии, раскрыты основные принципы, институты и организационные формы осуществления евразийской интеграции.
Ключевые слова: евразийская интеграция, политическая экономия, междисциплинарный подход, гиперконкуренция, глобализация, интеграционная политика
ББК Ю252:Т08я43
Ключевая задача и главная целевая функция современной экономической науки заключается в том, чтобы исследовать сущность происходящих процессов в глобальной экономике и раскрыть причины возникновения и воспроизводства усиливающегося глобального финансово-экономического кризиса. Н. Картрврайт отмечает, что цель научного исследования заключается не просто в анализе универсальных закономерностей на уровне явлений, а в «раскрытии природы вещей, поиск сил и свойств, которыми они обладают, а также условий и способов, благодаря которым эти свойства могут быть использованы для получения ожидаемых эффектов» [1]. При решении этой задачи необходимо использовать весь богатейший, положительный опыт, методологию и инструментарий экономической теории, политической экономии, институциональной экономики, поведенческой экономики, информационной экономики, теории глобализации и других дисциплин.
Поведенческая экономика выявила новые закономерности, например, систематические, повторяющиеся отклонения в поведении реальных людей от поведения рациональных экономических агентов (экономического человека), описываемых теорией экономикс. Ценностные установки, цели, потребности, интересы, мотивы являются атрибутивными характеристиками людей, влияющими на их реальное экономическое поведение, на их инновационную, производственную и потребительскую активность.
Один из основателей новой институциональной экономики лауреат Нобелевской премии по экономике Р. Коуз обосновал важнейшую роль институтов в экономике, принципы выбора институциональных форм в реальных условиях, которые не соответствуют идеальной теоретической модели рынка совершенной конкуренции. В дальнейшем значительный вклад в развитие новой институциональной теории внесли лауреа-
* Статья подготовлена при грантовой поддержке РГНФ, проект № 16-02-00531а
