CC BY
70
ФИЛОСОФИЯ
УДК 160
В. В. Волошин
ДИСЦИПЛИНАРНЫЙ СТАТУС ЛОГИКИ В КОНТЕКСТЕ СПЕЦИФИКИ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНОГО ПОЗНАНИЯ
Анализ парадигм определения предметного поля, структуры и функций логики приводит к выводу: предметом формальной логики, как составляющей эпистемологии, являются рассуждения. Логика констатирует правильность рассуждений в определенной системе координат, разрабатывает уместные познавательным целям стратегии. Адекватными задачам социально-гуманитарной эпистемологии являются воображаемая логика Н. Васильева и другие неклассические логики.
Ключевые слова: логика, воображаемая логика, социально-гуманитарное познание, эпистемология, универсум рассуждений.
Логика — универсальная наука, которая отличается идеологической нейтральностью, темпоральной устойчивостью и прагматизмом. Умение непротиворечиво, четко и когерентно рассуждать — априорная предпосылка адекватности научных рассуждений. Еще У. Оккам считал, что из всех искусств логика является наиболее подходящим познавательным инструментом. В 1991 г. Г. фон Вригт назвал ХХ столетие «золотым веком логики», но весьма скептически отнесся к ее перспективам. Для этого есть основания: тезисы об эффективности формальной логики и ее решающем практическом значении для социально-гуманитарного познания остаются нередко на уровне деклараций. Диссонанс, на наш взгляд, начинается ad ovo, т. е. с проблемы определения дисциплинарного статуса этой науки.
Логика правомочна претендовать на статус точной науки, но понятие «логика» не имеет общепринятого конвенционального классификационного определения. Уже с родовым концептом возникают сложности: «искусство» (Николай Кузанский), «учение о знаках» (Дж. Локк), «гипотетическая наука» (И. Гербарт), «раздел алгебры» (Дж. Буль), «часть науки о знании» (С. Поварнин), «наука доказательства или очевидности» (Дж. Милль), «конституирующая и нормативная дисциплина» (Э. Гуссерль). И далее: «гносеология — часть логики» (В. Виндельбанд), «наука об импликациях» (М. Коэн, Э. Нагель), дисциплина «языкового дискурса» (Г. Райл), «наука о приемах и формах познания» (Е. Войшвилло, М. Дегтярев), «система регулирующих норм» (Н. Мулуд), «учение о рассуждениях» (П. Гоменюк) и т. д. «Конкуренция» между тремя парадигмами в логике — психологической, математической, гносеологической — началась в XIX веке и продолжалась с переменным успехом. До сих пор идут дискуссии о предмете логики. В них принимают участие ведущие современные специалисты — А. Анисов, Е. Батаева, В. Бочаров, А. Гладкий, Г. Гриненко, И. Гриф-цова, А. Данто, А. Ишмуратов, А. Карпенко, А. Конверский, В. Налимов, У. Нил, К. Павлов, Г. Райл, Н. Решер, Е. Смирнова, П. Стросон, Я. Хинтикка и другие. Ранее автор обращался к данной проблеме в формате локальной темы «Эпистемология религии: познавательные стратегии» [4].
Цель статьи — в контексте специфики социально и гуманитарного познания проанализировать основные подходы к проблеме определения дисциплинарного статуса формальной логики, а именно, ее предмета, структуры, задач и функций.
Социально-гуманитарной эпистемологии присущи такие атрибуты, как синтетичность, методологическая, контекстуальная и вариативная открытость, гипотетичность, конструктивизм, дифференцированость, фаллибилистичность, герменевтич-ность. Наличие этих качеств подкрепляет тезис: социально-гуманитарные науки не могут не «конфликтовать» с формальной логикой. Однако такое противостояние, если оно и имеет место, может быть продуктивным, так как «логический код», по выражению Н. Мулуда, обнаруживается в процессе взаимодействия между различными, иногда несоизмеримыми функциями, и различными источниками, из которых этот код берет начало. Принимаем во внимание замечания Л. Витгенштейна из ЛФТ: «Логика апеллирует к каждой Возможности, и все Возможности являются ее фактами» [3, 2.0121]; «Мы не можем помыслить ничего нелогического, поскольку иначе мы должны были бы мыслить нелогически» [3, 3.03].
В рамках аналитической философии имеют место три незамкнутых типа логических исследований: математика, философия логики (исследует использование формальных систем в процессе анализа конкретных рассуждений) и философская логика (занимается «словарем» логики и типами высказываний). А. Ишмуратов выделяет 1) теоретическую логику, 2) практическую, 3) философскую, 4) логический анализ языка, 5) логику информационных технологий. Он рассматривает логику как «исследование рациональных стратегий достижения согласия в дискурсе» и придерживается феноменологического толкования логики, которая имеет интерсубъективный характер. Логика — наука о рациональном разрешении конфликтов, а логическое (социально-дискурсивное) видение реальности, деятельности, мира культуры дополняет чисто семиотическое видение, которое состоит в нахождении смыслов событий, действий, каких-либо феноменов бытия [14]. Н. Решер выделяет пять типов логики: 1) фундаментальная (традиционная и современная), 2) металоги-ка (логический синтаксис, семантика, прагматика, лингвистика), 3) математические применения, 4) научные применения, 5) философские применения, в т. ч. этические (деонтическая логика, логика действия, логика команд), «метафизические» (логика существования, темпоральная логика, «онтология» исчислений), эпистемологические (эротетическая и эпистемическая логики, логика допущений), индуктивная логика (логика доказательства, вероятностная логика) [15]. Третий и четвертый классы для социально-гуманитарного познания не являются уместными.
Предлагаем рассматривать логику в качестве раздела эпистемологии, который сочетает релевантный для анализа бытия человека и социума сегмент области формального (упорядоченность и согласованность готового знания) и философский аспект. При этом логика не отвечает на вопрос «как необходимо мыслить?» и не диктует условия познанию. Наоборот, познание устанавливает нормы мышления для решения определенных задач. Синтез формальной логики и эпистемологии — существенный признак современной философии. Такой синтез расширяет горизонты социально-гуманитарного дискурса. «Приватизация» логики сциентистскими направлениями в ХХ веке — лишь эпизод. Логика Венского кружка оказалась в отношении гуманитарных наук неэффективной, а в некоторых случаях, просто непригодной. Основные причины: смоделированную логическую форму реальности невозможно
адекватно показать в синтаксической структуре обыденного языка; символические системы не в состоянии передать все нюансы фактических связей и отношений, а также рассуждений, которые их репрезентируют; разнообразие условных суждений; невозможность элиминации так называемых «пустых» понятий и т. д.
Чем занимается логика, будучи частью эпистемологии? Традиционный ответ дает В. Асмус: изучает «правильное мышление». Точнее, его формы и законы, «схемы, способы мышления, воплощенные в языке» (И. Хоменко), «теоретическое описание законов мышления» (В. Бочаров). Против понимания логики как науки о законах мышления выступает Я. Лукасевич: «Исследовать, как мы действительно мыслим, или как должны мыслить, — не предмет логики. Первая задача принадлежит психологии, вторая — относится к области практического искусства, наподобие мнемоники» [8, с. 48]. В современной логики имеет место точка зрения, согласно которой логика базируется не на законах и формах мышления, а на определенных онтологических и гносеологических допущениях. Отсюда, вопрос: существуют ли устойчивые и общепринятые критерии «правильного мышления»? Разделяя тезис Л. Витгенштейна об априорности логики, можно предположить, что все замыкается на конвенционализме таких канонов. Но, до тех пор, пока не уточнены критерии «правильности», не определено, какими философскими концепциями «правильность» подкрепляется, вести речь о правильном мышлении (подчиненном тем или иным, пусть даже «основным», законам логики) преждевременно. С точки зрения Я. Хинтикки, необходимо различать правила вывода от стратегических правил, т. е. последовательности ходов, в т. ч. и возможных, альтернативных. Для имплементации стратегических ресурсов логики в содержательные информационные массивы «в центре внимания должны находиться принципы отборы разных возможных ходов, которые должны использоваться, в первую очередь, в каждой конкретной ситуации» [13, с. 121].
Нарушая законы традиционной и математической логики, мы экстраполируем наши мысли в новые системы координат. Именовать эти системы «нелогичными» — признак эпистемологического фундаментализма. Признавая равноправие различных картин мира, дискурсов и тем, научно-исследовательских программ и парадигм, языковых игр и лингвистических каркасов, мы вынуждены признать и плюрализм логик. Г. Гриненко пишет: «Допуская существование иного типа мышления, мы, с позиций современной науки, можем говорить об иной логике этого мышления, а не о его нелогичности» [6]. Уместно будет признать многомерность мышления как отражение многоуровневого и разновекторного мира. Вряд ли мир себя «ведет» только так, как предписывают силлогистика, булева алгебра или расселовский логический атомизм. Логика не делает вещи и феномены очевиднее, чем они есть. В «науках о духе» нет оснований вставать на позицию логицизма, согласно которому логика в состоянии обосновать целостность мира и знание во всем его многообразии.
Г. Фреге представляет второй подход: «Логика есть наука о наиболее общих законах бытия истины», ее не интересуют «мнимые мысли»; она регулирует процесс получения достоверного знания, базирующегося на универсальной абстрактной системе рациональных стандартов. Основные черты этой системы — принудительность и тавтологичность. «Имеется два значение истинности: истина и ложь», — категорично заявляет Фреге, — все остальное «принадлежит поэтической сфере» [12, с. 305]. Однако, как отмечает один из «поэтов», а именно С. Франк, «абсолютное верховенство логического, рассудочного объяснения не может быть логически же
доказано, ибо всякое доказательство опирается само на веру в абсолютную, окончательную компетенцию чисто рациональной мысли» [11, с. 193]. Если логика — наука об истине, почему из ложных посылок можно получить истинное заключение? Из посылок «Все католики — мусульмане» и «Все сунниты — католики», по первой фигуре ПКС, модус Barbara (это, кстати, классика аристотелевской силлогистики) имеет истину: «Все сунниты — мусульмане». Можно сослаться на требование истинности посылок, но всегда ли это требование реализуемо в рассуждениях? Логика «исследует способ получения нового знания», элиминируя его конкретное содержание, — считает А. Конверский; логика — «теория открытия» (Дж. Милль), наука о «законах открытия, обоснования и сохранения истины» (В. Светлов). Конечно, логика способствует оптимизации науки, однако вряд ли она может подтолкнуть к научному открытию, тем более, если таковое сделано в формате наук, не подлежащих формализации и алгоритмизации. Научное открытие - это движение, нередко хаотичное. Некоторые общепризнанные и «застывшие» логические конструкты могут это движение тормозить. Даже в естественных науках, о чем свидетельствует развитие квантовой механики в ХХ столетии.
Третий подход предполагает, что логика изучает «закономерности процесса рассуждений» (В. Шинкарук), она представляет собой «исследование принципов корректных и приемлемых рассуждений» (У. Нил, М. Нил), «хороших рассуждений» (А. Марков), когда достоверные исходные положений дают достоверные выводы. А. Анисов пишет: «Логика не является наукой о мышлении и его законах. Это наука о рассуждениях <...> Система рассуждений не единственна, могут быть разные системы рассуждений» [1, с. 32]. Разные логические теории способны предлагать собственные пакеты законов о рассуждениях. Цель логики, в таком случае, состоит в описании адекватных способов рассуждений, ее задача ответить на вопрос, почему те, а не иные правила, и определенные логические системы работают лучше. Е. Смирнова понимает логику не только как теорию рассуждений, но и как «строительные леса» мира, как основу познавательных сеток. «Логика как таковая не рассматривает, использует ли некто такие-то и такие-то рассуждения. Ее задача иная — выявить и систематическим образом описать способы рассуждения, которые гарантируют при истинности посылок истинность заключения» [10, с. 9]. Затруднение для гуманитария обнаруживаются при использовании понятия «истинность». Может ли быть «истинной» теория в культурологии, этнографии, политологии? Реальность мысли иная, чем реальность объектов. «Мысли — это не вещи внешнего мира, не представления. Надо признать третий мир (Reich)» [12, с. 335], — предвосхищает концепцию К. Поппера Г. Фреге. «Третий мир» объективного знания не исчерпывается строгими естественнонаучными теориями и проверяемыми гипотезами. Внутри «третьего мира», кроме верификации, адекватности внешним образцам, математической точности и формализации, есть интуиции и прозрения, противостояние различных систем ценностей, несоизмеримых теорий восприятия сакрального и т. д. Территория «третьего мира» не разделена непреодолимыми барьерами между различными типами знания. Этот объективный мир знаний вовлечен во взаимодействие со вторым — субъективным миром, где происходят столкновения различных идиолектов, интересов, потребностей. В науках о человеке и обществе скорее следует вести речь не об установлении «подлинных сущностей» или принципе соответствия, а о внутренней связанности рассуждений, т. е. отдавать предпочтение логическому синтаксису перед
логической семантикой в ее неопозитивистском понимании. Неопозитивистскую семантику критикует Я. Хинтикка, утверждая, что можно обсуждать семантику языка в нем самом», а одноместный предикат «истинно» целесообразно заменить двухместным — «адекватно».
Эти три подхода не исключают друг другу. Речь, скорее, идет о дополнительности и голографичности. Современная логика, разумеется, предлагает и иные, технически нагруженные и математизированные варианты определения своего предмета (их подробно анализирует в своих работах А. Карпенко). Как отмечает А. Гладкий, в гуманитарном пространстве часто допускается ошибка «иллюзии доказательства», когда за объективное, верифицированное и строгое знание выдается то, что таковым не является. Ростовский логик находит причину: «Чаще всего это связано с неправомерным перенесением в эту сферу рассуждений, используемых в математике и естественных науках — иначе говоря, с подражанием» [5, с. 166]. На эту деталь обратили внимание в начале ХХ века представители Оксфордской школы, а затем оппоненты Львовско-Варшавской школы. После Второй мировой войны многие философы пришли к выводу, что ценность формализации для философии очень преувеличена. Мы можем встретить работы, в которых современная, прежде всего, математическая логика предстает как самодостаточная и закрытая знаниевая конструкция, озабоченная собственными проблемами, этакая «вещь-в-себе». Поэтому не стоит продуцировать «иллюзии» и «преувеличивать сущности без необходимости». Социально-гуманитарная эпистемология может оставить математическую логику без пристального внимания.
Отдаем предпочтение последнему подходу. Нас логика интересует не как построение исчислений, а как анализ рассуждений и дискурса, способствующего пониманию и объяснению. Этот подход учитывает релятивность знаний и представляется уместным в плане прагматики социально-гуманитарного познания, которое маркируется диалогичностью, динамизмом и гипотетичностью. Рассуждение — это не только объект формализации, но и форма коммуникации. Коммуникация теряет свой потенциал при ставке на тавтологии и аксиомы, больший эвристический потенциал у прецедентов и презумпций. Третий подход приемлем в плане следования принципу простоты, т. к. снимает проблему дефиниции и анализа таких сложных объектов как «реальность», «истина», «мышление». Если классическая логика репрезентирует общий идеал точного мышления (такое мышление сопоставимо с абсолютной истиной) на основе общезначимой и необходимой знаковой системы, то логика рассуждений позволяет создавать частные теории исследования, со своими матрицами и контекстами. П. Стросон даже предлагал построить логику «повседневного дискурса», так как формальная логика не способна уловить конкретику и нюансы обыденного языка. Отметим, что примат конкретных языковых практик над логикой отстаивал еще А. Потебня. У него, грамматика — базис, а логика — надстройка. Контрадикторную позицию занимает аналитик Дж. Катц, считающий, что логическая форма связана с глубинной семантикой, грамматическая — с семантикой поверхностной. П. Строссон апеллирует к большому классу корректных рассуждений, которые, с позиций классической логики выглядят сомнительными. Он допускает распространение логического анализа на любые высказывания, а не только научные. Правда, на этом пути сторонника формальной логики подстерегают релятивизм, переход к индивидуальным логикам и, что уже случалось в истории философии, — утверждение примата пси-
хологизма. Но без этого анализ рассуждений, которые представляют диалог, невозможен. Если из «готового к употреблению» знания можно удалить психологические элементы, то процесс производства знаниевого продукта всегда опирается на что-то нелогичное (что интересно, нелогичность нередко улавливается интуитивно). Такие содержательные оценки как приемлемость и вес посылок, релевантность посылок заключению, уместность и степень сомнения, эротетическая оправданность требуют психологически ориентированной неформальной логики, которая интересуется уже эпистемическими состояниями. Есть мнение, что неформальная диалогическая логика занимается «естественными» рассуждениями, дистанцируясь от стандартов логики формальной. Правда, возникает вопрос, есть ли «неестественные» рассуждения? С другой стороны, не является ли деформализация логики и ее субъективизация угрозой самим основаниям этой науки? Как отмечает К. Павлов, часто имеет место смешивание логики правильной подачи «готового знания» с логикой познавательной деятельности. Причем, последняя не является тождественной субъективной логике, которая «вообще не может именоваться логикой» [9, с. 79].
Уместным будет предположение: противостояние «физиков» и «лириков» в логике только начинается. Оно имеет место даже в аналитической философии, где в последние десятилетия символы математической логики, по меткому выражению Дж. Пассмора, служат «декоративными аббревиатурами», но никак не элементами философских выводов. Вероятностная, релевантная, немонотонная и другие неклассические логики составили серьезную конкуренцию логике двузначной. Этот плюрализм можно объяснить диалогичностью и многоликостью современной философии и культуры. Ограничиться исключительно строгой логикой науки не представляется возможным. Хотя, пожалуй, прав и один из оппонентов Я. Хинтикки, который реагировал на критику финским философом логики первого порядка восклицанием: «В философии не осталось ничего святого!» Эти опасения были небезосновательны. Г. Райл, например, отстаивая «неформальную логику» языковых игр, встал на позиции логического нигилизма и бесконечной пролиферации логик. Он пытался доказать, что никаких устойчивых логических теорий не существует, любая из них беднее самого простого обыденного языка. К счастью, Райл не получил поддержки в среде аналитиков и постпозитивистов, его идея множественности и равноправности логико-познавательных программ была лишь отчасти реабилитирована в методологическом анархизме П. Фейерабенда.
Эволюционное разнообразие и преемственность логик подтверждает анализ первобытного мышления. Л. Леви-Брюль, М. Дуглас, Э. Эванс-Причард, К. Леви-Строс, А. Анисов считают, что мы не можем вести речь о его алогичности. Такое мышление имеем специфические основания и ориентации. Здесь несоизмеримый с нашей ментальностью набор категориальных допущений. Современный человек принимает наличие множества миров и, соответственно, универсумов рассуждений. Для первобытного человека один замкнутый мир предполагает существование одного пространства рассуждений. Первобытная логика имеет свои, извиняемся за тавтологию, логические особенности. Это: 1) размытые антецеденты импликаций при отождествлении оснований и следствий; 2) энтимемы и эпихейремы, которые невозможно восстановить; 3) преобладание слабой аналогии; 3) смешение аналогий отношений и свойств; 4) игнорирование противоречий; 5) не дифференцированность темпоральных модальностей; 6) доминирование «закона партиципации» и соотноси-
тельных понятий; 7) отождествление единичных и общих понятий и т. д. Мы имеем дело с системой опережающей псевдоиндуктивной логики. Такая логика — фрагментарная и холистичная одновременно. В ней нет вариативной динамики предположений и опровержений, нет попыток демаркации различных типов знания.
Современный человек не избавился от реликтов первобытного мышления. И не только на уровне обыденного сознания. Антропологические, этнографические, религиоведческие исследования не потеряли своей актуальности. Они способны помочь диагностировать «архаичные» ошибки, разрывы, шаблоны, противоречия. И сейчас мы сталкиваемся с безосновательными аналогиями, конспирологическим выявлением «скрытых смыслов», нумерологическими параллелями, конъюнктивными верификациями, ошибочными обобщениями, ограничениями и классификациями, эффектом «сдвига модальностей», игнорированиям «бритвы Оккама» и т. п. Имеют место синтез знаний о действительном, возможных и невозможных мирах, отождествление субъективных и объективных модальностей, предвосхищение основания, наложение на мир регулярностей, которые есть только в нашем сознании и т. д. Нередко релевантность диктует свои условия достоверности. а надежность — логической точности и непротиворечивости (упрощенный релайабилизм). Но такая логика для многих людей является комфортной и понятной, о вот таблицы истинности и исчисления предикатов — вещи не доступные и далекие. Сказанное выше не стоит рассматривать как призыв к эпистемологическому упрощению. Это напоминание о принципе простоты, который гуманитариям не стоит игнорировать.
Жесткая логика способна разрушать контекст; линейные связи и строгие последовательности, дополненные полилеммами, — искажать смыслы. Как заметил И. Лакатос «Очевидные» или даже «тривиально простые» предложения обычно скоро отвергаются: софистические, неочевидные предположения, созревшие после критицизма, могут оказаться истинными» [7, с. 21]. Его призыв критически относится к ясному и достоверному, не спешить отвергать ошибочное, обращен к математикам. Но, у гуманитария еще больше оснований прислушаться к такому призыву. Можно только приветствовать использование метафор и, соответственно, разработку логики тропов. В рассуждениях на социальные темы много ингредиентов, вкус которых ощущается в комплексе далеко не сразу; достаточно убрать в угоду логической точности один из элементов и перед нами — совсем другая духовная пища. При продолжительной термической обработке логикой текст и диалог теряют жизненно необходимые «витамины» и могут стать непригодными и даже вредными.
Вернемся к рассуждению как предмету логики. Любое рассуждение разворачивается в определенном семантическом пространстве, представляя собой некий смысловой универсум. Первыми о формальных аспектах универсумов рассуждений начали вести речь логики-математики — А. де Морган и Дж. Буль. Они подчеркивали, что каждое высказывание принадлежит определенной области значения и только в этой области может рассматриваться как истинное или ложное. Постигая фрагменты этой области, мы приближаемся к ее пониманию как системы, которая может быть сугубо идеальной конструкцией (Ф. Брэдли остроумно назвал умозаключение «идеальным саморазвитием объекта»). Н. Васильев считал, что законы логики детерминированы объектами универсума рассмотрения. Он допускал, что мы можем мыслить и анализировать другие миры. В них и некоторые логические законы могут быть иными. Действительно, современная неклассическая логика очень «либеральная» наука. В
ней нет запрета на рассмотрения в качестве объектов рассуждения того, что существует лишь в воображении. Не углубляясь в онтологию, заметим, что многое зависит от познавательной цели, контекста, степени приближения воображаемого к реальному и дефиниции понятия «реальность». Намного ли референты понятий «спин» или «энтропия» реальнее референтов понятий «сансара» или «дао»? Вооруженный фрагментами физических знаний современный человек, скорее отдаст предпочтение первым двум понятиям. Такова «магия» естественных наук. Логика ничего не говорит об онтологическом статусе объектов. Это не ее задача. Логика лишь соглашается, что нечто есть, может быть или не может быть никогда (ни в одном из возможных миров). С. Франк отмечает: «Бытие не исчерпывается логически определимым предметным (курсив наш — В. В.) своим содержанием» [11, с. 401]. Таким содержанием не исчерпывается и абстрактное мышление, которое комбинирует и переформатирует восприятия и представления, преображая их с помощью языка. Причем, рассуждения под рубриками «я воспринимаю сегмент мира таким-то образом» и «имеется сведения, что некто изучил данный сегмент и пришел к определенным выводам» относятся к разным типам.
Важно очертить круг объектов, которые интересуют ученого и составляют универсум. Бессмысленно рассуждать о социальной идентичности, апеллируя к законам термодинамики, или приписывать сакральным вещам способность влиять на политическую ситуацию в Донбассе. Необходимо «четко фиксировать универсум объектов и и задавать их свойства и отношения только в универсуме и» [1, с. 181]. Другими словами, уместно принимать в качестве исходных те атрибуты и отношения, которые вероятно будут иметь объем в задекларированном универсуме рассуждений. Референты понятий не могут, как эвенкийский шаман заниматься левитацией и находиться одновременно в различных точках семантического пространства. По крайней мере, пересечение универсумов желательно свести к минимуму. Выводы, полученные в границах определенного универсума, нецелесообразно экстраполировать в другие универсумы. Универсум задается интервалом абстракции, он же задает семантику базовых концептов.
Продолжая нашу тему, перейдем к идеям Н. Васильева, который отстаивает идею мультивекторности, дополнительности мышления и доказывает существование трех логик — металогики, аристотелевой (эмпирической) и неаристотелевой (воображаемой). Первая заключает в себе не только формальные, но и онтологические основания всякой логики. Васильев минимизирует эмпиризм и допускает бытие возможного мира, где имеет место «иное» отрицание. В таком мире отрицание является непосредственным суждением, а не следует из фиксации того чего нет, на основании того, что мы ранее утверждаем как существующее. «Тогда возможно, что в каком-нибудь объекте совпадут зараз основания и для утвердительного, и для отрицательного суждений. Это невозможно для нашей аристотелевой логики в силу связи между отрицанием и несовместимостью, связи, которая разрывается для воображаемой логики. Поэтому воображаемая логика, логика с иным отрицанием, будет свободна от закона противоречия» [2, с. 63]. Рассуждения Васильева об отрицании и отсутствии признака являются доступными и весьма убедительными: отсутствие признака всегда субъективно и не является логическим основанием для отрицания. Субъект познания может не иметь объективной возможности удостовериться в отсутствии атрибута. Т. е. мы утверждаем только те предикаты, которые воспринимаются (или
о которых мы знаем), об отсутствующих характеристиках человек информации не имеет (что не говорит о том, что их нет). Такой подход, на наш взгляд, можно назвать оправданием религии с точки зрения воображаемой логики.
Васильев различает закон противоречия и «закон абсолютного различия истины и лжи». Первый обращен к миру, второй, — к человеку и является законом несамопротиворечия. Элиминируя закон противоречия, воображаемая логика не нарушает закон несамопротиворечия. В такой логике появляется новый вид суждения — индифферентное (формулируется: а есть и не есть Р одновременно). В логике Васильева единичное отрицательное суждение выступает как автономное и не зависит от утверждения ложности суждения положительного. Это дает право вводить противоречивые описания состояния и открывает путь для построения логик с пресыщенными оценками и истинностными провалами. Воображаемая логика является трехзначной. Каждая из форм — индифферентная, утвердительная или отрицательная — ложна, если истинна какая-нибудь из двух остальных. Таким образом, конструируется оригинальная паранепротиворечивая логика, позволяющая анализировать внутренне контрадикторные, но нетривиальные научные теории.
Рассуждения казанского философа сводятся к простым результатам: в мире, как таковом, нет никаких суждений и выводов, как нет истины и лжи. Надмирные и сверхопытные логические положения составляют металогику, по аналогии с метафизикой. «Логик может быть много, но у всех них есть общее и единственное — металогика, наука о формальной стороне мысли, о мысли, если отвлечься от всякого содержания мысли [2, с. 90]. Все это не влечет анархии и вседозволенности: «Бесплодной, безрассудной и небезнаказанной была бы мысль отбросить законы мысли, рациональные элементы сознания. Познающий субъект может мыслить иные объекты и иные законы объектов, но он не может мыслить иного познающего субъекта и иные законы мысли. Это было бы равносильно желанию выпрыгнуть из самого себя» [2, с. 103]. Васильев не отвергает «эмпирическую логику», логику неопозитивистов. Их логика — другая, если так можно выразиться, — естественнонаучная. Он — сторонник плюрализма в логике (но металогика — единственная!). Одна система не снимает другую, а рассматривает мир мысли в иной ментальной матрице. Действительно, если в геометрии Евклида параллельные прямые не пересекаются, это не значит, что такое положение мыслей сохраняется в любой другой геометрии. Важно четко определиться с системой логических координат, и тогда даже фактическая противоречивость не нарушит логической стройности. Из системы Васильева гармонично вытекает закон исключенного четвертого. Имеется три его формулировки. Ограничимся одной: «Относительно каждого понятия, взятого как субъекта, и любого предиката, мы можем образовать три различных суждения: одно о, необходимости данного предиката для данного понятия, другое о его невозможности, и третье о его возможности. Одно из этих суждений должно быть истинно, и четвертого суждения образовать нельзя» [2, с. 39]. Закон Васильева расширяет горизонт социально-гуманитарного познания, в нем много эпистемологической энтелехии. Закон исключенного третьего «работает» только в «застывшем» времени, при анализе суждений о фактах. Он игнорирует возможности, случайности, бифуркации. Но именно они обеспечивают движение творческой человеческой мысли, которая очень часто обращена к гипотетическому, возможному, воображаемому. Человек — конструктор социальной реальности, изобретатель новых универсумов. Предвосхищая аргумен-
ты критиков, Васильев пишет: «Не нужно думать, что воображаемая логика должна быть просто курьезом, игрой ума, не имеющей никакого практического или теоретического значения. Напротив того, думается мне, воображаемая логика должна иметь большое значение» [2, с. 91].
Сделаем выводы. Тезис о единичности и предметной однозначности логики не является достаточно подкрепленным. «Расширенное» веритистское понимание предмета логики, при котором она выступает доминирующей составляющей теории познания, считаем не целесообразным, по крайней мере, когда речь идет о социально-гуманитарном познании. В его формате невозможно следовать линии последовательной объективности, жесткого антипсихологизма, джастификационизма. Понятие «логика» является многозначным. Не может быть одной «правильной» логики, как нет одной истинной физики, окончательного учения о красоте или свободе человека. Допустимо в социально-гуманитарных эпистемологических программах заменить категорию «истинность» на категории «уместность», «адекватность», «дополнительность», «приблизительная истинность», «конвенциональная истинность». Речь не идет о защите инфляционной теории истины, но лишь об учете частных прагматических аспектах познания.
В контексте специфики социально-гуманитарного познания релевантным видится подход, согласно которому, предметом формальной логики есть рассуждения. Сознание человека — это, говоря языком квантовой физики, «волновой пакет» разных универсумов. Поэтому логический анализ уместен в отношении любых рассуждений. Важно 1) четко определиться с универсумом; 2) свести к минимуму пересечение универсумов; 3) сформулировать устойчивую систему логических норм и принципов, которая способствует эффективному постижению тех, или иных сегментов общественного сознания и общественного бытия. Это позволит блокировать субъективизм, хотя объективность в социально-гуманитарном познании — недостижимый идеал. Как свидетельствует теория Н. Васильева, логическая «законодательная база» открыта для новаций. Ограничиться экстенсиональными стандартными языками и соответствующими семантиками, — проблематично. Гуманитарий не может обойтись без интенсиональных высказываний («верит, что...», «считает, что..., «предполагает, что.», «сомневается, что.» и т. д.).
Определяем универсум рассуждений как открытую дескрипцию (и/или вопросно-ответную ситуацию) одного из миров — действительного, возможного, невозможного — в некотором темпоральном образе с преобладанием семантических маркеров определенного типа. Часть этих маркеров — объективные (понятия имеют однозначный референт в действительности). Другие — импликации эпистемических состояний, в том числе такого как «вера».
Формальная логика не избавит от ошибок, однако способна ограничить ареал их распространения. Она не дает ответ на вопрос, как организовывать социально-гуманитарное знание, какой должна быть теория (этим должна заниматься логика научного исследования). Логика не делает очевидное более понятным, не конструирует онтологию. Она ничего не строит и не разрушает за пределами абстрактного мышления. Логика лишь констатирует правильность рассуждений в данной системе координат и разрабатывает релевантные целям исследования стратегии рассуждений. Стратегия — это не только следование законам, принципам, правилам, но и целесообразная последовательность ходов, допускающая вариативность.
Социально-гуманитарной эпистемологии не стоит возлагать большие надежды на принцип двузначности и метод формализации. Однако и тотальная деформализа-ция является небезопасной. Перспективными видятся воображаемая логика Н. Васильева и некоторые другие неклассические логики (эпистемическая, темпоральная, немонотонная, вероятностная, релевантная, логика тропов).
Безконтрольная пролиферация и субъективизация логики — путь к релятивизму. Нельзя согласиться с тем, что каждая языковая игра имеет собственную автономную логику. Ограниченная же автономия оправдана, но на больших проблемных полях (если существует логика квантовой механики, почему не допустить, например, конструирование религиоведческой логики). Речь идет об эпистемической дополнительности при четко заданных областях рассуждений, причем, общезначимость аргумента логического следования является константой. Логика наук о человеке и обществе призвана помочь непротиворечиво описать то, что является логически связным. Связанность имеет место, когда смысловые логические атомы в границах теории по большинству параметров (онтологических, временных, деонтических, аксиологических и т. д.) допускают наличие других параметров таким образом, что рассматриваемые автономно они утрачивают прагматический и теоретический познавательно-эвристический потенциал.
Литература
1. Анисов А. М. Современная логика. М.: ИФРАН, 2002.
2. Васильев Н. А. Воображаемая логика. Избранные труды. М.: Наука, 1989.
3. Витгенштейн Л. Tractatus logico-philosophicus // Витгенштейн Л. Избранные работы / Пер. с нем. и англ. В. Руднева. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2005. С. 7-228.
4. Волошин В. В. Логика и познание религии // Гшея. 2010. Випуск 36.
5. Гладкий А. В. Введение в современную логику. М.: МЦНМО, 2001.
6. Гриненко Г. В. Сакральные тексты и сакральная коммуникация. Логико-семиотический анализ вербальной магии. [Электронный ресурс]: URL: http://vshk2.narod.ru/disser.html
7. Лакатос И. Доказательства и опровержения. Как доказывать теоремы / Пер. с англ. И. И. Весе-ловского. М.: Наука, 1967.
8. Лукасевич Я. Аристотелевская силлогистика с точки зрения современной формальной логики / Пер. с англ. Н. И. Стяжкина и А. Л. Субботина. М.: ИИЛ, 1959.
9. Павлов К. А. На подступах к понятию логики // Вопросы философии. 2009. № 8. С. 66-80.
10. Смирнова Е. Д. Логика и философия. М.: РОССПЭН, 1996.
11. Франк С. Л. Непостижимое. Онтологическое введение в философию религии // Сочинения. М.: Правда, 1990. С. 183-603.
12. Фреге Г. Логика и логическая семантика: Сборник трудов / Пер. с нем. Б. В. Бирюкова; Под ред. З. А. Кузичевой. М.: Аспект Пресс, 2000. С. 287-376.
13. Хинтикка Я. Действительно ли логика — ключ ко всякому хорошему рассуждению? // Вопросы философии. 2000. № 11. С. 105-125.
14. 1шмуратов А. Логжа сощального дискурсу // Фшософська думка. 2000. № 4.
15. Rescher N. Recent Developments in Philosophical Logic // Contemporary Philosophy. Vol. I. Firenze, 1968.
Об авторе
Волошин Владимир Викторович — доктор философских наук, доцент кафедры теологии, Псковский государственный университет, Россия. E-mail: v.v.don7ff@gmail.com
V. V. Voloshin
THE DISCIPLINARY STATUS OF LOGIC IN THE CONTEXT OF SPECIFICS OF THE SOCIO-HUMANITARIAN COGNITION
The analysis of the paradigms of the subject area identification as well as the analysis of the structure and functions of logic enables to draw the following conclusion: reasoning is the subject of formal logic taken as a constituent part of epistemology. Logic states correctness of reasoning within a certain coordinate system and develops strategies appropriate in terms of cognitive aims. The imaginary logic of N. Vassiliev and other non-classical kinds of logic appear to be adequate as far as socio-humanitarian aims of epistemology are concerned.
Key words: logic, imaginary logic, socio-humanitarian cognition, epistemology, reasoning universe.
About the Author
Vkdimir Voloshin — Doctor Habil. in Philosophy, Associate Professor of the Department of Theology, Pskov State University, Russia.
E-mail: v.v.don7ff@gmail.com
