CC BY
32
YAK 821.161.1.09+929 Державин+929 Соснора
ББК 83.3(2Рос=Рус)1-8 Державин+83.3(2Рос=Рус)6-8 Соснора
В.В. БИТКИНОВА
V.V. BITKINOVA
«ДЕРЖАВИН ДО ДЕРЖАВИНА» ВИКТОРА СОСНОРЫ: ДИАЛОГ ПОЭТОВ
<DERZHAVIN BEFORE DERZHAVIN» BY VICTOR SOSNORA: THE DIALOGUE OF THE POETS
В статье рассматриваются принципы отбора и функционирования стихотворных произведений Г.Р. Державина в очерке В. Сосноры «Державин до Державина». Своеобразный диалог автора с героем становится способом создания уникально-авторского образа исторического лица; полемическое отбрасывание и, наоборот, развитие тех или иных мотивов державинской лирики позволяет писателю ХХ в. заявить собственную позицию по вопросам о значении личности Державина - государственного деятеля и поэта, затронуть проблему судьбы поэтов в России, дать своё понимание истинной поэзии.
In this article the author discusses the principles of selecting and functioning of the poems by G.R. Derzhavin in V Sosnora's essay «Derzhavin before Derzhavin». V. Sosnora creates a unique image of the historical figure by means of a peculiar 'dialogue' with this character; the writer rejects certain motives of Derzhavin's poetry in their 'debate' while other motives are being developed by the 20th-century writer in order to state his own ideas about Derzhavin's significance as a statesman and as a poet, as well as discuss the problem of a poet's fate in Russia and share his own understanding of true poetry.
Ключевые слова: Г.Р. Державин, В. Соснора, цитата, диалог.
Key words: G.R. Derzhavin, V Sosnora, citation, dialogue.
Особенностью «исторической» прозы В. Сосноры является подчёркнуто активная авторская позиция. Его обращение с источниками Я. Гордин характеризует так: «Стремление опровергнуть недобросовестные свидетельства или ретроспективный вымысел <...> рождает полемические миражи -вымыслу недобросовестному противопоставляется не реальность, но другой вымысел - добросовестный, реабилитирующий героя» [4, с. 5]. То есть важнейшим смыслообразующим элементом произведений оказывается диалог, а в нём - установка на «исправление».
В очерке «Державин до Державина» автор спорит со своим героем, считавшим себя в первую очередь государственным человеком. Сосно-ра настаивает: «поэт», «великий поэт», «первый в русской поэзии». В этой полемике важно учитывать, что автор тоже - не просто «писатель», а поэт. Аннотация сборника «Властители и судьбы», где опубликован очерк, представляет его как «первую книгу прозы ленинградского поэта Виктора Сосноры» [4, с. 2]. Сборник вышел в 1986 г., хотя включённые в него произведения датированы 1968 и 1963 гг. Как поэт Соснора начал печататься с 1960 г., и особо были отмечены критикой (в том числе Д.С. Лихачёвым [5, с. 5-10]) именно стихотворения исторической тематики - циклы по мотивам русских былин, «Повести временных лет» и «Слова о полку Игореве»; а в них - тема поэзии и центральный (автопсихологический) образ Бояна. Поэтому читатель, слышавший имя В. Сосноры не впервые, мог ожидать найти в сборнике «Властители и судьбы» не просто «литературные», как заявлено в подзаголовке, а именно поэтические «варианты исторических событий». В предисловии Я. Гордин в качестве принципиального тезиса выдвигает понятие «проза поэта». Наконец, в самих повестях - из эпохи Екатерины II или
о мифических временах Древней Греции - акцентируются фигуры творцов. Таким образом, важнейший смысловой пласт в диалоге автора «Державина до Державина» со своим героем - это диалог поэтов.
Полемика ведётся в основном с «Записками» Державина, которые Со-снора называет «обличительными документами на самого себя» [4, с. 55], другое дело - включённые в очерк стихотворения.
Ряд из них только назван. «Изображение Фелицы», «Ода на новый 1797 год», «К царевичу Хлору» - три случая с тремя императорами, когда поэтическая хвала помогала Державину загладить административные вины и вернуть пошатнувшийся фавор. «Фелица», «На взятие Измаила», «На рождение великого князя Михаила Павловича», «На Мальтийский орден» - произведения, за которые он получал от монархов «золотые табакерки с бриллиантами» [4, с. 50-51]. Эти факты важны, главным образом, для полемического заострения идеи о том, что даже правители, в противоположность самому Державину, ценили его больше как поэта (по опирающимся на «Записки» подсчётам, за государственную службу он получил только одну табакерку). Как «официальная» поэзия («оды на восшествия, на войны, на реформы» [4, с. 32]), Сосноре эти произведения, очевидно, неинтересны. Только «Фелица», несмотря на то, что «благословляла "просвещённой абсолютизм"» и «восхищалась писаниями царицы Екатерины II», для него всё-таки - «поэтическое произведение» [здесь и далее курсив автора. - В.Б.], «откровение русского века» [4, с. 32].
Иначе вовлекаются в текст «Державина до Державина» стихотворения «Бог», «Храповицкому», «Арфа», «Евгению. Жизнь Званская», «Горелки» и «Мореходец». Из них приводятся цитаты и, в отличие от «Записок», они открыто не оспариваются. Надо заметить, что Соснора цитирует очень выборочно, цитата не «отсылает» к тексту-источнику во всей полноте его смысла, наоборот - автор своевольно отбирает только то, что ему нужно для раскрытия собственной мысли. Но историческая проза Сосноры предназначена не для «первичного» знакомства с прошлым; это отмечает и Я. Гордин, адресуясь в своей статье к тем, «кто знаком с мемуарной литературой, описывающей послепетровский XVIII век» [4, с. 5]. Поэтому обращение к цитируемым стихотворениям не только уместно, но едва ли не затребовано текстом Сосно-ры. И в этом - «межтекстовом» - пространстве образуется зона напряжённейшего диалога, заключающегося уже в самом выборе цитируемых фрагментов и решительном отбрасывании того, с чем автор не согласен.
В самом начале очерка задаётся ряд образов-метафор, через которые будет раскрываться главный герой: одинокий мореплаватель, Командор, орёл. В их основе лежит интерпретация фрагментов образной системы самого Державина [6, 7]. Так, орёл у него - аллегория России, русских полководцев, воинов, а также образ поэта. Соснора вводит его в цитате из «Анекдота», который Державин привёл в своё оправдание, когда его обвинили в «якобинстве» за включение в поднесённое Екатерине II собрание сочинений приложения 81-го псалма - оды «Властителям и судиям» [2, т. 1, с. 113-115]: «Орёл открытыми очами смотрит на красоту солнца и восхищается им к высочайшему парению; ночные только птицы не могут сносить без досады его сияние» [4, с. 8]).
Эта «посылка» корреспондирует с цитатой из послания «Храповицкому»: «Страха связанным цепями / И рождённым под жезлом, / Можно ль ор-льими крылами / К солнцу нам парить умом? / А хотя б и возлетали, / Чувствуем ярмо своё» [4, с. 14], - идеал и реальность. В отличие от адресованного недоброжелателям «Анекдота», «Храповицкому» - ответ приятелю-поэту [2, т. 2, с. 49-52], который, с одной стороны, называл Державина «орлом», а с другой - упрекал в воспевании Зубовых и Потёмкина. Державин этого не отрицал, но возражал: «Где чертог найду я правды? / Где увижу солнце в тме? / Покажи мне те ограды / Хоть близ трона в вышине» [2, т. 2, с. 46]. Но ведь и процитированные слова «Анекдота» относятся не столько к поэту, сколько
к правителям и их подданным («народам»), которые, исполняя каждый свой долг, не боятся «солнца» - света истины, запечатлённого в словах Священного Писания, и своего отражения в «зеркале» поэзии.
Основная для Державина мысль заключена в финальном афоризме «Храповицкому»: «За слова - меня пусть гложет, / За дела - сатирик чтит» [2, т. 2, с. 47]. Я.К. Грот упомянул о полемической реакции на это высказывание Пушкина, Гоголя и Жуковского - «слова поэта суть уже его дела». Соснора тоже, как историк литературы, «объективно» отмечает перелом в самосознании русских поэтов именно на рубеже XVIII и XIX вв.: «Для Державина стихи были лишь составной частью его жизни и деятельности <...> Последующие поколения поэтов меньше увлекались деятельностью и больше - творчеством» [4, с. 47]. Но важнее другое: хотя финал «Храповицкому» Соснора не цитирует, именно собственное отношение Державина к «словам» и «делам», а также оценка тех и других в исторической перспективе составляют основное содержание очерка, создают конфликт. Главный же смысл процитированного фрагмента в контексте очерка в том, что здесь выражена трагедия не одного Державина, а всех русских художников: скованность свободного творческого парения государственным «ярмом», «жезлом»: «Это чувство тысячу лет витало над русскими поэтами», но никто из них не сумел сформулировать его «с такой силой», как Державин [4, с. 14].
Среди принципиальных изменений, которые Соснора, создавая свой образ Державина, вносит при цитировании или пересказе источников, - последовательное исключение верноподданнических мотивов. Самый яркий пример - стихотворение «Горелки». Оно вызвано к жизни игрой в Царском Селе в присутствии Екатерины. Пятидесятилетний поэт должен был догонять великих князей Александра и Константина, упал, поскользнувшись на траве, вывихнул руку, лечился «шесть недель», за время которых, в результате происков врагов, произошло и его «политическое падение» [2, т. 3, с. 653]. Стихотворение, по словам самого Державина, написано в благодарность юным великим князьям за то, что они помогли ему, упавшему [2, т. 1, с. 547-548]. Соснора в своём пересказе происшествия в Царском Селе [4, с. 51-52] разрушает эту идиллию. Сочетание трогательно-украшающих деталей, слов с уменьшительными суффиксами и бытовой лексики создаёт едкую иронию: «Подростки были в голубых мундирчиках с блестящими серебряными пуговицами. Болтались шпажки». Невинная детская игра, семейная сцена (бабушка и внуки) превращается в образ придворно-угоднического цирка («придворные <...> кривлялись и кувыркались»), а принцы встают в ряд с другими «кукольными» образами произведений Сосноры о екатерининской эпохе. Кроме того, в «Державине до Державина» Александр I впервые появляется в главе предшествующей «Горелкам» - в сюжете окончательной отставки Державина по причине его «слишком ревностного» служения правде [4, с. 49-50]. Таким образом, на «фоне» того, что должно произойти в будущем, образы заботливых мальчиков воспринимаются иначе.
Державинские «Горелки» - аллегория жизни, и Соснора тоже использует заимствованный образ в функции этого тропа. Но если поэт XVIII века, обращаясь, в первую очередь, к будущим правителям, призывает «дерзать», утверждает: «Сие ристалище отличий, / Соревнование честей - / Источник и творец величий / И обожения людей», - то поэт XX века вкладывает в тот же образ прямо противоположный смысл. Он цитирует только две первые строфы, и они становятся символом трагичности «склизкого поприща» жизни, где «и сильный <...> упадает», декларацией бессмысленности, абсурдности таких бегов, «мечтаний» - даже со стороны уже упавшего - догнать соперника.
Споря с Державиным-мемуаристом в понимании сущности описываемых событий, Соснора, как поэт, абсолютно принимает принцип поэтического преображения жизни. Так, повествуя о раннем детстве героя, он пересказывает эпизод из «Записок»: как младенец, «указывая перстом» на комету, произнёс своё первое слово - «Бог!»; [2, т. 6, с. 414; 4, с. 9], а также приво-
дит цитату из стихотворения «Арфа» про «наследственны стада». И если по отношению к делам земным только отмечается, что на самом деле «Отец-полковник имел пятерых братьев, и каждый получил в наследство по десять душ крестьян. Мать поэта владела пятьюдесятью душами» [4, с. 9], то позднейшее осмысление Державиным своей судьбы в русле божественного промысла вызывает большее сочувствие автора. Лёгкая ирония относится, скорее, к слишком напыщенному для ХХ века языку этого осмысления: «Божественная комета предсказала ему трудный путь бытия - огни, и воды, и трубы, и когда-нибудь он сложит оду "Бог", которая станет знаменитой, которую даже император Китая напишет китайскими иероглифами на сводах своего аудиенц-зала» [4, с. 9].
Воплощением «живописи жизни» становится для Сосноры стихотворение «Евгению. Жизнь Званская». Он цитирует строфы 1, 24, 25, 27, 37, 44 и 45 [2, т. 2, с. 632-642], то есть начальную «декларацию» - «Блажен, кто менее зависит от людей...» - и описание роскошной жизни в Званке: стол с «цветником» блюд и напитков, дом с «розами» и фонтаном, развлечения помещиков и довольная «толпа крестьян». Обширная стихотворная цитата предваряется авторским повествованием, в котором упоминаются те же факты биографии героя, обозначаются особенности его психологии, отразившиеся в стихотворении, добавляются не менее яркие, чем в «Жизни Званской», детали: «Державин научился живописи жизни: красиво одеваться, быть гурманом. Быть независимым от царей и получать от рабов всё то, что можно получить от рабов. Потом он давал роскошные обеды. Держал хор девушек. Покупал мальчиков-музыкантов. Посылал в подарок преосвященному теоретику стихосложения Е. Болховитинову собольи шубы и замшевые сапоги с бахромой и персидским узором» [4, с. 12]. Соснора включает в свой текст ярко «дер-жавинские» слова («цари», «рабы»), и таким образом возникает «согласие» автора и героя, не говоря уже о том, что текст Сосноры напоминает прозаические державинские «Объяснения» на собственные стихотворения.
В следующий раз «Жизнь Званская» цитируется без упоминания источника в полемике с «Записками» - как пример глубокого понимания трагизма жизни, которое было свойственно Державину-поэту, но «не <...> волновало вельможу» [4, с. 31]. Соснора обращается к финалу стихотворения, и здесь мы наблюдаем не просто пересказ, а лирическое развёртывание близких автору по духу фрагментов произведения героя. Начав с графически выделенной цитаты «Разрушится сей дом, засохнет бор и сад. / Не воспомя-нется нигде и имя Званки», Соснора переходит к собственным размышлениям: «Вождь скифов и волхв язычников. Что останется от него, гениального сына татаро-немецкого века? Только постепенные луны будут вращаться над когда-то знаменитой местностью, где он жил и царствовал, только лай заблудившихся псов, да две-три звезды, две-три снежинки, да разве "дым сверкнёт" над последней землянкой, где, может быть, кто-то есть, а может быть, никого и не осталось» [4, с. 31]. Завершается фрагмент опять словами «Разрушится сей дом, засохнет бор и сад», но на этот раз без кавычек - они как бы «присваиваются» автором, знаменуя полное слияние его голоса с голосом героя.
Соснора включает в свою картину выборочные элементы державинско-го пейзажа, при этом они преобразуются, приобретая новые символические смыслы. Так, разрастается оригинальный образ «И разве дым сверкнёт с землянки» [1, т. 2, с. 644]: за счёт слов «последняя», «может быть, кто-то есть. и т. д.» в нём возникает безысходность. Державин надеялся как поэт «воскреснуть» в истории («чрез Клии <...> согласья»), в частности, через труды своего адресата, Е. Болховитинова; для Сосноры же и это является проблематичным: «Что останется от него, гениального сына татаро-немецкого века?». Образ прошлого, к которому герой чувствует себя принадлежащим, также присутствует в «Жизни Званской», с него и начинается заключительная - философская - часть: «Ах! где ж ищу я вкруг, минувший красный день? / Побе-
ды, слава где, лучи Екатерины? / Где Павловы дела?» [2, т. 2, с. 643]. Для автора и читателей «Державина до Державина» это время ещё более далёкое, а Соснора ещё и усиливает его «легендарность» за счёт трансформации другого образа оригинала. Державин упоминает холм, который, по преданию, «Вождя, волхва гроб кроет мрачный» [2, т. 2, с. 644]: на этот холм он видит взошедшим адресата своего послания, а в следующей строфе уже представляет его «ударяющим» «об доски» собственной могилы. Соснора доводит сближение погребённых под двумя могильными холмами до конца, перенося на самого Державина характеристику «вождь скифов и волхв язычников».
Обычно рассказ о жизни Державина заканчивают «Рекой времён.». Соснора же строит финал своего очерка вокруг стихотворения «Мореходец» (у него - «Мореход»). «Река времён.» при этом уходит в подтекст. «Мореходец» берёт на себя функции итогового стихотворения во многом благодаря тому, что Соснора напоминает о предмете, послужившем источником ключевого образа последнего стихотворения Державина, - карте «Река времён, или эмблематическое изображение всемирной истории». «Мореходец» трактуется как «понимание» поэтом «движения своей судьбы по карте истории» [2, с. 56].
Это стихотворение входит в книгу «Анакреонтические песни» [1, с. 69]. Соснора знает законы анакреонтики. Так, упомянутое выше стихотворение «Арфа» он называет «поэмой с эллинским оттенком». С.А. Салова, подробно рассматривая философские, социокультурные, биографические основы анакреонтики Державина, отмечает, что обращение к этому роду поэзии во многом было вызвано разочарованием недооценённого государственного деятеля и «государственного» поэта, а также необходимостью «по-новому позиционировать свою поэтическую личность» в связи в изменившимися на рубеже XVШ-XIX вв. представлениями о роли поэта [3, с. 85]. Ближайший контекст «Мореходца» в «Анакреонтических песнях» составляют «Анакре-оново удовольствие», «Хмель» и «Махиавель», где препровождение времени за чашей вина противопоставлено политическому «витийству» и обманам, богатству «Креза» и пути «мужа бранна»; через два стихотворения после него находится «Деревенская жизнь», где античные маски и декорации сменяются узнаваемыми деталями как реальной, так и поэтической биографии самого Державина («Мне лент и звёзд не надо: / Вельможей не слыву», возлюбленная носит условное имя второй жены поэта - Милена [1, с. 70]).
Развивая уникальную «автобиографичность» державинской анакреонтики, Соснора прямо помещает автора на место лирического субъекта стихотворения. Цитата из «Мореходца» и её разбор предваряются развёрнутой картиной-«пересказом»: «Так в небе появляется молния, она освещает тёмные пятна и одинокую лодку, а в лодке человека пятидесяти девяти лет, он отбросил парик царедворца и поучителя, он лыс, у него мясистое лицо и мясистый нос, в его жестах нет и оттенка величия министра. Океан поднимает и опускает лодку, а лысый человек растерян, он один, он в отчаянии, он пьян» [4, с. 55]. «Мясистые» лицо и нос - не просто узнаваемые по живописным изображениям детали портрета Державина, но и сквозной мотив очерка Сосноры, а вот «лысина» - принадлежность как старого поэта и человека «осьмнадцатого столетия» (стриженная под парик голова), так и Анакреона - достаточно вспомнить XI анакреонтею, у Державина названную «Старик»: «Мне девушки шептали: / "Ты стар, и сед и лыс; / Вот зеркало, -сказали, - / Возьми и посмотрись"» [1, с. 81].
Можно сказать, что Соснора в основном не идёт вразрез с глубинными философско-мировоззренческими основами анакреонтики Державина. Наряду с жизнелюбием, в ней звучат и печальные и даже трагические ноты. Вино-питие - это ещё и способ преодоления страха смерти (в «Мореходце» - «Мне лучше пьяным утонуть, / Чем трезвым доживать до гроба / И с плачем плыть в толь дальний путь»; в «Хмеле» - «Мне гораздо лучше пьяным, / Чем покой-
ником лежать» [1, с. 69]). Но Соснора трагизм максимально усиливает. Приводя «Мореходец» в конце очерка целиком, он до этого дважды цитирует, а полном варианте выделяет заглавными буквами финальную строку «И с плачем плыть в толь дальний путь». Она представляется автору ХХ века зерном, из которого выросло всё произведение, вершиной поэтического мастерства («Тут излюбленные формализмом Державина "п", "л", но это - не механическое звукоподражание его придворных од. Это - музыка муки, это -гениально угаданная мелодия отчаяния», «одна эта строка - уже эпопея») и вершиной философского прозрения («это понимание художником своей личности, понимание своей судьбы», «одна эта строка - уже символ эпохи») [4, с. 55-56]. В свои размышления над стихотворением Соснора вводит отсутствующие в нём библейские мотивы: оно названо «библейским плачем на водах вавилонских»; а «внезапная» молния, выхватывающая из мрака бури фигуру старого человека в лодке, явно корреспондирует с божественной кометой, осветившей начало жизни Державина.
Можно говорить о глубоком проникновении В. Сосноры в поэтический мир Державина. Но в своём диалоге с поэтом позапрошлого столетия он нивелирует порождённые временем верноподданнический и дидактический смыслы, редуцирует жизнелюбивые мотивы цитируемых стихотворений и, таким образом, усиливает их трагический потенциал и вневременный философский смысл.
Литература
1. Державин, Г.Р. Анакреонтические песни [Текст] / Г.Р. Державин ; изд. под-гот. Г.П. Макогоненко, Г.Н. Ионин, Е.Н. Петрова ; отв. ред. Г.П. Макогонен-ко. - М. : Наука, 1986. - 472 с. - (Лит. памятники).
2. Державин, Г.Р. Сочинения [Текст] : в 9 т. / Г.Р. Державин ; объяснит. примеч. Я.К. Грота. - СПб : в Тип. Императ. АН., 1864-1883. - Т. 1. - 812 с. ; Т. 2. - 736 с. ; Т. 3. - 784 с. ; Т. 6. - 906 с.
3. Салова, С.А. Анакреонтические мифы Г.Р. Державина [Текст] / С.А. Сало-ва. - Уфа : РИО БашГУ, 2005. - 128 с.
4. Соснора, В. Властители и судьбы: Литературные варианты исторических событий [Текст] / В. Соснора ; вступ. ст. Я. Гордина - Л. : Сов. писатель, 1986. - 296 с.
5. Соснора, В. Всадники [Текст] / В. Соснора ; вступ. ст. Д. Лихачёва. - Л. : Ле-низдат, 1969. - 112 с.
6. Судавная, Ю.В. Образ птицы в поэзии Г.Р. Державина: традиции и новаторство [Текст] / Ю.В. Судавная // Г.Р. Державин и диалектика культур : материалы междун. науч. конф. - Казань, 2012. - С. 70-74.
7. Фоменко, И.Ю. «На парение орла»: образ орла в поэтике Державина [Текст] / И.Ю. Фоменко // Г.Р. Державин и диалектика культур : материалы междун. науч. конф. - Казань, 2010. - С. 14-18.
