CC BY
67
УДК 82.0; 801.73 А. А. Илюшин
ДВЕ ПОЭМЫ Ю.Ф. СИДОРИНА
(«MICHELE TRIVOLIS - МАКСИМ ГРЕК» И «ДОБРЫЙ ВАМПИР»)
Публикацию двух поэм филолога-романогерманиста, переводчика, поэта Ю.Ф. Сидорина -«Michele Trivolis - Максим Грек» и «Добрый Вампир» - предваряет предисловие подготовившего эти тексты к печати и сопроводившего их комментариями А.А. Илюшина -автора книг по истории русской литературы, переводчика Данте*. Поэмы публикуются впервые.
Ключевые слова: Максим Грек, поэмы Ю.Ф. Сидорина, первая публикация.
Two poems by Yu.F. Sidorin: “Michele Trivolis - Maxim Grek” and “Good Vampire”.
Published by ALEKSANDR A. ILYUSHIN (Moscow Lomonosov State University, Moscow).
The publication of two poems by philologist (specialist in Romance and Germanic studies), translator, poet Yu.F. Sidorin are furnished with a preface by A.A. Ilyushin who made ready the poems for publication and gave commentary on them. A.A. Ilyushin is author of books on history of Russian literature, Dante translator. The poems are never published before.
Key words: Maxim Grek, poems by Yu.F. Sidorin, first publication.
Ю.Ф. Сидорин (1938-1992) - филолог-романогерманист, переводчик, поэт, автор произведений с дантовскими реминисценциями: «Мертвый в мире живых» (поэма), «Tragedia», «Leggenda» (поэма-легенда), опубликованных в серийных выпусках «Дантовские чтения» (М.: Наука», 2000. С. 187-254; 2002. С. 196-235); 2005. С. 159-180). Предлагаемые две поэмы публикуются впервые**.
Первая из поэм, «Michele Trivolis - Максим Грек», - о Максиме Греке, его обращенности к Данте и Италии (Савонарола, Боттичелли) - была посвящена Р.И. Хлодовскому***, полагавшему, что некоторая известность великого флорентийца в России началась значительно раньше, нежели принято считать. Вторая посвящалась М.И. Шапиру****. Нет в живых ни автора, ни адресатов этих посвящений, но благодарная память о наших дорогих товарищах, внесших весьма ощутимый вклад в развитие филологической науки, конечно же, жива, о чем свидетельствует предлагаемая публикация.
Юный Михаил Триволис (впоследствии преподобный Максим Грек) завершал свое образование в Италии - во Флоренции и в Венеции, был хорошо знаком с идеями итальянских гуманистов. В те годы он, разумеется, не ведал, что станет виднейшим древнерусским писателем - публицистом, филологом, богословом, овладеет церковно-славянским языком. Жизнь только-только начиналась. Но время прошло - и вот он затворник в Тверском Отроче монастыре. Нелегко опальному монаху, но он крепится. Вспоминает
ИЛЮШИН Александр Анатольевич, доктор филологических наук, профессор филологического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, Москва. E-mail: milamsu@mail.ru
© Илюшин А.А., предисловие, подготовка текстов к печати, комментарии, 2009.
*Труды А.А. Илюшина переведены на английский, немецкий, французский, итальянский, испанский, польский, сербский, чешский, венгерский языки, он награжден именной золотой медалью Дантовского общества (Флоренция, 1996) и медалью Дантовского центра (Равенна, 1999).
** См. также в этой связи статьи О.Г. Дилакторской и А.А. Илюшина в книге «В потоке времени и памяти... Живопись и графика А.В. Камалова». СПб.: Дмитрий Буланин, 2006.
*** Р.И. Хлодовский (1923-2005) - филолог-итальянист, автор многочисленных работ об итальяно-русских литературных связях. Последняя его книга «Италия и художественная классика России» (М.: ИМЛИ РАН, 2008) опубликована посмертно. Библиография научных трудов Хлодовского (сост. М.Л. Андреев и Ю.В. Иванова) ждет своей публикации в очередном выпуске Дантовских чтений.
**** М.И. Шапир (1962-2006) - стиховед, текстолог, историк филологической мысли, автор
многочисленных работ по изучению русской поэзии. Его последняя книга «Статьи о Пушкине» (М.: Языки славянских культур, 2009) опубликована посмертно.
страну своей юности, страну Данте и Петрарки. Наверное, рассказывает о них тверичам (к вопросу о первом знакомстве с Данте России).
Вторая поэма - притча о «добром вампире». Хоть он и вправду добрый, но не обходится дело без всяких инфернальных ужасов. Сам творец «Ада» не знавался с упырями, с вурдалаками: иллирийские мотивы вампиризма впервые прозвучали в европейской словесности позже (понятно, что древняя жажда крови еще не есть вампиризм как таковой, зародившийся, согласно одной из версий, в XVIII в. на островах Адриатики). Герой поэмы, зрячий предводитель слепых упырей-островитян, жестоко поплатился за то, что поил своих подопечных дурной, несвежей кровью, раздобытой им на материке. Такова причудливая фантазия нашего покойного поэта, считавшего себя верным продолжателем дантовских традиций (см. также его прежние работы, опубликованные ранее в «Дантовских чтениях»).
Обе поэмы написаны терцинами. Первая - силлабо-тоническими: пятистопный ямб с альтернансом мужских и женских и мужских стихов. Вторая - силлабическим одиннадцатисложником, что тем более призвано напомнить о ритмическом строе «Божественной Комедии».
Дантовские реминисценции и шире - обращенность автора вообще к итальянским мотивам -разъясняются в примечаниях. Более подробное комментирование потребовало бы экскурсов в различные области славистики, что и предполагается осуществить в дальнейшем. Автор неоднократно заявлял, что в его сочинениях домыслов и вымыслов значительно больше, чем реальности «Легенде факты не нужны / И не важна их достоверность». В то же время подчас дает о себе знать его стремление выписать некоторые страницы монастырской жизни Максима Грека считаясь с требованиями правдоподобия.
И еще одна справка - о пушкинских реминисценциях. Посвящение в первой поэме выдержано в размере 14-стишного четырехстопного ямба - онегинская строфа (АbAbCCddEffEgg), а эпилог в ней же -«перевертыш» онегинской строфы (аВаВссДДеFFеGG): мужские рифмы на месте женских и наоборот.
Michele Trivolis - Максим Грек
Посвящение
Профессор-доктор Руф Хлодовский На правду мне открыл глаза:
Узнал о Данте люд московский Не в девятнадцатом, а задолго - в шестнадцатом аж веке.
Хлодовский о Максиме Греке Мне в этой рассказал связи.
О, сконапель ля поэзи!
Для новоявленной поэмы -Профессор, посвящаю Вам Ее терцинный тарарам -Нет, право же, удачней темы.
Примите ж рукопись сию,
Себя на суд Вам отдаю.
Часть первая
1
Нос угловат и скулы угловаты.
Суровый взор аскета. И над ним Черных как смоль бровей разлет крылатый.
Таков, пока живой, Иероним Савонарола. - Здравствуйте, учитель,
Чьей благотою город сей храним,
Доброт священных истинный рачитель,
Кого народ заступником нарек,
Премногих скверн и зол изобличитель!
Я Михаил Триволис, родом грек,
Взыскующий в Италии познаний,
До них, до них лишь жадный человек.
Савонарола: «Молодой, да ранний!
Желаемое, верю, обретешь Итогом продолжительных исканий.
Возблещет правда и да сгинет ложь Треклятая! живучая доныне,
Но ты ее, поганку, изживешь».
Весь разговор, конечно, по-латыни. Затрепетал от счастья Михаил,
Учуя приближение святыни.
Савонарола ж пальцами сдавил Свою никак не гнущуюся шею И, побледнев, язык свой прикусил1. Предчувствие, быть может? Разумею...
Но умолчу об этом. Умолчу,
Подавлен нерешимостью своею.
Такое - не любому по плечу.
2
- Салют, синьор мой Сандро Боттичелли! Мы с Михаилом ждем тебя давно.
- Джироламо, бон джьёрно... И Микеле...2
- Ты говоришь по-итальянски, но -Тем лучше: пусть Микеле привыкает К тому, что нам на сей момент дано,
Хотя латынь поднесь предпочитает.
Поверь, маэстро: этого юнца Большое будущее ожидает -
И тернии, и перлы для венца,
Авзонии разорванная зона,
Приявшая Эллады посланца,
Приют благословенного Афона И в северной угрюмой стороне Затворничество долгого полона. Предчувствие предсказывает мне,
Хоть никакой я вам не прорицатель3 И сам себе доверюсь не вполне:
Микеле будет богослов, писатель;
Он, именем инаким ополчен,
Церковных станет книг перелагатель -Смиренно мудр, учен-переучен,
Семи пядей во лбу, как говорится,
И кладезю познаний обручен.
Внемли, Микеле, голосу провидца,
И верь ему, и терпеливо жди:
То сбудется, чему пристало сбыться На перекрестках твоего пути.
3
- Мы в Сан-Джованни. Вот он, баптистерий4. Внимание: ров первый, круг восьмой...
Здесь окрещен был Данте Алигьери.
Что, Боттичелли драгоценный мой:
О чем ты вспомнил, друг дантолюбивый?
Не строки ль из Комедии святой?
«И дно у рва и берегов размывы5,
Одеты камнем, дырами пестрели, Вместимостью - коль видеть их могли вы -Как круглые и крупные купели,
Те, что в моем прекрасном Сан-Джованни Многим крестимым послужить успели.
Одну из них разбил я в год недавний,
Когда тонул в ней тот, кого крестили,-Вот документ, мне в оправданье данный».
«Коль в будущем поэмою сакральной6, Отпечатленной небом и землёй,
Над чем я годы чах, певец печальный, Смирится ярость, разлучен какой С овчарней милой, где дремал я агнцем Назло волкам, грозившим мне войной, Вернусь осипшим, пусть седым уж старцем, Зато поэтом (вот она, купель,
Где я крестился) - увенчаться лаврцем...»
- Вы слышите ли, Сандро и Мишель,
Какая боль таится в этих пенях?
Я это слышу, чувствую, и мне ль Унять удастся дрожь в моих коленях?
4
- Что за беседа без бочонка кьянти? Сообразим, ребята, на троих.
Джироламо, давай еще о Данте.
Но прежде выпьем. Ну же, во весь дых! Насколь я знаю, падре Алигьери -Он тоже был на это дело лих.
- Но не был пьяницей ни в малой мере, Хотя вином нередко запивал
Свои находки и свои потери7.
Микеле, друг мой, жадно ты глотал Сие душеволнительное зелье...
- О да, Учитель, признаюсь: взалкал И чувствую, нахлынуло веселье.
- Веселье это пагубно, дружок,
За ним наступит горькое похмелье.
Кто кровь свою коварным пойлом сжег,
Тот это знает. - Слушаюсь, учитель.
Я навсегда запомню ваш урок И впредь не буду сам себе губитель:
Быть по сему отныне и вовек! -Промолвил убежденно и решительно Михаил, смиренно-мудрый грек,
В ответ на что художник улыбнулся И процедил: «Хвала! Се человек»,
А сам к заветной чаше потянулся И алчными устами алкаша Ее краев серебряных коснулся:
Длись упоенье, радуйся душа!
5
- Что, парни, покалякаем о бабах! Такой-сякой чувствительный предмет... Охотник я до них, и не из слабых.
Средь женщин Примаверки краше нет.
С нее и Биче, думал я, срисую8,
Ан ведь не вышло! В чем же тут секрет?
- С блудницы можно ли списать святую? Помилуй, Сандро, что ты говоришь
И как ты ересь замышлял такую?
- Савонарола, ты опять ханжишь!
По мне, где красота, там и святое,
А ты ее охаять норовишь,
Верша тем святотатствие дурное.
Как не любить их, сладостнейших донн, Не трепетать в амурном непокое При виде юных дев и мужних жен?
О вы, младые вестницы Киприды.
Вам мой привет и вам же мой же поклон, Гортензии, Лилеты и Дориды,
Во мраке жизни ветреной моей Сияющие звезды и планиды! -И замолчал. - Какой накал страстей, -Помыслил потрясенный наш Микеле, -И что за примечательных людей Далось найти мне здесь, на самом деле. Насколько же различные они И сколь во многом оба преуспели:
Заряд на все оставшиеся дни...
6
В далеком небе «звезды и планиды»
По слову Сандро, яркие, зажглись.
На помощь мне спешите, Аониды:
Я мысленно приподнимаюсь ввысь, Стремлюсь к неугасающим светилам Восторженной душою вознестись.
Что станется в грядущем с Михаилом -Все вычислю, завзятый астролог,
Все выведаю: это мне по силам!
Савонарола, сумрачен и строг,
Меня не одобряет, звездочетца:
- Ты Арунту подобен, дурачок9,
Тебе в Аду корячиться придется! Предчувствию, а не расчетам звезд Познание грядущего дается.
И верою в животворящий крест!
Скажу тебе: заведомо напрасен Твой в город сей непрошеный приезд, Нелеп набор твоих постыдных басен,
Со здравым смыслом оный не в ладу И вообще ни с чем несообразен.
- Ну что ж, пусть так. Пожалуй, я уйду.
А все ж узнать хотелось бы мне, что же Написано у Миши на роду.
Еще прознаю раньше или позже...
Иной расклад, иные рубежи...
Даруй мне яснозренье, правый Боже,
И на стезях познанья поддержи.
7
Мишелю снились знойные гречанки, Манящие дразнящей наготой,
И обольстительные итальянки, Пленяющие дивной красотой,
И свальный грех беспутных содомитов, Разнузданно творящих непристой-
ное, вошедших в раж иезуитов,
Чей был премерзок непотребный блуд, Гаудентов, кордельеров, кармелитов... Кривлянье, смех, соитья тайных уд, Лесбийские ужимки Примаверы,
Подруг дивящей тысячью причуд,
Открытый культ языческой Венеры, Парнасских девок, девяти сестер:
Грубейшее попранье Божьей веры...
«Поганых нечестивцев - на костер!» -Вдруг громовые грянули глаголы,
Окрестный разом огласив простор,
Как слово, павшее с небес на долы, Сразившее блудниц и блудников.
Мишель вздрогнул: то ж глас Савонаролы! Содомскому греху - огонь костров,
А идолопоклонничество - в петли!
А мой удел окажется каков?
Ни жив ни мертв со страху... так ли, нет ли,
О смерть моя, не торопись за мной, Повремени, суровая, помедли,
Дай надышаться жизнию земной!10 -
8
В поту, но без постыдных истицаний От сна очнулся юный Михаил.
И то: уж тут тебе не до скоктаний...
Восстав, к Иерониму поспешил.
Хотел поведать он Савонароле
О том, как ночью враг его мутил,
Но оробел с чего-то поневоле,
Язык к гортани словно бы прирос...
- Терпимо, порицал их, но не боле, -Иероним ответил на вопрос,
Как относился Данте к содомитам11, -В их адрес нет его прямых угроз.
- А к шлюхам, то бишь к доннам блядовитым?
- По-разному. Иных он осуждал
Своим стихом, подчас весьма сердитым12,
С другими сладко время провождал.
Но признаюсь, и не без удивленья:
Таких вопросов от тебя не ждал.
Случилось что? Телесные томленья?
Не отвечай. Сам знаю, что и как.
На совести твоей нет преступленья,
А то, что снится, - это же пустяк...
И не резон, чтобы из-за такого Душой и плотью взял ты да размяк, -Сказав сие напутственное слово,
Савонарола важно замолчал,
А Михаил, возрадовавшись снова,
С любовью на учителя взирал.
9
Я мысленно беседую с Микеле,
Рассказываю про двадцатый век.
Мы Данта помним, и не еле-еле,
А ты, попав в Россию, мудрый грек,
Моим поведай предкам, умоляю,
Что жил такой Поэт и Человек.
Тут несколько терцин я опускаю Невнятных, непроизносимых вслух,
И вдруг: - Лозинского предпочитаю Илюшину - хотя он мне и друг13,
Но истина дороже, и так дале...
Его язык - какой-то волапюк.
Микеле, ты читал в оригинале «Комедию», а первый перевод На русский наш появится не вмале,
И он не слишком долго проживет14.
На склоне лет воспомнишь ты о Данте,
Чьи знаешь словеса наперечет,
И как вы с Боттичелли пили кьянти, Савонаролы заслужив попрек,
И как ты плакал: дескать «громы, гряньте!», -
Иеронима восприяв урок.
Да, нас зовет уже труба другая:
Плыви, мой челн, на северо-восток,
В угрюмый Ад из сладостного Рая15.
Утешьте ж, Музы, бедного певца!
Кощунствуя, молясь, ся содрогая,
Часть первую довел я до конца.
Часть вторая
Спустя полвека. Русь. Течет Тверца,
В родную Волгу преданно впадая.
Приют убогий - келья чернеца.
Твердь стынет над монастырем немая, Слезящаяся каплями дождя -Приметы неприветливого края...
Молитвы за молитвами твердя,
Седой монах тоскует и томится.
Чем виноват он? Бог ему судья,
А нам судить об этом не годится.
Все тихо, только воет вдалеке Время-от-время гладная волчица16.
Рябится рябь по Матушке-Реке,
Кому-то как, а мне глаза мозолит.
Герой наш в рясе, в черном клобуке И по-славянски медленно глаголет.
Не помнит сам он, сколько долгих лет Его неволя тяжкая неволит.
Умчались годы, сорван жизни цвет.
Все в этом мире горестно и тленно,
И ничего благого не грядет.
Пусть так, а все ж былое незабвенно,
И помыслами пребывая в нем,
Грустишь, но воздыхаешь умиленно И думаешь о многом - о своем,
Вновь услаждаясь снами золотыми17.
Блажен, кому воспомнить есть о чем,
Не правда ль, преподобный наш Максиме.
Богдан Тверской, известный звездочет, Судьбы людей предсказывать способный, Не то чтобы великий доброхот,
Но человек приличный и не злобный Кой-что в дали туманной углядел... Максиму молвил: «Старче преподобный,
Я прорицаю славный твой удел,
Прими ж мои на веру прорицанья;
Ты много лет пребудешь здрав и цел, Покинешь вмале этот край изгнанья,
В святых стенах свои закончишь дни, Оставив миру мудрые сказанья,
Тобой начертанные искони.
Оценены потомками достойно, Прославлены окажутся они».
Богдана речь текла бесперебойно И благостно - как реченька журча.
Максим все это выслушал спокойно18.
Он вряд ли верил слову тверича,
Но выразил свои невразуменья Лишь чуточным пожатием плеча. Иеронима помнил наставленья,
И Леонида яростный укор,
И схоластические словопренья
Там, близ отрогов италийских гор...19 Хотел сказать, но промолчал, сдержался. Глазами зырк, но притушил свой взор:
Что возражать? Уж так навозражался.
3
Ученья ваши вредоносны суть,
И смертью потушатся ваши солнцы. Волхвы, взыскующие звездный путь, Исчезнете, лжемудрости лжесловцы, Безумны вы, и ваша прыть люта,
Лихие астрологи-звездочётцы20,
Чьи да замрут предерзкие уста!
Истает яко дым дурной и едкий Пославшая вас в мир неблагота.
За вас в ответе строгом ваши предки,
А вы повинны, нечестивцы, в том,
Что тяжко пострадают ваши детки.
Скот бессловесен обротью влеком,
А я - звездой? К деяниям ужасным Лишенный воли, словно раб, ведом?
Я обладаю даром самовластным Творить добро и злу не покорюсь,
А звездочетов мерзостным соблазнам, Нет, не поддамся - нет, не обольщусь.
По божью образу я создан, право,
И потому никак не искажусь Ни той, ни этой ересью лукавой.
Тем утешаюсь, тем и жив поднесь,
Что мыслю богочтительно и здраво, Презрев неистинную мракобесь;
Тако и впредь, доколе жить осталось -С благочестивой кротостию взрезь... -
Так в заточении тверском писалось.
4
Спит безмятежно Отроч монастырь.
Свечу затеплив в келье, преподобный Максим читает ветхую Псалтырь.
А между тем, покинув мир загробный,
Три призрака маячат перед ним,
И будто слышен некий звук утробный. Узнал ли их, поведай мне, Максим? Чернец Григорий, инок изможденный, Тщедушен с виду, худ и нелюдим.
С ним Ксения. Супруг ее законный Князь Ярослав, плечист и ростом взял, Тверской земли правитель непреклонный. В пирах, боях, в делах любви удал.
Блуд с Ксенией творят поочередно Чернец и князь. Максим затрепетал:
Какой позор!.. Как неблагоугодно!
И с чем-то виденным когда-то в снах,
С давно забытым и постыдным сходно21. Нет, не благословенна ты в женах, Достойная презрения блудница,
Г реша бесстыдно в сих святых стенах,
Где память о Григории хранится,
Тому три века сгубленном тобой;
Ничья вина с твоею на сравнится! Неистовая ведьма, хвост трубой,
Когда блудит или погано гадит,
Зараза, Фебра! Чувствую губой
И телом всем: меня уж лихорадит...22
5
Икона Богородицы святой Перед глазами нашего Максима... Иконоборец Константин с мошной Ее сравнил: до той поры лишь чтима,
Пока не родила Злато-Христа,
А родила - порожняя, вестимо,
Святая дева, как мошна, пуста,
Оттоле, значит, бесполезны обе.
- Измышлено такое неспроста:
Что толку в праздной их пустоутробе?
Так рассудить возможно или нет,
Что думаете, ваше преподобье?
- Презлая ересь! - гневный был ответ, -Греха и ложномысленности сводня
И помраченного рассудка бред.
Пречистая избранница Господня Жива в бессчетных душах христиан.
Так было с давних лет и до сего дня,
Так будет до скончания времян,
Что б там ни вякали иконоборы:
Совсем их с толку посбивал Констан, Соотчич мой, соврать горазд который.
Как же тут быть, придется мне и впредь Длить с ними споры и чинить раздоры.
В словесных битвах неустанный кметь, Прямой блюститель правого ученья,
Я должен преуспеть и одолеть,
Хоть и томлюсь во мраке заточенья.
6
- Ах, Курбский, ты? Здорово, князь Андрей! Приехал старца навестить? Похвально. Душевно рад. Мир милости твоей.
Но ты глядишь сурово и печально: Провидишь тягость многих бед своих И предстоящей участи опальной? «Оставишь ты соблазн услад былых23, Изгнание твоею станет долей,
Жизнь странника среди людей чужих. Узнаешь ты, что вкус горчайшей соли Есть в хлебе их и что несносна боль -На их ступенях натирать мозоли.
Но ждет тебя тягчайшая юдоль -Общение с коварными, с глупцами,
С тобой судьбу делившими дотоль».
Но ратный дух, владеющий бойцами,
Тебя к желанной славе приведет,
Венчая всепобедными венцами.
Господь не выдаст, свинство не пожрет.
- Сам как ты, отче? В бурях уцелел ли Иль весь согбен под бременем невзгод?
- Говаривал покойный Ботичелли Примерно так: ЕСТЬ СЧАСТЬЕ НА ЗЕМЛЕ -Кой черт, имел его я, не имел ли?
Печать кончины на моем челе,
Как было прежде некогда, клеймится. Грядущее теряется во мгле И даже в снах едва ли мне приснится.
7
Чьи сети притащили мертвеца?
Лежит на бреге тело утопленно -Там, в Волгу где вливается Тверца, Распухшее, никем не погребенно,
И ждет могилы, и креста над ней,
Но ото всех презренно и забвенно.
Неладно, - мыслит эллин-добродей, -Как не почтить в нем человека, брата? Дельфины, знать, сердешнее людей,
Да и ума у них, видать, палата.
Что же мне делать? С честью погребу Утопленника, благо есть лопата.
Да упокоится, пусть не в гробу,
Но под землей: несчастным удружаю.
Мир имяреку, божию рабу.
Конечно, так. Но вдруг к неурожаю?
Но вдруг к неплодородию земли?
А! Это вздор, как я соображаю:
Те времена давно уже прошли,
Когда и умный веровал в такое,
И не вернутся больше николи.
Покойник, спи в глубоком упокое,
Да не тревожат твой укромный сон Ничья вражда, искательство никое. -Максим умолкнул. Колокольный звон Раздался, переливами обильный -Предвестьем предстоящих похорон И тьмы непроницаемо-могильной.
8
Не ходят ноги. Не восстал с одра.
Не стало силы полубогатырской.
Лежит пластом ажно с позавчера.
Похлебки похлебать бы монастырской... Куда? До трапезной не доползти.
Зима тверская не теплей сибирской:
Озяб, оголодал, с ума сойти...
Хоть одеяло бы, да ломтик хлеба,
Да с кем-нибудь общение... Ахти,
Какая неуемная потреба!
Мы жаждем неба. Воззовем к нему Отсюда из тюремного Эреба.
Погружены в томительную тьму,
Почто страдаем тяжко и безвинно?
Загадка непостижная уму.
А может, жить, не жить ли - все едино... Максим припомнил, как, захвачен в плен, Алкал в Голодной Башне Уголино24 И в замкновеньи каменистых стен Кончался так мучительно и страшно, Надежды на спасение лишен.
Но что? Шаги за дверью. Чьи - неважно, Тот или этот, лишь бы кто живой.
Максим «на помощь! » прокричал протяжно, И дверь открылась. Послушник младой Стоит, глядит на старого с порога -Савелий Сытин. Здравствуй, дорогой, Восславим Бога: вот она, подмога!
9
- Я русский, и горжусь великим сим,
Такой же русский, как любой тверитин, -Неколебимо возгласил Максим, -Так же как ваш земляк Афон Никитин, Ходивший за три моря в оны дни,
Как Васька Дёмшин и Савелий Сытин.
Ни заточенье, ни изгнанье, ни...
Ничто души моей не изломало И веры православной искони.
Конец мой близок, далеко начало,
Когда над новорожденной главой Мне греческое солнце воссияло.
Я шел неторопливою стопой,
Пытливо озирая всю окрестность,
Дивясь тому, что видел пред собой.
Куда же шел? Казалось, в неизвестность,
А выяснилось то, что обретал
Свою судьбу - словенскую словесность.
Немало бед и горя испытал,
Но на Руси суровой и священной Премногими трудами возблистал.
Читай их, всякой ересью прельщенный:
Да исцелится омраченный ум.
Читай и ты, всяк благопросвещенный:
Найдешь своих там отраженье дум.
Коль не найдешь - прискорбно мне и горько,
А ты, Зоил, попридержи свой глум
Над тем, не смыслишь в чем ни на вот столько.
Эпилог
Предел земному житию В Троицко-Сергиевском ските.
Душа блаженствует в Раю,
Витая Солнца на орбите 25.
Приют небесный мудрецов,
Сладчайшей истины истцов...
Максим поник главою долу,
Узрев средь них Савонаролу, -Отдал Учителю поклон.
А рядом сам Фома Аквинский,
И блещущий Франциск Ассизский,
И Доминик... И с ними - он,
Наш русский грек, из православных,
Сияет, равный между равных.
Добрый вампир
Посвящение
В преддверьи дивных земель италийских Есть край, хранящий темные преданья, Кладезь глубокий легенд иллирийских. Одна из оных истый перл созданья, Очерк деяний одного вампира,
Его мытарства и его страданья...
Загробье. Отзвук кровавого пира.
Сия поэма готова начаться С соизволенья Массимо Шапира26;
Ему дано ей скромно посвящаться. Благословите ж труд мой, тети Музы,
И не лишите вашего участья:
Будьте не в тягость мне, парнасски узы.
1
Ядран сияет красотой лазурной,
Почиет сладко и невозмутимо На тихом лоне стихии безбурной.
Но в этом мире спокойствие мнимо: Средь вод затерян безымянный остров -В его утробе злодейство таимо,
В его пределах убежище монстров... Полночью каждой из гроба выходит Плотью живою облеченный остов.
Глаз фонарями красными поводит,
И невставными скрежещет зубами,
И отрешенно по острову бродит.
Гравий прибрежный под его стопами Хрустит чуть слышно; море тихо плещет -Ропот прибоя - сонными волнами.
В дальные дали остов взоры мещет,
Как будто что-то в них припоминая,
И, взволновавшись, всем телом трепещет. Его чем манишь ты, о даль морская?
Коим соблазном, коим упоеньем?
Может, приветом из родного края?
Дрогнула почва. С-под нее с сопеньем Другой и третий вылезли вампиры. Четвертый, пятый... С новым воскресеньем! Не подерутся меж собой, задиры?
Вон как руками они размахались!
Но зря: слепые. Вместо буркал - дыры. Зрячий как цыкнет на них - вмиг унялись. Он главарём тут с давних пор над ними,
Они перечить ему не решались.
Нехитра штука - управлять слепыми Будучи зрячим. Впрочем, был заботлив И доставлять им флягами большими Юшку живую был он доброхотлив,
И вурдалаки преданно шептали:
«Вишь ты? Начальник, а с нами угодлив», -И кровь из фляжек распалясь глотали...
Но вот же: почва опять всколыхнулась -Дамы, вампирши, из могил восстали.
На ложе смерти им лежать взгрустнулось Без развлечений, без мужеской ласки.
Их полукружье в полный круг сомкнулось, Трясется в ритмах ритуальной пляски,
И разгорелись мертвенно-огнисто У вурдалачек незрячие глазки.
Диана свет свой излила струисто На сих танцовщиц, плясом увлеченных,
И всё, клянусь вам, смотрелось казисто В сияньи лунном. Остров отлученных От мира жизни, от любви и лада,
На неземные муки обреченных,
Ты же прямое подобие Ада27 А как красиво! Необыкновенно!
Чувствиям диким редкая услада,
И да пребудет нами незабвненно...
2
Однако к делу. Хватит нам бесцельно Жевать беззубо беззубые вирши.
Не постараться ль рассказывать дельно? Одной наметим тут портрет вампирши Из тех плясавиц (кружим танец, кружим!), Жены кассира и бывшей кассирши. Насмерть ревнивым загрызена мужем, Отменно строгим блюстителем правил, Остроклыкастым, яростным и дюжим.
Всю покалечил ее, окровавил,
Пересчитал ей тщательно все кости И прах бездушный на остров доставил Клубясь парами неуемной злости,
Отвез сквернавец мертвую супругу В логово смерти, к вурдалакам в гости. Вампир верховный принял как подругу Новую гостью: облизывал раны,
Гладил по щечке, целовал ей руку,
Налил из фляги кровушку в стаканы -И выпивали. Был он нежен с нею,
Бог весть какие вынашивал планы.
К лицу ль такое вампиру-злодею?
Не нарушенье ль общего порядка?
На то ответить никак не умею.
Он для кассирши странная загадка,
В нем что-то волчье и, пожалуй, бычье. «Кто ж он?» - ломает голову кроатка Замечу кстати, что она в отличье От прочих здешних вампирш не слепая... И не глухая: гласит злоязычье,
Будто он дьявол. Сила роковая Ему присуща в раздобычах крови,
И веселится, ею угощая.
Все-то ей в этом фантомасе внове:
Рук осторожных сдержанная сила,
Голос чуть хриплый, сросшиеся брови... «Как тебя кликать?» - осмелев, спросила. Поколебавшись, он сказал - Самсоном. «А твое имя?» Смеется: «Далила».
Он отозвался глуховатым стоном И удалился, по-рачьему пятясь,
Туда, где яма - погребальным лоном. Судьбины грозной он чувствовал натиск, Но будь что будет. Дел скопилось много. Гроссбух солидный. Последняя запись:
«Бранка, 1.07-28.07; Даница, 2.07-29.07; Милица, 4.07-1.08; Младенка, 5.07- 2.08; Ядранка, 5.08-3.09...»
Все в таком духе. Не судите строго За непонятность. Или вы объяты Какой-то тайной и смутной тревогой?
Имена - ладно. Но цифры, но даты? Названы жертвы упыря лихого Страшно подумать: есть такие гады,
В которых нету ничего святого.
Девушек, женщин свирепый губитель Он, - говорили о нем, право слово, -
Новоявленный Самсон-потрошитель.
3
А он ведь вовсе не злобный, упырь мой. Скажу, как было, с чего началось-то.
Дома лежала и спала за ширмой
Младая дева. Укусить бы просто...
Ее желанной кровью насладиться...
Ан нет, в десяток крат, если не во сто Проще иначе удовлетвориться
В этом уютном уголке-алькове -С тем чтоб рудою досыта упиться.
Прием отличный - сцеживанье крови.
Всяк кровопийца! В случае подобном Во всеоружье будь и наготове Сладил герой наш с тем опытом пробным, Вдосталь напился и понял: нехудо Вот так резвиться в бытии загробном, Содеяв былью такое вот чудо,
Себя учуять воскресшим из мертвых,
Но не кусаться, свирепея люто!
В сонме холодных и жестокосердных Самсон остался существом гуманным: Жаждущий крови, не нуждался в жертвах. Ее добыл он, по негласным данным, Неисчислимо премногие литры Тем же манером непривычно-странным. Сумрачный Рыцарь Полночной Ловитвы,
В девичьих, женских появлялся спальнях, Искатель дерзкий, опытный и хитрый -Не для себя лишь: дружков монструальных, Подруг могильных потчевал радушно Законодатель пиров погребальных -О сих убогих тоже помнить нужно:
«Пейте, вампиры, всласть допозаранку, Содвинем кубки весело и дружно.
Пейте Младенку, Милицу, Ядранку,
Пейте, пожалуй, Даницу Кнезевич,
Пейте всех прочих, но не троньте Бранку: Она моя лишь, Бранка Матосевич,
Она моя лишь, юная царевна,
Она моя лишь, я ж ее царевич!»28 Далила внемлет ревниво и гневно Речам безумным своего владыки,
Злая, как ведьма обла и стозевна,
В глазах пылает некий пламень дикий, Трясет шальная ее лихоманка...
Сиплые зыки издает и рыки.
Ох, попадись ей та самая Бранка -Всю бы изгрызла стерву молодую,
Чтобы издохла на месте, поганка.
Ну а Самсонке, ее обалдую,
Казнь уготовать, да еще похлеще:
«Тут и подавно я уж полютую,
Будут и гвозди, и калены клещи,
И крест древяный, и венец терновый,
Ну и другие полезные вещи» -
Случай-то в общем не такой уж новый.
4
Из прошлой жизни: Самсон в оны лета Крепко влюбился в продавщицу Зою,
И не осталась любовь без ответа.
Она считалась веселой вдовою,
Ее ж мальчишка, сын, был не веселый: Мучимый вечно жуткою тоскою,
Угрюм и замкнут, характер тяжелый,
Такой крысеныш с обликом сердитым, Гермафродита выродок двуполый (Отец покойный был гермафродитом)29.
Ему цыганка одна пригадала,
Что вурдалаком станет и бандитом.
Что-то при этом тихо нашептала Та же вещунья, прозваньем Горгона,
И тем, должно быть, судьбу предрекала -Чью? Да конечно ж нашего Самсона: Возненавидел возъюневший педель Хахаля мамы, и не без резона:
Амурных игр их случайный свидетель,
Был преисполнен к ним он отвращенья -Сорвался, будто дверь с заржавых петель, Зубы оскалил и возжаждал мщенья.
Случая ждал лишь удобного, чтобы Предаться чарам соблазна-прельщенья:
- В стельку напьется, вот тогда его бы И прикусить бы, сонную тетерю, -Так предвкушал он кровь, дрожа от злобы, Зверку подобный (не сказать что зверю). Резцы потешим? Не надо об этом.
Как это вышло - пожалуй, похерю.
Самсон хворает. Болен. Диабетом?
Оспой? Гангреной? Кто же угадает...
Высох несчастный, кажется скелетом,
И в депрессивный он психоз впадает,
С жизнью предвидит скорое прощанье,
Как лист осенний тихо увядает.
Начерно пишет уже завещанье,
На чем как будто свет сошелся клином,
Где щедро делит свое состоянье Промежду Зоей и ... ее же сыном!
Добром - за злое? Что ж, уж так сложилось. Правильно мыслит: не хлебом единым...
Земля вкруг солнца разок обкрутилась Всего - и тело моего героя С телами прочих вампиров сдружилось Отнюдь не в царстве вечного покоя.
Какой покой там - взять да очутиться Среди томимых жаждой кровопоя?!
Еще забота: на ком бы жениться?
Здешние «вампки» вроде не по нраву:
Хоть и красивы, но мертвые лица.
Их поцелуешь - проглотишь отраву. Крепись, Самсоне, жди кассиршу Соню. Умрет - потешься с вампиршей на славу,
А я всем людям о том растрезвоню.
5
Кстати, о Соне. Вовсе не Далила Была кассирша, а звалася Соней.
В загробной жизни имя изменила,
Чтоб стать достойной женой при Самсоне.
А в прошлой жизни, скажу между нами, Была блудливой, лентяйкой и соней:
Спала в охотку с многими парнями,
Имея мужа при этом кассира Ардалиона с острыми зубами, -Кассира в банке, считай что банкира.
И в довершенье ко всему, не скрою,
Есть и такие - живого вампира.
Кассир доволен был своей женою,
Доколь не ведал, сколь она беспутна С ее победной яркой красотою,
Хрену любому, подлая, доступна,
Как заказная продажная шлюха,
Хотя по сути вовсе неподкупна.
Но вдруг застал он: позор! групповуха!
С четырьмя лбами гадкая резвится Вот потаскуха так уж потаскуха!
Хуже чем худо, гаже чем площица,
Судьба казала оскал неприглядный,
Всегда способный надо всем глумиться. Ардалион наш, дьявол беспощадный, Жену, как было сказано, угробил,
Движим нездешней страстью плотоядной. Смерть негодяйке! Час урочный пробил. Это злодейство ничему иному,
Клянусь богами, я б не уподобил. Попасться в зубы, в лапы костолому И вурдалаку... Сонечка озлилась И мстить жестоко, мстить всему живому Остервенело вампирша решилась,
И да поможет в этих ей деяньях Сей одержимый... Сей, в кого влюбилась... Самсон, не так ли? Преуспей в стяжаньях Столь вожделенной крови человечьей,
Ну и конечно в других начинаньях -В членоврежденьях, в технике увечий,
В фантазмах пыток, безумья на грани30.
К тебе на ложе страстное возлечь ей
Вели, владыка, как было и ране,
И будь хранитель ее всемогущий:
Она нуждебна в такой вот охране.
Все хорошо бы, но страх: день грядущий Каких готовит взрыв ее истерик?
Меж тем тумана матовые гущи
С темного моря наползли на берег,
И все померкло, и тоска глухая Томит Самсона, и лишь в малой мере к Ней подмесилась прежняя лихая Вера в победу: что там дальше будет? Всполох зарницы... примета плохая.
Но полно дрейфить! Есть рок, он рассудит.
6
Соня, проснувшись в объятьях супруга: «Доброе утро, мой Самсон, мой милый.
К тебе взывает верная подруга:
Своею тайной поделись с Далилой!
Как добываешь кровушку людскую?
Какою скрытой наделен ты силой?
А я за это тебя исцелую
И так и эдак, красавец мой гордый.
Открой, открой же тайну роковую».
И симпатичной тыкалася мордой В мужнее тело - да, «и так и эдак».
Самсон, порою в решеньях нетвердый, Пождав недолго, сказал напоследок:
«Не расскажу я - покажу, пожалуй,
В чем и дам маху, как мой давний предок.
Не сейчас: ночью. Кровосос бывалый,
Моей Далиле передам свой опыт,
Пусть не великий, но не так уж малый».
Она, чуть слышно, перейдя на шопот:
«Милый, усвою ж я твои уроки,
Всё, всё усвою... в точности, как робот».
В глазах у Соньки некий блеск жестокий, Холод могильный, как у вурдалачки.
Дрогнул невольно Самсон красноокий:
Люди, не ждите от нее потачки:
Не пощадят вас ни за что на свете Зубов острейших стальные кусачки. Бдительны будьте, взрослые и дети!
Люди, храните девчонок, мальчишек:
Как же иначе? Вы ж за них в ответе. Спустилось солнце. Минул дня излишек. Ведет на берег Сам свою красотку.
Над морем блестки зарницыных вспышек. Сажает стерву вампирскую в лодку.
У ней дрожала челюсть. Лязг зубовный. Спокойно, Соня. Прижми к подбородку Тонкие пальцы, кажись хладнокровной,
И сиди тихо, с видом безучастным,
И придыханий ритм уйми неровный.
В путь! Близок город, влекущий соблазном Кровопусканий и лютого пира.
Самсон на веслах. Фантомом всевластным
Выглядит - демон в обличьи вампира,
Князь тьмы глубокой, подлинно кромешной, Жуткий пришелец из иного мира.
Он, ополченный силою нездешной,
Способен, мнится, многих обескровить.
И мне ль, персоне отнюдь небезгрешной,
Его безумствам дерзко прекословить? Двадцать восьмое. Приступ лихоманки.
Не ошибиться б в расчетах, а то ведь... Двадцать восьмое - ночь любви, ночь Бранки, Такой игривой, такой длинноногой Очаровашки, молодой смуглянки.
Идем скорей к ней ближайшей дорогой!
7
Самсон у ложа, скрытого за ширмой.
Соня ревниво в щелку наблюдает За тем постыдным, чем занят вампир мой.
Что с ним такое? - думает-гадает:
Явно щадит он спящую поганку,
Не впился в шею, костей не глодает,
Глядит с умильной улыбкой на Бранку,
Приспособленья хитрого с подмогой Сцедил во флягу дурную кровянку.
Сладко ж ей спится, дуре длинноногой. Слышь ты, как тонко носом засопела!
Упырь наш нежный, гладь ее и трогай! Соня-Далила гневом закипела,
Рванулась резко к сопернице сонной Куснуть хотела... Но нет, не успела:
Самсон, такою прытью потрясенный,
С маху влепил ей несколько пощечин. Горькое чувство овладело Соней.
Стало понятно: их союз непрочен,
И чем такое вскоре завершится -Вам это ясно? Мне пока не очень.
Ясно одно лишь: гневная решится На все и будет мстить и ненавидеть,
Крушить все к черту и самой крушиться.
О, как посмел он Далилу обидеть?
Теперь попробуй, скрежеща зубами,
Алчбу отмщенья, злость свою насытить! Надрыв страстишек, как в мещанской драме. Но затаилась. Зря шуметь - что толку? Самсон, к притихшей обратясь мадаме, Сказал: «Забудем про нашу размолвку. Впредь ты не будешь такой агрессивной. Можешь за мною подсматривать в щелку Если, конечно, тебе не противно,
Но не лезь в драку, бешеная леди. Уразумела? Вот и ладно. Дивно.
Иначе - гибкой отведаешь плети.
Уж это точно. Слово вурдалака.
Не по нутру мне художества эти.
Драка за драку. И за драку драка».
Так-так. Еще ведь одно оскорбленье Ты проглотила, Сонька-забияка.
Что же, тем слаще будет услажденье Местью желанной. Трепещи, Самсоне.
Жди, да претерпишь лютое мученье В угоду Соне... кровожадной Соне...
Но это позже, а пока любимый Град иллирийский погружен в засонье.
Пусть воспослужит, господом хранимый, Девичьей кровью. Бранкину - себе лишь,
А всякой прочей, мой друг одержимый, Других вампиров и вампирш наделишь.
В путь! И с тобою вся твоя Далила.
В дорогу! Мягко стелешь, метко целишь,
И обладатель ценного цедила.
8
Когда б вы знали, слепые вампиры,
Вы, что поимы кровью низкопробной,
Каким Макаром, чрез какие дыры
Течет питье к вам! Расскажет подробно Соня-Далила обо всем об этом.
Ай да сюжетец! Просто бесподобно.
Весело слушать, парни? Да уж где там!
Все испытали омерзенья чувство.
Один товарищ, прозванный Эстетом,
Блевал весь месяц, а другой впал в буйство И над Самсоном требовал расправы, к Тому же скорой, за его паскудство Соня-Далила прилгнула вдобавок,
Что и мужской он не брезговал кровью: Сцеживал с задниц с помощью пиявок, Бурча при этом: «Слава геморрою».
Вранье, но верят. Растет опасенье:
Худо придется моему герою.
Так будь что будет: страхи, невезенье, Костей крушимых шальная поломка,
И даже плоше: кольями пронзенье.
Давай, старайся нежная знакомка,
Его телесность мертвенно-живую Терзай усердно, мни, уродуй, комкай! Казнить тирана? Но рек: «Протестую», -Некто разумный, в возрасте преклонном,
- Как без него мы кровь найдем вслепую? Нас он паршивым снабжал самогоном,
Но и за это спасибо большое От всех вспоенных упырем Самсоном. Пойло есть пойло, пусть хоть и дурное.
Он наш спаситель, он наш жизнедавец». Взвилась Далила, услышав такое:
«Не жизнедавец, а гнусный сквернавец. Повелеваю свыше: смерть тирану!
Вы все незрячи, упыри, а я ведь Зрячая. Свежей вам крови достану».
Тут возмутились женщины вампирши:
Ну ее на фиг, блудную путану!
Недоставало такой командирши:
Чванная сволочь с повадками шлюхи И с кругозором заштатной кассирши».
Сонька вскипела: «Ах вы потаскухи! Подобострастно кланяйтесь Далиле,
И вот - пинки вам, и вот - оплеухи!»
С лихвой вампирши свое получили И покорились атаманше ярой,
Ее могучей необорной силе.
Подавлен этой столь шумною сварой, Соньку Далилой, царицей своею,
Признал вампиров народ слепошарый И преклонился рабски перед нею,
Решив Самсону волосы повырвать31 И казнь придумать ему, лиходею.
Какой лишь день бы для этого выбрать?
9
Октябрь. Двадцать пятое. Не вспомню Ни дня недели, ни какого года.
Ну да и хрен с ним - силы сэкономлю.
Сладкое слово слышалось - «свобода». День подходящий: ни раньше, ни позже. Стань обретенным, торжество народа!
Соня к Самсону возлегла на ложе:
«Можно я сверху в этот раз, мой милый?»
Уселась ловко, вскрикнула: «О боже!»
То знак условный, поданный Далилой.
Сползлись вампиры к логову деспота И его силу одолели силой:
Руки и ноги, мокрые от пота,
К топчанным доскам накрепко прижали,
И началася зверская работа:
Гвоздями кисти рук и ног пронзали,
Глумясь жестоко: «Попался кур в ощип».
И молотками гвозди прибивали Черти слепые! Распяли наощупь.
«Терзайся, мучься, грязный кровопийца!»
К чему такая жестокость? Ведь проще б Разом прикончить прежнего поильца.
Куда! Вампиры беспощадны были,
Глазки кололи остриёчком шильца Ему, при этом истошно вопили:
«Будь нам подобен таким же уродством!» -И заушали его, то есть били,
Кичась немалым над ним превосходством.
В ребро воткнули какие-то иглы,
Пополам с желчью опоили оцтом.
Он, обезумев, издал возглас сиплый:
«Бранка, 1.07, 28.07, 27.08, 26.09, 25.10 - Бранка
Соня, то слыша, вмиг остервенилась:
«Что, гад, считаешь месячные циклы?
Ножницы!» Ими спешно ополчилась.
Горло Самсона смяв тугим коленом,
Далила, мерзко смеясь, изловчилась
И, торжествуя над попранным пленным,
Гриву густую наголо остригла.
Этим деяньем, свыше вдохновенным,
Она великих почестей достигла -В подлунном мире себе, самозванке,
Нерукотворный памятник воздвигла.
Затем Самсона бренные останки Острым дрекольем упыри проткнули...32 ...Хмурое утро. Пробужденье Бранки.
Ей снилось что-то страшное, сонуле,
А что - как вспомнить? То ли друг любезный Принял смерть злую - от ножа ль, от пули?
То ли колдунья парила над бездной,
Подобье некой плотоядной львицы,
В ночи глубокой, глухой и беззвездной?
Кто ж истолкует сон отроковицы И, завершая, подведет итоги Невероятной этой небылицы?
Об этом ниже. Вкратце. В эпилоге.
»
10 (эпилог)
Далила клятву ту свою сдержала И вурдалаков кровью свежей самой Неукоснимо и щедро снабжала. Будучи шибко похотливой дамой, Блудит с Эстетом властная Матрона, Но и другою занята программой:
Благополучно угробив Самсона,
Ждет не дождется, когда же наступит (Скорей, скорей бы!) смерть Ардалиона! Вот уж тогда-то негодяй искупит,
Попав на остров, вину перед нею.
Она ж хозяйка! И кнутом отлупит Бывшего мужа - властию своею,
И заостренным дрекольем проколет,
И сожжет вживе: горе лиходею!
Она и прочих удобрит-ухолит...
Недавно сгрызла сновидицу Бранку Насмерть - и ныне над ней своеволит; Выпила крови трехлитрову банку,
А потом к блуду с собой преклонила И превратила в свою лесбиянку.
...Есть островная некая могила.
Над нею насыпь; вбит шест огородный. Ты подошла к ней, грешная Далила.
Здесь похоронен Самсон благородный. Лежит на веки веков упокоен;
Добра поборник, человек свободный,
Он состраданья нашего достоин, Жалкая жертва ошибки фатальной,
Но все плюются; так уж мир устроен:
Добро не снищет грамоты похвальной.
ПРИМЕЧАНИЯ
Примечания носят избирательный, выборочный и, так сказать, специализированный характер. Комментируется преимущественно то, что имеет то или иное отношение к Данте и его родине. Составление полного комментария, по-видимому, дело будущего, может быть не очень близкого.
1 Этот жест Савонаролы (сдавил себе шею, прикусил язык) - предчувствие того, что его повесят (после чего сожгут труп).
2 Сандро Боттичелли приветствует Савонаролу и Михаила Триволиса на итальянском языке, в то время как недостаточно с итальянским знакомый Михаил предпочитает говорить по-латыни.
3 Исключая себя из числа прорицателей, звездочетов и колдунов, Савонарола явно имеет в виду ХХ песнь «Ада» - о страданиях и казнях этих грешников.
4 Флорентийский собор Сан-Джованни, где находится баптистерий, в котором был окрещен Данте.
5 В кавычках - перевод из «Ада», XIX, 13-21.
6 В кавычках - перевод из «Рая», XXV, 1-9.
7 Считал ли Данте пороком или грехом пристрастие к спиртному, судить трудно. Не исключено, что он видел в пьянстве разновидность чревоугодия, караемого в третьем круге Ада, но настаивать на этом нет достаточных оснований.
8 У Боттичелли было определенное пристрастие к такому типу женской красоты, каковой запечатлен в его знаменитой Примавере; дантовскую же Беатриче в своих иллюстрациях к «Комедии» он изображал в ином духе.
9 Арунт - звездочет, прорицатель (см. примеч. 3).
10 «Жизнию земной» - ср.: «земную жизнь пройдя до половины...» (перевод Лозинского) - реминисценция первого стиха «Комедии».
11 Мотивы содомии варьируются в XV песни «Ада» и в XXVI песни «Чистилища».
12 Самое интересное, что Данте «осудил» блудницу Фаиду вовсе не за ее блудливость, а за ее льстивость (льстила любовнику) - XVIII песнь «Ада».
13 Речь идет о стихотворных переводах «Комедии», осуществленных М.Л. Лозинским, а потом А.А. Илюшиным (автор поэмы предпочитает версию Лозинского).
14 Речь идет о первом русском стихотворном переводе «Комедии», осуществленном в XIX в. Д.Е. Мином.
15 У Данте путь из Ада в Рай. У автора поэмы - обратный маршрут.
16 «Гладная волчица» - непременно из тех зверей, которые так испугали автора и героя «Комедии» на его подступах к Аду (песнь 1 первой кантики).
17 В «снах золотых», надо полагать, Максиму Греку снится Италия, незабвенная страна его юности.
18 Максим едва ли примет на веру прорицания Богдана, помня наставления Савонаролы (см. примеч. 3).
19 Близ отрогов Альп под Флоренцией собирались богословы, публицисты, ораторы, обсуждавшие всевозможные схоластические вопросы.
20 Очередной выпад против астрологов-звездочетцев (см. также выше примеч. 3, 9, 18), к которым столь строг был автор «Комедии».
21 Видения блуда напомнили нашему старцу сон, виденный им в далекой юности во Флоренции (седьмая глава первой части поэмы).
22 Фебра - чтившаяся в древнем Риме богиня лихорадки, которую «губой и телом всем» почувствовал Максим.
23 «Оставишь ты соблазн услад былых» и до стиха «С тобой судьбу делившими дотоль» - перевод трех терцин из монолога Каччагвиды (XVII песнь «Рая»), предсказавшего своему потомку жизнь в изгнании.
24 Уголино - герой XXXII и ХХХШ песней «Ада», заточенный в Пизанскую башню и уморенный там голодом.
25 Четвертая звезда (небо Солнца: «Рай», Х-ХГУ) - обиталище Фомы Аквинского, проповедовавшего о Франциске Ассизском. Отныне там же находится наш православный среди католиков преподобный Максим Грек, причтенный к числу замечательнейших религиозных мудрецов.
26 М.И. Шапир - историк и теоретик литературы, стиховед, издатель журнала « РЫ1о1орса». См. о нем в воспоминаниях О.Г. Дилакторской («В потоке времени и памяти... Живопись и графика А.В. Камалова». СПб.: Дмитрий Буланин, 2006. С. 389-395). Вклад Шапира в дантологию - статья «Данте и “Теркин на том свете”» (Дантовские чтения. М.: Наука, 2002. С. 50-62).
27 Затруднительно выяснить, имел ли здесь в виду автор поэмы Дантов Ад. Внешних сходств немного, но, учитывая его системную обращенность к «Аду», можно предположить, что и тут она сказалась.
28 «Пейте... Пейте... Пейте... Она моя лишь... Она моя лишь... Она моя лишь... Терцины с подобными троестрочными анафорами встречаются у Данте - см. хрестоматийный зачин к III песни «Ада».
29 «Гермафродит» - такое слово встречается у Данте, но не в том значении, которое привычно: это грех гетеросексуальной любви, сливающей воедино ЕГО и ЕЕ, так что получается «едина плоть» с разнополовыми признаками («Чистилище», XXVI).
30 Членоврежденья, увечья, пытки - всего этого настолько много в Дантовом «Аде», что наши примечания чудовищно растянулись бы.
31 «Волосы повырвать» ненавистному - ср. с эпизодом Бокки («Ад», XXXII), где сам Данте выдирает космы грешнику.
32 «Острым дрекольем... проткнули» (ср. выше: «колами пронзенье», и ниже: «заостренным дрекольем проколет») -устойчивый мотив, связывающий миф о вампире, которого протыкают колом, чтобы обезвредить, с сюжетом о прибитом (распятом колами) Каиафе («Ад», XXIII). Причем прибит он к земле (аналогичным образом протыкают и прибивают вампира).
