CC BY
27
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
УДК 821.161.1
А. А. Федотова
«Его прободали те, за кого он распялся»: некролог Н. С. Лескова об А. И. Герцене
Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ в рамках научно-исследовательского проекта
«Поздний Н.С. Лесков: научная подготовка к изданию художественных и публицистических произведений
1890-х годов» (грант № 15-04-0 0192)
Статья посвящена некрологу Н. С. Лескова А. И. Герцену, который до сих пор не становился предметом специального литературоведческого анализа. Произведение рассматривается на широком фоне ранней прозы Лескова и вписывается в ценностную и стилистическую парадигму творчества писателя 1860-х гг. На материале текста некролога в статье прослеживаются изменения, произошедшие в поэтике Лескова на рубеже 1870-х годов, и делаются принципиальные выводы об усилении в его публицистике этической и антропологической проблематики, знаком которого стало изменение ее повествовательной структуры, усложнение интертекстуального рисунка, активное обращение к библейским образам.
Ключевые слова: русская публицистика 2/3 XIX века, 1860-е годы, Н. С. Лесков, А. И. Герцен, Л. Н. Толстой.
LITERARY CRITICISM
A. A. Fedotova
«He Was Poked with the Horns by Those for Whom He Crucified»: N. S. Leskov's Necrologue about A. I. Herzen
The article is devoted to N. S. Leskov's necrologue to A. I. Herzen, which was not a subject of the special literary analysis. The work is considered on a wide background of Leskov's early prose and fits into a valuable and stylistic paradigm of the writer's works in 1860-s. In the article on the material of the text of the necrologue the changes are traced, which happened in Leskov's poetics at the turn of the 1870-s years, and drawn basic conclusions about strengthening in his journalism of the ethical and anthropological perspective, the sign was the change of its narrative structure, complication of the intertextual drawing, active appeal to bible images.
Keywords: russian journalism in the 2/3 of the 19th century, 1860-s, N. S. Leskov, A. I. Herzen, L. N. Tolstoy.
На страницах ранней прозы Н. С. Лескова 1860-х гг. наиболее частотны отсылки к произведениям двух русских авторов - Н. В. Гоголя и А. И. Герцена. Если влияние художественной манеры Гоголя на формирование индивидуального стиля Лескова общеизвестно, то характер его диалога с Герценым до сих пор относится к малоизученным страницам творчества писателя. Есть несколько объективных причин подобного рода несоответствия. Главные из них - это недостаточная исследованность ранней публицистической деятельности Лескова в целом (не
прошло еще и 20 лет с того момента, как состоялось первое переиздание большинства статей писателя 60-х годов), и традиция ангажированного подхода к Лескову-шестидесятнику, долгое время господствовавшая в отечественном литературоведении. Точка зрения Лескова на Герцена - это взгляд автора знаменитой пожарной передовицы в «Северной пчеле», за публикацией которой последовал «приговор» писателю со стороны «демократической» журналистики, и автора романа «Некуда», самому факту написания которого должен был найти
© Федотова А. А., 2017
оправдание исследователь, приступавший к анализу творчества Лескова 60-х годов.
Серьезным достижением текстологии конца прошлого века стал сам факт атрибуции и последующей публикации корпуса публицистики писателя, объединенной именем Герцена. И. П. Видуэцкой была выявлена и прокомментирована серия лесковских передовиц «Северной пчелы», посвященных Герцену [2, 3]. И. В. Столяровой были атрибутированы и опубликованы очерки Лескова в газете «Биржевые ведомости» (1869-1870) [13]. В статьях исследовательниц, а также в монографии И. П. Видуэцкой были намечены и основные линии художественного диалога двух писателей. Между тем, подробного анализа специфики образа Герцена в ранней прозе Лескова до сих пор не предпринималось. Обращение к ранним произведениям Лескова, объединенных именем Герцена (помимо названных работ, это очерки «Искандер и ходящие о нем толки» (1863), «Загадочный человек» (1870), а также роман «Некуда» (1864)), сегодня особенно актуально. Эти тексты первого десятилетия творческой работы писателя важны не только для уяснения авторской позиции - а Лесков пришел в литературу как вполне сложившаяся личность, - но и для понимания основ его публицистического и художественного стиля. Поэтика публицистики писателя, несмотря на выход в последние годы ряда интересных литературоведческих работ (см. [5, 6, 7, 10, 16]), является малоисследованной стороной творчества Лескова.
В рамках данной статьи обратимся к анализу последнего собственно публицистического высказывания Лескова о Герцене, тексту, до сих пор не привлекавшему внимания исследователей. Им является лесковский некролог лондонскому публицисту, опубликованный в «Биржевых новостях» в рубрике «Русские общественные заметки» в начале 1870 года (Герцен ушел из жизни в январе 1870). Печальный повод к написанию текста мотивирует специфический оценочный и фразеологический ракурс, который задается уже в первых строках статьи: «Нашим читателям, вероятно, памятно, что мы не дружили с Искандером и что даже на нас последних в русской литературе изливались его желчные отповеди; но мы никогда не считали его безусловно виновным в том, в чем его укоряют, и на свежую могилу его не бросим неоправдимого
осуждения. // Пред нивою смерти, как перед горящею купиною, нужно ходить, изув сапоги от ног своих, зане се есть место свято. // От гробовых свеч не запаливают фейерверков и не зажигают иллюминаций, в честь чего бы эти последние ни пламенели. У смерти есть свои права, неотъемлемые, святые и грозные. Жизнь, в каком бы она ни была развитии, ничего не может отрицать из прав смерти, потому что смерть отрицает самую жизнь» [8, с. 204]. Условное «мы», (некролог вышел как редакторская передовица, без подписи) формирует специфическую повествовательную перспективу текста. Идеологическая точка зрения нарратора претендует на максимальную объективность, а его высказывания представляют собой нравственные максимы: «Это, конечно, столь большая доброта, до которой нелегка дойти, но к которой, по крайней мере, должно стремиться. До этого надо доходить» [8, с. 205]. Для придания своим словам обобщающего значения Лесков апеллирует к литературе («Шекспир, сочинения которого называют «гражданскою библиею», говорит: «Если каждому воздавать по его заслугам, то где найдется тот, кто не стоил бы совершеннейшей оплеухи?» [8, с. 205]) и истории («История являет примеры тиранов, ломивших всю жизнь напролом в одну сторону и не слушавших ни вражьих укоризн, ни дружеских замечаний» [8, с. 206]).
Убеждающая сила реплик повествователя объясняется и постоянными отсылками к религиозным источникам: «Церковь наша, преисполненная в своих заветах нежнейшего милосердия, только молится об умерших. „Вольное и невольное, ведомое и неведомое", она все им прощает и молит простить». Цитируемый Лесковым зачин молитвы за «единоумершего» («Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго преставльшагося раба Твоего <...> и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная» [8, с. 204].) становится первой в статье библейской аллюзией, которыми она весьма насыщена. Статья написана в том возвышенном стиле, который свойственен ряду ранних произведений писателя (вспомним лесковские стилизации - «арабески» 1862-1863 года или написанные ритмизованной прозой «швейцарские» страницы «Некуда»). Тропы (метафоры, пери-
9
фразы, эпитеты) и стилистические фигуры (инверсии, параллелизмы, антитезы), как и ритмическое построение предложений, актуализация библейской фразеологии («горящую купиною», «изув сапоги от ног своих, зане се есть место свято») позволяют Лескову создать особенно торжественную и приподнятую интонацию.
Фразеологическая и оценочная организация некролога дают писателю возможность весьма пронзительно обрисовать образ главного «героя» статьи. Набрасывая очерк фигуры Герцена Лесков прибегает к противопоставлению между лондонским публицистом и его русскими последователями - прием, знакомый читателю и по роману «Некуда», и, особенно, по написанному одновременно с некрологом очерку «Загадочный человек». Циничное отношение к лондонскому пропагандисту его русских «сторонников» Лесков полагает главным источником трагизма судьбы Герцена. Безнравственная жизнь деятелей русского «революционного» движения представлена в статье через ряд резких деталей: «Как ни сильно поддавался Герцен увлечениям своей пылкой фантазии, ум и талант его отпрянули с негодованием от дикого фразерства юной русской эмиграции, свившей себе гнездо в Женеве. Герцен был в открытом разрыве с нею и даже был приговорен глупым революционным трибуналом к смерти <...> Герцен созерцал эту сволочь, которая не останавливается ни перед чем, не гнушается ни клеветою, ни воровством, ни убийствами, ни посылкою своих русских женщин на уличный разврат, с тем, чтобы проедать и пропивать деньги, вырученные этим ужасным торгом» [8, с. 206]. Эмоциональные и откровенные оценки, свойственные речи нарратора («глупым трибуналам», «сволочь», «ужасный торг»), позволяют противопоставить мученический образ Герцена примкнувшим к революционным идеалам преступникам, карикатурные портреты которых в это же время Лесков нарисовал в романе «На ножах». Патетическим итогом созданного Лесковым в первой части некролога образа Герцена становится уподобление его Христу: «Его прободали те, за кого он распялся» [8, с. 205], которое органично вписывается в стилистику очерка.
Эта в значительной степени идеализированная оценка Герцена, впрочем, дополняется Лесковым и важными психологическими штрихами иного рода: «Славянофилы, нередко возвращавшиеся к 10
необходимости самоусмирения, призывали не раз покойного Герцена смириться <...> У Герцена не хватало на это силы, или <...> он не чувствовал за собою никаких вин и не видел, в чем бы мог принести покаяние. Живучи на земле, он не отрекался от принятого на себя звания «неисправимого социалиста» <.> он уже не звал к топорам и не оснащал своей речи прежнею бранью, а только уповал, что он «воспитал на Руси поколение бесповоротно социалистическое», и когда его спрашивали: где же эти им воспитанные социалисты? он давал чувствовать, что это касается всех нас, что на Руси все социалисты, но только сами не знают этого, «как мещанин не знал, что он целую жизнь говорил прозою» [8, с. 207]. Писатель рассматривает деятельность Герцена в религиозных категориях (смирение, вина, покаяние), тем самым предлагая читателю вместо своего личного взгляда на лондонского пропагандиста обобщенную нравственную оценку последнего. Однако вместе с излюбленными писателем герценовскими цитатами, которые он не уставал оперировать от ранних передовиц до «Загадочного человека», в очерк проникают и характерно лесковские ироничные интонации, заставляющие читателя усомниться в словах Герцена о том, «что на Руси все социалисты, но только сами не знают этого». В финале некролога точка зрения нарратора становится предельно обобщенной: «славянофилы и сам г. Погодин говорили Герцену, что делать, и он, по замечаниям многих, видимо хотел это сделать, но <... > не мог. Воля его и ложный стыд шли бунтом против его чувств рассудка <...> Вот в чем поучение: коснение в своих заблуждениях отнимает власть над самим собою, и тогда при самых благих побуждениях нет поворота к истине» [8, с. 209]. От описания реалий биографии Герцена и упоминания полемики между ним и славянофилами Лесков переходит к дидактическому «поучению», в котором жизнь Герцена становится одним из примеров нравственной максимы.
Принципиальное для некролога морализа-торское начало в конечном итоге приводит к тому, что Лесков, не ограничиваясь собственными обобщениями деятельности Герцена, обращается к развернутым цитатам из Патерика и эпилога романа Толстого «Война и мир», к тому времени только что опубликованного. Это соседство не должно показаться странным: каждый из приведенных Лесковым примеров представляет собой притчу, которая, по мысли автора, должна
А. А. Федотова
пояснить читателю духовные истоки трагической противоречивости личности лондонского публициста (об особенностях аллегорий у Толстого см., в частности, [12]).
Первая из них является вольным переложением широко распространенной в XIX веке легенды о «кающемся бесе», которую впоследствии использовал Ф. М. Достоевский в романах «Бесы» и «Братья Карамазовы» (об интересе Лескова к житийной литературе см., например, [11]). Сложное сюжетное построение сказания, в византийском оригинале принадлежащего к жанру повести, Лесков упрощает до диалога между старцем-подвижником и находящемся во «внутреннем разладе с собою диаволом»: ««Научи, - говорит, - меня, что мне делать?». Святой велел ему обратиться к добру. - «Да, -отвечал диавол, - я и сам вижу в добре единственную отраду; я буду жить, как ты, и ты увидишь, что я сделаю больше тебя и всех вас превзойду в совершенстве добра. Прими же меня!» - «Хорошо, - отвечал святой; - начинай же с начала: смирись и принеси твое раскаяние Богу»» [8, с. 209]. В этом диалоге писатель в концентрированном виде представил нравственный конфликт легенды: покаяние беса не может состояться не потому, что Бог отвергает его, а потому, что бес сам не хочет смириться, «навыкнув бо в гордости своей» [8, с. 209].
Писатель вносит в образ дьявола психологизм, вкладывая в его уста отсутствующую в оригинальном тексте реплику, которая должна продемонстрировать глубину дьявольской гордыни. Усложнение образа легенды происходит и благодаря подчеркиванию двойственности мотивов персонажа: «страдания его еще несноснее, ибо он остается «отцем лжи», ненавидя ложь и презирая ее» [8, с. 209]. Психологизация дьявола, намек на присущий ему внутренний конфликт, необходимы Лескову для того, чтобы усилить параллель между этим религиозным образом и личностью Герцена, которой, по мнению писателя, также свойственна двойственность. Религиозная притча углубляет проблемное поле статьи: писатель находит исток противоречивости поступков лондонского пропагандиста в его греховной природе, тем самым переосмысляя социальную проблематику статьи в антропологическую. Основания для параллели между судьбой Герцена и патериковой притчей в статье обнажены в прямом публицистическом
слове автора: «так гордость заблуждения переживает не только самые заблуждения, но пересиливает и самые искренние порывы взойти на другой путь, ибо вступить на новый путь невозможно, не осудив прежнего своего хождения, а на это у покойного Герцена недоставало силы, и в этом все несчастия его последних дней» [8, с. 209].
Для подтверждения своей идеи о духовных причинах трагедии Герцена Лесков обращается и к двум фрагментам из романа Толстого «Война и мир» (о рецензии Лескова на роман см. [16]). Во второй главе первой части эпилога Толстой, рассуждая о функции человеческого «гения» в истории, приводит натуралистический образ стада баранов: «Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей» [14, с. 238]. Прием сопоставления человеческого общества с животным миром, свойственный поэтике романа (ср. сравнение Москвы с ульем), в данном случае функционирует как остранение. Аллегорическое представление выдающейся человеческой личности в образе откармливаемого барана своей неожиданностью и подчеркнутой физиологично-стью («вдвое толще других», «облитый жиром», «убивается на мясо») шокирует читателя и заставляет его по-новому взглянуть на отвлеченный вопрос о роли причинности в истории.
Аллегорию Толстого Лесков представляет в виде сюжетного повествования: «от стада баранов вдруг отделяют одного барана. Его содержат в отдельном, лучшем помещении, холят, кормят отборным кормом <...> Видя это, все стадо завидует этому барану: «вот-де счастливец!» Но вот через некоторое время бараны, выходя из своего хлева на пастбище, поражены: их счастливец висит на перемете вниз головою, с перерезанным горлом и распоротыми внутренностями <...> «Какой несчастный случай!» - восклицают бараны, и они „бесповоротно" уверены, что это точно случай» [8, с. 210]. Статичный толстовский образ обретает динамику как за счет многочисленных глаголов («отделяют»,
11
«содержат», «холят», «кормят»), так и в результате организации событий как временной последовательности («вдруг», «через некоторое время»). Тем самым аллегорический образ развертывается в небольшую притчу, которая по законам этого жанра заканчивается генерализацией, поясняющей переносный смысл предметного плана тропа читателям: «между тем как все это не могло быть иначе, потому что все это было предуведено и предуставлено хозяином, который, определив зарезать этого барана, знал, для чего он отделил его в лучшее помещение и подкармливал его отборным кормом» [8, с. 210]. Интересно, что этот фрагмент текста не является цитатой из «Войны и мира», а представляет собой мастерскую стилизацию, имитирующую усложненный толстовский синтаксис и поясняющую логику движения авторской мысли. Характерно, что в лесковской интерпретации образ Толстого диалогизируется (об этой особенности поэтики Лескова см. [18]): в речь нар-ратора проникают слова персонажей («баранов»), что привносит в притчу несвойственный оригиналу комизм. Подчеркнутые автором оценки баранами происходящих событий («стадо завидует <...> барану», «бараны <...> поражены», «бесповоротно уверены»), отсутствующие в исходном тексте, вступают в противоречие с обобщающей точкой зрения повествователя. Совмещение повествовательных перспектив становится, как это часто бывает у Лескова, средством выражения авторской иронии.
Второй образ, который применяет Лесков, отсылает к 5 главе 2 части эпилога, в котором Толстой рассуждает о роли воли народа в истории: «Какое бы ни совершилось событие, кто бы ни стал во главе события, теория всегда может сказать, что такое лицо стало во главе события, потому что совокупность воль была перенесена на него. Ответы, даваемые этою теорией на исторические вопросы, подобны ответам человека, который, глядя на двигающееся стадо и не принимая во внимание ни различной доброты пастбища в разных местах поля, ни погони пастуха, судил бы о причинах того или другого направления стада по тому, какое животное идет впереди стада. „Стадо идет по этому направлению потому, что впереди идущее животное ведет его, и совокупность воль всех остальных животных перенесена на этого правителя стада". Так отвечает первый разряд историков, признающих 12
безусловную передачу власти» [14, с. 313]. Лесков вводит в статью текст Толстого в трансформированном виде: «Дитя, сидя у окна, видит стадо быков, впереди которых идет один бык, выступающий, как тамбурмажор, за которым тянутся шеренги полка. Маломысленное дитя умозаключает, что этот передовой бык ведет за собою стадо, между тем как стадо гонит сзади пастух» [8, с. 210]. Целью модификации толстовского текста становится структурное уподобление его предыдущей «притче» о стаде баранов. Введение точки зрения ребенка позволяет Лескову заострить ситуацию остранения, а корректировка детского взгляда на ситуацию словами повествователя («между тем как стадо гонит сзади пастух») расставляет необходимые писателю акценты.
При обращении к толстовскому тексту Лесков концентрируется на предметном плане образов, разворачивая их в небольшие сюжетные повествования, сокращая принципиальную для оригинального текста «расшифровку» аллегорий. Подобная трансформация объясняется тем, что писатель вкладывает в образы Толстого новые смысловые оттенки, непосредственно отсылающие к предмету своей статьи. Рассуждения Толстого о недоступности для человека понимания движущих историю сил трактуются Лесковым в религиозном ключе, на что указывает очередное обращение писателя к библейской стилистике: «Так, мало знать, что знал Герцен, -что «все на свете причинно, последовательно и условно», а надо знать, что и причинности причин нам еще не всегда ясны и часто остаются неведомыми нам до тех пор, пока совершится вся» [8, с. 210].
Заканчивает свою статью Лесков итоговой прямой оценкой личности Герцена: «О Герцене, нимало не погрешая, можно сказать не только то, что он принес свою долю пользы, но он был необходим стаду, от которого отделился, хоть бы для того, чтобы бараны этого стада, видя горестную судьбу его, не кичились теми свойствами, которыми они сродны с „неисправимым" и которые также, в результате, неминуемо влекут к плачевному разладу с самим собою. Думать и умозаключать таким образом нам не возбраняют ни совесть, ни разум, ни примеры истории, ни законы божеские, ни законы человеческие. Мы так и думаем и не можем думать иначе» [8, с. 210]. В этом дидактичном выводе писатель
А. А. Федотова
формулирует нравственный урок, который может быть извлечен из судьбы Герцена. Торжественная стилистика и примирительные интонации заключительных слов статьи как нельзя лучше соответствуют выбранной Лесковым для некролога повествовательной перспективе, в которой личность нарратора стремится максимально развоплотиться для того, чтобы наиболее объективно оценить личность Герцена с точки зрения «истории», «божеских» и «человеческих» законов.
Имя Герцена стало для Лескова одним из главных символов эпохи 60-х годов, а именно, символом приверженности теории и готовности пойти ради ее осуществления на любые жертвы (наиболее пронзительными примерами обрисовки писателем жертв революционного движения являются, конечно, лучшие герои его романа «Некуда»). Несмотря на ожесточенную критику Лескова со стороны поддерживаемых Герценом журналов («Современник», «Русское слово»), образ самого «знаменитого réfugié» никогда не был окарикатурен писателем. Однако посвященные Герцену высказывания Лескова, созданные после вынужденного окончания сотрудничества писателя с «Северной пчелой», содержательно довольно резко отличаются от первых герценовских передовиц (их анализ см. [15]). Оптимистические интонации молодого журналиста, который был готов разразиться полемическими выпадами как в сторону А. И. Герцена с его «собачками», так и в сторону М. Н. Каткова, однако в то же время с надеждой ожидал возможного примирения «партизанов» (как тогда называли представителей разных партий) на ниве служения отечеству и либеральным реформам императора, сменяются возвышенной и торжественной речью оратора, подводящего трагические итоги эпохи 1860-х годов.
Созданные во второй половине 1860-х годов статьи Лескова относятся уже к тому периоду деятельности писателя, когда для него стали закрыты публицистические разделы ведущих изданий, что привело к заметным изменениям в авторском позиционировании, а следовательно, и в его индивидуальном стиле. На смену господствующему в написанных для «Северной пчелы» передовицах настоящему времени приходит ретроспекция, а подчеркнутая злободневность уступает место генерализации, воплощающейся в стремлении автора осмыслить текущие события в нравственном и ду-
ховном ключе, знаком чего становится все более заметное обращение писателя к библейской образности.
Впрочем, в усложненном интонационном рисунке лесковской публицистики нашлось место и для полемического «задора». И если личность Герцена предстает в ранней прозе Лескова довольно выпукло и неоднозначно, ярким примером чему и служит анализируемый некролог, то, характеризуя его отечественных последователей, писатель не отказывается от довольно грубого заострения. Трагической, но искренней (эта черта «лондонского агитатора» для автора принципиальна) деятельности Герцена Лесков противопоставляет лицемерие и безнравственность «бесповоротно социалистического» поколения нигилистов.
Библиографический список
1. Андреева, В. Г. Второе поколение русских нигилистов в восприятии Н. С. Лескова и
B. Г. Авсеенко [Текст] // Вестник Костромского государственного университета им. Н. А. Некрасова. - 2012. - № 4. - С. 114-117.
2. Видуэцкая, И. П. Лесков о Герцене [Текст] // Проблемы изучения Герцена / И. П. Видуэцкая. - М. : Изд-во АН СССР, 1963.- С. 301-320.
3. Видуэцкая, И. П. Передовые статьи по вопросам внутренней жизни России в «Северной пчеле» (1862-1863 гг.) // Лесков Н. С. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 1. [Текст] / И. П. Видуэцкая. -М. : Терра, 1996. - С. 787-859.
4. Герцен, А. И. Собрание сочинений: в 30 т. Т. 16 [Текст] / А. И. Герцен. - М. : Изд-во АН СССР, 1958. - 529 с.
5. Головачева, О. А. Средства характеризации в публицистических статьях Н. С. Лескова об А. И. Герцене: парадигматический и стилистический аспекты [Текст] // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. -2011.- № 7.- С. 79-82.
6. Зенкевич С. И. «Выметальщик сора»: публицистика Н. С. Лескова и общественная гигиена [Текст] // Историко-биологические исследования. - 2015. - Т. 7. - № 3. - С. 7-28.
7. Ильинская, Т. Б. Неизвестный очерк Н. С. Лескова «О клировом нищебродстве» [Текст] // Русская литература. - 2012. - № 3. -
C. 145-152.
8. Лесков, Н. С. Русские общественные заметки (№ 27) // Н. С. Лесков Полное собрание сочинений в 30 т. : Т. 10. - М. : Терра, 1996. -С.204-217.
9. Лесков, Н. С. Сочинения 1862-1863 гг. // Н. С. Лесков Полное собрание сочинений в 30 т. : Т. 2. - М. : Терра, 1998. - 992 с.
10. Лукашевич, М. Церковная проблематика в ранней публицистике Н. С. Лескова [Текст] // Церковь. Богословие. История. Материалы III Международной научно-богословской конференции. - Екатеринбург, 2015. - С. 335-342.
11. Лукьянчикова, Н. В. Трансформация агиографической традиции в произведениях Н. С. Лескова о «праведниках» [Текст] : диссертация на соискание уч. степени к. ф. н. / Н. В. Лукьянчикова. - Ярославль, 2004. - 169 с.
12. Лученецкая-Бурдина, И. Ю. Парадоксы художника: особенности индивидуального стиля Л. Н. Толстого в 1870-е - 1890-е гг. [Текст] / И. Ю. Лученецкая-Бурдина. - Ярославль : Изд-во ЯГПУ им. К.Д. Ушинского, 2001. - 156 с.
13. Столярова, И. В. Лесков и Герцен // Столярова И. В. На пути к преображению: Человек в прозе Н. С. Лескова. - СПб. : Изд-во СПбГУ, 2012. - 335 с.
14. Толстой, Л. Н. Война и мир. Т. 4. [Текст] // Толстой Л. Н. Полное собрание сочинение в 90 т. : Т. 12. - М. : Государственное издательство «Художественная литература», 1940. - 426 с.
15. Федотова, А. А. А. И. Герцен и русская публицистика 1860-х годов [Текст] // Вестник КГУ им. Н А. Некрасова. - 2017. - № 1. -С. 115-121.
16. Шелаева, А. А. Статья Н. С. Лескова «Герои отечественной войны 1812 года по гр. Л. Н. Толстому» (1869) как ключ к пониманию истории в романе «Война и мир» [Текст] // 1612 и 1812 годы как ключевые этапы в формировании национального исторического сознания. -СПб., 2013. - С. 170-181.
17. Kucherskaya, M. Journalist, Reader And Writer: Investigating Leskov's Creative Method [Текст] // Scando-Slavica. - Т. 62. - 2016. - № 1. -P. 234-242.
18. Pospísil, I. Jazyk, narace, zánr a kultura v literárních dílech N. S. Leskova [Текст] // Jazykov-eda v pohybe. - Bratislava : FF UK, Katedra slov-enského jazyka, Studia Academia Slovaca, 2012. -S. 17-27.
Bibliograficheskij spisok
1. Andreeva, V. G. Vtoroe pokolenie russkih nigilistov v vosprijatii N. S. Leskova i V. G. Avseenko [Tekst] // Vestnik Kostromskogo gosudarstvennogo universiteta im. N. A. Nekrasova. - 2012. - № 4. - S. 114-117.
2. Vidujeckaja, I. P. Leskov o Gercene [Tekst] // Problemy izuchenija Gercena / I. P. Vidujeckaja. -M. : Izd-vo AN SSSR, 1963. - S. 301-320.
3. Vidujeckaja, I. P. Peredovye stat'i po vo-prosam vnutrennej zhizni Rossii v «Severnoj pchele» (1862-1863 gg.) // Leskov N. S. Polnoe sobranie sochinenij v 30 t. T. 1. [Tekst] / I. P. Vidujeckaja. - M. : Terra, 1996. - S. 787-859.
4. Gercen, A. I. Sobranie sochinenij: v 30 t. T. 16 [Tekst] / A. I. Gercen. - M. : Izd-vo AN SSSR, 1958. - 529 s.
5. Golovacheva, O. A. Sredstva harakterizacii v publicisticheskih stat'jah N. S. Leskova ob A. I. Gercene: paradigmaticheskij i stilisticheskij aspekty [Tekst] // Izvestija Volgogradskogo gosu-darstvennogo pedagogicheskogo universiteta. -2011. - № 7. - S. 79-82.
6. Zenkevich S. I. «Vymetal'shhik sora»: publi-cistika N. S. Leskova i obshhestvennaja gigiena [Tekst] // Istoriko-biologicheskie issledovanija. -2015. - T. 7. - № 3. - S. 7-28.
7. Il'inskaja, T. B. Neizvestnyj ocherk N. S. Leskova «O klirovom nishhebrodstve» [Tekst] // Russkaja literatura. - 2012. - № 3. -S.145-152.
8. Leskov, N. S. Russkie obshhestvennye zametki (№ 27) // N. S. Leskov Polnoe sobranie sochinenij v 30 t. : T. 10. - M. : Terra, 1996. -S.204-217.
9. Leskov, N. S. Sochinenija 1862-1863 gg. // N. S. Leskov Polnoe sobranie sochinenij v 30 t. : T. 2. - M. : Terra, 1998. - 992 s.
10. Lukashevich, M. Cerkovnaja problematika v rannej publicistike N. S. Leskova [Tekst] // Cer-kov'. Bogoslovie. Istorija. Materialy III Mezhdu-narodnoj nauchno-bogoslovskoj konferencii. -Ekaterinburg, 2015. - S. 335-342.
11. Luk'janchikova, N. V. Transformacija agiograficheskoj tradicii v proizvedenijah N. S. Leskova o «pravednikah» [Tekst] : dis-sertacija na soiskanie uch. stepeni k. f. n. / N. V. Luk'janchikova. - Jaroslavl', 2004. - 169 s.
12. Lucheneckaja-Burdina, I. Ju. Paradoksy hu-dozhnika: osobennosti individual'nogo stilja
L. N. Tolstogo v 1870-e - 1890-e gg. [Tekst] / I. Ju. Lucheneckaja-Burdina. - Jaroslavl' : Izd-vo JaGPU im. K. D. Ushinskogo, 2001. - 156 s.
13. Stoljarova, I. V. Leskov i Gercen // Stol-jarova I. V. Na puti k preobrazheniju: Chelovek v proze N. S. Leskova. - SPb. : Izd-vo SPbGU, 2012. - 335 s.
14. Tolstoj, L. N. Vojna i mir. T. 4. [Tekst] // Tolstoj L. N. Polnoe sobranie sochinenie v 90 t. : T. 12. - M. : Gosudarstvennoe izdatel'stvo «Hu-dozhestvennaja literatura», 1940. - 426 s.
15. Fedotova, A. A. A. I. Gercen i russkaja pub-licistika 1860-h godov [Tekst] // Vestnik KGU im. N. A. Nekrasova. - 2017. - № 1. - S. 115-121.
16. Shelaeva, A. A. Stat'ja N. S. Leskova «Geroi otechestvennoj vojny 1812 goda po gr. L. N. Tolstomu» (1869) kak kljuch k ponimaniju istorii v romane «Vojna i mir» [Tekst] // 1612 i
1812 gody kak kljuchevye jetapy v formirovanii nacional'nogo istoricheskogo soznanija. - SPb., 2013.- S. 170-181.
17. Kucherskaya, M. Journalist, Reader And Writer: Investigating Leskov's Creative Method [Tekst] // Scando-Slavica. - T. 62. - 2016. - № 1. -P. 234-242.
18. Pospisil, I. Jazyk, narace, zanr a kultura v literarnich dilech N. S. Leskova [Tekst] // Jazykov-eda v pohybe. - Bratislava : FF UK, Katedra slov-enskeho jazyka, Studia Academia Slovaca, 2012. -S. 17-27.
Дата поступления статьи в редакцию: 04.06.2017 Дата принятия статьи к печати: 23.06.2017
