CC BY
124
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2014. №3(37)
УДК 008:316.33/.35; 7.07
ДНЕВНИК КАК ТЕКСТ РУССКОГО СИМВОЛИЗМА
© Т.И.Ерохина
В статье рассматриваются функции дневника как документального и художественного произведения в аспекте формирования текста и контекста личности символиста. Анализируются дневниковые записи В.Брюсова, З.Гиппиус, Вяч.Иванова, М.Кузмина. Отмечаются основные способы коммуникации, избранные поэтами-символистами, которые, помимо, автокоммуникации, тяготеют к моделированию общения с будущим читателем (В.Брюсов), читателем-собеседником (З.Гиппиус), идеальным читателем (Вяч.Иванов), реальным слушателем (М.Кузмин). В зависимости от избранного способа коммуникации дневниковые записи символистов выстраиваются хронологически или тематически, воспроизводят жанровые особенности романа-исповеди или эпистолярного романа, озвучиваются в публичном выступлении. Таким образом, символистский дневник является одним из специфических способов моделирования текста и контекста личности в русском символизме.
Ключевые слова: текст личности, контекст, дневник, русский символизм, коммуникация, автокоммуникация.
В русской культуре конца XIX - начала ХХ века существенно меняется отношение символистов к самому факту и принципам ведения дневников. Н.Богомолов обращает внимание на то, что для русских символистов характерна установка на ведение дневников, благодаря чему современные исследователи располагают обширными дневниковыми записями В.Брюсова, З.Гиппиус, А.Блока, М.Кузмина, А.Белого, Вяч.Иванова. Дневники этих писателей различаются периодичностью ведения записей, принципами построения, степенью подробности изложения материла, тем не менее - факт пристрастия к дневниковым жанрам, которые начинают влиять и на художественные произведения, очевиден.
Вопрос о художественной и документальной составляющей дневников на сегодняшний день -вопрос открытый и по-разному оцениваемый в исследовательской литературе. Мы опираемся на предложенный Ю.Лотманом подход к разграничению художественных и нехудожественных текстов на основе адресации: «Одним из рабочих признаков художественного текста можно считать расхождение между формальным и реальным адресатами» [1: 174]. Нехудожественный текст ориентирован на конкретного (одного) адресата, поэтому в определенных ситуациях к нехудожественным текстам относятся письма и дневники. Соответственно художественные тексты имеют иного адресата - любой читатель. В этом случае, та же эпистолярная или дневниковая проза, будучи опубликованной, становится достоянием широкой аудитории и трансформируется в художественный текст (специфика функционирования эпистолярного жанра в твор-
честве русских символистов была рассмотрена ранее [2]).
В задачи данной статьи не входит осмысление роли дневников в литературном процессе, тем более что вопрос о специфике дневникового жанра в культуре был осмыслен в работах Ю.Тынянова, А.Лаврова, Н.Богомолова, Ю.Лот-мана. Мы акцентируем внимание на функции дневника как документального и художественного произведения в аспекте формирования текста и контекста личности символиста.
Дневники русских символистов демонстрируют разные способы коммуникации.
Так, в аспекте автокоммуникации наиболее репрезентативен дневник В.Брюсова.
Годы ведения дневника (достаточно подробных ежедневных записей в течение почти 10 лет) совпали с литературным дебютом поэта и генезисом символизма в России. Записи этого периода отличаются оценочными суждениями, касающимися как собственной творческой деятельности и личности, так и окружения В.Брюсова: «Июнь, 19, 1894. Неделя символизма. ...Минувшая неделя была очень ценна для моей поэзии. В субботу явился ко мне маленький гимназист, оказавшийся петербургским символистом Александром Добролюбовым. Он поразил меня гениальной теорией литературных школ, переменяющей все взгляды на эволюцию всемирной литературы... <...> Добролюбов был у меня еще раз, выделывал всякие странности, пил опиум, вообще был архисимволистом» (курсив мой -Т.Е.); «Авг., 16. Познакомился с Мартовым (А.Бугон), поэтом-символистом, и его приятелем Ивановым, музыкантом-символистом. Люди милые - добрые малые, но недалекие. Занимался с
Лангом символизмом» (курсив мой - Т.Е.); «Сент., 11. ... Сегодня в университете, когда я вызвался читать Аристофана, везде раздавался шепот, шипение: «декадент, декадент». А! Так-то! Берегитесь!» (курсив мой - Т.Е.); «Сентябрь, 14. Показывали меня, как редкостного зверя, домашним Иванова. Я выделывал все шутки ученого зверя - говорил о символизме, декламировал, махал руками (признаки оригинальности).» [3: 33-38].
Дневниковые записи В.Брюсова демонстрируют избранный поэтом способ моделирования собственного текста личности. Перед нами программные установки на мессианскую роль, сознательно избранную поэтом: «Юность моя -юность гения. Я жил и поступал так, что оправдывать мое поведение могут только великие деяния. Они должны быть или я буду смешон» [3: 50]. Особенно такая позиция характерна для дневника 1893-1894 гг., а перенесение формулировок из реального дневника в художественные произведения (отмеченное, в частности, Н.Богомоловым подтверждает, что В. Брюсов посредством дневниковых записей, фиксирующих все, что, по его мнению, так или иначе соответствует декадентству, пытается сформировать из себя «образцового декадента» [4: 206]).
Дневник В. Брюсова в целом вполне тради-ционен: в нем зафиксированы основные события творческого пути поэта (упоминается время начала и завершения того или иного произведения, описаны встречи и беседы, творческие планы писателя), но поражает не просто аналитический дискурс, свойственный творческой натуре В.Брюсова, а осознанное моделирование ситуации и себя в ней, касающееся любого события жизни поэта, начиная от «самодержавных» замыслов («Моя будущая книга «Это - я» будет гигантской насмешкой над всем человеческим родом. В ней не будет ни одного здравого слова - и, конечно, у не найдутся поклонники» [3: 39]) и заканчивая подготовкой к экзаменам («готовясь, я приспосабливаю тон, жесты, невольно сочиняю эффектные диалоги между мною и гг. экзаменаторами» [3: 37]).
Достигнув литературного признания (хотя, судя по дневниковым записям, В. Брюсов не без основания считает себя известным поэтом уже в 1894 г.: «.В начале этой тетради обо мне не знал никто, а теперь, а теперь все журналы ругаются. Сегодня «Новости дня» спокойно называют Брюсов, зная, что читателям имя известно» [3: 36]), В.Брюсов в дневниках 1898-1900 гг. больше внимания начинает уделять описаниям литературных вечеров, встреч, откликам и оценкам своих бесед с соратниками и противниками,
а позже практически прекращает регулярные дневниковые записи, реализуя собственное жизнеописание в творчестве, прежде всего - автобиографических произведениях, а также в эпистолярном жанре и жизнетворчестве.
Заметим, что, несмотря на явно выраженную автокоммуникационность дневников, В. Брюсов предполагал будущего читателя своих интимных записей, более того - считая, что дневники наряду с другими документальными текстами (письмами, автобиографией) и художественным наследием будут представлять интерес для аудитории: «автобиографическая проза должна была служить введением к его дневникам, а они - ее продолжением» [3: 18].
Еще более явные способы выстраивания коммуникации с аудиторией встречаем мы в творчестве З.Гиппиус и М.Кузмина.
З.Гиппиус изначально относилась к своим дневниковым записям как к самостоятельным художественным произведениям. Вероятно, поэтому первую публикацию одного из своих дневников она осуществила сама, и в дальнейшем достаточно часто обращалась к своеобразной игре с дневниковыми жанрами. Так, в 1908 г. под псевдонимом А.Крайний она публикует книгу очерков, названную «Литературным дневником» и объединившую дневниковые записи 1899-1907 гг. Но перед нами художественное произведение, переработанное автором, разделенное не столько хронологически (хотя как таковая датировка присутствует в тексте), сколько тематически («Слово о театре», «Нужны ли стихи?», «О пошлости», «Быт и события» и др.) и направленное на «необходимость сохранения перспективы» [5: 165].
Столь же художественен, несмотря на дневниковую форму, и знаменитый «Петербургский дневник» (1914-1917 гг.), опубликованный З.Гиппиус как «Синяя книга». И хотя форма и стиль этого текста в большей степени соответствуют интимности дневникового жанра (с указанием дат, противоречивостью суждений и чувств), а в предисловии к публикации сама З. Гиппиус утверждает отсутствие существенной корректировки текста («печатать дневник имело смысл лишь в том виде, в каком он был написан, без малейших современных поправок (даже стиля), устранив только все чисто личное (его было немного) и вычеркнув некоторые имена» [5: 380]), тем не менее «Петербургский дневник» с полным правом может претендовать на жанр романа-исповеди, популярного во французской романтической литературе. Важна позиция З.Гиппиус, заявленная в предисловии к «Синей книге»: она хочет не только поделиться собст-
венным «отчетом о событиях» [5: 379], но и рассчитывает на отклик аудитории (в том числе на диалог, ориентируясь, таким образом, на реализацию коммуникативной функции текста): «теперь, когда живы еще многие свидетели тех же событий, - даже участники, - они всегда могут, с указанием на то или иное искажение действительности, содействовать восстановлению его подлинного образа» [5: 380].
С точки зрения анализируемого нами периода в культуре русского символизма особенно значимыми становятся ранние дневники З.Гиппиус: «Дневник любовных историй» (18931904 гг.) и «О бывшем» (1899-1914 гг.). Исследователи отмечают, что З.Гиппиус не планировала публикации этих дневников, которые вышли в свет уже после смерти автора. Содержание записей, действительно, отличается особой интимностью, но и в них явным остается «романный» жанр: они прочитываются как сложная многосюжетная история, объединенная общей темой (любви или создания тройственного союза) и главной героиней - декаденткой З.Гиппиус, чьи мучительные сомнения, порывы, стремления и падения гораздо важнее всех событий и фактов (которые, заметим, как таковые отсутствуют в дневниках).
З.Гиппиус всегда ориентировалась на собеседника, поэтому все творчество - своего рода диалог, состоящий из множества внутренних голосов поэтессы («Я - другой») и голосов внешних собеседников: «Многочисленные собеседники, корреспонденты, конфиденты играли в ее жизни и творчестве огромную роль: эгоцентрическая, по сути, натура Гиппиус, видимо, никогда бы не смогла в полной мере реализоваться без них, и в этом - один из самых ярких парадоксов ее литературной судьбы» [6: 6].
Реализацию не только автокоммуникации, но и диалога с реальным адресатом обнаруживаем мы также в дневниках Вяч.Иванова и М.Кузмина.
Известен факт, что Вяч .Иванов, не удовлетворившись традиционной формой дневниковых записей, создает дневник в виде писем к жене, соединяя, таким образом, два документальных и интимных по содержанию жанра. Эпистолярный дневник Вяч.Иванова изначально рассчитан на адресата, который, в данном случае, тяготеет к идеальному, что предполагает, по справедливому замечанию Н.Богомолова, стремление писателя «открывать все самые потайные сферы своей души, делать их достоянием пусть и небольшого, но все же круга слушателей, с надеждой, видимо, перейти от отъединенности человека к его невиданному единству с другими и к постепенному
созданию иной, прежде небывалой, общности» [4: 208].
Еще более показательно отношение М.Куз-мина к своему дневнику, отмеченное, в том числе, другими символистами. Дневниковые записи приравниваются к художественным произведениям, которые не только публикуются, но и озвучиваются самим поэтом. Обратим внимание на то, что факт чтения дневника зафиксирован и осмыслен как самим М.Кузминым, так и адресатом. В частности, сохранились воспоминания Вяч.Иванова об авторском чтении дневниковых записей («он возвестил о своем желании прочитать, наконец, свой знаменитый дневник. <...> Чтение было пленительно. Дневник — художественное произведение <...> - художественное отражение текущей где-то затаенным руслам жизни, причудливой и необычайной контрасту между усладой, как объектом восприятия и воспринимающим субъектом, - отражение, дающее иногда разительный рельеф. И притом автор дневника знает почти забытый теперь секрет приятного стиля» [4: 260]) и дневниковая запись М.Кузмина, посвященная этому же событию («Читал дневник. Это было очень важно для меня и, почему-то, думаю, и для Ивановых. Что бы ни было дальше, лед сломан. Вяч<еслав> Ив<анович> не только говорил о художественности, но не отвратился и от содержания и согласился даже, что он целомудрен» [7: 117]).
Но еще более существенной становится другая запись, сделанная М.Кузминым позже: «Будучи вчера чуть не весь день у Ивановых <. > пришли к убеждению <...>, что я делаюсь в дневнике все более однообразным и неинтересным, что не занимаюсь, веду безалаберную жизнь, размениваюсь на мелочи, и что, ввиду всего этого, желателен мой скорейший отъезд. <... > На 4 месяца хватило моей интересности. Теперь мне нужно искать новой аудитории (курсив мой - Т.Е.), а дневник, его чтение — прямое зло. Разве я должен жить так, чтобы дневник был интересен? Какой вздор!» [7: 223].
Поиск аудитории для чтения интимного дневника - столь же необычно (с точки зрения традиционной функции дневниковой записи), сколь и вполне закономерно для символиста М.Кузмина. Публичное чтение дневника (а известно, что М.Кузмин читал свои дневники не только соратникам-символистам, то есть идеальной аудитории, но и почти незнакомым людям -реальной аудитории) является способом коммуникации и построения как текста личности («построения души автора дневника», «свидетельством соответствия духовного пути человека не-
коему предначертанному идеалу» [4: 209]), так и символистского окружения.
Соглашаясь с мнением Н.Богомолова, что в начала ХХ века «дневник становится свидетельством ежедневного самопознания и самостановления; протекающая жизнь не просто фиксируется, а осознается как взаимодействие человека и всего, что его окружает, причем уловленное в самый момент этого взаимодействия, а не ретроспективно» [4: 209], отметим, что символистский дневник является, на наш взгляд, одним из специфических способов моделирования текста и контекста личности в русском символизме.
Помимо актуализируемой выше автокоммуникативной функции дневников, в них наиболее непосредственным образом представлена повседневность как пространство бытования личности. Исследователи (Н.Козлова, З.Дорофеева [8; 9]) справедливо замечают, что слова «дневник» и «повседневность» имеют общий корень. Дневник призван не только способствовать самоанализу автора, но и фиксировать те события повседневности, которые наполняли его жизнь. Безусловно, дневниковые записи уже содержат элемент анализа, но вместе с тем они наиболее непосредственно отражают индивидуальный жизненный опыт индивида. Кроме того, значимость дневников для осмысления культуры повседневности и определяется существованием в них двух повсе-дневностей: повседневности автора и повседневности окружающего мира (в разной степени от-рефлексированная или воссозданная бессознательно).
Обратим внимание на то, что и дневниковые записи З.Гиппиус, отличаются «безбытностью». В них (в отличие от дневников А.Чехова или В.Брюсова) практически нет упоминаний о бытовых проблемах (речь идет о дневниковых записях до эмиграции Д. Мережковского и З. Гиппиус), а если они и появляются, то только в качестве тех самых мелочей, от которых поэтесса хотела бы избавиться («Я ему скорее хотела передать то мое осязанье «красоты», которое часть меня и моего, и всего, но ведь это - не окружающее меня реально-безобразное, ведь не старые, пыльные ковры, не рыночная, бедная мебель без ножек. <...>... Но, увы! А его (их) прельстили равно: и дырявые ковры - и стихи из красной книжки, и чайный ликер - и мои мысли» [5: 77].
Таким образом, функции дневниковых записей не сводятся к фиксации событий из жизни автора (или во всяком случае - не только фиксируют эти события), но прежде всего - дневники реализуют разные способы коммуникации, столь значимые для русского символизма: моделиро-
вание общения с будущим читателем (В.Брюсов), читателем-собеседником (З.Гиппиус), идеальным читателем (Вяч.Иванов), реальным слушателем (М.Кузмин). В зависимости от избранного способа коммуникации, дневниковые записи символистов выстраиваются хронологически или тематически, воспроизводят жанровые особенности романа-исповеди или эпистолярного романа, озвучиваются в публичном выступлении. Таким образом, символистский дневник является одним из специфических способов моделирования текста и контекста личности в русском символизме, становясь частью жизнетвор-ческого процесса в символизме [10].
Работа выполнена при поддержке гранта РНФ 1418-01833 «Текст и контекст массовой культуры: российский дискурс».
1. Лотман Ю.М. История и типология русской культуры [Текст] / Ю.М. Лотман. - СПб.: Искусство-СПб., 2002. - 768 с.
2. Ерохина Т.И. Художественное творчество и обыденное поведение символиста в эпистолярном жанре [Текст] / Т.И.Ерохина // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. -2008. - № 2 (2). - Киров: изд-во ВятГГУ, 2008. -С. 167 - 169.
3. Брюсов В.Я. Автобиографическая проза. Письма [Текст] / В.Я.Брюсов. - М.: ОЛМА-ПРЕСС: Звездный мир, 2002. - 415 с.
4. Богомолов Н.А. От Пушкина до Кибирова [Текст]: статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии / Н.Богомолов. - М.: Новое литературное обозрение, 2004. - 624 с.
5. Гиппиус З.Н. Дневники [Текст]: в 2 кн. / З.Н.Гиппиус; [под общ. ред. А.Н.Николюкина]. -М.: НПК «Интелвак», 1999. - Кн. 1. - 736 с.; Кн. 2. - 720 с.
6. Лавров А.В. Русские символисты: этюды и разыскания [Текст] / А.В.Лавров. - М.: Прогресс-Плеяда, 2007. - 632 с.
7. Кузмин М. Дневник, 1905-1907 [Текст] / М.Кузмин. - СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2000.
- 606 с.
8. Козлова Н.Н. Горизонты повседневности советской эпохи: Голоса из хора [Текст] / Н.Н.Козлова.
- М.: Институт философии РАН, 1996. - 216 с.
9. Дорофеева З.Е. Социология культуры и повседневность [Электронный ресурс] / З.Е.Дорофеева. URL: http://sociologist.nm.ru/articles/zlata_01.htm. (дата обращения 01.08.2014).
10. Ерохина Т.И. Моделирование жизнетворческого модуса текста в русском символизме [Текст] / Т.И. Ерохина // Ярославский педагогический вестник. - 2011. - № 4. - Том I (Гуманитарные науки). - Ярославль: Изд-во ЯГПУ, 2011. - С. 264
- 269.
DIARY AS A TEXT TYPE OF RUSSIAN SYMBOLISM
T.I.Erokhina
The article examines functions of a diary as a documentary and fictional work in terms of the text and context development of the symbolist's personality. Diary entries of V.Bryusov, Z.Gippius, Vyacheslav Ivanov, M.Kuzmin are analyzed. The author highlights the main means of communication, chosen by the symbolist poets, who, besides autocommunication, gravitate to modeling future communication with the reader (Bryusov), reader-interlocutor (Z.Gippius), ideal reader (Vyach.Ivanov), real listener (M.Kuzmin). Depending on the chosen mode of communication, the diary entries of the symbolists are arranged chronologically or thematically. They reproduce genre features of a novel-confession or an epistolary novel and are voiced in public speeches. Thus, a symbolist diary is one of the original ways of modeling the text and context of the personality in Russian Symbolism.
Key words: text of the personality, context, diary, Russian Symbolism, communication, autocommunication.
1. Lotman Yu.M. Istoriya i tipologiya russkoi kul'tury [Tekst] / Yu.M.Lotman. - SPb.: Iskusstvo-SPB, 2002. - 768 s. (In Russian)
2. Erokhina T.I. Khudozhestvennoe tvorchestvo i oby-dennoe povedenie simvolista v epistolyarnom zhanre [Tekst] / T.I.Erokhina // Vestnik Vyatskogo gosu-darstvennogo gumanitarnogo universiteta. - 2008. -№ 2 (2). - Kirov: izd-vo VyatGGU, 2008. - S. 167 -169. (In Russian)
3. Bryusov V.Ya. Avtobiograficheskaya proza. Pis'ma [Tekst] / V.Ya.Bryusov. - M.: OLMA-PRESS: Zvezdnyi mir, 2002. - 415 s. (In Russian)
4. Bogomolov N.A. Ot Pushkina do Kibirova [Tekst]: stat'i o russkoi literature, preimushchestvenno o poezii / N.Bogomolov. - M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2004. - 624 s. (In Russian)
5. GippiusZ.N. Dnevniki [Tekst]: v 2 kn. / Z.N.Gippius; [pod obshch. red. A.N.Nikolyukina]. - M.: NPK «In-telvak», 1999. - Kn. 1. - 736 s.; Kn. 2. - 720 s. (In Russian)
6. LavrovA.V. Russkie simvolisty: etyudy i razyskaniya [Tekst] / A.V.Lavrov. - M.: Progress-Pleyada, 2007.
- 632 s. (In Russian)
7. Kuzmin M. Dnevnik, 1905-1907 [Tekst] / M.Kuzmin.
- SPb.: Izd-vo Ivana Limbakha, 2000. - 606 s. (In Russian)
8. Kozlova N.N. Gorizonty povsednevnosti sovetskoi epokhi: Golosa iz khora [Tekst] / N.N.Kozlova. - M.: Institut filosofii RAN, 1996. - 216 s. (In Russian)
9. Dorofeeva Z.E. Sotsiologiya kul'tury i povsednev-nost' [Elektronnyi resurs] / Z.E.Dorofeeva. URL: http://sociologist.nm.ru/articles/zlata_01 .htm. (data obrashcheniya 01.08.2014) (In Russian)
10. Erokhina T.I. Modelirovanie zhiznetvorcheskogo modusa teksta v russkom simvolizme [Tekst] / T.I.Erokhina // Yaroslavskii pedagogicheskii vestnik.
- 2011. - № 4. - Tom I (Gumanitarnye nauki). - Yaroslavl': Izd-vo YaGPU, 2011. S. 264 - 269. (In Russian)
Ерохина Татьяна Иосифовна - доктор культурологии, профессор, проректор ФГБОУ ВПО «Ярославский государственный театральный институт», заведующая кафедрой культурологии ФГБОУ ВПО «Ярославский государственный педагогический университет им.К.Д.Ушинского».
150000, Россия, Ярославль, ул. Депутатская, 15/43. E-mail: [email protected]
Erokhina Tatiana Iosifovna - Doctor of Cultural Studies, Professor, Vice-Rector, Yaroslavl State Theatrical Institute. Head of the Department of Cultural Studies, Yaroslavl State Pedagogical University named after K.D.Ushinsky.
15/43 Deputatskaya Str., Yaroslavl, 150000, Russia E-mail: [email protected]
Поступила в редакцию 15.05.2014
