CC BY
61
СОВРЕМЕННАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ
ТЕОРИЯ
И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ -ЭВОЛЮЦИОННЫЙ ПЕРЕСМОТР
У. ВИТТ
директор группы эволюционной экономики, профессор экономики экономического факультета, Университет Йены, Германия
Перевод с нем. Д.А. ШЕВЧЕНКО
Научное редактирование перевода И.В. РОЗМАИНСКОГО
Статья основана на докладе, прочитанном в 1999 г. на IV семинаре в Бухенбахе (IV Buchenbach Workshop). Автор выражает благодарность Марко Леманн-Ваффеншмидт и Сильке Шталь за ценные замечания.
© Witt U., 2004 © Перевод. Шевченко Д.А., 2004
1. ВВЕДЕНИЕ: УПУЩЕННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
Экономика, вне всяких сомнений, сильно связана как с «историей», так и с «эволюцией»: индивидуальное, национальное, мировое хозяйствование является историческим процессом, и этот процесс характеризуется постоянными изменениями, то спокойными, то такими бурными, как сейчас, изменениями, которые в их последовательности можно определить как эволюцию [52]. Тем не менее современная экономическая теория кажется практически «очищенной» от следов истории, а об эволюционных изменениях почти не говорят. Экономическая теория и экономическая история, которые могли бы объединиться и оказать плодотворное влияние друг на друга, не нашли общего языка. Одной из причин этого было догматически преувеличенное, академическое разногласие в конце XIX в., которое вошло в анналы экономики под названием «спор о методе» («Methodenstreit»).
В этом споре была сформулирована антиномия теории и истории, появление которой сложно обосновать с современной точки зрения (см. [9; 26; 28; 39]). В связи с упреком в отсутствии теоретической основы или даже во враждебном отношении к теориям в адрес эмпирико-исторического направления исторической школы, в качестве контраргумента была разработана исследовательская программа «точной» экономической теории, оесопотю рига [27]. Последняя ориентировалась на гуманитарный идеал «чистой» науки (по вопросу догматическо-исторической подоплеки см. [2])
и пропагандировала по возможности абстрактное, «очищенное» от исторических особенностей и условий познание экономических зависимостей. В определенном смысле это понимание имеет влияние и по сей день, когда, например, экономическая теория по собственной воле все чаще устанавливает для себя примат моделирования — вариант того, что можно назвать «тиранией априорности» [20].
Платой за строгость антиисторической исследовательской программы является ее низкая способность к толкованиям. Примером может служить несоответствие интеллектуальных издержек полученным реальным экономическим знаниям общей теории равновесия. В последние годы это несоответствие вновь вынуждает обращаться к историческому подходу. В институциональной экономике [34], инновационной экономике [31] и эволюционной экономике [18] появляется новый интерес к историческим особенностям и условиям. Однако разработка толкований экономических отношений и процессов с учетом исторических случайностей вынуждает определить стратегию абстрагирования «точной» теории оесопота рига.
В рамках этой переориентации эволюционная экономика также пытается заменить анализ состояний (статическую методологию, или методологию сравнительной статики) анализом изменений. При этом нельзя не подчеркнуть, что «изменение» означает не просто «динамику», т.е. последовательность состояний, которая может допускать перенос во времени качественно неизменной системы. Изменение предполагает именно качественные перемены, которые в историческом процессе подстраиваются к институциональному, технологическому и коммерческому уровням в экономике. Только для того чтобы просто заметить это, необходим диалог с исторической наукой. Без систематического обращения к этому диалогу изучение изменений,
вероятно, снова попало бы в привлекательную область априорных расчетов, математических метафор [29] и «моделирования» и вместе с этим вернулось бы к старому пониманию теории.
Точка зрения, согласно которой изучение исторических изменений ведет к отсутствию теоретической основы или даже враждебности теории, была и остается большим недоразумением. Исходя из основ эволюционной экономики, стоит ожидать именно противоположного. В сложной и часто нераспознаваемой, имеющей многослойную систему обратных связей динамике качественных изменений, с которой мы сталкиваемся в исторических процессах, должны быть выделены регулярные — точнее говоря, рекуррентные — и, таким образом, пригодные к образованию теорий явления [12; 25; 41]. Такие феномены тоже играют важную роль в экономикоисторических исследованиях [15]. Данное обстоятельство представляет собой указание на то, что диалог между надлежаще разработанной экономической теорией и экономической историей мог бы представлять взаимный интерес (см. об этом [43]). Без дескриптивного, исторического рассмотрения вряд ли была бы возможна эвристическая индукция, посредством которой должны быть в первую очередь непременно идентифицированы элементы теории экономической эволюции. Здесь логический анализ и исторический анализ являются плохими субститутами друг друга примерно в одинаковой степени.
Легче предложить подобную программную позицию, чем развить из нее представление о том, как конкретно (конструктивно) осуществить интеграцию эволюционного и исторического подходов при построении экономической теории. Именно это рассматривается в данной статье на трех примерах. При этом, разумеется, автор не претендует на детальную проработку многоплановой проблематики отношений
между теорией и историей. В поисках регулярных, рекуррентных феноменов во второй главе будет затронут пример изменений в отдельной экономической организации (einzelwirtschaftliche Organisation). Здесь источником эвристической индукции является область исследований истории предпринимательства (Business History). В третьей главе рассматривается случай общих институциональных и технологических изменений — снова с целью выявления на этом уровне регулярных процессов, пригодных для образования теорий. В четвертой главе на последнем примере затрагивается еще более спорный и спекулятивный вопрос: возможно ли на основании регулярных процессов в экономических изменений делать выводы относительно направлений развития, выводы, которые, в общем и целом, характеризуют экономическую историю? Заключительная пятая глава представляет собой краткое подведение итогов.
2. ПРИМЕР ОРГАНИЗАЦИИ:
ЖИЗНЕННЫЙ ЦИКЛ И «BUSINESS HISTORY»
Сегодня является прописной истиной то, что уже в течение относительно короткого периода времени (нескольких лет) изменения и приспособления посредством обучения представляют собой предпосылки если не выживания предприятий, то их успеха. Многое в этих изменениях происходит по причине конкуренции на рынках и соответствует ситуационной логике исторического контекста. Тем не менее можно задаться следующим вопросом: существуют ли повторяющиеся во времени типичные закономерности развития, которые относительно регулярно проявляются на большом количестве предприятий? Как можно охарактеризовать такие рекуррентные закономерности и в чем их причины? Вероятно, легче выдвинуть предположения о возможных
причинах, чем о результирующих временных закономерностях. Причинами рекуррентных закономерностей могут быть, например, организационные процессы накопления опыта или (скользящие) ограничения, которые обусловлены накоплением или ростом. Уже здесь начинается зыбкая научная почва, где нельзя говорить о неявных рекуррентных закономерностях процессов.
Если речь идет о временной закономерности изменений на уровне предприятия, то наиболее часто обсуждают концепцию жизненного цикла (см., например, [1; 16; 37]). Но при этом говорят о метафоре, которая не интегрирована в теорию ни на уровне экономики предприятия, ни на уровне народного хозяйства и поэтому до сих пор остается необоснованной1. Неявная закономерность развития находит графическое отражение в S-образной линии логистической тенденции роста. В природе такой процесс представляет собой подлинную рекуррентную систематичность. Например, кукуруза в течение трех месяцев ее созревания по показателю массы сухого вещества в единицу времени проходит равномерный S-образный путь, пока, наконец, не достигнет своей естественной верхней границы. Процессы, которые в течение жизни живых существ приводят к возникновению этих закономерностей, объясняются физиологическими ограничениями и фундаментальными молекулярными процессами, для которых существуют разработанные и наилучшим образом подтвержденные теории. Для жизненного цикла предприятий нет ничего подобного. Кроме того, даже на дескриптивном уровне не ясно, наблюдаются ли вообще такие жизненные циклы [14].
Если, как обычно, рассматривать развитие во времени, то в эмпирических
1 В противоположность концепции жизненного цикла отрасли или продукта (см., например, [4; 22]).
Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 3
Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 3
данных, если они вообще характеризуют развитие, постоянно встречаются нерегулярные пики и спады, так что при большом желании можно ex post найти S-образные процессы. Кроме того, период времени, а также верхнюю границу процесса развития можно всегда определить эмпирически ex post. Это и неудивительно, так как существуют разнообразные экзогенные факторы успеха и роста предприятия, с одной стороны, и различные возможности организации изменять и приспосабливать свое поведение — с другой. Разумеется, экзогенные воздействия также играют роль в конкретной реализации жизненного цикла кукурузы. Количество экзогенных факторов в случае предприятия все же может быть больше, и их взаимодействие является более сложным, чем в случае кукурузы. Проблема значительно усложняется в зависимости от степени реагирования и креативности предприятий.
Все-таки возможность рекуррентных закономерностей в развитии организаций существует. Можно предполагать, что имеются имманентные динамические ограничения, которые ведут к определенным единообразным закономерностям развития в истории предприятий [38; 45]. Конечно, появление таких закономерностей может зависеть от одной из упомянутых выше экзогенных или даже эндогенных предпосылок. Если употреблять метафоры, то можно говорить о «контингентном онтогенезе» организации. Какие факторы ответственны за за-кономерностный (regelhafte) онтогенез, а какие действуют как контингенции, т.е. случайности (Kontingenzen) — вот вопросы, на которые вряд ли возможно ответить без привлечения исторического опыта, в данном случае из истории конкретного предприятия и отрасли промышленности (business history, [6]). Эвристическая стратегия похожа при этом на применяемый в теории менеджмента метод анализа конкретных ситуа-
ций (Fallstudie), только рассматривает продольный срез и линии развития. Целью являются индуктивные выводы о регулярных моделях онтогенетического развития фирмы и их разнообразные контингенции2.
При изучении большого количества исторических исследований об успешных фирмах и отраслях промышленности (например, [11; 32; 33; 35]) сразу обращают на себя внимание систематические изменения, которые являются следствием организационного роста. Молодые, инновативные фирмы, которые стремятся создать собственный рынок или выйти на уже существующий, обычно работают в соответствии с неформальными организационными нормами (informeller Organisationsmodus): минимальная иерархия, прямые информационные потоки, коллегиальный стиль управления, высокая мотивация сотрудников, высокая степень спонтанной (неорганизованной) творческой активности в решении проблем. Если позволяют рыночные условия, то такие организации могут быть весьма продуктивны и быстро расти именно благодаря их неформальным организационным нормам (Organisationsmodus). По мере достижения результатов будет необходима не только адаптация производства, финансирования, сбыта и т.д., — процессов обучения, которые сами по себе представляют большое число контингенций (Kontingenzen) для дальнейшего развития. Также нужно будет нанимать все больше работников, интегрировать их и руководить ими. Именно из этого условия следует (контингентная) рекуррентная закономерность развития: организационные нормы растущего предприятия систематически изменяются.
2 Если сначала цель диалога с business history имела эвристическую природу, то это не означает, что указанная цель не изменится. После того, как гипотезы выдвинуты, business history вполне может быть использована для их проверки.
Первоначально минимальная иерархия превращается во все более иерархически дифференцированную бюрократию, информационные потоки становятся менее прямыми, коллегиальный стиль управления превращается в формальные инструменты управления. С бюрократией и иерархической переработкой информации возникают и расширяются возможности для оппортунистического поведения сотрудников, которое находится в центре внимания теории фирмы на базе трансакционных издержек [3; 44]. Меры защиты от этого — инструкции и контроль — также влияют на способность разрешения проблем организации. Привлекаемые при этом формы защиты оборачиваются для организации потерей гибкости и креативности3.
С другой стороны, размер предприятия, который будет достигнут таким образом, с позиции развития, производства и сбыта может дать существенное снижение издержек и упростить возможности финансирования. Эти чистые эффекты масштаба определяют дальнейший процесс (контингентной) модели развития предприятий. Только эти эффекты позволяют им оставаться успешными и даже расти, несмотря на то, что их организационные нормы сравнительно менее эффективны и мотивированы. Именно для массового производства характерны проблема насыщения рынка и вытесняющая конкуренция, которые формируют дальнейший онтогенез фирмы. Чтобы обеспечить прибыльность и объем продаж в долгосрочном плане, должны быть найдены новые технологии и продукты, а также созданы новые рынки. Из-за бюрократического
3 Понимание этого организационного изменения предполагает более точную картину также изменяющейся роли предпринимателя (см. [45; 46]) - роли, которой в экономической теории сильно пренебрегали. В вышеупомянутых исследованиях истории предприятий эта роль явно выходит на первый план.
бремени, а значит, дорого обходящихся исследований и разработок (hervorgebrachten eigenen Forschungs- und Entwicklungsleistungen), с одной стороны, и привилегированного доступа к рынкам капитала — с другой, крупные иерархические организации делают ставку на получение инновативных преимуществ посредством слияния и покупки предприятий, а также, при случае, путем создания дочерних предприятий (Ausgrundungen) (см. [21; 23]).
3. ЧТО ОБЩЕГО МЕЖДУ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫМИ И ТЕХНОЛОГИЧЕСКИМИ ИЗМЕНЕНИЯМИ?
Закономерности развития на уровне организации, которые были рассмотрены в предыдущем разделе, являются, очевидно, рекуррентными явлениями. Они могут повторяться от предприятия к предприятию. Для диалога между экономической теорией и экономической историей это важно. Второй пример, который должен быть приведен для теоретически содержательных закономерностей на стыке экономической теории и экономической истории, трактует определенные черты институциональных и технологических изменений в экономике [48; 49]. Здесь также речь идет о контингентных, рекуррентных явлениях. В таком случае можно описать основополагающее предположение простой метафорой, а именно «критическая масса». При этом имеется в виду феномен бифуркации в нелинейном, динамическом процессе, типический признак самоорганизации, который встречается во многих дисциплинах. Если можно его реконструировать, то в экономическом контексте этот феномен вытекает из эффекта частотной зависимости (Häufigkeitsabhängigkeitseffekt) в индивидуальном процессе принятия решений.
Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 3
Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 3
Об «институте» говорят в том случае, если имеются взаимно ожидаемые поведенческие закономерности. Например, торговые правила [17] могут считаться прототипом так называемых неформальных институтов. Характерными примерами торговых правил, в которых эффект частотной зависимости играет центральную роль, являются любые альтернативные соглашения. Здесь можно рассмотреть систему измерений, например имперскую (imperiale) и метрическую системы как две альтернативы. В контексте технологий эффект частотной зависимости играет аналогичную роль, если существуют альтернативные версии технологии, предназначенной для одной цели или функции. Часто цитируемыми примерами этого являются альтернативные компьютерные системы, системы видеозаписи, способы передачи электроэнергии (постоянный или переменный ток), клавиатуры для пишущих машинок и т.д. В отдельном случае такие конвенции (Konventionen) и технологии могут быть технически совместимы. Чем это дороже, тем в большей степени различные стандарты принимают характер настоящих альтернатив.
Представим себе простой случай двух альтернативных проявлений А и В института или, аналогично, технологии. Далее представим, что заинтересованные лица делают выбор в пользу А или В независимо друг от друга (предпосылка автономности), в случайной последовательности и могут впоследствии пересмотреть свои решения. Эффект частотной зависимости гласит, что для каждого лица, принимающего решение, несмотря на автономию, не безразлично, что делают другие. Это имеет место в указанных случаях, так как польза, которую альтернативные институты или технологии приносят принимающему решение, зависит от того, сколько имеется других пользователей той же системы. В случае конвенций возникают более или менее крупные затруднения и из-
держки, если, например, применяются разные системы измерений; в случае с технологическими системами их распространение может прямо соотноситься со снижением затрат пользователей, а проблемы совместимости могут потребовать издержек приспособления (Anpassungskosten). Чем больше относительное количество заинтересованных лиц, которые принимают решение в пользу одной альтернативы, тем привлекательнее она становится по отношению к другим. Аналогично изменяется вероятность того, что лицо, принимающее решение, выберет эту альтернативу.
В таких условиях могут быть два альтернативных стабильных состояния, называемые «аттракторами». Тогда в типовом случае (Mittelwertbetrachtung) тот или другой институт (технология) имеет успех большинством голосов или даже 100%. В последнем случае аттракторы — выраженные в пределах альтернативы А — находятся на уровне 0 или 100%. Области «притяжения» обоих альтернативных, стабильных состояний (измеренных в среднем относительной долей лиц, прежде принявших (der bisherigen Adopter) альтернативу А) должны быть разделены точкой, в которой относительная привлекательность альтернатив резко изменяется. Эта точка представляет критическую, относительную частоту (среднее значение) или «критическую массу», по ту сторону которой находятся «increasing returns to adoption» [7], и поэтому в среднем возникает спонтанное, самоусиливающееся развитие на соответствующем аттракторе.
Точное положение точки критической массы зависит от того, как соотносятся между собой значения присущей полезности (inhärente Nutzen), которые генерируются альтернативами. Системы измерения могут иметь единицы, которые необходимо более или менее детально пересчитывать. Технологические системы могут иметь разную эффективность при одинаковых затратах. Такие несоответ-
ствия перемещают среднее значение точки критической массы в пользу аттрактора более выгодного варианта. Теперь выбор альтернатив, согласно предположению, определяется вероятностью принятия, которая зависит от относительной частоты вариантов. Поэтому фактические решения, касающиеся выбора альтернатив, могут приводить к случайно-обусловленным флуктуациям вокруг средних, относительных частот вариантов, которые были положены в основу описания. Эти флуктуации могут также случайно накапливаться.
Решающим теперь является следующий аспект. Предположим, обе альтернативы существенно отличаются друг от друга по присущей им полезности. В этом случае точка критической массы в среднем может отклоняться так далеко, что даже если раньше был представлен преимущественно или даже исключительно один вариант, то теперь маленькие, кумулятивные флуктуации переходят за границу критической относительной частоты. Вследствие этого они спонтанно изменяют поведение, касающееся принятия того или иного варианта. Если нет таких существенных различий в присущей полезности, то вероятность спонтанного, обусловленного флуктуациями перехода близка к нулю. Иначе говоря, среднее время ожидания такого перехода превышает рассматриваемый в данном контексте период. В ситуации, когда представлена исключительно старая, устойчивая форма А института или технологии и имеется в наличии новая форма В с большей присущей полезностью, как правило, рано или поздно в истории наблюдается переход от А к В. То есть доля А падает от 100 до 0% или около 0%. Часто так бывает даже тогда, когда разница присущих полезностей несущественна. Как же это можно объяснить в свете вышесказанного?
Конечно, допустимо, что кумулятивное случайное колебание доводит доли
до точки критической массы, но, разумеется, в периодах, сравнимых с библейскими. Поэтому такая возможность фактически обсуждается только с позиции тех случаев, где в основе изменения человеческих институтов могло бы лежать генетически обоснованное поведенческое приспособление [53]. Для краткосрочных переходов ключ к пониманию снова может находиться в изучении исторических примеров. Предположительно, большую роль играет то, как возникают представления о новых институтах или технологиях, и как те, кто приводит их в движение, используют их и продвигают. Очевидно, в конкретных исторических условиях — в противовес абстрактному принципу рекуррентной закономерности перехода в соответствии с достижением точки критической массы — различаются причины и процессы институциональных и технологических изменений.
Представления об альтернативных (часто претендующих на моральное превосходство) нормах поведения или «лучших» институциональных организациях развиваются в основном политическими активистами и агитаторами, предсказателями, моралистами и преобразователями мира и поначалу пропагандируются в узком кругу. Эти идеи могут иметь успех только в том случае, если этот круг увеличивается и в конкуренции с существующими или одновременно пропагандируемыми представлениями завоевывает последователей, количество которых превысит критическую массу. Теоретически говоря, появляются определенные действующие лица, выступающие в роли агентов коллективного действия. Они организуют коллективный переход, в ходе которого заставляют по возможности более многочисленную группу последователей ожидать этого коллективного перехода, — а ожидание сбывается само по себе, если критическая масса действительно достигнута [51]. Если рассматривать фор-
Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 3
Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 3
мально, влияние агентов коллективного действия состоит в том, чтобы упразднить релевантные индивидуальные решения. Как именно это происходит, можно пояснить в диалоге с историей на конкретном историческом примере.
На технологическом уровне представления о новых методах и продуктах развивают лица, занятые в сфере исследований и разработок. До наступления коммерческой зрелости часто требуются длительные работы по улучшению и — если эта стадия не достигнута, — реализации со стороны предпринимателей, как это уже было описано Шумпетером [40]. Так как улучшения увеличивают присущую выгоду новых вариантов, то это означает, что перемещение точки критической массы осуществляется с большей легкостью. В конечном итоге для технологий, полезность которых также зависит от эффекта частотной зависимости, организуется какой-то, пусть даже небольшой, коллективный шаг. Агенты коллективного действия, которые способствуют этому, разумеется, отличаются от агентов в случае институционального изменения. Их роль берут на себя торговые агенты, рекламные агентства, консультанты и иногда также (полу)государствен-ные учреждения, например комитеты по нормам и стандартам. Эти процессы тоже пока мало изучены. Диалоги с историей техники, историей отрасли и фирмы дают возможность продвинуться в понимании рекуррентных закономерностей перехода и их исторических кон-тингенций.
4. НАТУРАЛИСТИЧЕСКИЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ДЛЯ ДОЛГОСРОЧНОГО ПЕРИОДА?
В феномене превышения критической массы, который обнаруживается в рассмотренных формах экономических изменений, проявляется дополнительный
рекуррентный элемент экономической истории. Итак, история на самом деле повторяется — в этих закономерностях. Это может показаться смелым утверждением. Но оно все-таки слабее, чем то, что историк экономики Александр Гер-шенкрон — при разработке концепции «периодической рекурренции» — назвал «непрерывность истории» в смысле «continuity of cyclical repetition» [15, kap. 1]. Стоит упомянуть, что с теоретической точки зрения также многое говорит в пользу существования таких сильных форм рекурренции. Здесь можно назвать, например, многолетние усилия Зигенталера по выявлению в экономической истории циклических подъемов и падений доверия к существующим правилам и теоретическому обоснованию их последствий для процветания и экономического роста [42]. Тем не менее в этом разделе необходимо на третьем примере рассмотреть проблему, которая не относится к систематичности в смысле контингентных, рекуррентных закономерностей развития.
Точнее говоря, речь идет об одной в высшей степени спорной историко-философски идее. Хотя кажется, как это было представлено на примерах, что экономическое развитие наполнено рекуррентными феноменами и в этом смысле систематично, возникает вопрос: систематично ли также оно само в целом в долгосрочном периоде? Возможно, даже в нем находит выражение определенное направление, и если да, то не является ли оно всего лишь результатом исторической случайности? Можно было бы допустить, что естественные и экономические ограничения в систематическом взаимодействии с человеческой интенциональностью и креативностью генерируют такие долгосрочные тенденции развития. Вопрос понимается не в смысле эвфемистической философии прогресса, как она до Дарвина — от Гегеля, через Маркса и до Спенсера — отождествлялась с идеей эволюции
(см. [5]). Сама по себе экономическая эволюция также может породить упадок или такой «дрейф», который не является ни прогрессом, ни регрессом. Попытка проверить наблюдаемое экономическое развитие на его желательность или нежелательность всегда была популярна в теории народного хозяйства (Nationalökonomie)4, в ее морально-философской традиции. Конечно, такая попытка предполагает, что сначала могут быть идентифицированы соответствующие (систематические) тенденции развития.
Если вопрос о тенденциях развития является настолько комплексным и спекулятивным, то он, несомненно, требует диалога экономической теории и истории. Даже рискуя только поверхностно рассмотреть проблему, необходимо коротко обсудить возможную интерпретацию, которая представляется объяснимой с эволюционной точки зрения (см. [52, kap. 1]). Если речь идет об ограничениях экономического развития, то экономисты прежде всего имеют в виду те из них, которые вытекают из процесса накопления капитала, т.е. выделения ресурсов из потребления для инвестиционных целей. К ним, несомненно, нужно относиться серьезно, также если фактическое обязательное воздействие существенно зависит от того, как применяется накопленный капитал и какие знания он использует. Логика этой связи подробно анализируется в теориях технического прогресса и экономического роста. Все эти конструкции базируются на отношениях между абстрактными ценностными величинами. Поэтому они лишь косвенно отражают естественные ограничения (naturgesetzliche Restriktionen) экономического роста.
Поэтому следует задаться вопросом о том, к каким новым выводам относи-
4 Здесь имеется в виду немецкая традиция экономической науки, в особенности подход многих представителей немецкой исторической школы. - Прим. ред.
тельно долгосрочных тенденций развития можно прийти с натуралистической точки зрения. Эта позиция затрагивает две необычные для экономистов проблемы. Первая состоит в том, как определить напрямую, т.е. не через оценки кумулятивных процессов, воздействие естественных ограничений на ведение людьми хозяйства. Второй вопрос заключается в том, как раздвинуть границы радикальной субъективистской позиции, которые не позволяют современной экономической теории определить конкретные направления процесса роста. Тезис о том, что максимизируется определенная абстрактная полезность, практически бессодержателен. Как можно получить объективированное содержательное выражение целей, которое, с учетом индивидуального и культурного разнообразия, в среднем характеризовало бы человеческое хозяйство в долгосрочном периоде?
Обе проблемы до сих пор почти не рассматривались. Для многих экономистов они, как и вообще натуралистическая точка зрения, возможно, даже не являются экономическими вопросами. Поэтому в настоящее время можно представить только некоторые тезисные положения, которые, разумеется, непосредственно относятся к диалогу между теорией и историей и имеют существенный эвристический потенциал. Прежде всего, следует, как подчеркивал Георгеску-Рёген [13], констатировать, что человеческое хозяйство — как и любая другая живая система — является диссипативной системой. Это означает, что она в каждый момент времени ограничена в своем производстве потоком энергии и материи, который может быть доступен именно сейчас. Он, в свою очередь, зависит от уровня антропогенной технологии трансформации энергии и материи. Эта технология определяет, какие источники энергии и материалы с каким КПД могут быть использованы благодаря человеческим
Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 3
Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 3
знаниям и с привлечением необходимых инвестиций. В каждый заданный момент времени здесь присутствует жесткое ограничение, которое, однако, изменяется во времени.
Как и почему изменяется это ограничение — это уже другой, культурноантропологический и технико-исторический вопрос, который не будет рассматриваться в данной статье (см. [50]). Простые естественные ограничения и различные человеческие стремления, направленные на их смягчение, придают систематический характер долгосрочному экономическому развитию. Но имеется ли здесь тенденция, определенное направление развития? В общем и целом, в истории человеческого хозяйства действительно обнаруживается направление, но оно кажется почти тривиальным. В конкуренции видов «скупость природы», по выражению Дэвида Рикардо, вынуждает людей применять свои способности для постоянного расширения собственной ниши. Человеческая популяция по-прежнему растет почти экспоненциально; другие биологические виды вытесняются, приручаются или истребляются. Доля человечества в потребляемой биомассе на нашей планете постоянно увеличивается, так же, как доля в использовании пригодных для проживания территорий.
Человек целенаправленно использовал свои умственные способности и изобретательность для того, чтобы посредством бесконечного количества маленьких и больших шагов улучшить в свою пользу соотношение между используемыми природными благами и затратами времени и сил на их получение. Со времен промышленной революции разделение труда и специализация, а также благодаря этому ставшие возможными самовозрастающее приумножение знаний и образование капитала значительно ускорили развитие. Вследствие этого увеличились занятость и доля добавленной стоимости в производствен-
ной сфере, где затраты рабочего времени сложно заменить природными благами — энергией и сырьем. Это существенная причина тенденции, которая со времен Фурастье [10] считается «законом», но не имеет объяснения: тенденция бурного роста сферы услуг, связанного с относительным понижением занятости и доли добавленной стоимости сначала в сельском хозяйстве и добывающей промышленности, а затем и в обрабатывающей промышленности5.
Во времена «более узкой ниши» (и в тех уголках мира, где все еще тесно) борьба за обладание жизненно необходимыми благами, за возможность растить потомство и избавиться от бремени тяжелого физического труда велась не в последнюю очередь за счет сородичей. Эта конкуренция внутри человеческого вида с ее неприятными сопутствующими явлениями, такими как рабство и эксплуатация, была по-разному регламентирована в различных культурах и экономических укладах. Сегодня в целом человек может освободиться от бремени физического труда благодаря ставшим настолько выгодными для него обменным отношениям. При этом, несмотря на увеличивающееся население, уровень потребления жизненно необходимых благ для постоянно растущей части общества вплотную приближается к пределу насыщения.
Поэтому конкуренция на глазах перемещается на другой уровень, на вещи, не имеющие непосредственной ценнос-
5 Экстремальное изменение менового соотношения (Austauschverhältnis) нигде не проявилось так ярко, как в сельском хозяйстве в странах с развитой рыночной экономикой. Оно сейчас производительно, как никогда ранее, и полностью обеспечивает продуктами значительно увеличившееся население. При этом данный сектор экономики приносит всего лишь 2-3% добавленной стоимости, создаваемой в народном хозяйстве. Что это означает с натуралистической точки зрения, детально рассмотрено в работе [36].
ти для выживания и продолжения рода, причем потребность в таких вещах трудно или вообще невозможно удовлетворить. Это блага, дающие возможность получить статус, здоровье, безопасность, мобильность, развлечения и т.д. [19; 47]. В производстве подобных благ особую роль играет сфера услуг. Тот факт, что спрос на (относительно трудоемкие и поэтому более дорогие) услуги в целом удовлетворяется менее быстро, чем спрос на товары прочих секторов экономики, представляется другой существенной причиной поразительного роста сектора услуг.
Значительное улучшение менового соотношения между природными благами и затратами рабочего времени со времен промышленной революции не обходится человечеству даром. В процессе увеличения своей ниши человек разрывает кругообороты материи и энергии, которые в природе были замкнуты и потому устойчивы. В человеческом производстве циклы действуют не так, как в природе. Истощение невозобновимых ресурсов и демпинг остальных видов сырья создают дополнительные проблемы. Они поставят под сомнение эту форму производства, если не удастся постоянно решать новые проблемы.
В сфере услуг, которая должна создать предпосылки для решения данных проблем, соперничество процессов появления проблем и поиска решений, начавшееся с разрыва людьми замкнутых природных кругооборотов, и в будущем будет обеспечивать высокую занятость. Окажется ли в дальнейшем такое выгодное меновое отношение основой создания стоимости при прогрессирующем исчерпании ресурсов и загрязнении окружающей среды, зависит от качества решений проблемы в будущем, которое пока никому не известно. Очевидно, что определенное историческое направление развития, если оно все-таки идентифицируемо, вероятно, будет контингентным [24] и потенциально об-
ратимым, как, например, тот же «закон» Фурастье. Можно сделать вывод, что для классификации своих наблюдений экономической истории необходима соответствующая экономическая теория. Таким образом, диалог представляет взаимный интерес.
5. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Экономические изменения — это исторический феномен. Если в этих изменениях имеются гипотетические закономерности (а это основополагающее предположение эволюционной экономики), на основании которых можно строить гипотезы, то тогда в историческом исследовании могут быть установлены определенные квазиуниверсальные закономерности (Quasi-Universalien) [8]. История должна иметь не только идеографические, но и номологические черты — тезис, который многим историкам экономики, возможно, покажется спекулятивным. Одной (и только одной) универсальной теории истории не будет [30]. Но, может быть, еще не ясно следующее: через сто лет после окончившегося в пользу «чистой теории» спора о методе (Methodenstreit) теоретизирование в экономической истории поневоле вынуждено начинать с нуля. Здесь возможны по меньшей мере два варианта интерпретации.
Во-первых, можно попытаться выделить в историческом процессе характерные эпизоды социально-экономического развития. Это были бы в определенном смысле «стилизованные процессы», которые аналогично или по похожему образцу повторяются в истории [25] и отражают требующиеся толкования, пригодные для построения теорий, последовательности событий. Во-вторых, можно искать повторяющиеся явления, которые систематически оказывают влияние на определенные аспекты экономического роста. Такая систематичность является основой для опреде-
Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 3
Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 3
ления тенденций или направлений развития, обусловленных этими процессами. Обе интерпретации были рассмотрены с разных точек зрения в данной короткой статье. Они являются многообещающими для диалога экономической теории и экономической истории, указывают на существенный эвристический научный потенциал и, не в последнюю очередь, являются взаимодополняющими и совместимыми между собой.
ЛИТЕРАТУРА
1. Adizes I. Organizational Passages — Diagnosing and Treating Lifecycle Problems of Organizations // Organizational Dynamics. 1979. Summer. P. 3—25.
2. Albert H. Der moderne Methodenstreit und die Grenzen des Methodenpluralismus // Jahrbuch für Sozialwissenschaft. 1961. V. 13. S. 143-169.
3. Alchian A.A., Demsetz H. Production, Information costs, and Economic Organization // American Economic Review. 1972. V. 62. P. 777-795
4. Audretsch D.B., Klepper S. (eds.) Innovation, Evolution of Industry, and Economic Growth. Cheltenham: Edward Elgar, 2000.
5. Bowler P.J. Herbert Spencers Idee der Evolution und ihre Rezeption / Engels E.-M. (ed.). Die Rezeption von Evolutionstheorien im 19. Jahrhundert. Frankfurt: Suhrkamp, 1995. S. 309-325.
6. Chandler A.D. Strategy and Structure: Chapters in the History of the Industrial Enterprise. Cambridge, MA: MIT Press, 1962.
7. David P.A. Path-dependence and Predictability in Dynamical Systems with Local Network Externalities: A Paradigm for Historical Economics // Foray D.G., Freeman C. (eds.). Technology and the Wealth of Nations. L.: Pinter, 1993. P. 208-231.
8. Dopfer K. History Friendly Theories in Economics // Foster J., Metcalfe, S. (eds.). Frontiers of Evolutionary Economics. Cheltenham: Edward Elgar, 2001. P. 160-187.
9. Dopfer K. How Historical is Schmoller’s Economic Theory? // Journal of Institutional and Theoretical Economics. 1988. V. 144. P. 552-569.
10. Fourastié J. Le grand espoir du XXe siècle. 3sieme ed. Paris: Presses Universitaires de France, 1952.
11. Fransman M. Japan’s Computer and Communications Industry — The Evolution of Industrial Giants and Global Competitiveness. Oxford: Oxford University Press, 1995.
12. Fulda E., Lehmann-Waffenschmidt M., Schwerin J. Zwischen Zufall und Notwendigkeit — zur Kontingenz ökonomischer Prozesse aus theoretischer und historischer Sicht // Weg-ner G., Wieland J. (Hrsg.). Formelle und informelle Institutionen. Genese, Interaktion und Wandel. Marburg: Metropolis, 1998. S. 327—377.
13. Gerogescu-Roegen N. The Entropy Law and the Economic Process. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1971.
14. Geroski P. The Growth of Firms in Theory and Practice // Foss N.J., Mahnke, V. (eds.). Competence, Governance, and Entrepreneurship — Advances in Economic Strategy Research. Oxford: Oxford University Press,
2000. P. 168-186.
15. Gerschenkron A. Continuity in History. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1968.
16. Greiner L. Evolution and Revolution as Organizations Grow // Harvard Business Review. 1972. July-August. P. 37-46.
17. Hayek F.A. Notes on the Evolution of Systems of Rules of Conduct // Studies in Philosophy, Politics and Economics. L.: Routledge & Kegan Paul, 1967. P. 66-81.
18.Hesse G. Geschichtswissenschaft und evolutorische Ökonomik: Einige Überlegungen zu ihrer Komplementarität // Mörke O., North M. (eds.). Die Entstehung des modernen Europa 1600-1900. Köln: Böhlau Verlag, 1998. S. 93-120.
19.Hirsch F. Social Limits to Growth. L.: Rout-ledge and Kegan Paul, 1976.
20. Jones E. The Tyranny of A Priorism in Economic Thought // History of Economics Review. 1994. V. 22. P. 24-69.
21. Klepper S. Firm Capabilities and Industry Evolution: The Case of the U.S. Automobile Industry, mimeo. 2001.
22. Klepper S. Industry Life Cycles // Industrial and Corporate Change. 1997. V. 6. P. 145-181.
23. Klepper S., Sleeper S. Entry by Spinoffs, Papers on Economics and Evolution, № 0207, Max-Planck-Institute for Research into Economic Systems. Jena, 2002.
24. Lehmann-Waffenschmidt M. Kontingenz und Kausalität bei Evolutorischen Prozessen // M. Lehmann-Waffenschmidt (ed.). Studien zur Evolutorischen Ökonomik VI. Berlin: Duncker & Humblot, 2002. S. 247-288.
25. Lehmann-Waffenschmidt M., Schwerin J. Kontingenz und Strukturähnlichkeit als Charakte-
ristika selbstorganisierter Prozesse in der Ökonomie // Schweitzer F., Silverberg G. (eds.). Selbstorganisation in den Sozialwissenschaften. Berlin: Duncker & Humblot, 1999.
S. 187-208.
26. Maki U. Universals and the Methodenstreit: a Re-examination of Carl Menger’s Conception of Economics as an Exact Science // Studies in History and Philosophy of Sciences. 1997. V. 28. P. 475-495.
27. Menger C. Die Irrthümer des Historismus in der deutschen Nationalökonomie. Wien: Hölder, 1884.
28. Meyer W. Schmoller’s Research Programme, his Psychology, and the Autonomy of the Social Sciences // Journal of Institutional and Theoretical Economics. 1988. V. 144. P. 570-580.
29. Mirowski P. The When, the How and the Why of Mathematical Expression in the History of Economic Analysis // Journal of Economic Perspectives. 1991. V. 5. P. 145-157.
30. Mokyr J. Is There a Theory of Economic History. Paper presented at the ASSA meetings. N.Y., 1998.
31. Mokyr J. The Lever of Riches - Technological Creativity and Economic Progress. Oxford: Oxford University Press, 1990.
32. Mühlfriedel W., Hellmuth E., Walter R. Carl Zeiss: Die Geschichte eines Unternehmens. Weimar: Böhlau, 1996.
33. Murmann J.P. Knowledge and Competitive Advantage - The Coevolution of firms, Technology, and National Institutions. Cambridge, MA: Cambridge University Press, 2003.
34. North D.C. Structure and Change in Economic History. N.Y.: Norton, 1981.
35. Olegario R. IBM and the Two Thomas J. Watsons // McCraw T.K. (ed.). Creating Modern Capitalism. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1997. P. 351-395.
36. Pimentel D., Pimentel M. (eds.). Food, Energy and Society, revised edition. Niwot: University of Colorado Press, 1996.
37. Quinn R.E., Cameron K. Organizational Life Cycles and Shifting Criteria for Effectiveness: Some Preliminary Evidence // Management Science. 1983. V. 29. P. 33-51.
38. Rathe K., Witt U. The Nature of the Firm -Static vs. Developmental Interpretations // Journal of Management and Governance.
2001. V. 5. P. 331-351.
39. Richter R. Bridging Old and New Institutional Economics: Gustac Schmoller, the Leader of the Younger German Historical School,
Seen with Neoinstitutionalists’ Eyes // Journal of Institutional and Theoretical Economics. 1996. V. 152. P. 567-592.
40. Schumpeter J. A. Theorie der wirtschaftlichen Entwicklung. Leipzig: Duncker & Humblot,1912.
41. Schwerin J. Wachstumsdynamik in Transformationsökonomien. Strukturähnlichkeiten seit der Industriellen Revolution und ihre Bedeutung für Theorie und Politik, Wirtschaftsund Sozialhistorische Studien, Band 12. Köln: Böhlau-Verlag, 2001.
42. Siegenthaler H. Regelvertrauen, Prosperität und Krisen. Tübingen: Mohr, 1993.
43. Walter R. Zum Verhältnis von Wirtschaftsgeschichte und evolutorischer Ökonomik // Dopfer K. (ed.). Studien zur Evolutorischen Ökonomik VII. 2003. S. 113-131.
44. Williamson O.E. The Economic Institutions of Capitalism. N.Y.: Free Press, 1985.
45. Witt U. Changing Cognitive Frames -Changing Organizational Forms: An Entrepreneurial Theory of Organizational Development // Industrial and Corporate Change. 2000. V. 9. P. 733-755.
46. Witt U. Imagination and Leadership - The Neglected Dimension of an Evolutionary Theory of the Firm // Journal of Economic Behavior and Organization. 1998. V. 35. P. 161-177.
47. Witt U. Learning to Consume // Journal of Evolutionary Economics. 2001. V. 11. P. 23-36.
48. Witt U. 'Lock-in’ vs. 'Critical Masses’ -Industrial Change Under Network Externalities // International Journal of Industrial Organization. 1997. V. 15. P. 753-773.
49. Witt U. Path-Dependence in Institutional Change. Papers on Economics and Evolution № 9306. European Study Group for Evolutionary Economics. 1993.
50. Witt U. 'Production’ in Nature and Production in the Economy - Second Thoughts About Some Basic Economic Concepts // Structural Change and Economic Dynamics, im Druck. 2004.
51. Witt U. The Endogenous Public Choice Theorist // Public Choice. 1992. V. 73. P. 117-129.
52. Witt U. The Evolving Economy. Cheltenham: Edward Elgar, 2003.
53. Young P. Individual Strategy and Social Structure: An Evolutionary Theory of Social Institutions. Princeton: Princeton University Press, 1998.
Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 3
