CC BY
144
Р. С-И. Семыкина1
Алтайская академия экономики и права
ДВОЙНИЧЕСТВО В РОМАНЕ В. С. МАКАНИНА «АНДЕГРАУНД, ИЛИ ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»
В. Маканин продолжает сложившуюся в русской литературе традицию стереоскопического изображения героя. Именно через сложную систему двойников и антиподов уточняется в романе «Андеграунд...» позиция протагониста романа как Героя времени.
Ключевые слова: двойничество, двойник, писатель,
сверхчеловек, мотив, антипод.
R.S-I. Semykina
Altai Academy of Economics and law
DUPLICITY IN V.S. MAKANIN’S NOVEL “UNDERGROUND, OR A HERO OF OUR TIME”
V. Makanin continues the Russian literature tradition of a stereoscopic portrayal of a character. The position of the protagonist of the novel as the Hero of time is shown in the work «Underground» through the complicated system of doubles and antipodes.
Key words: duplicity, doubles, writer, superman, motif, antipodes.
В романе В.С. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени» критики не раз отмечали наличие повторяющихся мотивов, возвращение к сходным ситуациям, к однотипным явлениям. Серия данных возвращений определяет кольцевое построение романа: главная рама кольца - почетное положение Петровича в общаге - в начале романа на свадьбе дочери Курнеевых - в конце на новоселье у тех же Курнеевых (а между тем и другим было изгнание из общаги). Посещение брата Вени в психиатрической клинике дублируется пребыванием Петровича в
1 Семыкина Роза Сан-Иковна, доктор филологических наук, профессор Алтайской академии экономики и права (г. Барнаул), член Комиссии по изучению творческого наследия Ф.М. Достоевского Совета «История мировой культуры» РАН.
той же клинике, но уже в качестве пациента. Встрече с успешным (перелицевавшимся) писателем Смоликовым соответствует позднее общение с преуспевающим Зыковым, первому контакту с бизнесменом Дуловым отвечает позднее другой контакт с Ловянниковым.
Кажется, что внешние параллели дают представление о циклической концепции времени, о невозможности каких-либо решающих перемен, все повторяется, все возвращается к хаосу. Но повторы служат не только и не столько мысли об остановившемся Времени. Да и не создается впечатление этой остановки: постоянные перемены совершаются в жизни общажников, озабоченных то приватизацией жилья, то возможностью торговать приватизированными «площадями». Да и отношение к Петровичу как к Писателю со временем тоже меняется.
Следует заметить, что возвращение к сходным, повторяющимся ситуациям - структурный прием, неоднократно использованный русской классикой, в том числе Ф.М. Достоевским и М.Ю. Лермонтовым. В «Преступлении и наказании» Раскольников трижды встречается с Соней и следователем Порфирием Петровичем, трижды ведет с ними диалоги-поединки. У Лермонтова в «Герое нашего времени» описана повторная встреча Печорина с Максимом Максимычем, завершающая часть романа, идущая от повествователя, и очень важная, значительная для характеристики Печорина.
У обоих русских классиков повторные встречи служат лучшему прояснению позиции персонажей, лучшему пониманию их читателем и самопознанию героев.
У Маканина также параллельные сцены и персонажи (двойники) обнажают в главном герое, который «с первого абзаца начал двоиться» [Немзер, 1998, с. 183] то, что поначалу могло показаться недосказанным, «двоящимся», «мерцающим» [Немзер, 1998, с. 183], обеспечивают стереоскопический способ характеристики героя, проникновения в его сознание и подсознание.
Двойники Петровича всегда представляют другие варианты его судьбы, несостоявшиеся возможности его биографии. Первым и главным двойником является его родной брат Веня. В отличие от Петровича у него есть имя - не простое - а имя-символ,
отсылающее к Вечному Веничке2, самой культовой фигуре русского андеграунда. Веня - гениальный художник, сломленный советским строем, распавшийся, потерявший себя в психушке. Человек не только редкой одаренности, но смелости, не побоявшийся открыто высмеять своего недалекого следователя-гебиста - и оттого оказавшийся «не столько в ловушке чьего-то доноса, сколько в ловушке своего собственного превосходства над людьми» ^аканин, 2002, с. 137], в ловушке своего «я».
Сюжет брата Вениамина возникает как контрапункт по отношению к сюжету Петровича, как другая, самостоятельная интрига, но «которая кажется откопированной на первой», обе они «создают игру двух противостоящих зеркал, посылающих друг другу одно и то же изображение» [E.M. de Vogue, 1906, с. 240-241]. Подобная взаимосвязь сюжетных линий - один из «законов композиции» Достоевского [Гроссман, 1959, с. 340-342], который «искал в этом раздвоении очень тонкий художественный прием, заимствованный у мастеров музыки: главная драма пробуждает вдали эхо; этот мелодический рисунок воспроизводит в оркестре голоса хора, раздающиеся на сцене. Это может напомнить и две нерасторжимые романические фабулы, которые создают игру двух противостоящих зеркал, посылающих другу одно и то же изображение» [E.M. de Vogue, 1906, с. 240-241].
Петрович воспринимает историю брата как возможный, нравственно пережитый им, вариант его собственной жизни.
Но и сюжет последних лет преуспевающего писателя Зыкова -тоже его возможный вариант. На первый взгляд может показаться, что их развел по разным сторонам простой случай: «Злые языки говорили, что мы с Зыковым стоим друг друга и что вся разница наших судеб в случайности признания и непризнания. В том, что однажды после совместной пьянки я опохмелился, а он нет. Случились вдруг западные корреспонденты (тогда еще, при цензуре бегали за нами), они-то из нас двоих и выбрали для фото Зыкова как более изможденного ... меня, только-только опохмелившегося и благодушного, в газетах отвергли. (Зачем-де им счастливчики
2 «Венедикт Петрович в положении своего тезки, чье путешествие в блаженные Петушки завершается московской гибелью, жизнью в пространстве смерти (словно и не выходил он из подъезда близ Савеловского вокзала)» [Немзер, 1998, с. 190]
брежневской поры)... Западные газеты на какую-то неделю запестрели фотографиями изможденного, плохо выглядевшего Зыкова, а тут как раз перестройка - совпало! - и тот час его в параллели стали издавать и там, и здесь» [Маканин, 2002, с. 437]. Разумеется, это не объясняет выбор ими разных путей в новое время, но показывает, что судьба Петровича, при известных его уступках и компромиссах, могла стать другой.
Зыков тоже относится к разряду бывших «агэшников», получивших теперь «пряник», обласканных властью. Но это серьезный двойник-антипод Петровича. Двойник потому, что он талантлив: «Злые языки говорили, что мы с Зыковым как прозаики стоим друг друга и что вся разница наших судеб в случайности признания и непризнания» [Маканин, 2002, с. 437]. Выше приводились рассуждения Петровича о том, что судьба Зыкова, успешно издающего теперь книги не только в России, но и за рубежом, могла бы стать и его судьбой. Их связывает не только память о времени андеграунда, но и все еще сохранившаяся и временами эфемерная щепетильность по поводу любой неприкосновенности к КГБ, к случайному доносу. Не случайно, глава о Зыкове, о встрече Петровича с ним носит «достоевское» наименование «Двойник». Но двойник предстает и полным антиподом. И эта игра в антиподы-двойники, контакты с антиподами, оказавшимися двойниками (Лужин, Свидригайлов) и с двойниками, оказавшимися противниками-антиподами (Соня Мармеладова) - важнейший композиционный принцип Ф.М. Достоевского, служащий в его произведениях выражением непрямой, но очевидной авторской позиции. Как антипод -писатель, порвавший с «подпольем», но испытывающий внутреннюю зависимость от андеграунда и даже ответственность перед ним, Зыков обнаруживает ту скрытую силу Петровича, которую дает ему чувство Героя-Писателя в условиях внешней самоизоляции от текущей литературы.
Эта сила - сознание своей нравственной власти (высоты) по отношению к любому искусству, творимому ради «пряника во рту». Петрович не просто выразитель общественного мнения, осуждающего всякое литературное приспособленчество. Он -Писатель, сумевший до конца сберечь свою независимость, свое самостоятельное творческое «я». А только такой писатель, при
наличии большого таланта, может стать создателем Большой Литературы. Зыков - тоже талантлив, но его сервилизм, погоня за «пряником» ведут к измельчению таланта и потере личности: «Еще было крепкое перо, но уже не было прозы. Не было текстов. Гранитная крошка нового интеллигента, говорили про него, но и это бы ладно. Лицо - вот суть, у него уже не было лица» [Маканин, 2002, с. 437].
Однако Петрович не только защитник писательской личности. Его самоутверждение выстраивается на более широком -философском - основании. Он убежден, что развитие человечества осуществляется лишь через самоутверждение человека. Русская литературная классика Х1Х века, в особенности писатели 18701890-х годов (Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, Н.С. Лесков, В.М. Гаршин, А.П. Чехов) тоже утверждали, что нравственный уровень личности - основной двигатель истории. Но они настаивали на необходимости совершенствования, возрождения человека. Для Петровича самобытность личности ценность безусловная, говоря словами апостола индивидуализма Ницше, «мерой и средоточием для человека может быть только сам человек» [Цит. по: Хайдеггер]. А такая посылка ведет к культу сверхчеловека. Петрович, не претендуя, подобно Раскольникову, на идейную новизну, выступает, как и Раскольников, идеологом индивидуализма.
При встрече со Смоликовым - одним из перелицованных секретарей перелицованного Союза писателей определяется литературный статус Петровича: Смоликов считает его одним из самых талантливых современных писателей, удивляется, почему он не хочет печататься, и вместе с тем пытается использовать разговор с ним, чтобы потом, выступая на телевидении или радио, подзаработать «на подземных писательских тенях» [Маканин, 2002, с. 176]. Смоликов мелок и ничтожен, бездарен и продажен, карикатурен, как карикатурен у Достоевского Лебезятников, поклоняющийся модному нигилизму, и успех его мимолетен, и он втайне завидует настоящей силе агэшника.
Своеобразными двойниками Петровича являются «новые русские» - бизнесмены Дулов и Ловянников, которых он оценивает с позиции самоутверждающейся личности, сознающей свое духовное превосходство над другими. И важно не то, что Дулов и Ловянников не выполняют своих «обещаний», один пытаясь, а
другой прямо используя «порядочного» писателя в своих махинациях. Важна та «духовная разметка», которую устанавливает Петрович между ними и собой. Важно понимание своего преимущества перед новыми господами и, разумеется, «другими», теми, кто им прислуживает (по-горьковски - «Дулычев и другие» -названа одна из глав). Дулов и Ловянников интересуют Петровича как люди, сумевшие обрести свое «я», обрести настоящую власть. Власть эту обеспечили им новые социальные условия: «Купцу сделали искусственное дыхание, и вот он легко и сразу заокал, после того как семьдесят лет провалялся на дне глубокой воды» [Маканин, 2002, с. 186]. Важно, как он пользуется этой властью. Об этом говорят ситуации, в которых представлены господа бизнесмены. Дулов, как старый горьковский купчик (которому даже внешне подражает, по-волжски окая), широко пользуется благами, доставленными ему долларами и рублями. И хотя он умен и порой интеллигентен, вглядываясь в его «духовную начинку», «в его столь стремительное развитие в тип», Петрович приходит к выводу, что это «старый типаж нового кроя». С этой сильной личностью его «я» никак не состыкуется: «Наши судьбы бесшумно отъезжали друг от друга» [Маканин, 2002, с. 186]. Здесь ни о каком притяжении-двойничестве не могло быть и речи.
Другое дело Ловянников - «герой Вашего времени», столкновение с которым - демонстрация того, что в Петровиче жива та же волевая закваска, что в преуспевающих ныне бизнесменах, только время вынудило его по-другому проявить эту волю.
А. Немзер полагает, что Маканин «открывает в удачливом жулике очередного двойника героя подлинного («Даром, что ли, углядела общага в Петровиче страшного приватизатора? Даром ли именно его ввел в свою квартирную игру Ловянников?») [Немзер, 1998, с. 187]. Да, Ловянников в некотором смысле двойник Петровича (и это сознает сам «агэшник»). Но вовсе не как приватизатор, несмотря на то, что именно в этой функции он нужен Ловянникову. Ловянников обманул Петровича ложной дарственной на квартиру, но вызвал в нем в итоге не гнев и обиду, а удивление ловкостью и целеустремленностью. Более того, Петрович в удачной борьбе Ловянникова за квартиру увидел тот же стимул, которым постоянно определялись и его поступки: «Не алчность вела и не
деньги отстоял Ловянников, вот что я увидел - он отстоял самого себя <...> Я бился за свое “я” - Ловянников за свое. И стало понятным его упорство: человек бился до конца. А поражение от всех этих сусниных его оскорбляло» [Маканин, 2002, с. 422]. И Ловянников понимает, что способность отстоять свое «я» - главное в Петровиче: «Выбранная своя жизнь - чего же еще?» [Маканин, 2002, с. 410]. Петрович для Ловянникова - действительный герой уходящего времени - времени, когда тон жизни задавало поколение литературное - «солдаты литературы, армия: себя он относит уже к новому поколению - поколению политиков и бизнесменов - солдат дела и денег. Он герой нового времени. И Петрович принимает таких героев, называя их «молодые бизнесмены своих судеб» [Маканин, 2002, с. 424]. Правда, Петровича задевает то, что они идут вперед, не оглядываясь, и пытаются «жить без Слова» [Маканин, 2002, с. 408].
У Ф.М. Достоевского двойники несут более разнообразные функции: так, двойники Раскольникова - «овеществленные
проекции его души» (П. Вайль, А. Генис) - Лужин и Свидригайлов - доводят до крайности его идеи. Двойник Ивана Карамазова Смердяков - воплощение всего гадкого, низкого, что накопилось в душе мыслителя (Ивана). Двойник Голядкина - выражение «иных» стремлений его души. Впрочем, Н.Г. Михновец заметила, что Голядкин второй - это возможный не реализованный вариант его судьбы» [Михновец, 2004, с. 121].
Сопоставление Петровича с Ловянниковым - прямая манифестация о связи Времен - линейного и кругового. Да, в жизни совершаются важные перемены - новые герои времени уже не уходят в подполье, а властвуют наверху, но ведущим мотивом их деятельности все же остается самоутверждение. В последних главах романа не случайно умирают лучшие друзья, тоже двойники Петровича - Вик Викич и Михаил, их кончины - знак вымирающего поколения «агэшников». Петрович тоже оказывался на краю гибели - чах от голода и тяжелой болезни, но сумел восстановиться, буквально возродиться физически и вернуть себе прежнюю волю к жизни. Примечательна сцена, когда, ощутив прежнее здоровье, он увидел своего двойника в зеркале: «Поджарый, можно сказать, худой, худощавый господин, уверенный в движениях и уверенный в себе, лишь несколько
взлохмаченный (я как раз причесывался), - этот господин с седыми усами, с седыми висками стоял передо мной. «Вот ведь каков!» - в третьем лице отозвался я о том, кого увидел. Meня удивило лицо, столь сильно определившееся в своем желании жить, - лицо, сложившееся, сгруппировавшееся в независимые уже от меня черты житейской энергии и ярости. Я даже ахнул» ^аканин, 2002, с. 400]. Героя даже смутила эта «показная ярость» и «твердость чувств на уверенном лице, в то время как уверенности и прежней твердости (как я знал) пока что не было, ничего не было, ноль. Mимикрия. Чтобы жить. Только и всего, чтобы жить и выжить. Но господин мне понравился. Уверенный и хорошо стоящий на ногах, знающий и про время на дворе, и про свой час» ^аканин, 2002, с. 400].
Так, отношения Петровича с писателями Смоликовым и Зыковым, с одной стороны, и бизнесменами Дуловым и Ловянникоым - с другой, уточняют позицию протагониста романа как Героя времени.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Гроссман, Л.П. Достоевский - художник / Л.П. Гроссман // Творчество Достоевского / отв. ред. Н.Л. Степанов, Д.Д. Благой и др. - M.: АН СССР, 1959. - С. 340-342.
Маканин, B.C. «Андеграунд, или Герой нашего времени» / В.С. Maкaнин. - M.: «Вагриус», 2003. - 480.
Михновец, Н.Г. «Двойник» в историко-литературной перспективе / Н.Г. Mихновeц // Достоевский и мировая культура. Альманах № 20. - СПб.: Серебряный век, 2004. С. 105-131.
Немзер, А. Когда? Где? Кто? О романе В. Maкaнинa: опыт краткого путеводителя / А. Немзер // Новый мир. - 1998. - № 10. -
С. 180-187.
Vogue, E.M. de. Le roman russe / E.M. de Vogue. - Paris, 1906. -260 р.
Хайдеггер, М. Европейский нигилизм [Электронный ресурс] / M. Хайдеггер. - Режим доступа:
http://www.nietzsche.ru/look/xxa/europa-nigilism/?curPos=1. -
Заглавие с экрана.
Вайль, П., Генис, А. Страшный суд. Достоевский [Электронный ресурс] / П. Вайль, А. Генис. - Режим доступа:
http://www.ruslibrary.ru/default.asp?trID=379. - Заглавие с экрана.
