CC BY
64
В.М. Алпатов (ИВ РАН)
ДВЕ ЯПОНИИ ОДНОГО ПИСАТЕЛЯ
В наши дни путевые очерки русского писателя о Японии - не редкость. Довольно много их появлялось и во второй половине ХХ в. Но до Второй мировой войны лишь немногие из наших писателей добирались до столь далекой страны. В XIX в. выделялись очень разные во всех отношениях описания Японии И.А. Гончарова и В.В. Крестовского, которые мы уже анализировали1. А в период между двумя мировыми войнами, когда отношения между СССР и Японией были исключительно плохими, можно указать лишь на одного из известных наших писателей, правда, побывавшего в Японии дважды и описавшего каждое путешествие в отдельной книге. Это Борис Андреевич Пильняк, посетивший Японию в 1926 и в 1932 г. и опубликовавший свои книги в 1927 г. и в 1935 г.2 (первая книга еще раз была издана в 1928 г. в составе собрания сочинений и переведена на японский язык).
Б.А. Пильняк (1894-1938) был писателем с трагической биографией (расстрелян) и в итоге с не слишком удачной писательской судьбой. Два десятилетия его имя было выброшено из литературы, но и после судебной реабилитации его переиздавали мало (в том числе за весь ХХ век не переиздали книги о Японии), а вспоминали редко. В годы перестройки по конъюнктурным причинам часто упоминали и поспешно издали и экранизировали одно-единственное его сочинение «Повесть непогашенной луны», поскольку там можно было усмотреть обвинения по адресу Сталина, а потом Пильняка снова отодвинули на задний план. Впрочем, недавно, в 2002-2004 гг., издали собрание его сочинений, куда вошли и обе книги о Японии. Вспоминают его в основном специалисты и ценители литературных редкостей, и, пожалуй, иностранные слависты, иногда посвящающие ему книги, чаще, чем наши критики. Французская славистка Дани Савелли написала целую книгу о Пильняке в Японии, изданную и у нас вместе с «Корнями японского солнца»3. Но трудно себе представить, что этого писателя в 20-е годы считали едва ли не первым номером во всей советской прозе: в
критике тех лет такие оценки нетрудно найти. Во всяком случае, в Японию его пригласили потому, что дружественно настроенным к СССР японским интеллектуалам хотелось из всех советских писателей познакомиться именно с ним.
Две книги писателя разделяют всего восемь лет, но разница взглядов на Японию в них разительна. Во второй книге Пильняк заявляет: «Я прошу читателей выбросить с книжных полок 7-й том моего гизовского “Собрания сочинений”», где была издана первая книга, «прошу уничтожить ее японский перевод»; сделать это нужно «во имя уважения к японскому на-роду»4. И не раз в этой книге приводятся уничтожающие характеристики первой книги, «лживой» и «неверной», недостойной советского писателя.
Безусловно, на изменении взгляда автора сказались проработки, которым он подвергся в промежутке между выходом двух книг за издание одного из своих сочинений за рубежом. Пильняка много в те годы били и, хотя среди главных объектов критики не было, насколько нам известно, «Корней японского солнца», писатель очень хотел показать, что он «отмежевался» и «перестроился». Главный объект самокритики Пильняка - преувеличение в первой книге японской специфики, неучет того, что «человечество на земном шаре - японцы, китайцы, англичане, американцы, немцы, афганцы - всё человечество развивается на основании одних и тех же социальных законов, вскрытых Марксом, - и история человечества идет одними и теми же ступенями... Читателю, прочитавшему в свое время Боборыкина, можно не читать Синклера Льюиса»5.
Впрочем, при всей резкости оценок в книге 1935 г. большое место (не менее трети общего объема) занимают цитаты из книги 1927 г. Иногда они как бы дезавуируются комментариями автора (но тогда зачем их приводить в таком количестве?), иногда (чем дальше, тем больше) просто приводятся без критики. Иногда говорится, что их «надо расценивать как фотографию, со все-
ми фотографическими недостатками»6. Создается впечатление, что автор в душе согласен (хотя, может быть, и не во всём) с тем, что писал раньше, но считает необходимым демонстрировать читателю и цензорам классовую точку зрения. Однако из этого не следует, что надо «выбросить с книжных полок» вторую книгу, хотя первая книга по оценкам действительно интереснее. Во второй книге Пильняк опирался на материал не одной, а двух поездок и описал то, что дополнительно увидел. Она где-то дополняет первую книгу, где-то ее уточняет и исправляет ее действительные неточности. А с литературной точки зрения обе книги написаны равно ярко.
Первая книга писателя проникнута стремлением понять «душу» Японии, осмыслить с трудом понимаемую загадочную страну. Чуть ли не впервые после И.А. Гончарова автор подчеркивает эту загадочность и непонятность. «Надо написать рассказ, как Япония - затянула, заманила, утопила, забучила иностранца, точно болото, точно леший, что ли: всем сердцем я хотел проникнуть в душу Японии, в ее быт и время, -я видел фантастику быта, будней, людей - и ничего не понимал, не мог понять и осмыслить, - и понимал, что вот эта страна, недоступная мне, меня засасывает, как болото, -тем ли, что у нее на самом деле есть большие тайны, - или тем, что я ломлюсь в открытые ворота, которые охраняются полицией именно потому, что они пусты»7.
Пильняк старается найти ключ к японской культуре, которая его одновременно притягивает и отталкивает. Ему хочется «по-японски думать и видеть»8. Но тут же произошло столкновение с полицией, после которого он «хотел только одного: скорее приехать в тот дом, который я считал своим, чтобы говорить по-русски и быть среди своих соотечественников», и думал о том, как Восток «выпирает, выталкивает из себя пробкою из квасной бутылки»9. И не раз он пишет фразы вроде: «Всё это увязать так, чтобы концы вошли в концы, - я не могу»10.
Пильняк на основании, прежде всего, собственного опыта старается выявить основные свойства японского народа и их причины. В одном месте он осуждает концепцию О. Шпенглера о делении мира на обособленные цивилизации: «Япония -страна, лучше всего опровергающая теории Шпенглера, ибо эта страна существует уже
тысячи лет»11. Но всё же он всё время противопоставляет японское общество западному (лишь иногда дифференцируя последнее на европейское и американское и вовсе не выделяя как что-то особое русское общество). Он подчеркивает: «На глаз европейца, сына западной культуры вся страна, весь быт и обычаи японского народа построены по принципу - “наоборот”, - наоборот тому, что принято в Европе»12.
В основе всего у Пильняка оказывается географический фактор: японская природа отнюдь не восхищает, а, наоборот, пугает его. Пожалуй, никто из русских путешественников не воспринял природу этой страны столь мрачно (во второй книге это впечатление сохранилось). Глядя на Японию с самолета, он ужасается: «Черный злой камень», «страшной злобы, желтая земля»13. Природа Японии - «нищая природа, жестокая природа, такая, которая дана человеку -на зло»14. Много говорится о вулканах и землетрясениях. Во второй книге Пильняк даже считает, что японская земля «негодна для тяжелой индустрии»15. На основе всего этого сложились постоянные свойства японского общества.
Бессилие отдельного человека перед силами природы привело, по мнению писателя, к тому, что «Япония презирает боязнь индивидуальной смерти»16. Произвели на него впечатление и услышанные им слова японского профессора о том, что «забот о будущей жизни у японского народа - нет. Надо заботиться только о настоящем»17. В связи со всем этим и с развитым в Японии культом предков Пильняк пришел к выводу: «Психика европейца основана на утверждении, строительстве будущего, японская психика - на утверждении прошлого. Страна, управляемая мертвецами»18. В другом месте подчеркнуто: «Европейско-христианская мораль учила о вечной активности впереди, мораль Востока учит о вечной пас-сивности»19. Правда, остается не вполне ясным, как такие черты сочетаются с неоднократно фиксируемой в книге активностью японцев.
Из-за природных условий (суровость которых Пильняк всё же преувеличивает), по мнению писателя, в Японии не развивалась материальная культура. «Япония - нищая страна, страна нищего камня, шалашей вместо жилищ, бобовых лепешек вместо хлеба, тряпок вместо одежды, деревяшек
вместо обуви. Народ свел свои потребности к такому минимуму, от которого европейцы должны дохнуть»20. Пильняк явно считает отсталыми и вынужденными любые бытовые особенности традиционной культуры японцев. Современного читателя, привыкшего к богатой Японии, такие оценки могут удивлять, но не надо забывать, что в 20-е годы ХХ в. жизненный уровень японцев был действительно очень низок, хотя ряд бытовых особенностей с тех пор мог, несмотря ни на что, сохраниться.
Однако в такой отсталости быта он находит и положительную сторону: «Я вижу, как японский народ освободился от вещей, освободился от зависимости перед вещью»21. «Известняки и склероз материальной культуры не связывали дух японского народа»22. Этим Япония отличается и от состарившегося Китая, и от США, где «колоссальная материальная культура, но культура духовная еще в пеленках»23.
Но суровая природа закалила дух японцев. «Это только столетний, громадный труд может так бороться с природой»24. Писатель задает риторический вопрос: что дало возможность Японии стать великой державой? И отвечает: «Вулканы»25.
По мнению Пильняка, благодаря такой закалке «черепаха духовной культуры японского народа заползла далеко»,26 эта духовная культура «крепка, выверена и силь-на»27. Как и многие другие авторы, писавшие про Японию, он отмечает сплошную грамотность японцев, развитие промышленности, науки и культуры, активное освоение западной цивилизации. Это освоение идет очень быстрыми шагами: Пильняк отмечает, что японцы пересели с рикши прямо на автомобиль, минуя стадию лошади28. Особо он останавливается на интересе японцев к русской и советской культуре (значительном, несмотря на противодействие властей), подчеркивая: «Япония приветствует и изучает - не только Россию, но и весь мир»29.
В то же время Пильняк, как когда-то Крестовский, приходит к выводу о том, что японцы при внешней вежливости «не уважают европейца, белого человека»30; отмечает он и неуважение с обратной стороны. Европейский опыт японцам нужен для собственных целей, а не для сближения с миром, на это важное наблюдение (сделанное еще Крестовским, чью книгу вряд ли знал
Пильняк) следует обратить внимание. Впрочем, советский писатель склонен делать здесь исключение для СССР и советской культуры. Он подчеркивает, что его встречали не как Пильняка, а как «писателя новой России»31. Он также пишет, что сейчас Япония более всего изучает Америку и Россию: «У Америки она хочет взять машины, у нас она хочет взять духовную культуру»; впрочем, «машинной и духовной культурами интересуются разные слои общества»32.
Пильняк не сомневается в том, что «нищая Япония - очень сильна», и сильна не только фабриками, но и книгами33. Отмечает он и стремление власти к экспансии. По дороге в Японию он проезжал через Китай и видел, как он «весь прошит японцами»34.
Перспективы развития Японии Пильняк, безусловно, считает значительными, но оценки его двойственны. С одной стороны, он, явно стараясь поменьше говорить о политике и заявляя: «Политика - не моя об-ласть»35, не может не возмущаться наглостью приставленных к нему полицейских и шпиков («никтошек», как он их называет); описанию их безобразий посвящена немалая часть книги. О том, как японские власти чинили «красному писателю» всяческие препятствия, вынудившие его уехать раньше срока, много сказано в книге Д. Савелли. Кстати, в 1932 г. «никтошки» докучали гораздо меньше, хотя отношения двух стран не стали лучше. И возможные варианты развития событий Пильняка пугают: «Мне страшно представить японского солдата, который, по японскому принципу “наобо-ротности”, бежит в атаку хохоча, похожий на японских чертоподобных богов»36.
С другой стороны, писатель старается сохранить исторический оптимизм: «Из всех стран, изборожденных мною, Япония больше всех сохранила свои национальные черты, и больше очень и очень многих стран, виденных и знаемых мною, Япония готова выйти из-за заборов национальной своей культуры на большую дорогу - культуры не национальной, а человеческой земного шара»37. Первый вывод опирается на многие факты, приведенные в книге, а второй несколько повисает в воздухе (исключая, правда, довольно подробные данные об интересе в Японии к новой советской литературе). И упоминая о деятельности политических партий, в том числе левых, Пиль-
няк действительно приходит к «внеклассовым» выводам, за которые будет впоследствии обличать самого себя: «Несмотря на множество партий и на рабочий вопрос, всё же кажется иной раз, что все партии в Японии - только фракции единой огромной партии в семьдесят миллионов человек, которая называется - Япония»38. И если Европа - «огромный ледник» с безработицей и духовным тупиком, то Япония при всех неприятных сторонах ее жизни - «новое солнце», поднимающееся с востока39.
Полагаясь, прежде всего, на собственные впечатления, Пильняк в то же время консультировался и с ведущими японистами, в том числе с большим знатоком Японии профессором Е.Г. Спальвиным, работавшим в те годы в советском полпредстве в Токио40. К книге приложены «глоссы» профессионального япониста (и в то же время литератора) Р.Н. Кима, дополняющие некоторые места в книге с позиций специалиста.
Но и тут виден разительный контраст двух книг. Во второй книге Пильняк призывает посадить на скамью подсудимых вместе с собой и Спальвина (к 1935 г. уже покойного), и других ученых старой школы, «кроме этой Мурасаки Сикибу, ничего не знающих толком»41. Мурасаки Сикибу - автор знаменитого памятника Х в. «Повесть о Гэндзи». Это, помимо всего прочего, было и фактически неверно: Спальвин был выдающимся знатоком именно современной ему Японии. Кстати, вторую книгу, видимо, уже никто не выверял и там больше ошибок, в частности, в транскрипции.
Во второй книге, впрочем, исправлены некоторые неточности первой. Например, в 1927 г. Пильняк повторил ошибку Крестовского, назвав рикш курума, хотя так на самом деле называется их повозка; теперь же неточность исправлена. Но исправляются и более существенные вещи в связи с общим изменением концепции. Вот, например, одно из мест, где Пильняк полемизирует с собой же прежним: «Японцы боятся смерти -так же, как и все остальные люди»42.
Очень показательно изменение отношения к иероглифам. В 1927 г. Пильняк восхищен ими. «Иероглифическая письменность совершенно не варварственна, как многие думают». Иероглифы «записывают понятия», а они у всех народов приблизительно одни и те же. Это - «изумительная грамота», которая «дает возможность общаться с
народами без знания языков». Именно иероглифы он назвал «корнями солнца»43, что дало название книге. Приложение Романа Кима включало подробное описание иероглифов. Но в 1935 г. оценки прямо противоположны, совпадая с господствовавшим тогда в СССР мнением об иероглифической письменности: «Долбежка иероглифов оставлена от средневековья... Дети обучаются иероглифам, чтобы обалдеть до Бусидо. Иероглифы оставлены, чтобы иностранцы меньше знали о Японии»44.
Писатель старается восполнить пробелы первой книги и больше рассказать о политике и экономике страны, много приводя выписок из справочников, японских книг по экономике и др., пересказывая сюжеты художественных произведений. Свой визит он больше, чем в первой книге, старается описать на фоне общественных событий. Если во время первой поездки Пильняка ничего особенного в Японии не произошло, то в 1932 г. он оказался там во время попытки переворота, предпринятой правыми, и убийства премьер-министра Инукаи, о чём рассказано довольно подробно, а напряженная атмосфера тех дней передана хорошо. Интересны некоторые фрагменты, например, беседа с 84-летним бароном: «Я видел живого феодала, человека эпохи Мэйдзи»45. С познавательной точки зрения книга, пожалуй, информативнее первой. Но концепция гораздо проще и прямолинейней.
Пильняк спорит с идеей о том, что Япония - древняя страна: «эпоха Мэйдзи - начало японской истории», до того, то есть до начала вестернизации страны, была лишь доистория46. Но и последующая история оценивается сурово. Неверно, что в 1868 г. в Японии произошла революция, а затем там установился капитализм: те события «были вызваны не внутренней перестройкой социальных сил, но пушками коммодора Пирри (Перри. - В.А.) и английскими торговцами». «Власть осталась в руках феодалов и феодальных купцов»47. В результате «импе-раторско-феодальная Япония» «одной ногой стоит в средневековье» и даже пролетарская Япония «не может наполовину выкарабкаться из конца XVIII века»48. Деревня остается полностью феодальной, а в культуре масса феодальных явлений вроде иероглифов.
В то же время Пильняк постоянно отмечает, что Япония, «конечно, проделала ко-
лоссальный путь», что ее американизация (не европеизация!) идет быстрыми темпами, что наблюдается «большой переход к лучшему будущему, расцвет, успех»49. Писатель особо подчеркивает: «Из всех стран на земле городская Япония больше всего похожа на Америку, на U.S.A. И больше всего интересуется Америкой»50. Американизация Японии, по его мнению, имеет несомненные положительные стороны, а сохранение традиций только мешает.
Если первая книга Пильняка имела немало индивидуальных черт, то в 1935 г. он во многом, не только в оценке иероглифов, повторял подходы других наших наблюдателей тех лет. Крупнейший исследователь Японии Н.И. Конрад, посетивший в последний раз эту страну через год после первой поездки Пильняка, писал сходные вещи, хотя у Конрада подход не столь прямолинеен: «Европеизированный германской выучки японец и тут же крестьянин, живущий чуть ли не так же, как жили его предки в эпоху родового строя. Замысловатый автомобиль около полей и примитивная мотыга на полях... Два мира, несомненно, правда, исторически и всячески связанные друг с другом, но в последнее время разошедшиеся чрезвычайно. Такова новая Япония. Япония последних десятилетий, вся наполненная контрастами и, прежде всего, в области культуры... Культура техническая идет вперед быстрейшими шагами, культура же духовная (в широком смысле этого слова) в общем, как правило, плетется позади... Рядом друг с другом “Форд” и “Бедная Лиза”, небоскреб и Загоскин»51.
Конрад в отличие от Пильняка не доходил до презрения к Мурасаки Сикибу (которую в те годы переводил) и ко всей японской «феодальной» культуре, однако он считал ее тогда лишь славным прошлым. Современная литература Японии, как можно видеть из приведенной выше цитаты, ему кажется (исключая, разумеется, также упомянутую в его статье пролетарскую литературу) крайне старомодной. Европеизация, пусть «германской выучки», явно рассматривается как шаг вперед. И этот подход нельзя объяснить только влиянием советской идеологии: подобные оценки ученый давал еще в 1913 г. Влияние этой идеологии у Конрада и других специалистов проявлялось в другом: они в те годы считали, что «феодальные пережитки» неустранимы, по-
ка в стране не произойдет социалистическая революция.
Кое-что Пильняк сохраняет от прежней концепции. Повторены оценки японской природы, по-прежнему говорится о том, что «жесткая природа, нищая природа научила трудиться»52. А один из итоговых выводов первой книги, выше приводившийся, повторен в новой редакции с сокращениями и с существенным добавлением в самом конце: «Из всех стран, виденных мною, Япония больше всего сохранила свою национальную культуру - и больше очень многих и многих стран Япония готова выйти из-за заборов национальной своей культуры на большую дорогу - культуры не национальной, а всечеловеческой, - а, стало быть, и со-циалистической»53.
Если в книге 1927 г. постоянны слова о непонимании чего-то, с чем писатель сталкивался в Японии, то теперь ему всё ясно, всё доступно объяснению. От спорных, но интересных попыток выявить особенности японского национального характера Пильняк (под влиянием, прежде всего, «внутреннего цензора») перешел к достаточно прямолинейной концепции: старая японская культура - зло, капитализация и американизация - относительный прогресс, социализм - избавление от всех бед. Если отвлечься от третьего члена противопоставления, то итоговая концепция Пильняка неожиданно похожа на «прогрессистскую» концепцию XIX в., отраженную во «Фрегате “Паллада”» И.А. Гончарова, только в другую историческую эпоху.
Первая книга заканчивалась описанием полета Пильняка над Японией с летчиком Осима, которое завершалось словами: «С братом Осимой я полечу куда угодно». В 1935 г. автор перепечатал этот кусок книги с добавлением: «Пилот Осима разбился, упав с воздуха»54. Скоро не стало и его спутника, которому не помогли попытки глядеть на Японию целиком с классовых позиций. Через три года после выхода второй книги о Японии Пильняк оказался «на дне оврага», как писала о нем А. Ахматова. Его слова о скамье подсудимых, имевшие, разумеется, фигуральный смысл, сбылись самым прямым образом. И, как свидетельствует И. Эренбург в воспоминаниях, арест Пильняка связывали с его поездками в Японию (сам Эренбург тоже оставит путевые заметки об этой стране, но это будет уже в дру-
гую, более мирную эпоху). И в 1937-1938 гг. на скамье подсудимых оказалась и большая часть советских специалистов по Японии (как раз Спальвина, упомянутого Пильняком, от этого спасла смерть), включая Р.Н. Кима и Н.И. Конрада. Впрочем, именно эти двое выжили в отличие от многих других.
Многие из оценок Пильняка и в первой, и особенно во второй книге история не подтвердила. Но и слова об американизации, а не европеизации Японии, и тезис о том, что западный опыт японцам нужен для собственных целей, а не для сближения с миром, оказываются актуальны и в наши дни.
Примечания
1 Алпатов В.М. Два писателя - два взгляда на Японию // Восточный архив, №13, 2005; его же. Ларец с потерянным ключом // Независимая газета, 03.11.2005.
2 Пильняк Бор. Корни японского солнца. Л., 1927; его же. Камни и корни. М., 1935.
3 Савелли Д. Борис Пильняк в Японии: 1926. М., 2004.
4 Пильняк Бор. Камни и корни, с. 60.
5 Там же, с. 38.
6 Там же, с. 143.
7 Пильняк Бор. Корни японского солнца, с. 13.
8 Там же, с. 14.
9 Там же, с. 16.
10 Там же, с. 49.
11 Там же, с. 25.
12 Там же, с. 28,
13 Там же, с. 22.
14 Там же, с. 62.
15 Пильняк Бор. Камни и корни, с. 116.
16 Пильняк Бор. Корни японского солнца, с. 29.
17 Там же, с. 45.
18 Там же, с. 29.
19 Там же, с. 45.
20 Там же, с. 54.
21 Там же.
22 Там же, с. 68.
23 Там же, с. 66.
24 Там же, с. 61.
25 Там же, с. 68.
26 Там же, с. 66.
27 Там же, с. 67.
28 Там же, с. 76.
29 Там же, с. 97.
30 Там же, с. 82.
31 Там же, с. 94.
32 Там же, с. 97.
33 Там же, с. 103.
34 Там же, с. 102.
35 Там же, с. 56.
36 Там же, с. 103.
37 Там же, с. 105.
38 Там же, с. 67.
39 Там же, с. 119-120.
40 О деятельности Е.Г. Спальвина по развитию культурных связей двух стран см.: Икута М. Евгений Генрихович Спальвин как создатель практического японоведения в России // Первый профессиональный японовед в России. Опыт латвийско-российско-японского исследования жизни и деятельности Е.Г. Спаль-вина. Владивосток, 2007.
41 Пильняк Бор. Камни и корни, с. 60.
42 Там же, с. 80.
43 Пильняк Бор. Корни японского солнца, с. 49-51.
44 Пильняк Бор. Камни и корни, с. 79.
45 Там же, с. 155.
46 Там же, с. 150.
47 Там же, с. 74-75.
48 Там же, с. 205-206.
49 Там же, с. 149, 76, 150.
50 Там же, с. 112.
51 Конрад Н.И. По японской литературе // Сибирские огни, 1928, №3, с. 177.
52 Пильняк Бор. Камни и корни, с. 114.
53 Там же, с. 216.
54 Там же, с. 224.
