CC BY
115СТЕРЕОСКОП
Дискурсивное поле демографической политики
Павел Романов, Валентина Ярская, Елена Ярская-Смирнова
Регулирование рождаемости является модернистским проектом государства-нации, которое своей властью оказывает влияние на репродуктивную сферу людей. Интервенция государства в частную жизнь, движимая стремлением повысить рождаемость и укрепить институт семьи, практиковалась в эру модернизации во многих индустриальных странах, поэтому черты прона-талистской политики можно найти в практике как социалистических, так и либерально-демократических, а также фашистских государств. Смена государственных приоритетов обусловила переход от либерализации репродуктивной сферы на раннем этапе советской власти к медикализации и индустриализации материнства, ренессансу традиционной модели семьи в 1930-е годы и ужесточению контроля за семьей в 1940-е. Семейная модель, поощряемая советским государством, повышала семейные обязанности, но урезала семейные права и автономию. В 1960-е годы противоречия в законодательстве относительно семьи и материнства смягчаются, советская семья перестает быть чисто патриархальной, но ее превращению в эгалитарную, партнерскую препятствует официальная идеология, рассматривающая материнство и воспитание детей как естественные и обязательные функции женщин, выполняющих двойную нагрузку на производстве и в репродукции.
Проблематизация демографического спада как опасности, поиск виновных, угрожающих общественному порядку, осуществляются учеными, политиками, журналистами, прибегающими к медико-религиозным, этноцентристским аргументам. При этом редко обсуждаются качество социального обеспечения и семейных отношений, отношение к пожилым людям, ведущие к инвалидности условия труда россиян и высокая смертность от неестественных причин.
Павел Васильевич Романов, профессор кафедры социальной антропологии и социальной работы Московской высшей школы социальных и экономических наук, Саратов.
Валентина Николаевна Ярская, профессор кафедры социальной антропологии и социальной работы Саратовского государственного технического университета и Поволжской академии государственной службы, Саратов.
Елена Ростиславовна Ярская-Смирнова, заведующая кафедрой социальной антропологии и социальной работы Саратовского государственного технического университета, Саратов.
Следуя логике и методологии социального конструктивизма, демографическую ситуацию необходимо анализировать в следующих аспектах: являются ли те или иные параметры народонаселения предметом беспокойства и обсуждения со стороны общественности; кто, каким образом и насколько успешно конструирует данную социальную проблему, делая ее предметом общественного внимания; как общественность и политики реагируют на утверждения о необходимости менять ситуацию, в том числе какие предлагаются пути решения; изменяются ли практики репродуктивного поведения в ответ на звучащие заявления о значимости демографической проблемы. Любая политика представляет собой не только целенаправленную стратегию государства, но и комплекс отношений между различными акторами, нередко представляющими разные группы интересов. В этой статье мы рассмотрим особенности дискурсивного оформления в публичном пространстве политики в области народонаселения.
Регулирование рождаемости как модернистский проект государства-нации
Исследования историков, культурологов и социологов доказали высокую степень воздействия политической власти на репродуктивную сферу людей в большинстве индустриальных стран во всем мире1. Воспроизводство долгое время считалось естественным явлением — чем-то, что неподвластно государственному контролю; но когда общество стало рассматриваться как объект изучения, формирования и улучшения, репродукция оказалась важной областью государственной интервенции, общественным, а не индивидуальным делом. В эпоху модернизации во Франции начались пронаталист-ские движения2, и на протяжении XVIII века здесь и в ряде других стран формировались научные дисциплины и профессии, имеющие отношения к управлению численностью народонаселения. Так, медицинская полиция наряду с экономической регуляцией и охраной правопорядка должна была обеспечивать здоровье и благополучие населения, ставшее в тот период объектом рациональных приемов управления: наблюдения, анализа и направленного воздействия. В то время была осознана необходимость создания более тонких и адекватных механизмов власти и контроля за количественными и качественными характеристиками подданных, понимае-
мыми не только как различия между богатыми и бедными, здоровыми и больными, но и с позиций большей или меньшей пригодности для работы и обучения, перспективы выжить, умереть или заболеть. Относительно общества, здоровья, болезней, условий жизни, жилища и привычек начало формироваться «медико-административное» знание3, обеспечившее фундамент социальной политики XIX века и во многих отношениях авторитетное и по сей день. Особые опасения депопуляция вызывала в периоды ожидания военных действий, ибо правительства опасались поражения из-за малочисленности армий.
Пронатализм, то есть идеология, направленная на повышение рождаемости, и стремление укрепить институт семьи отражались на политике народонаселения, которая практиковалась в эру модернизации во многих индустриальных странах4. Как уникальные, так и во многом сходные черты пронаталистской политики можно найти в практике социалистических, либерально-демократических и фашистских государств. Так, семейная и репродуктивная политика Б. Муссолини характеризовалась постоянными притязаниями режима на ресурсы индивидуального домохозяйства; при этом идеология утверждала семью опорой государства, хотя стратегии семейного выживания в итальянском обществе требовали сокращения рождаемости5. В 1935 году правительство Германии ввело ежегодные, а затем ежемесячные выплаты «наследственно здоровым» немецким семьям с четырьмя и более детьми6. В то же время, как отмечает Г. Бок, нацистская политика в поддержку рождаемости, будучи основана на расовых и евгенических идеях «полноценного населения» и на культе отцовства, так и не привела к улучшению статуса матерей и женщин в Германии и оказалась, по сути, политикой антинаталистской7.
Дискурсивное оформление демографической политики в этих и других странах представляло собой часть общеевропейской тенденции к усилению государственного управления репродукцией. И если в основу нацистской и фашистской идеологии легли социал-дарви-нистские идеи о соревновании наций и борьбе народов за выживание и размножение, то советские власти, как пишет Д. Хоффман8, открыто не следовали социал-дарвинизму. Соревнование, скорее, переносилось на борьбу систем, а не рас; однако высокая рождаемость, сравнимая по уровню с европейскими странами, была аргументом в пользу превосходства социализма над капитализмом.
Пронаталистская политика советского типа
Эволюцию установок советского правительства в отношении рождаемости обычно рассматривают в соответствии с принятой исследователями хронологией советской гендерной политики9: 1920-е годы — социальный эксперимент по реформированию семьи и быта, 1930—1950-е — трудовая мобилизация женщин, 1960—70-е — модификации контракта «работающая мать».
В первые годы советской власти политика в отношении женщин и семьи определялась риторикой женского эмансипаторского движения и социалистической идеологией, стремлением привлечь женские массы к активной политической деятельности10. Усилия советской власти по либерализации брака и семьи были проникнуты идеей освобождения женщин от тяжелых обязанностей материнства и переноса этого гнета на плечи государства11. В числе первых революционных декретов были и посвященные вопросам брака и развода: декрет от 18 декабря 1917 года «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов гражданского состояния» и декрет от 19 декабря 1917 года «О расторжении брака». Принцип равенства супругов получил более последовательное развитие в первом Семейном кодексе — Кодексе законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве от 22 октября 1918 года. А в 1926 году, во Втором семейном кодексе, признавались внебрачные союзы, тем самым отменялись различия между законнорожденными и незаконнорожденными детьми12. Упрощенная процедура заключения брака и развода, разрешение медицинских абортов по желанию женщины нашли подкрепление в законодательных актах о браке и семье, принятых в первое десятилетие советской власти.
Однако разрешение разводов и абортов само по себе не могло полностью решить проблему гендерного неравенства в частной жизни. Даже в крупных городах фактические права женщин при устройстве быта и распределении обязанностей в коммунах постоянно нарушались, а женщины нередко рассматривались не как равноправные участницы сексуальных отношений, а лишь как объект мужского сексуального желания13. Атмосфера героического безрассудства и насилия этих лет, пишет Р. Стайтс, породила авантюризм в сфере любви и секса, и именно результаты насилия, рассматривавшиеся как созидательные и значительные, возвестили приход эпохи, когда «освобождение от старых традиционных уз» было низведено до примитивных форм сексуальной жизни 14.
Демографические катаклизмы после Первой мировой войны вызвали обеспокоенность среди советских лидеров и ученых, что привело в начале 1920-х годов к росту исследований в области народонаселения. И хотя уровень рождаемости в Советском Союзе к середине 1920-х достиг довоенного уровня, советские чиновники и демографы, обеспокоенные падением рождаемости и высокой младенческой смертностью, последовавшими за коллективизацией и индустриализацией, продолжали внимательно отслеживать популяционные тренды.
Как показывает Н. Черняева, в 1920— 1930-е годы почти во всех развитых индустриальных странах Европы и Америки происходила медикализация материнства. Усиливалась идеология, согласно которой «материнство признавалось высшим призванием каждой женщины и ее национальным долгом... Уникальность же советского варианта состояла в том, что... нуждаясь, как никогда, в женщинах на производстве, государство одновременно не могло себе позволить ослабить роль женщины и в сфере воспроизводства»15. Беременность и материнство трактуются в медицинском дискурсе того времени как производительная деятельность, существующая наряду с другими работами в жизни женщины, что вполне вписывалось в дискурс женской эмансипации16.
Государственная идеология обращалась к традиционной модели семьи и оперировала эссенциалистской трактовкой материнства как «естественной» женской роли. Второй этап в семейной политике начинается в 1930-е годы, когда миллионы женщин становятся трудовым резервом индустриализации — идут на «стройки пятилетки». Темпы роста женской рабочей силы опережают мужскую, чему способствуют и политические репрессии, в большей степени затрагивающие мужские кадры. Одновременно государство делает ставку на институт семьи, и вся мощь идеологической машины направляется на то, чтобы придать священный статус как семейным узам, так и их смысловому центру — образу матери. Теоретические аргументы предыдущего десятилетия о домашнем труде, материнстве, браке и сексуальности вытесняются утверждениями, связывающими равенство полов с героическими событиями Октябрьской революции, коллективизацией сельского хозяйства и построением социалистической экономики17. Исследователи упоминают впечатление внезапности, которое произвел в середине 1930-х годов период «термидора» или «великого отката», когда была отменена свобода аборта и ужесточена процедура развода18.
В 1934 году советское правительство инициировало обширное демографическое исследование, которое выявило в стране стойкое падение рождаемости, связанное с урбанизацией и вовлечением женщин в промышленное производство, то есть с тенденциями, которые должны были продолжиться в ходе индустриализации19. Кроме того, это исследования показало, что у социальных групп с более высокой зарплатой рождаемость ниже. У рабочих в целом детей рождалось меньше, чем у крестьян; урбанизированные рабочие отличались более низкой рождаемостью, чем только что переехавшие в город крестьяне; служащие же характеризовались наименьшей рождаемостью. Эти открытия противоречили более ранним концепциям, объяснявшим низкую рождаемость социально-экономическими причинами. Советским чиновникам приходилось отказываться от расчетов на то, что уровень рождаемости будет расти с улучшением материальных условий. Делался вывод, что низкий уровень рождаемости — результат выбора в пользу абортов теми женщинами, которые, казалось бы, могли бы позволить себе иметь детей, но решили не заводить их из-за личных эгоистических соображений20.
По словам Н. Черняевой, «как это часто происходило в советской истории, государство попыталось решить демографическую проблему методами, которые были по своей природе сугубо политическими и идеологическими. Для того чтобы как-то справиться с пугающими демографическими изменениями, советское правительство запускает пропагандистскую компанию по усилению авторитета семьи и роли материнства... Объявляя рождение детей делом максимально естественным, данным женщине самой природой, власть получала возможность эксплуатировать женскую репродуктивную сферу, не предлагая компенсации и не уменьшая нагрузку женщины на производстве» 21.
В Конституции СССР 1936 года о равенстве полов упоминается как о решенном вопросе. По словам Н. Пушкаревой, «в работах второй половины 1930-х гг. появилось настойчивое противопоставление «ужасного прошлого» русских женщин и их «прекрасного настоящего». «Рабская забитость» женщин при капитализме противопоставлялась свободному труду на социалистическом производстве» 22. Как пишет М. Бакли, «миф стал навязываемой реальностью, тогда как аспекты реальности игнорировались. Женщины в большей степени показывались как экономический ресурс, а не категория людей, стремящихся к личному самовыражению в творческой работе и финансовой независимости» 23.
Между государством и женщиной укрепляется сформировавшийся с первых дней советской власти гендерный контракт «работающей матери»24. Продолжает развиваться система институциональной поддержки сочетания материнства с оплачиваемой занятостью женщин на рынке труда. Материнство представляется и как высшее право женщины при социализме, и как ее социальная ответственность перед государством, которой нельзя избежать25. Советские демографы ссылаются на предусмотрительных капиталистов: «Оказалось, что презервативы, аборты и прочие средства “регулирования” рождаемости и без идеологической пропаганды неомальтузианцев нашли себе в наше время широчайшее поле применения, а рождаемость упала до таких угрожающе низких пределов, что более предусмотрительные идеологи буржуазии кое-где переходят уже от рекламы презервативов к политике всяческого поощрения и премирования повышенной рождаемости»26. В этот период материнство предстает как симбиоз природного и социального: с одной стороны, оно радикально медикализуется, с другой стороны, социальность материнства проявляется в «настойчиво звучащей интонации обвинения матерей за все те проблемы в части здоровья, воспитания, привычек, нрава, которые возникают у ребенка. Подобно тому, как на производстве, в науке, во всех остальных сферах жизни социума набирает обороты поиск вредителей и саботажников, медицинский дискурс находит вредительниц и саботажниц среди матерей»27.
После трех лет опустошительной войны, катастрофических демографических изменений ввиду громадных человеческих потерь правительство предприняло усилия по их восполнению. При этом, как показывает М. Рабжаева28, семейная политика Советского государства эволюционировала в сторону ужесточения законодательства по пути «принудительной стабилизации семьи». Так, Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об увеличении государственной помощи беременным женщинам, многодетным и одиноким матерям, усилении охраны материнства и детства, об установлении почетного звания “Мать-героиня” и учреждении Ордена “Материнская слава” и медали “Материнство”» (июль 1944 года) вновь менял статус и конфигурацию семьи и внутрисемейных отношений: придавал правовое значение только зарегистрированным бракам (при этом всем лицам, вступившим в фактические брачные отношения в период с 1926 по 1944 год, предписывалось зарегистрировать брак, в противном случае он объявлялся недействительным); ужесточал процедуру развода; запрещал установление отцовства в отношении
детей, рожденных вне брака. Матерям предоставлялись денежные выплаты за каждого рожденного ребенка, матери-героини награждались орденами, создавалась широкая сеть роддомов, яслей и других дошкольных учреждений. А вот холостяки и бездетные облагались налогом. В соответствии с этим указом после отмены всех юридических и экономических прав, которыми пользовался фактический брак с 1926 года, и создания препятствий для развода, невиданных с дореволюционного времени, «моногамии был придан особый ста-тус»29. Фактически указ перекладывал всю ответственность за внебрачную связь, за тяжесть ее последствий полностью на женщину, а косвенно — и на рожденных ею детей 30.
Пропаганда второго этапа семейной политики фокусировалась на вкладе женщин в индустриализацию и коллективизацию и в победу в войне. Выстраивался образ женщин как «великой силы советского общества», «великой армии труда» и «колоссального резерва рабочей силы». По образному выражению М. Бакли, идеологический прожектор высвечивал их коллективные достижения, но не проблемы, с которыми они сталкивались31. Исследования историков убеждают в том, что героическая символика женского образа была важным дискурсивным кодом военного времени и последующего десятилетия32. Одновременно пропаганда материнства подкреплялась фактами, рисующими развивающуюся систему здравоохранения, образования и социального обеспечения.
Посредством этой интервенции государства в частную жизнь вся сексуально-эротическая культура, по словам И. Кона, «с помощью репрессивных мер в СССР была выкорчевана. Так продолжалось до середины 1960-х годов. Официально провозглашенные цели этой политики — укрепление семьи и нравственности и повышение рождаемости — разумеется, не были достигнуты. Вместо повышения рождаемости страна получила рост числа подпольных абортов, а как только аборты были легализованы — заняла по этому показателю первое место в мире»33. Р. Стайтс говорит, что главным вопросом является то, как удалось женщинам пережить этот период «термидора», в течение которого с помощью различных насильственных способов пропасть между полами была сделана значительно шире и заметнее, чем она рисовалась в известных ранее представлениях о положении женщины до революции 34.
Семейная модель, поощрявшаяся советским государством, повышала семейные обязанности, но урезала семейные права и автономию. Правительства некоторых европейских стран придерживались
аналогичной стратегии: в частности, в Германии 1930—1940-х годов нацистская риторика призывала к возрождению традиционной семьи, на деле же продвигалась такая модель социальных отношений, которая напрямую нарушала консервативный идеал ограниченного государственного вмешательства в частную жизнь.
По выводам С. Айвазовой, только после смерти Сталина откровенно патриархатный крен в государственной политике начинает выравниваться, а противоречия в законодательстве о социальном статусе женщин — постепенно сниматься либо отчасти загоняться внутрь. Задача социальной политики отныне ставилась так: совместить принцип свободы и равенства граждан того и другого пола с принципом защиты и укрепления социалистической семьи как базовой ячейки общества. В годы «оттепели» реформа образования (1954) восстановила совместное обучение мальчиков и девочек, в 1955 году был вновь легализован аборт35, а кодекс РСФСР о браке и семье 1969 года значительно упростил развод, восстановил возможность установления отцовства как в добровольном, так и в судебном порядке36. В новом законодательстве о браке и семье речь впервые шла не столько о долге и обязанностях женщин, сколько об их «правах», делался акцент на понятиях «счастливое материнство и детство», «поощрение материнства»37. Таким образом, третий Семейный кодекс изменил или полностью отменил большинство из законодательных актов сталинского периода. Это был, безусловно, прогрессивный для своего времени документ, хотя и содержавший по преимуществу нормы императивного характера и не предоставлявший субъектам семейных правоотношений большого простора для решения семейных вопросов по своему усмотрению38.
Спад рождаемости, уменьшение размеров семьи, постарение населения как последствия урбанизации, индустриализации и людских потерь вызывают к жизни в 1970-е годы дискуссию о том, как поощрить многодетную семью. При этом роль мужчины как отца семейства и воспитателя детей не проблематизировалась. Рассуждения о социализации не ставили под вопрос традиционные гендерные стереотипы; напротив, казалось, что должны быть усилены «естественные» различия между полами. Именно к 1970-м годам относится зарождение отрицательного отношения к буржуазному феминизму39. Итог законодательных поисков в направлении равенства мужчин и женщин — Конституция 1977 года, одна из тем которой — равномерное распределение семейных обязанностей между супругами. Советская семья перестала быть чисто патриархальной,
хотя еще не стала эгалитарной, партнерской. Официальная идеология по-прежнему не может признать в мужчине полноценного члена семьи, отца, имеющего те же, что и женщина, права, связанные с рождением и воспитанием детей. Кроме того, она базируется на классическом советском понятии «женщина-мать», а не на понятии полноценной гражданки, для общественного признания которой не нужны никакие дополнительно обозначенные функции40.
При этом, по словам И. Кона, «в результате долгого процесса индивидуализации общественной жизни и появления эффективных противозачаточных средств к 1960-м гг. сексуальность постепенно освободилась из-под контроля семьи, церкви и других социальных институтов и стала рассматриваться как самодовлеющая ценность и дело личного усмотрения. В 1960— 1970-х годах повсеместно происходило быстрое снижение возраста сексуального дебюта, увеличение числа сексуальных партнеров, добрачные связи стали считаться нормальными, резко уменьшилась разница в сексуальном поведении мужчин и женщин, люди перестали стыдиться своих эротических переживаний. <...> В 1980-х гг. маятник действительно качнулся в другую сторону»41. Начало 1980-х характеризуется усилением акцента на роли женщины как матери и воспитательницы детей. Появление в конце 1980-х годов новой идеологии в отношении женщин связано с политикой М. Горбачева, который внес в общественную дискуссию по женскому вопросу «идеологический диссонанс»42. В 1987 году Горбачев признает: социалистическое развитие не оставило женщинам времени для домашней работы, воспитания детей и семейной жизни, следовательно, женское участие в производстве негативно влияет на демографию. Перестройка же может вернуть женщинам их предназначение. Ведь она приведет к экономической эффективности и избытку рабочей силы, поэтому часть женщин рекомендуется высвободить из экономики, тем самым будет смягчен и эффект безработицы43.
Начиная с 1990-х годов «изменение положения женщин вновь стало рассматриваться как один из приоритетов. Но по-прежнему различия между мужчинами и женщинами признавались непреложными: материнство и воспитание детей рассматривалось как “неотъемлемые и незаменимые функции” женщин»44. Наиболее политизированные репрезентации женщин можно встретить с 1990 года в дискурсе левой и националистической прессы; его главными отличительными особенностями являются виктимизация, деперсонализация и объектификация женщин45. По сути, как спра-
ведливо отмечает И. Тартаковская, «речь идет всего лишь о модификации патриархатной идеологии, которая из государственно-пат-риархатной становится либерально-патриархатной. С уходом с семейной авансцены государства мужчин и женщин связывает преимущественно секс — а иногда и вообще ничего не связывает, кроме общих проблем и взаимных противоречий» 46.
Дискурсы демографии
Сегодня политические меры, нацеленные на увеличение народонаселения или хотя бы на то, чтобы воспрепятствовать его уменьшению, планируются в атмосфере дебатов относительно причин низкой рождаемости. Одной из главных причин считается распространение контрацептивных средств; активно обсуждаются и такие причины, как экономический упадок или стагнация и безработица. Выделяется и группа факторов воздействия на рациональный выбор — неуверенность в завтрашнем дне, в частности, из-за отсутствия гарантии рабочего стажа, снижения объемов государственного социального обеспечения, сокращения числа учреждений дошкольного воспитания, повышения цен на их услуги.
Существует также объяснение, согласно которому социальные изменения (модели семьи) отстают от социально-экономических трансформаций (структура доходов семьи, структура занятости), из-за чего возникает кризис рождаемости, продолжительность которого будет зависеть от реакции общества и правительства. Эти изменения — следствия урбанизации и перехода от семейного способа производства к капиталистическому с характерной для него занятостью вне дома. Тенденции к видоизменению традиционной семьи ощущались во всех европейских странах уже в XIX веке: социальные движения и новые идеологии, расширявшиеся возможности занятости женщин, последствия войн подвергали испытанию и трансформировали гендерные роли, мораль и семейные формы. Демографы, врачи и политики тогда в моральном упадке общества и снижении рождаемости винили экономическую независимость женщин. Эти аргументы вековой давности чрезвычайно устойчивы, причем их можно найти не только в определенного рода прессе (например, националистической), но и в учебной литературе — в современных отечественных изданиях для работников социальной
сферы 47.
Иная точка зрения признает, что традиционная семья не во всем и не всегда может адаптироваться к современному обществу, и поэтому, чтобы вновь мотивировать деторождение, нужна новая система репродуктивных институтов. Исследователи, анализируя жизненные стили, социальную моду и культурные изменения, говорят о том, что при обсуждении проблемы низкой рождаемости некоторые социальные факторы нередко недооцениваются48. В частности, многие молодые взрослые люди в Австралии в 1980-х годы откладывали и брак, и рождение детей не по экономическим причинам, а потому, что хотели получать новый опыт (в том числе — путешествуя), найти себя как личность. В таком контексте основные вопросы сводятся к тому, смогут ли пары в будущем оправдать свои ожидания, если будут: а) вступать в официальный брак и б) заводить детей. Эти вопросы напрямую выходят на понятия «ответственное партнерство» и «ответственное родительство» — важнейшие социально-нравственные императивы современного общества49.
И все же большая часть объяснений низкой рождаемости фокусируется на трудностях, которые испытывают женщины при поиске работы и возможностей самореализации в условиях вынужденных длительных перерывов в занятости из-за рождения и воспитания детей. Поскольку в возможностях карьеры и продолжительного стажа женщины нередко «инвалидизируются» (то есть обе возможности оказываются ограниченными в связи с репродуктивным трудом и ввиду ухудшения репродуктивного здоровья) 50, они могут предпочесть, чтобы число детей было не более двух или даже не было ни одного. В практики найма, бытующие в современных учреждениях и предприятиях различных форм собственности, включая государственные организации социальной сферы, входят и нелегитимные требования к молодым женщинам подписать обещание, что они не собираются в ближайшие годы рожать. Налицо конфликт интересов женщин и интересов государства и рынка в отношении репродукции.
Желательную для государства форму демографии так или иначе искажают разнообразные риски; обострение конфликтов между государством и социальными группами задает конфигурацию рождаемости, смертности и миграции. К конфликтам же ведут несовершенство политической системы, ее неспособность справляться с противоречиями51. Необходимо помнить и о различиях в политическом весе аргументов демографической политики. В качестве примера можно указать на большую значимость проблематики продолжительности жизни по сравнению с остальными вопросами де-
мографии в странах Запада и в Японии. Там многие пенсионеры могут позволить себе путешествия, разнообразные хобби и вообще смену стиля жизни. Поэтому среди населения растет стремление сократить срок трудового стажа и снизить возраст выхода на пенсию, и голоса пожилых избирателей выступают более значимым аргументом, нежели факты младенческой и детской смертности, рост численности детей-сирот и суицидов, наркотизация и алкоголизация молодежи, ухудшение здоровья населения.
Впрочем, вопросы продолжительности жизни рассматриваются и в терминах постарения населения. В Западной Европе данный тезис обсуждается в двух дискурсивных направлениях: дефицит трудовых ресурсов и национальное достоинство 52. В первом случае на языке фактов и конструктивных мер социальной политики говорится о том, что к настоящему времени из-за низкого уровня рождаемости лишь половина от числа уходящих на пенсию восполняется новыми трудовыми ресурсами. Это означает относительно меньший приток новой рабочей силы, но одновременно и присутствие в массе трудящихся сегмента более опытных кадров, и необходимость более раннего начала трудовой карьеры молодежи. Во втором случае основным дискурсивным конструктом горячих выступлений националистически настроенных исследователей, политиков и религиозных деятелей становится «национальное вырождение». В современной Европе аргументация против иммигрантов и беженцев сочетает расистский язык с лексикой защитников нации-государства53. Национализм отвергает предложения ограничить спад народонаселения посредством повышения уровня миграции, а также может настаивать на довольно драматичных мерах, нацеленных на повышение уровня рождаемости.
Т. Журженко вслед за Н. Ювал-Дэвис приводит типологию дискурсов демографической политики национального государства: ««народ как сила», евгенический дискурс и мальтузианский дискурс». В первом варианте рассуждений о демографии «будущее нации зависит от ее непрерывного количественного роста» 54. В нашем случае речь в таком дискурсивном формате идет не просто о снижении численности населения России, а о «национальном вырождении», «размывании» русского этноса55. Малодетные и бездетные семьи в интерпретации некоторых социологов получают ярлык дез-адаптантов, неэффективно реализующих свои основные функции, в число которых входит «воспроизводство (количественное и качественное) населения» 56. С нашей точки зрения, исследователи тем
самым игнорируют многогранность человеческих установок, вариативность жизненных стилей, которые оформляются под влиянием экономических и социокультурных процессов, опосредуемых государством, рынком и гражданским обществом.
Надо сказать, что вследствие политического раздувания проблемы уменьшения числа россиян то и дело разворачиваются кампании, напоминающие охоту на ведьм, в отношении зарубежных усыновителей. Их представляют в качестве виновников демографического кризиса. Моральная паника в отношении международного усыновления — это, на наш взгляд, политически и культурно сконструированный страх, который вызван ксенофобией и ненавистью к иностранцам, в особенности к американцам, помноженный на подозрительное отношение в нашем обществе ко всякой усыновляющей семье как к маргинальной, «у которой что-то не так, если она взяла этого ребенка на усыновление» 57.
Поскольку демографическая ситуация рассматривается многими отечественными авторами исключительно сквозь призму спада рождаемости, заостряется внимание к вопросам репродукции и сексуальности. А ведь еще в 1970-е годы Всемирной организацией здравоохранения было принято определение, отличающее репродуктивное здоровье (медицинские проблемы зачатия, беременности, родов и выхаживания младенцев) от сексуального здоровья (оно предполагает положительный и уважительный подход к сексуальности, свободный от принуждения, дискриминации и насилия, а также свободный доступ к сексуальной информации, образованию и медицинскому обслуживанию) 58.
Реакционный дискурс, направленный против планирования семьи, контрацепции и полового просвещения, а также против сексуальности в целом, характерный для религиозно-православных текстов59, И. С. Кон относит к проявлениям «консервативного сознания, растерявшегося перед лицом быстрых, драматических и часто нежелательных социальных перемен и пытающегося найти точку опоры в историческом прошлом. Бесплотный командно-административный «логос», дитя советского тоталитаризма, стремится заставить россиян размножаться (не столько из любви к детям, сколько ради «национальной безопасности», чтобы было кому служить в армии и работать) и одновременно пытается ограничить их сексуальные права и свободы, которые ассоциируются только с отрицательными явлениями»60. Острие критики реакционного толка направлено на Центры планирования семьи, хотя в их задачи входит
не только формирование контрацептивной культуры, но и помощь тем, кто страдает от бесплодия, стремится завести детей61.
Евгеника представляет основу второго типа дискурса, который акцентирует внимание не на размерах нации, а на ее качестве. Не следует путать эту логику с той, что ставит акцент на качестве человеческого потенциала62 в аспекте, прежде всего, образовательного статуса. В отличие от этого подхода, современный евгенический дискурс является частью идеологии национализма и «оперирует понятиями “генофонда нации”, “генетического потенциала”, от которого зависит здоровье и будущее последующих поколений нации»63. В рамках такого дискурса ведутся дискуссии о репродуктивном здоровье населения, причем акцент делается на воспроизводственных мощностях молодых женщин64. Говоря об образе жизни молодежи, исследователи рисуют безрадостную картину с курящими, пьющими и злоупотребляющими наркотиками девушками, которые по результатам анкетирования отнесены к группе риска.
Подобные исследования стали уже традицией: авторы, видимо, представляют себе девушек и юношей, вращающихся в герметичных сферах, разделенных по признаку пола, в связи с чем жизненные стили и поведенческие практики юношей на проблемы репродукции никак не влияют. Тем самым ответственность за воспроизводство нации приписывается женщинам, как то было в 1930-е годы, когда государственная идеология трактовала материнство как «естественное» женское предназначение.
В современной России сходная идеология медико-религиозного контроля за женщинами звучит в выступлениях представителей религиозных кругов, которые все более интенсивно задействуют медицинский дискурс. Создано «Общество православных врачей», на страницах светской прессы, в телевизионных программах и на занятиях в учреждениях среднего и высшего образования65 звучат заявления против абортов, контрацепции и гедонистического секса, призывы к решению демографической проблемы по принципу: «если сами воспитать не можете, отдайте в детдом — государство воспитает» 66.
Третий тип дискурса — мальтузианский — «часто работает на руку националистам в отношении этнических меньшинств, он служит рационализации опасений, связанных с неконтролируемым ростом их численности и нарушением сложившегося “этнического баланса” в государстве»67. Такой дискурс в России можно обнаружить в отношении компактно проживающих меньшинств, напри-
мер, турок-месхетинцев и других этнических мигрантов. Авторы пишут о конфликтогенности миграции, рисуя «дрейф России к катастрофе». О варианте решения демографической проблемы за счет миграции говорится как об угрозе68. Все чаще высказывается опасение по поводу возрастания численности этнических меньшинств «не только вследствие репатриации, но и в силу их активного репродуктивного поведения, обусловленного национальными и религиозными традициями»69. Этнизация феномена миграции70 — прямое следствие этноцентристского дискурса, в рамках которого этнизи-руется не только миграция, но и социальная реальность в целом.
Политизация сферы национальных отношений, усугубляемая различиями в уровнях социально-экономического развития регионов, лежит в основе обострения межнациональных противоречий, возникновения сепаратистских тенденций, межнациональных вооруженных конфликтов, потенциальных зон межэтнического напряжения, проблем беженцев, вынужденных переселенцев и мигрантов. Одним из главных условий разрешения этих проблем являются профессионально подготовленные специалисты органов власти различного уровня, способные своевременно предотвратить межнациональные и межконфессиональные конфликты, знающие культуру, местные обычаи и традиции России, — страны, в которой проживает 176 народов, исповедующих около 30 религий. Анализ же кадрового состава органов государственной власти и местного самоуправления свидетельствует о обратном. Так, опросы государственных и муниципальных служащих, осуществляющих связи с религиозными организациями, показали отсутствие у них даже минимального уровня правового, нравственного, этнического и религиоведческого знаний 71.
Согласимся с М. Клуптом72: в перспективе «постнеклассичес-кой» парадигмы научного знания, получившей развитие во второй половине ХХ столетия, сама попытка отыскать «законы народонаселения», понимаемые в «классическом» смысле, представляется весьма сомнительной. Тем не менее демографические проблемы чаще всего рассматриваются в соответствии именно с классическими представлениями — как «нежелательные, опасные, угрожающие, противоположные природе “социально здорового”, “нормально” функционирующего общества, как социальная патология, социальная дезорганизация, дисфункции, социальные противоречия, структурные напряжения»73. Распространению подобного прочтения демографической ситуации способствуют выступления ученых,
политиков, журналистов, приковывающие к себе общественное внимание. Между тем, обсуждая демографические факторы, редко проблематизируют качество социального обеспечения и семейных отношений, отношение к пожилым людям, ведущие к инвалидности условия труда россиян и высокую смертность от неестественных причин.
* *
*
В течение двух столетий в мире сладывался новый способ мышления о ресурсах народонаселения и их важности для национального управления. С развитием демографии, статистики, социологии и других социальных наук воспроизводство населения стало предметом рационального изучения и научного менеджмента. Обслуживание государственных целей прокреации и стабильности, социального воспроизводства в целом долгое время осуществлялось посредством пропаганды, авторитарных методов вмешательства в частную жизнь и регулирования сексуального поведения, поощрения брака и материнства, установления норм морали и социальной организации. Правительства стремились укреплять семью не как автономную единицу, а как инструмент для удовлетворения государственной заинтересованности в росте населения и в социальной дисциплине. Советская семейная политика, будучи во многом аналогичной политике ряда европейских стран, отличалась особым гендерным контрактом, в соответствии с которым мобилизация женщин предполагала выполнение ими двойной нагрузки в производстве и репродукции.
Сегодня никого уже не надо убеждать в том, что демографическая политика не может быть отделена от социальной политики в целом. Снижение эффективности социальной политики скорее всего повлечет и снижение уровня рождаемости. Воздействие возрастной структуры на финансовые основы схем социальной защиты воспринимается во многих странах мира как проблема, вызванная спадом рождаемости, в связи с чем правительства начинают искать выход в изменении демографических трендов вместо того, чтобы пересмотреть схемы социального обеспечения. Страны с уровнем рождаемости, не превышающим простое воспроизводство, должны будут модифицировать целый ряд социальных институтов, чтобы удовлетворить потребности совершенно новой возрастной структу-
ры. Даже принимая в расчет аргументы либерального толка о низкой рождаемости в регионах с высоким уровнем жизни, следует признать важность экономической и социальной стабильности, безопасности, повышения достатка, расширения возможностей занятости, доступности качественного обслуживания в области здравоохранения, образования и социальной защиты — как условий доверия граждан к государству, уверенности в будущем. Эти условия можно назвать необходимыми для формирования такой культуры среди населения, которая благоприятствовала бы установкам на рождение двух и более детей. В число таких достаточных условий безусловно входит идеология, которая ставит во главу угла человеческое достоинство, возможность выбора жизненных стратегий, в том числе и семейных форм, и действительно уважительное отношение к репродуктивному труду, подкрепляемое реальными мерами.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Черняева Н. Производство матерей в Советской России. Учебники по уходу за детьми эпохи индустриализации // Гендерные исследования, 2004. № 12. С. 120.
2 Ransel D. Mothers of Misery: Child Abandonment in Russia. Princeton, Princeton University Press,1988. P. 17, 31.
3 Foucault M. The Politics of Health in the Eighteenth Century // M. Foucalt. Power / Knowledge: Selected Interviews and Other Writings 1972—1977 by Michel Foucault. Ed. by C. Gordon. New York, Pantheon Books, 1980. P. 177.
4 Hofmann D. L. Mothers in the Motherland: Stalinist Pronatalism in Its Pan-European Context // Journal of Social History, Fall 2000. Доступно на: muse.jhu.edu/journals/jour-nal_ of_social_history/v034/34.1hoffmann.html.
5 де Грация В. Как Муссолини управлял женщинами // Гендерные исследования... С. 60, 68.
6 См.: Hoffmann D. L. Op. cit.
7 Бок Г. Нацистская гендерная политика и женская история // Гендерные исследования... С. 44.
8 Hoffmann D. L. Op. cit.
9 Пушкарева Н. Л. Русская женщина в семье и обществе Х—ХХ вв.: этапы истории // Этнографическое обозрение, 1994. № 5. С. 3—14; Здравомыслова Е. А., Темкина А. А. Социальное конструирование гендера // Социологический журнал, 1998. №3/4. С. 171-181.
10 Ярская-Смирнова Е. Р., Карпова Г. Г. Символический репертуар государственной политики: Международный женский день в российской прессе, 1920-2001 гг. // Социальная история. Ежегодник, 2003: Женская и гендерная история / Под ред. Н. Л. Пушкаревой. М., РОССПЭН, 2003. С. 488-510.
11 Коллонтай А. Труд женщины в эволюции хозяйства. 2-е изд. М.—Л., 1928. С. 146, 161-162.
12 См.: Гендерная экспертиза российского законодательства / Отв. ред. Л. Завадская. М., 2001. С. 96-106.
13 Введение в гендерные исследования. М., МГУ, 2000. С. 101.
14 Hindus M. Humanity Uprooted. New York, 1929. P. 100. Цит. по: Стайтс Р. Женское освободительное движение в России. Феминизм, нигилизм и большевизм 1860-1930. М., РОССПЭН, 2004. С. 506.
15 Черняева Н. Указ. соч. С. 134.
16 Там же. С. 125-127
17 См.: Ярская-Смирнова Е. Р., Карпова Г. Г. Указ. соч. С. 488-489.
18 Стайтс Р. Женское освободительное движение в России... С. 468-527.
19 См. подробнее: Струмилин С. Г. К проблеме рождаемости в рабочей среде // Проблемы экономики труда. М., Госполитиздат, 1957. Доступно на: http://demo-scope.ru/weekly/knigi/polka/gold_fund06.html/.
20 Hoffmann D. L. Mothers in the Motherland...
21 Черняева Н. Производство матерей в Советской России... С. 135.
22 Пушкарева Н. Л. История женщин и гендерный подход к анализу прошлого в контексте проблем социальной истории // Социальная история. Ежегодник, 1997. М., РОССПЭН, 1998. С. 73.
23 Buckley M. Women and Ideology in the Soviet Union. New York, London, Harvester Wheatsheaf, 1989. P. 115.
24 Здравомыслова Е. А., Темкина А. А. Социальное конструирование гендера... С.171-181.
25 Buckley M. M. Op. cit. P. 131.
26 Струмилин С. Г. Указ. соч.
27 Черняева Н. Указ. соч. С. 131.
28 См.: Рабжаева М. В. Историко-социальный анализ семейной политики в России ХХ века // Социологические исследования, 2004. № 6. С. 89-97; она же. Семейная политика в России ХХ в.: историко-социальный аспект // Общественные науки и современность, 2004. № 2. С. 166-176.
29 Стайтс Р. Женское освободительное движение в России... С. 523.
30 Айвазова С. Г. Русские женщины в лабиринте равноправия. М., ЗАО «Редакционно-издательский комплекс Русанова», 1988. С. 77.
31 Buckley M. Op. cit. P. 113.
32 Пушкарева Н. Л. История женщин и гендерный подход... С. 73-74.
33 Кон И. С. Сексуальная культура ХХ1 века // Сексология. Персональный сайт И. С. Кона: http://sexology.narod.ru/publ030.html.
34 Стайтс Р. Указ. соч. С. 525, 526.
35 Об отмене запрещения абортов. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 23 ноября 1955 г. // Постановления КПСС и Советского правительства об охране здоровья народа. М., 1958. С. 333.
36 Гендерная экспертиза российского законодательства... С. 106.
37 Айвазова С. Г. Указ. соч. С. 80.
38 Гендерная экспертиза российского законодательства... С. 106-107.
39 Buckley M. Women and Ideology in the Soviet Union... P. 179.
40 Айвазова С. Г. Указ. соч. С. 81.
41 Кон И. С. Не говорите потом, что вы этого не знали (подростки и сексуальная контрреволюция) // Известия, 1997, 30 декабря.
42 Buckley M. Op. cit. P. 194-195.
43 Buckley M. Op. cit. P. 199.
44 Тартаковская И. Н. Социология пола и семьи. Самара, ИОО, 1997. С. 48.
45 Барчунова Т. Вариации в ж-миноре на темы газеты «Завтра» (женщины в символическом дискурсе националистической прессы) // Потолок пола / Под. ред. Т. В. Барчуновой. Новосибирск, Новосибирский госуниверситет, 1998. С. 47—90.
46 Тартаковская И. Мужчины и женщины в легитимном дискурсе // Гендерные исследования, 2000. № 4, С. 264.
47 См., например: Социальная педагогика. Учебное пособие для студентов вузов / Под ред. В. А. Никитина. М., ВЛАДОС-ПРЕСС, 2002. С. 78; см. об этом: Ярская-Смирнова Е. Р. Социальная работа: гендерный анализ учебной литературы // Высшее образование в России, 2004. № 10. С. 127-141.
48 Caldwell J. C, Caldwell P., McDonald P. Policy responses to low fertility and its consequences: a global survey // Journal of Population Research, May, 2002. Доступно на: http://www/findarticles.com/p/articles/mi_0PCG/is_1_19/ai_105657362.
49 Кон И. С. Сексуальная культура XXI века...
50 См. в этой связи: Кулаков В. И., Фролова О. Г. Репродуктивное здоровье в РФ // Народонаселение, 2004. № 3 (25).
51 Аклаев А. Р. Проблема насилия в межнациональных конфликтах. Социальные конфликты: экспертиза, прогнозирование, технологии разрешения. Вып. 3. Ч. 2. М., Мысль. 1993. С. 20-21.
52 Caldwell J. C., Caldwell P., McDonald P. Policy responses to low fertility...
53 Майлз Р, Браун М. Расизм. М., РОССПЭН, 2004. С. 18.
54 Журженко Т. Социальное воспроизводство и гендерная политика в Украине. Харьков, Фолио, 2001. С. 122.
55 См., например: Башлачёв В. А. О необходимости смены концепции демографической политики // Интернет-журнал «Золотой лев», 2004. № 35. Доступно на: http://www.olmer2.newmail.ru/35_28.htm; http://semya.org.ru/demography/bashlachev/ conception_change. html
56 Солодников В. В. Социально дезадаптированная семья в контексте общественного мнения // Социологические исследования, 2004. № 6. С. 76.
57 Круглый стол «Помощь детям-сиротам в России» в Горбачев-фонде, 30 января 2004 года. Доступно на: http://www.gorby.ru/rubrs.asp?rubr_id=400.
58 Кон И. С. Указ. соч.
59 См.: Клупт М. Формирование демографической политики в современной России: социологический анализ // Социологические исследования, 2003. № 12.
60 Кон И. С. Указ. соч.
61 Об этом подробнее см.: Гребешева И. И. Планирование семьи в условиях низкой рождаемости // Народонаселение, 2004. № 3 (25).
62 Об этом: Римашевская Н. М. Качество человеческого потенциала России как стратегическая цель // Там же.
63 Журженко Т. Социальное воспроизводство и гендерная политика... С. 125-126, 122-123.
64 См., например: Юрьев В. Разорвать порочный круг, или из больного семени не вырастет здоровое дерево // Медицинский вестник: избранные статьи, 2001. № 20. Доступно на: http://medi.ru/doc/731202.htm.
65 Как заявил преподаватель РГМУ диакон Михаил Першин, программы биомедицинской этики в Российском государственном медицинском университете и других отечественных медицинских вузах, а также деятельность Общества православных врачей направлены на выработку у медиков позиции по ряду проблем, включая демографию и аборты. См.: Саратовские вести, 2005, 28 февраля.
66 Выступление представителя Саратовской епархии в передаче «Вечерний звон», ГТРК «Саратов», 20 февраля 2005 года.
67 Журженко Т. Указ. соч. С. 123.
68 Дмитриев А. В. Конфликтогенность миграции: глобальный аспект // Социологические исследования, 2004. № 10. С. 9, 11.
69 Журженко Т. Указ. соч. С. 126.
70 Малахов В. Этнизация феномена миграции в публичном дискурсе и институтах: случай России и Германии // Миграция и национальное государство. СПб., 2004. С. 85-86.
71 Лопаткин Р. А. Религии России и государство // Государственная служба, 1998. № 1-2. С. 112.
72 Клупт М. Формирование демографической политики в современной России... С. 112.
73 Ясавеев И. Г. Конструкционистский подход к социальным проблемам // Журнал исследований социальной политики, 2004. Т. 2. № 4. С. 533.
