CC BY
170
Е.М. КОНЫШЕВ, канд. филол. наук, доцент кафедры истории
русской литературы Х1-Х1Х веков, Орловского государственного университета
Тел. 89102066464
ДИАЛОГ ИДЕЙ В РОМАНАХ ТУРГЕНЕВА И ДОСТОЕВСКОГО («РУДИН», «ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО», «БЕСЫ»)
В статье исследуются связи романов Тургенева с «Бесами» Достоевского. В романах «Рудин» и «Дворянское гнездо» автор призывает «лишнихлюдей» стать ближе к народу, пахать землю и стараться как можно лучше её пахать. Аналогичный призыв звучит и в романе Достоевского.
Ключевые слова: Тургенев, Достоевский, Рудин, Ставрогин.
Во второй половине девятнадцатого века в России возникла возможность глубоких демократических преобразований. Философские и политические споры, волновавшие в этот период образованное общество, представляли собой отнюдь не просто интеллектуальную забаву. В них кристаллизовались верования и убеждения, которым предстояло оказать серьёзное воздействие на дальнейшее развитие страны. Подобная историческая ситуация не могла не отразиться на художественной структуре классического романа. В произведениях великих русских писателей идёт непрерывный диалог идей. Возникают неожиданные сближения и переклички.
Роман «Бесы» в истории взаимоотношений Тургенева и Достоевского играет, как известно, отрицательную роль. В «Примечаниях» к его академическому изданию сказано: «Личность Тургенева, его идеология и творчество отразились в «Бесах» не только в пародийном образе Кармазинова, но и в плане широкой идейной полемики с ним как с видным представителем «поколения» 1840-х годов» об исторических судьбах России и Европы» [4, 12, 68]. И всё же можно говорить не только о вражде двух великих писателей. Очень часто Достоевский по-своему развивает то, что было уже намечено у его идейного противника. Чтение «Бесов» в ряде случаев может быть ключом к глубинам тургеневского текста.
Казалось бы, что имеется общего между Дмитрием Рудиным и Николаем Ставро-гиным? А ведь в числе их прототипов всегда упоминают имя одного и того же человека — имя Михаила Бакунина. Конечно, речь при этом идёт о разных периодах его жизни. Тургенев познакомился с Бакуниным в тридцатые годы, когда тот был гегельянцем и романтиком. Внимание Достоевского он привлёк гораздо позже, став вождём и теоретиком мирового анархизма. Само собой разумеется, что разница между историческим лицом и художественным образом у любого писателя всегда значительна, а у Достоевского она вообще чрезвычайно велика. Тем не менее нельзя не видеть, что связь двух романов возникает уже на уровне прототипов их центральных персонажей. И она сохраняется в дальнейшем. Если образ Ставрогина спроецировать на тургеневский роман, особенно зримо и отчётливо выявляется масштаб личности Рудина.
Это учитель жизни, способный увлекать и покорять своими идеями пылких последователей. Один из них вспоминает: «А что касается до влияния Рудина, клянусь вам, этот человек не только умел потрясти тебя, он с места тебя сдвигал, он не давал тебе останавливаться, он до основания переворачивал, зажигал тебя!»[7, 6, 349]. Точно так же на слушателей действует Ставрогин. Шатов говорит ему: « «Нашего» разговора совсем и не было: был учитель, вещавший огромные слова, и был ученик, воскресший
© Е.М. Конышев
из мёртвых. Я тот ученик, а вы учитель» [4, 10, 196]. В.А. Чалмаев справедливо пишет о том, что «Рудин оставляет жуткое ощущение кометы, заряженной колоссальной «невостребованной» энергией; он предвестник катастроф, вмешательств идей в жизнь» [8, 238]. В ещё большей степени такие слова относятся к герою Достоевского.
Первый роман Тургенева обладает очень своеобразной художественной структурой. Из него при желании легко выделить рассказ об идеальном герое. Для этого достаточно убрать из текста детали, эпизоды, которые в той или иной степени снижают образ Рудина. Подобная операция, изменив, конечно, смысл романа, вместе с тем нисколько не нарушит ни стройности повествования, ни единства характера главного героя. Рудин — блестящий и пламенный оратор, увлекающий молодёжь, зовущий её к новой жизни, Рудин — бесприютный скиталец, проповедующий свои идеалы, несмотря на лишения и гонения, Рудин — революционер, мужественно сражающийся на парижской баррикаде, — всё это объединяется общей логикой изображения только положительного персонажа и даёт цельное, законченное впечатление. И дело не только в событийной, сюжетной линии. Тургеневская манера повествования с её лиризмом, поэтичностью, особой окрылённостью также очень соответствовала бы созданию чисто романтического произведения.
Однако писатель не пошёл по этому пути. В текст постоянно внедряются детали, которые высвечивают Рудина в весьма критическом свете. Различные персонажи романа высказывают не только восхищённые, но и резко критические суждения о его личности, о его деятельности. В результате возникает не просто представление о характере, в котором есть сочетание достоинств и недостатков, свойственных Рудину, как и всем другим людям. Начинает казаться, будто речь идёт о двух совершенно различных людях. Это сознательная установка автора, по-своему разрабатывающего тему двойника, которая станет важнейшим открытием Достоевского.
В «Бесах» мы видим один из наиболее очевидных вариантов развития этой темы. Достоевский тщательно воспроизводит характерные особенности идеального персонажа и вместе с тем вносит серьёзные изменения в структуру его характера. С одной стороны, Ставрогин описывается так, что его изображение вполне соответствует романтическому герою. Этот аристократ и нигилист красив, силён, смел, умен, таинствен. Ему свойственны сознание своего превосходства над другими людьми, спокойная властность и гордость. Он бук-
вально царит над окружающими в силу своего неоспоримого превосходства над ними. С другой стороны, Достоевский резко снижает образ Став-рогина, который подвергается у него осмеянию и пародийному освещению. И.Л. Альми справедливо отмечает, что «по Достоевскому, в «бесовстве» чрезвычайно значителен момент пародирования высокого, искажения «образца». В облике Став-рогина ореол, полученный в наследство от романтической поэзии, совмещается с проявлениями безобразно смешного начала (реакция Тихона на исповедь великого грешника» [1, 7].
В чём причина того, что человек, рождённый быть духовным вождём для своих соотечественников, либо не знает, куда их вести, как это свойственно Рудину, либо отравляет их сознание и учит злу, как это делает Ставрогин? Тургенев первым обозначит проблему, которая станет одной из ведущих в публицистике и художественном творчестве Достоевского. В его романе будет высказано суждение о том, что у Рудина и ему подобных нет почвы.
Рудин сам признаётся: «Строить я никогда ничего не умел; да и мудрено, брат, строить, когда и почвы-то под ногами нету, когда самому приходится собственный свой фундамент создавать!» [7, 6, 357]. Об этом говорит его товарищ Лежнев: «Несчастье Рудина состоит в том, что он России не знает, и это точно большое несчастье <...> Космополитизм — чепуха, космополит — нуль, хуже нуля; вне народности ни художества, ни истины, ни жизни, ничего нет» [7, 6, 349].
Достоевский, как известно, в шестидесятые годы станет сторонником почвеннического направления. Он будет призывать к восстановлению связи той части русского общества, которая получила европейское воспитание и образование, с исконными народными началами, с национальной «почвой». Эта связь, считал Достоевский, была нарушена реформой Петра, оторвавшей от народа культурную элиту и обрекшей её на умственные шатания и духовную неприкаянность. Самым главным и самым страшным следствием такого разрыва Достоевский считал утрату образованным сословием веры в Бога. В романе «Бесы» Шатов, выражая в известной мере мысли самого писателя, говорит: «А у кого нет народа, у того нет и бога! Знайте наверно, что все те, кто перестают понимать свой народ и теряют с ним свои связи, тотчас же, по мере того, теряют и веру отеческую, становятся или атеистами, или равнодушными» [4, 10, 34].
Тургенев не разделял напряжённых религиозных исканий Достоевского. Но в девятнадцатом веке духовная жизнь русского общества была про-
низана христианскими импульсами, и это не могло не отразиться в творчестве великого писателя. Следует признать правоту Г.Б. Курляндской, которая указывает, что «в объективно существующей перекличке с <...> Достоевским Тургенев развивает христианские мотивы» [5, 6]. Так, например, он перекликается с ним как художник, изображая философский спор в салоне Ласунской. Скептик Пигасов задаёт вопрос:
— Я спрашиваю: где истина? Даже философы не знают, что она такое. Кант говорит: вот она, мол, что; а Гегель — нет, врёшь, она вот что.
— А вы знаете, что говорит о ней Гегель? — спросил, не возвышая голоса, Рудин.
— Я повторяю, — продолжал разгорячившийся Пигасов, — что не могу понять, что такое истина. По-моему, её вовсе и нет на свете, то есть слово-то есть, да самой вещи нету [7, 6, 266].
Спор будет продолжен, но характерно, что никто из присутствующих не вспомнит в связи с ним евангельские слова: «Аз есмь истина» [Ин. 14: 6]. Вряд ли гости Ласунской являются атеистами, но их религиозное равнодушие весьма ощутимо, и Тургенев это настойчиво подчёркивает. Слушатели Рудина спокойно воспринимают то обстоятельство, что в их сознании истина и вера в Бога уже разошлись между собой. В «Бесах» Достоевского разрыв между ними приобретёт трагические черты. Можно указать на знаменитый эпизод романа, когда Шатов задаёт Ставрогину вопрос: « Не вы ли говорили мне, что если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной?» [4, 10, 198]. Как известно, в 1854 году в один из сложных периодов своей религиозной жизни писатель подобным же образом пытался изложить свой собственный символ веры. Но Христос вне истины, безусловно, ложное учение. В «Бесах» Достоевским это будет осознано и показано со всей очевидностью. К.В. Мочульский пишет о главном герое романа: «Он знает, что у него нет почвы, знает, что спасение только в Христе, знает, что без веры погибнет, и не верит» [6, 433].
Гигантские логические спекуляции Ставроги-на, который в одно и то же время способен внушать совершенно противоположные идеи Шато-ву и Кириллову, представляют собой закономерный продукт разума, оторванного от веры и от жизни. Отсюда исключительная холодность Став-рогина, который в беседе с Тихоном услышит от него слова евангельского текста: « ... знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» [4, 11, 11].
Характерно, что люди, близко знакомые с Руди-ным, также упрекают его в душевной холодности: «Да холоден, как лёд, и знает это и прикидывается пламенным. Худо то, <...> что он играет опасную игру, — опасную не для него, разумеется; сам копейки, волоска не ставит на карту — а другие ставят душу.» [7, 6, 293].
Холодность души, отсутствие натуры сделали Рудина человеком, которого, «как китайского болванчика, постоянно перевешивала голова» [6, 320-321]. Он не способен откликнуться на признание Натальи Ласунской. Во всех остальных его любовных историях, упоминаемых в романе, есть что-то комическое или нелепое. Это, казалось бы, совершенно индивидуальная особенность его душевной организации. Но она повторится в характеристике Ставрогина, который при огромном внешнем успехе у женщин также не способен к ответному чувству, также всё бесконечно запутывает и усложняет. Ставрогин, правда, ещё и губит всех тех, с кем сталкивает его судьба.
Достоевский открывает в душе Ставрогина демоническое начало. Тургенев бездны зла исследовать не стремился. Вместе с тем в романе звучат слова о том, что Рудин был «деспот в душе» [7, 6, 293], что «он всячески старался покорить людей, но покорял их во имя общих начал и идей и действительно имел влияние сильное на многих. Правда, его никто не любил <...> Его иго носили ... [7, 6, 297]; «... нет хуже деспотизма так называемых умных людей» [7, 6, 309]. Можно не придавать подобным суждениям большого значения, так как они принадлежат людям, которые по разным причинам недовольны Рудиным или враждебны к нему. И всё же они звучат по-иному, если учесть, что между Рудиным и Ставрогиным есть отдаленное сходство. Можно вспомнить наблюдения Г.А. Бялого, который указывал, что Тургенев стремится показать, как «характер проявляется в обычной жизни и в тех чрезвычайных обстоятельствах, которые безошибочно проверяют жизненную ценность человека <...> Цель Достоевского иная, он идёт дальше Тургенева и применяет другой метод выяснения сущности социальнопсихологических явлений. Для него эта сущность раскрывается не в сегодняшнем состоянии факта, а в том, к чему он ведёт, во что может и должен прорасти при крайнем развитии его характерных свойств» [3, 38].
Отмечая общее между Рудиным и Ставрогиным, не следует, разумеется, забывать, что в философских системах, которые они проповедуют, отразились различные этапы развития русской общественной мысли: от идеализма людей сороко-
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
вых годов до радикального отрицания шестидесятников. Достоевский, как известно, воспроизвёл эту схему в «Бесах», сделав воспитателем Ставрогина Степана Трофимовича Верховенского. Критик В.П. Буренин писал: «Полное «развенчание» рудинского типа, полное разоблачение его отрицательных сторон, разоблачение беспощадное, даже, можно сказать, злобное разоблачение, сделано было <...> Достоевским в его «Бесах». В лице Степана Трофимовича Верховенского мы встречаемся с Рудиным, захваченным новым тревожным жизненным движением в эпоху, довольно близкую к нам, с Рудиным, уже состарившимся, окончательно расшатавшимся и умственно, и нравственно и дошедшим в своей жизненной карьере до того положения, которое пророчески предсказал своему герою озлобленный циник Пигасов, когда он уверял, что Рудин «кончит тем, что умрёт на руках престарелой девы, которая будет думать о нём как о гениальнейшем человеке в мире» [2, 160]. Сопоставление интересное. Вместе с тем следует сразу же указать, что Буренин слишком категоричен. Достоевский во многом симпатизирует своему герою. Для него чрезвычайно важным является то обстоятельство, что Верховенский как идеалист признаёт в жизни высшее начало. Оно, с точки зрения Степана Трофимовича, проявляется как в поклонении искусству, науке, так и в религиозном чувстве.
Степан Трофимович всегда веровал в бога, хотя и не христианского. «Не понимаю, почему меня все здесь выставляют безбожником? — говаривал он иногда, — я в бога верую, mais сПзИпдиопБ, я верую, как в существо, себя лишь во мне сознающее. Не могу же я веровать, как моя Настасья (служанка)» [4, 10, 33]. Он сам признаёт, что он не христианин, «а скорее древний язычник, как великий Гёте или как древний грек» [4, 10, 33]. Достоевский иронизирует. Тем не менее он убеждён, что такие люди, как Рудин и Степан Трофимович Верховенский, болезненно ощущая под собой отсутствие почвы, способны были бы обрести её в Православии. Рудину это не удалось. Он погибает, и всё двоится в описании последних минут его жизни. С одной стороны, это героическая смерть на баррикаде, с другой — замаскированное самоубийство в чужой земле и под чужим гражданством, чем-то предвещающее уход из жизни гражданина кантона Ури Николая Ставрогина. Но Достоевский даёт и другой вариант того, как могла завершиться жизнь тургеневского героя. Степан Трофимович отправляется в странствие по русской земле, которое завершается тем, что деист становится христианином. «Моё бессмертие уже
потому необходимо, что Бог не захочет сделать неправды и погасить совсем огонь раз возгоревшейся к Нему любви в моём сердце», — говорит Степан Трофимович священнику [4, 10, 505-506]. Умирая, он «под конец обретает и Христа, и русскую землю, русского Христа и русского бога» [4, 9, 500]. Это гениальные страницы великого романа. Вместе с тем не следует забывать, что именно Тургенев в «Дворянском гнезде» первым обозначил такое направление в развитии своего героя, когда тот возвращается к истокам народной веры.
Конечно, убеждённый западник Тургенев никогда не был склонен к одобрению каких-либо славянофильских или почвеннических доктрин. Но не следует забывать, что как художник и как мыслитель он испытал на себе глубокое воздействие романтических учений. А для этого направления в высшей степени характерно внимание к народной жизни, к своеобразию национального характера. Их художественное постижение неизбежно вызывало у Тургенева определённую перекличку с Достоевским.
В «Дворянском гнезде» всё, что несёт на себе печать чужеземной культуры, чужеземного влияния, чаще всего изображается в отрицательных тонах. Это и вкрадчивый господин Куртен, бывший аббат, ученик Руссо, ловкий и тонкий проныра, обобравший престарелую княжну Кубенскую, и любовник жены Лаврецкого, белокурый, смазливый Эрнест, «едва ли не самый ничтожный из всех её знакомых», и девица Моро, легкомысленная француженка с своими сухими ухватками да восклицанием: «Tout за c’est des betises» [7, 7, 243], которая, конечно, не могла заменить Лизе Кали-тиной её любимую няню Агафью. Тургенев показывает, что русские люди, в той или иной степени попавшие под влияние чужой культуры, теряют смысл своей жизни. Наиболее ярко это проявится в судьбе отца Лаврецкого. Ученик господина Кур-тена Иван Петрович был то галломаном, то англоманом, называя себя при этом ещё и патриотом, «хотя Россию знал плохо, не придерживался ни одной русской привычки и по-русски изъяснялся странно...» [7, 7, 159]. Космополитическое воспитание, которое Иван Петрович даст сыну, в свою очередь скажется и на его судьбе: «Фёдор Ивано-вич<.. .> не скучал, хотя жизнь подчас тяжела становилась у него на плечах, — тяжела, потому что пуста. Он читал газеты, слушал лекции в Sorbonne и «College de France», следил за прениями палат...» [7, 7, 174). Вспоминается Пушкинская речь Достоевского, где писатель размышляет о типе русского скитальца: «Тип этот верный и схвачен безошибочно, тип постоянный, надолго у нас, в на-
шей русской земле, поселившийся. Эти русские бездомные скитальцы продолжают и до сих пор своё скитальчество и ещё долго, кажется, не исчезнут» [4, 26, 137]. Черты такого типа, несомненно, присущи Лаврецкому в определённый период его жизни. Но он стремится изменить свою жизнь, найти в ней смысл и настойчиво ищет сближения с народом. Почему же почвенническая идея приобретает такую роль в романе «Дворянское гнездо»?
Как известно, взрыв идей историзма и диалектики, который был порождён романтическим движением в первой трети XIX века, привёл к качественному переосмыслению многих канонов Просвещения. Это, в частности, произошло и с представлением о «естественном» человеке. На смену ему приходит образ человека из народа, образ крестьянина. И одновременно появляется внимание к тому, что никак не вытекало из просветительской модели «естественного» человека, — внимание к веками накопленным национальным традициям, народным обычаям, нравственному и духовному опыту поколений. В свою очередь неизбежно встаёт вопрос о религиозных верованиях народа. Достоевский считал, что русский народ обладает особыми качествами, которые делают его наиболее восприимчивым к христианству: «Главная же школа христианства, которую прошёл он, это — века бесчисленных и бесконечных страданий, им вынесенных в свою историю, когда он, оставленный всеми, попранный всеми, работающий на всех и вся, оставался лишь с одним Хрис-том-утешителем, которого и принял тогда в свою душу навеки и который спас от отчаяния его душу!» [4, 26, 151]. Тургенев перекликается с Достоевским, показывая такую «школу христианства» как художник: «Дряхлая старушонка в ветхом капоте с капюшоном стояла на коленях подле Лаврецкого и прилежно молилась; её беззубое, жёлтое, сморщенное лицо выражало напряжённое умиление; красные глаза неотвратимо глядели вверх, на образа иконостаса; костлявая рука беспрестанно выходила из капота и медленно и крепко клала большой широкий крест. Мужик с густой бородой и угрюмым лицом, взъерошенный и измятый, вошёл в церковь, разом стал на оба колена и тотчас же принялся поспешно креститься, закидывая назад и встряхивая голову после каждого поклона. Такое горькое горе сказывалось в его лице, во всех его движениях, что Лаврецкий решился подойти к нему и спросить его, что с ним» [7, 7, 280-281].
Достоевский в конечном счёте сделает вывод о мессианском предназначении русского народа, который призван открыть всему миру истинную
суть учения Христа. У Тургенева нет таких глобальных планов, касающихся всего человечества. Но есть знаменитые страницы его романа, где Лаврецкий говорит о необходимости «признания народной правды и смирения перед нею» [7, 232]. В какой-то мере именно здесь происходит зарождение той «русской идеи», которая в дальнейшем будет вдохновлять Достоевского. Мы видим, что европейски образованный человек готов преклонить колени перед русским мужиком и поучиться у него тому, как надо верить в Бога.
Но «русская идея» не может осуществиться без Православия. Героев Достоевского терзают страшные сомнения: «Мы, русские, сильны и сильнее всех потому, что у нас есть необъятная масса народа, православно верующего. Если же бы пошатнулась в народе вера в Православие, то он тотчас же бы начал разлагаться, как уже и начали разлагаться на Западе народы, где вера (католичество, лютеранство, ереси, искажение христианства) утрачена и должна быть утрачена. Теперь вопрос: <...> возможно ли веровать? А если нельзя, чего же кричать о силе Православием русского народа. Это, стало быть, только вопрос времени. Там раньше началось разложение, атеизм, у нас позже, но начнётся непременно с водворением атеизма» [4, 11, 178].
Можно ли веровать, будучи цивилизованным, европейски образованным человеком? Этот вопрос встаёт и перед героем Тургенева. Но он видит среди глубоко верующих не только простых крестьян, он видит среди них людей своего круга, таких как Лиза Калитина, Михалевич. Друг говорит ему при встрече: «... я по-прежнему верю в добро, в истину; но я не только верю, — я верую теперь, да — я верую, верую» [7, 7, 201]. Нет сомнений в том, что подобные примеры побуждают и самого Лаврецкого к поискам веры.
В эпилоге романа «Дворянское гнездо» Тургенев, как бы подводя итог тому, что удалось достичь Лаврецкому, с удовлетворением констатирует: «.он сделался действительно хорошим хозяином, действительно выучился пахать землю и трудился не для одного себя; он, насколько мог, обеспечил и упрочил быт своих крестьян» [7, 7, 293]. Хотелось бы обратить внимание на то, что помещику, конечно, необходимо разумно и умело управлять своим имением, но никакой экономической необходимости самому заниматься тяжёлым крестьянским трудом у него нет. Весьма характерно, что, изображая других своих героев, которые также стремятся стать хорошими хозяевами, Тургенев об этом ничего не пишет. Про Аркадия Кирсанова сказано лишь, что он сделался
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
рьяным хозяином и «ферма» уже приносит довольно значительный доход [7, 8, 399]. Такие же строки повторяются в романе «Дым», где о Литвинове сказано, что он «возобновил фабрику, завёл крошечную ферму с пятью вольнонаёмными работниками <...>, расплатился с главными частными долгами» [7, 9, 319]. Однако землю пашет только Лаврецкий. Несомненно, что это связано не столько с решением хозяйственных проблем, сколько с духовными поисками тургеневского героя. Ключом к их разгадке может стать сцена из романа «Бесы», несомненно, навеянная Достоевскому чтением «Дворянского гнезда». Шатов убеждает Ставрогина: «Слушайте, добудьте бога трудом; вся суть в этом, или исчезните, как подлая плесень; трудом добудьте <...> Мужицким. Идите, бросьте ваши богатства» [4, 10, 203]. Мужицкий труд необходим потому, что в процессе обретения веры русскому скитальцу предстоит глубочайшая внутренняя ломка.
Достоевский, восхищаясь романом «Дворянское гнездо», писал, что вся «поэтическая мысль <...> этого произведения заключается в образе простодушного, сильного духом и телом, кроткого и тихого человека, честного и целомудренного
в <...> столкновении со всем нравственно-грязным, изломанным, фальшивым, наносным, заимствованным и оторвавшимся от правды народной» [4, 22, 189]. Достоевский истолковывает здесь Лаврецкого как тип истинно православного человека. И это не случайно. Образ Лаврецкого как-то странно двоится в изображении Тургенева. Он одновременно предстаёт перед нами западником и славянофилом, атеистом и православным. Писатель, всегда призывавший современников к примирению, пытается найти синтез противоположных верований и убеждений. И в этом опять же можно увидеть предвосхищение ключевой для публицистики Достоевского идеи о «всемирной отзывчивости» русского духа, которому предстоит сблизить между собой европейские народы. Конечно, основу для примирения каждый писатель определял по-своему. Тургенев верил в смягчающую нравы роль цивилизации, где религия была важной, но составной частью культуры человечества. Для Достоевского единственной надеждой оставалась приверженность русского человека Православию. Но оба остро ощущали трагический разлом русской жизни и напряжённо искали связующую национальную идею.
Библиографический список
1. Альми И.Л. О составе «поэмы» в романе «Бесы» // Достоевский и современность. — Новгород, 1989.
2. Буренин В.П. Положительные черты в Рудине // И.С. Тургенев. Его жизнь и сочинения. Сборник историколитературных статей. — М., 1910.
3. Бялый Г.А. О психологической манере Тургенева (Тургенев и Достоевский) // Русская литература. — 1968. — № 4.
4. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. — Л., 1972-1985. Ссылки даются по этому изданию с указанием тома и страницы.
5. Курляндская Г.Б. Христианская идея в русской литературе // Спасский вестник. — 2008. — № 15.
6. Мочульский К.В. Гоголь. Соловьёв. Достоевский. — М.: Республика, 1995.
7. Тургенев И.С. Полн. собр. соч.: В 28 т. — М.—Л., 1960-1968. Ссылки даются по этому изданию с указанием тома и страницы.
8. Чалмаев В.А. И.С. Тургенев. Жизнь и творчество. — Тула, 1989.
E.M. KONYSHEV
DIALOGUE OF IDEAS IN TURGENEV’S AND DOSTOYEVSKY’S NOVELS («RUDIN», «A NEST OF THE GENTRY», «THE DEVELS»)
The article researches the connections of Turgenev’s novels with «The Devels» of Dostoyevsky. In novels «Rudin» and «A Nest of the Gentry» author propose to the «superfluons mans» tu be nearer tu the people, tu ploug the land and tu try tu ploug it as well as possible. Analogous appeal sound in novel of Dostoyevsky.
Key words: Tyrgenev, Dostoevsky, Rudin, Stavrogin.
