CC BY
184
УДК 321.01
Иохим Андрей Николаевич
аспирант факультета политологии andrey.iokhim@gmail. com Andrey N. Iokhim
graduate student of faculty of political science andrey.iokhim@gmail.com
Дискурс и борьба за власть: к вопросу о политической роли языка Discourse and the struggle for power: the political role of language
Аннотация. Данная статья посвящена вопросу взаимодействия языка и власти. На основе различных теорий политического дискурса автор анализирует особенности дискурсивного конструирования социальной реальности и использования дискурса в борьбе за власть. По итогам проведенного исследования отмечено, что дискурс не просто участвует в борьбе за власть - он ее воспроизводит. Установление контроля над контекстом и производством дискурса позволяет элитам устанавливать власть над отдельными элементами сознания людей (над их представлениями, установками, идеологией и т.п.), и, как следствие, - над их действиями. Поэтому сегодня, когда тенденция к виртуализации и медиатизации политики продолжает усиливаться, исследование дискурсивных механизмов формирования политических реалий приобретает особую актуальность.
Ключевые слова: политический дискурс, дискурс власти, язык, Фуко, ван Дейк, гегемония, идеология.
Annotation. This article is devoted to the question of the interaction between language and power. On the basis of various theories of political discourse, the author analyses the peculiarities of the discursive construction of social reality and the use of discourse in the struggle for power. According to the results of the survey indicated that discourse is not just involved in the struggle for power - he plays. Controlling the context and production of discourse allows the elites to establish power over the individual elements of the consciousness of the people over their beliefs, attitudes, ideology and so on), and, as a consequence, over their actions. So today, when the trend toward virtualization and mediatization policy continues to grow, the study of the discursive mechanisms of formation of the political realities of particular importance.
Keywords: political discourse, discourse of authority, language, Foucault, van Dijk, hegemony, ideology.
На сегодняшний день в гуманитарной и социальной науках серьезное влияние на исследовательскую методологию продолжают оказывать последствия так называемого «лингвистического поворота», имевшего место быть в ХХ столетии. Обращение внимания исследователей к конституирующей роли
языка привело к попыткам использования междисциплинарных стратегий, способствующих интеграции предметных областей и разработке новых аналитических инструментариев.
Исключением не стала и политическая наука. Начиная с 1980-х годов, западная политология все чаще обращает внимание на возможности использования «нетрадиционных» методов изучения политической действительности. Развитие в рамках теоретико-методологических и прикладных исследований так называемого концепта «политического чтения», породившего многочисленные дискуссии среди представителей политической науки, постепенно формирует многообразие подходов и методов семиотической и дискурсивной интерпретации феномена политической власти.
Э. Косериу утверждает, что речь сама по себе «политически нагружена», потому что употребление единого языка является формой социальной солидарности той или иной группой лиц [4, с. 113]. В свою очередь, М.А. Волкодав отмечает, что дискурсивный характер существования - это один из специфических аспектов политики, поскольку большинство политических действий являются речевыми действиями [3, с. 27]. В этой связи ряд исследователей считают, что дискурсы являются неотъемлемыми агентами политической коммуникации, выступающими в качестве «кодов и континуумов смыслов, ценностей, идей, образов мнений, интерпретаций и прочих ментальных и виртуальных образований» [6, с. 26].
И все же, вопрос о соотношении дискурса и власти не является столь однозначным. На первый взгляд, дискурс очевидным образом предстает в качестве средства и способа осуществления политической власти, будучи ее ретранслятором. Однако, ключевой вопрос при анализе дискурсивного ресурса власти должен заключаться в том, каким образом дискурс власти конституирует и трансформирует социальную реальность. И нередко в данном случае исследователи «соблазняются», казалось бы, методологически стройными концепциями культурной, лингвистической и иной детерминации социальной действительности, каковой, к примеру, является гипотеза Сепира-Уорфа, постулирующая тезис о том, что язык (точнее - структура языка) определяет сознание и отношение к действительности. Однако, как сократовская истина рождается в споре, так и социально-политическая реальность с позиции теории дискурса -это продукт конкуренции множества точек зрения и смыслов, возникающих в процессе дискурсивных практик. В этом отношении механизм возникновения и закрепления смыслов в дискурсе больше сближается с «языковыми играми» Л. Виттгенштейна, где «слова приобретают свое значение лишь в контексте определенной деятельности» [7, с. 178].
Структурализм и постструктурализм однозначно отвечают на вопрос о роли языка в борьбе за власть: поскольку мы получаем доступ к реальности посредством языка (дискурса), то, как отмечают Л. Филлипс и М.В. Йоргенсен, изменения в дискурсе - это и есть «способ изменения социального мира», а «борьба на дискурсивном уровне вносит вклад в изменение и воспроизводство социальной реальности» [5, с. 31].
Такой подход к дискурсу власти генеалогически восходит к различным интерпретациям феномена политической идеологии в неомарксистской и структуралистской философии XX века. Так, развивая концепцию К. Маркса об идеологии как «иллюзорном» и «ложном» сознании, навязываемом господствующим классом, в своем учении о гегемонии А. Грамши выдвинул тезис о том, что власть держится не только на репрессивных механизмах, но и на согласии большинства граждан: гегемония господствующей идеологии порождается, прежде всего, убеждением.
В трактовке другого исследователя марксизма - Л. Альтюссера - идеология представляет собой способ формирования социальной субъектности посредством обращения как коммуникативной операции. «Продуктивность» власти в данном случае заключается в том, что посредством обращения к индивиду и формированием диспозиций, в которых индивид сам идентифицирует себя как идеологический субъект, политическая власть конструирует «субъект-ность» и тем самым осуществляет свое идеологическое господство.
Понимание власти как продуктивной силы и отказ от концепции автономного и суверенного субъекта позволило французскому философу М. Фуко развить теорию Л. Альтюссера и предложить оригинальную трактовку природы и механизмов функционирования политической власти за счет дискурсивных практик. М. Фуко отказывается от приоритета «юридической» модели власти, согласно которой власть осуществляется через нормативы, а политические агенты, структуры и институты являются ее сущностным выражением. Вместо этого М. Фуко утверждает, что «власть не есть нечто, что приобретается, вырывается или делится, нечто такое, что удерживают или упускают; власть осуществляется из бесчисленных точек и в игре подвижных отношений неравенства» [8, с. 193]. Власть, согласно М. Фуко, распространяется с помощью дискурсивных практик, она обнаруживает себя в самых различных дискурсах, поскольку сама и производит их. И в этом отношении власть вездесуща, но «не потому вовсе, что она будто бы обладает привилегией перегруппировывать все под своим непобедимым единством, но потому, что она производит себя в каждое мгновение в любой точке или, скорее, - в любом отношении от одной точки к другой» [8, с. 192].
Современная власть, по Фуко, - это не Князь и исходящий от него Закон. Уже в конце XVII века в Европе зарождается новый тип власти, формально выраженный в праве и универсальном законе. Однако Фуко видит сущность власти нового типа в другом - в её дисциплинарном характере, в конституирующей силе нормы и контроле как основном инструменте поддержания власти. Такая власть находит свое выражение даже в архитектуре: государственные учреждения (казармы, тюрьмы, больницы, школы) формируются как дисциплинарные пространства. Главным же принципом принуждения становится механизм нормирования: власть устанавливает социальные нормы, превращая каждого отдельного индивида в «статистический случай». Как наука формирует свой объект познания, так и власть, по мнению Фуко, создает своих подданных: яркое свидетельство этому - практика сбора статистических данных об обществе, накопление знаний о социуме и социальном поведении человека.
Концепция «власти-знания» М. Фуко базируется на представлении о дискурсивной природе истины. Определяя социальную норму, власть конституирует свой дискурс, в рамках которого истина «верифицируется» не объективными явлениями и законами, а дискурсивными практиками. Под дискурсом Фуко понимает «группу высказываний постольку, поскольку они относятся к одной и той же дискурсивной формации <...> Дискурс строится на основе ограниченного количества утверждений, по отношению к которым можно определить группу условий их существования» [8, с. 31]. По сути, фукианская трактовка дискурса сводится к рассмотрению данного понятия как особого «режима» знания, который задает параметры того, что считать ложным, а что истинным. И в данном случае компетенция определять «истину» является мощным политическим ресурсом языка.
В рамках теории дискурса Фуко вопросы о том, как осуществляется борьба за власть посредством дискурсивных практик, каким образом один «режим» знания сменяет другой, остаются открытыми. С позиции Фуко любой дискурс всегда един и задан историческими рамками.
Совершенно другой взгляд на проблему политической роли языка обнаруживается в критической теории дискурса, в частности, в работах голландского лингвиста Т. ван Дейка. Он разделяет макро- и микроуровень коллективной репрезентации действительности. Если на макроуровне подобная репрезентация функционирует в форме идеологии и культуры, то на микроуровне воспроизводство наших коллективных представлений о действительности происходит за счет дискурса. В широком смысле под дискурсом Т. ван Дейк понимает коммуникативное событие, которое происходит между автором (говорящим) и реципиентом (слушающим) в процессе коммуникативного действия в конкретном временном, социальном, историческом, пространственном и др. контексте [1]. В узком смысле дискурс представляет собой результат коммуникативного действия, т.е. его вербально артикулированный «продукт»: текст или разговор.
В отличие от постструктуралистских и постмодернистских концепций дискурса, критический подход не стремится описывать все социально-политические явления с позиции дискурсивных практик и присваивать дискурсу онтологический статус. Критическое исследование дискурса не направлено на изучение любых форм проявления власти, а стремится выявить случаи и механизмы ее злоупотребления, то есть обнаружить такие «формы доминирования, которые результируют в социальном неравенстве и несправедливости» [2, с. 18]. Ван Дейк определяет власть через категорию контроля, осуществляемого одной группой в отношении других групп: дискурс как коммуникативное действие может выступать частным видом контроля и злоупотребления властью. В этом случае взаимодействие дискурса и власти выражено, главным образом, в контроле над дискурсом контролируемых групп, который могут осуществлять государство, бизнес-элита, полиция, масс-медиа и другие агенты, так или иначе заинтересованные в ограничении и/ или подавлении свободы слова.
Вовлечение дискурсивных стратегий в борьбу за власть на современном этапе является, на наш взгляд, одним из ключевых способов манипулятивного воздействия на общество и обеспечения властного доминирования в нем. В
условиях информационной открытости и плюрализма интерпретаций социально-политической повестки происходит усложнение и «индивидуализация» инструментов идеологического воздействия. Как справедливо замечает Т. ван Дейк, сегодня «иллюзия свободы и разнообразия может быть одним из способов производства идеологической гегемонии, которая может служить интересам доминирующих общественных сил» [2, с. 30].
Таким образом, дискурс не просто участвует в борьбе за власть - он ее воспроизводит. Способность языка конституировать социальную реальность демонстрирует его политическую силу и в очередной раз подтверждает тезис Р. Барта о том, что мы являемся одновременно «и хозяевами, и рабами языка». Установление контроля над контекстом и производством дискурса позволяет элитам устанавливать власть над отдельными элементами сознания людей (над их представлениями, установками, идеологией и т.п.), и, как следствие, - над их действиями. Поэтому сегодня, когда тенденция к виртуализации и медиатизации политики продолжает усиливаться, исследование дискурсивных механизмов формирования политических реалий приобретает особую актуальность.
Литература:
1. Ван Дейк Т. 1998. К определению дискурса - PSyberLink. Психологическая сеть российского Интернета - Доступ: http://psyberlink.flogiston.ru/internet/bits/vandijk2.htm (Проверено 10.06.2014)
2. Ван Дейк Т. 2013. Дискурс и власть: Репрезентация доминирования в языке и коммуникации. Пер с англ. М.: Книжный дом «ДИБРОКОМ», - 344 с.
3. Волкодав М.А. 2007. Применение политического дискурс-анализа в решении идеологических задач (на примере медиатизации политических текстов): дис... к.филол.н. Краснодар, -191 с.
4. Исакова Ю.С. 2004. Политический дискурс в контексте маркетинговых исследований: дис... к.филол.н. Краснодар, - 202 с.
5. Йоргенсен М.В., Филлипс Л. Дж. 2008. Дискурс-анализ. Теория и метод /пер.с англ. - 2-е изд.,испр. Х.: Изд-во «Гуманитарный центр», - 352 с.
6. Русакова О.Ф., Максимов Д.А. 2006. Политическая дискурсология: предметное поле, теоретические подходы и структурная модель политического дискурса - Полис (Политические исследования). № 4. - С. 26-43
7. Сокулер З. А. 1998. Методология гуманитарного познания и концепция «власти-знания» Мишеля Фуко. Философия науки, 1998. Вып. 4. - С. 174-182
8. Фуко М. 1996. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. Пер. с франц. М.: Касталь, - 448 с.
Literature:
1. Van Dijk T. Discourse and Power. Contributions to Critical Discourse Studies. Houndsmills: Palgrave MacMillan, 2008. - 256p.
2. Van Dijk T. To the definition of discourse. PSyberLink. Psikhologicheskaya set' rossiyskogo Interneta (In Russ.). URL: http://psyberlink.flogiston.ru/internet/bits/vandijk2.htm (accessed 10.06.2014)
3. Volkodav M.A. The use of political discourse analysis in decision ideological tasks (for example, the mediatization of political texts, Cand.fil.diss., Krasnodar, 2007. - 191 p.
4. Isakova Yu.S. 2004. Political discourse in the context of marketing research, Cand.fil.diss, Krasnodar, 2004. -191 p.
5. Jorgensen M., Phillips L. Discourse Analysis as Theory and Method. London-Thousand Oaks-New Delhi, SAGE Publications, 2002. - 229 p.
6. Rusakova O.F., Maksimov D.A. Political Discoursology: Subject Field, Theoretical Approaches and a Structural Model of Political Discourse. Polis, 2006 № 4. - P. 26-43
7. Sokuler Z. A. Methodology of humanitarian knowledge and the concept of «power-knowledge» of Michel Foucault. Philosophy of Science, 1998. Vyp. 4. - P. 174-182
8. Foucault M. The will to truth: on the other side of knowledge, power and sexuality. Works of different years [Volya k istine: po tu storonu znaniya, vlasti i sek-sual'nosti. Raboty raznykh let] Per. s frants. M.: Kastal', 1996. - 448p.
