CC BY
199
ФИЛОЛОГИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2014. № 3. С. 161-165.
УДК 821.161.1 Т.М. Двинятина
«DER PANTHER» P.-М. РИЛЬКЕ И «ПАНТЕРА» И.А. БУНИНА:
ТИПОЛОГИЯ И ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ
Проведен сопоставительный анализ стихотворений Р.-М. Рильке «Der Panther» (1902) и И.А. Бунина «Пантера» (1922). Сходство художественного метода, проявившееся и в целом ряде других текстов, позволяет говорить о типологической близости двух поэтов. Кроме того, стихотворение Бунина, долгое время считавшееся оригинальным, рассматривается как вольный перевод из Рильке, и это вносит новые штрихи в представление о практике поэтического перевода Бунина и о его связях с западноевропейской поэзией.
Ключевые слова: поэзия, перевод, научное издание лирики, Р.-М. Рильке, И.А. Бунин.
В литературе о Бунине сложилось представление о неравномерности его переводческой деятельности в разные периоды творчества. Так, Е.Г. Эткинд писал о Бунине эмигрантских лет: «В давнее время И. Бунин много и очень хорошо переводил; помимо “Песни о Гайавате” Лонгфелло (1896), ему принадлежат превосходные переводы поэм, мистерий, стихотворений Леконта де Лиля (1895-1915) и Франсуа Коппе (1898), английских поэтов - Байрона (три стихотворные драмы: “Каин” и “Манфред” -1903, “Небо и земля” - 1908) и Теннисона (“Годива”, 1906), польских -А. Мицкевича (“Крымские сонеты”, 1901). Переводил И. Бунин в течение почти двух десятилетий - со страстью, с глубоким проникновением в оригинал. В предисловии в “Гайавате” он писал о том, что, в сущности, относится ко всей его переводческой практике: “Я всюду старался держаться возможно ближе к подлиннику, сохранить простоту и музыкальность речи, сравнения и эпитеты, характерные повторения слов и даже, по возможности, расположение стихов”. Но все это относится к Бунину российского периода. За 33 года жизни во Франции Бунин не перевел ни строки, да и вообще от западной литературы был далек» [1, с. 2-26].
В самом деле, не считая уже названных, Бунин переводил стихи Т. Мура, Ф. Гименс и Г. Лонгфелло (кроме «Песни о Гайавате», еще отрывки из «Золотой легенды» и «Псалом жизни») - из английской поэзии, И.-В. Гете, Ф. Шиллера и Г. Гейне - из немецкой, А. Мюссе, П. Бурже и А. Ламартина - из французской, Ф. Петрарки и А. Негри - из итальянской, А. Асныка - из польской, Т. Шевченко и В. Чайченко - из украинской, А. Цатуриана и А. Исаакяна - из армянской, Саади - из персидской...
Большая часть переводов была выполнена Буниным в пору его поэтического ученичества: как он объяснял позже, «чужое было легче передавать» [2, т. 9, с. 262]. На 1900-1910-е гг. приходятся только переводы из армянской поэзии, Саади, отдельные стихотворения Лонгфелло и «большие переводы» из Байрона, масштаб и значение которых в бунинском творчестве (так же, как роль «Песни о Гайавате») составляют особую и до сих пор еще не раскрытую тему.
Если же мы проследим за тем поэтическим движением, которое начинается с переводов и оканчивается полным растворением «чужой поэзии» в своей, то на определенном этапе столкнемся со «скрытым переводом», не содержащим в своем тексте прямой отсылки к источнику. Такой вольный (свободный) перевод является уже не столько приложением иного культурного измерения к собственному, сколько переложением его
© Т.М. Двинятина, 2014
в свой лирический мир и говорит о полной адаптации его к своей художественной системе. Как и для многих других поэтов, усвоение чужого/иного художественного опыта - будь то на уровне переводов, скрытых цитат или общих мест и стилистических шаблонов русской поэзии XIX века - вообще оказывается важнейшим в определении не только оригинальности, но и специфики поэзии Бунина. В этом смысле будет рассмотрен и пример, положенный в основу данной статьи.
В августе 1922 г. Бунин создает стихотворение, появление которого в его поэтической системе кажется вполне логичным, -«Пантера».
Пантера
Черна, как копь, где солнце, где алмаз. Брезгливый взгляд полузакрытых глаз Томится, пьян, мерцает то угрозой,
То роковой и неотступной грезой.
Томят, пьянят короткие круги, Размеренно-неслышные шаги, -Вот в царственном презрении ложится И вновь в себя, в свой жаркий сон глядится.
Сощуривши, глаза отводит прочь,
Как бы слепит их этот сон и ночь,
Где черный копей знойное горнило,
Где жгучих солнц алмазная могила.
Это не первое бунинское стихотворение, в самом заглавии которого прямо назван представитель фауны. До него были и другие тексты с «говорящими» названиями: «Птица» (1905), «Колибри» (1907), «Стрижи» (1907), «С обезьяной» (1907), «Собака» (1909), «Ночная змея» (1912), «Кобылица» (1916), «Мулы» (1916), «Голубь» (<1916>), «Змея» (два стихотворения, 1905 и 1917) и ряд других. В одних стихотворениях этот образ служил поводом для выражения лирическим героем своих чувств и представлений о мире («Собака», «Мулы»), в других - был яркой приметой пейзажа («Стрижи»), в третьих - играл определенную роль в сюжетном развитии стихотворения («С обезьяной»), но в большинстве случаев (см., например, «Ночная змея» или «Голубь») - описание было вполне самоценным и замкнутым на предмет.
«Пантера» поэтому как будто совершенно не выдается из этого ряда. Но трудно себе представить, что к 1922 г., уже живя во Франции, Бунин не знал известнейшего стихотворения Р.-М. Рильке «Der Panther».
Der Panther Im Jardin des Plantes, Paris
Sein Blick ist vom Vorubergehn der Sta.be so mud geworden, dap es nichts mehr halt. Ihm ist, als ob es tausend Stabe gabe und hinter tausend Staben keine Welt.
Der weiche Gang geschmeidig starker Schritte, der sich im allerkleinsten Kreise dreht, ist wie ein Tanz von Kraft um eine Mitte, in der betaubt ein grower Wille steht.
Nur manchmal schiebt der Vorhang der Pupille sich lautlos auf -. Dann geht ein Bild hinein, geht durch der Glieder angespannte Stille -und hort im Herzen auf zu sein.
Подстрочный перевод:
Пантера В зоологическом саду, Париж
Ее взгляд от мелькания прутьев так устал, что ничего больше не удерживает. Ей кажется, как будто прутьев - тысячи, а за тысячами прутьев никакого мира нет.
Мягкий ход гибко сильных шагов, который кружится в самом маленьком круге, как танец силы вокруг некой середины, в которой оглушенной стоит большая воля.
Лишь иногда раздвинется занавес зрачка беззвучно. Тогда какой-то образ входит, проходит сквозь напряженную тишину членов и в сердце перестает существовать [3, c. 187].
Стихотворение «Der Panther» Рильке пишет в конце 1902 г. либо, что менее вероятно, в начале 1903 г. На это время приходится его знакомство и общение с Роденом, оставившие глубокий след в мировосприятии молодого поэта. В конце жизни он вспоминал: «Под огромным влиянием Родена... <...> ...я взял на себя обязательство до поры до времени работать как художник или скульптор перед натурой, неуклонно постигая ее и следуя ей. Первым результатом этого сурового и полезного обучения было стихотворение “Пантера” - в Ботаническом саду в Париже, - которое несет на себе печать этого метода» [4, с. 310-311].
Еще до того в мастерской Родена Рильке увидел копию фигурки пантеры греческой работы. О ней он писал: «. пантера не больше человеческой руки, но когда спереди заглядываешь под ее тело, в пространство, ограниченное четырьмя сильными, упругими лапами, можно подумать, что заглядываешь в глубину индийского скального храма,
- так растет это изваяние, так увеличиваются его измерения» [4, с. 113]. Когда Рильке пожаловался Родену, что ему стало трудно писать стихи, Роден посоветовал ему посещать парижский зоопарк и смотреть на зверей до тех, пока Рильке снова не увидит их. И вот, последовав совету друга, Рильке ходит в зоопарк и в итоге пишет стихотворение «Der Panther». А написав, понимает, что оно не похоже на то, что выходило из-под его пера раньше. Поэт не включает его в сборник, который как раз в то время составляет, не включает его в «Книгу образов». «Der
Panther» открывает в его творчестве новый жанровый ряд, получивший в немецкой традиции название «Ding-Gedichte», и становится одним из главных стихотворений следующего сборника Рильке «Новые стихотворения», вышедшего в 19G7 г.
Есть ли параллели между ним и поэтическим творчеством Бунина 1900-1910-х гг., предшествовавшим появлению его «Пантеры»? Да, и они весьма многочисленные и заметные.
«Ding-Gedichte» - это стихотворение, построенное как описание некоего предмета, как выражение его самодовлеющей сущности, не зависимой от настроения воспринимающего, внешнего по отношению к нему «я». В них нет «я» автора, и нет пространного монолога заведомо не-авторского «я», хотя и такие тексты у Бунина не редкость: вспомним «Ра-Озирис, владыка дня и света...» (19G5), «Столп огненный» (19G5), «Песня» («Я
- простая девка на баштане.», <19G5>), «Сполохи» (19G7), «Новый храм» (19G7) и др. В отличие от них, в «Ding-Gedichte» доминирует объективное бытие кого-то или чего-то, при котором авторское отношение и субъективная саморепрезентация героя одинаково отодвинуты на второй план. В поэзии Бунина это один из наиболее распространенных типов лирического высказывания, к которому относятся такие стихотворения, как «Огромный, старый, красный пароход.» (19G6), «Дворецкий» (19G7), «Иерихон» (19G8), «Караван» (19G8), «Бедуин» (19G8), «Последние слезы» (19G8), «Вдовец» (<19G8>) и мн. др. Все они представляют собой описание героя или предмета, данное исключительно изнутри его самого и лишенное того взгляда со стороны, которое создает необходимую дистанцию между объектом и воспринимающим его сознанием, т. е. описание самодовлеющее и закрытое для соприкосновения с окружающим миром.
Особенно знаменательно сопоставление стихотворения Рильке с бунинским «Кондором», написанным в том же 19G2 г.
Кондор
Громады гор, зазубренные скалы Из океана высятся грядой.
Под ними берег, дикий и пустой,
Над ними кондор, тяжкий и усталый.
Померк закат. В ущелья и провалы Нисходит ночь. Гонимый темнотой, Уродливо-плечистый и худой,
Он медленно спускается на скалы.
И долгий крик, звенящий крик тоски,
Вдруг раздается жалобно и властно И замирает в небе. Но бесстрастно
Синеет море. Скалы и пески Скрывает ночь - и веет на вершине Дыханьем смерти, холодом пустыни.
В центре стихотворения одинокая, тяжкая, усталая птица, окруженная, если не прутьями клетки, так зазубринами скал. У Рильке в зрачок пантеры, уставший от мелькания прутьев, едва входит какой-то образ, входит - и исчезает, умирает, растворяется в сердце. У Бунина крик кондора, «звенящий крик тоски, / Вдруг раздается жалобно и властно / И замирает в небе» - а над миром по-прежнему «бесстрастно / Синеет море» и «ночь. веет. Дыханьем смерти». И то и другое - финал стихотворения: ложная развязка и выражение неизбывности драматического переживания.
В другом стихотворении Бунина, «Невольник» (1905), образная структура еще ближе к описанной Рильке: та же повторяемость вынужденных действий того, кто лишен собственной воли, та же обращенность внутрь и единственная возможность жить «сонным ядом грез». Собственно, это то же, чем спустя семнадцать лет Бунин заканчивает и свою «Пантеру», которая «вновь в себя, в свой жаркий сон глядится».
Таким образом, мы уже можем говорить о некоей типологической и образной схожести между поэзией Рильке - и именно того сегмента его творчества, к которому относится «Der Panther», - и поэзией Бунина - и именно того сегмента его творчества, к которому относится «Пантера». Для уже упомянутых стихотворений, кроме «Пантеры», общность эта синхронная: и Рильке, и Бунин пишут свои стихи в одно и то же время, без всякой оглядки друг на друга.
Но свою «Пантеру» Бунин пишет двадцатью годами позже (авторская датировка
- 9 августа 1922 г., первая публикация - в парижской газете «Звено» 14 июля 1924 г., в составе цикла «Индийский океан»), и это уже не только пример типологического совпадения, но и сознательной ориентации на другой текст. Возможно, что стихотворение Рильке было знакомо Бунину по вышедшим в 1910-е гг. русским переводам А. Биска или В. Шершеневича, но надо признать, что эти переводы гораздо ближе оригиналу и уступают бунинскому тексту по богатству образной структуры. Не сохранилось и свидетельств о знакомстве Бунина с «Пантерой» Рильке в каком-либо европейском переводе. Однако сам факт знакомства Бунина со стихотворением Рильке не вызывает сомнения. Косвенным подтверждением его служит и характер поэтической работы Бунина. В немецком языке «der Panther» мужского рода и может обозначать, кроме пантеры, как барса, так и леопарда. Когда в мае 1953 г., за полгода до смерти, Бунин правит восьмой том своего последнего собрания сочинений, куда вошла и «Пантера», он пробует переделать его, меняя первые строки:
Он словно копь, где солнце, где алмаз,
Брезгливый взгляд полузакрытых глаз
[5, с. 215].
Можно приписать мужской род «он» взгляду и представить себе взгляд «словно копь». Но так как далее у Бунина нет случая уточнить род зверя, мужской или женский, -во всем тексте это единственный раз, когда местоимение может быть воспринято как заместитель животного, - то можно думать, что местоимение «он» относится к зверю и замена первой строки была связана с воспоминанием Бунина о немецком оригинале.
Стихотворение Рильке многократно переводилось на разные языки мира. Р. Чайковскому и Е. Лысенковой [6] удалось собрать его переводы на голландский и молдавский, белорусский и польский, чукотский и японский языки, не говоря уже о 4-х переводах на иврит, 6-ти переводах на украинский, 18-ти переводах на английский и почти 50-ти переводах на русский язык. Среди русских переводов наиболее известны переводы Александра Биска (первого переводчика Рильке на русский), В. Шерше-невича, В. Адмони, Т. Сильман, Е. Витковс-кого, К. Азадовского и мн. др. Текста Бунина среди них нет: он проходит особняком, как бы «вне конкурса». Но ведь и сам Бунин нигде не сказал о связи своего текста с текстом Рильке.
Решая вопрос, является ли текст Бунина переводом стихотворения Рильке, Р. Р. Чайковский и Е.Л. Лысенкова составили анкету, предлагающую дефинировать текст Бунина по следующей градации: перевод «Пантеры» Рильке - вольное переложение - стихотворение на мотив «Пантеры» Рильке - самостоятельное поэтическое произведение. При этом вольное переложение определяется как «художественное произведение, написанное на основе иноязычного оригинала, но отличающееся от него по своим стилистическим параметрам и характеризующееся низким показателем точности и высоким коэффициентом вольности» [6, с. 69-70]. Стихотворением на мотив оригинала считается «особый вид поэтического перевода, при котором в переводе с достаточной степенью достоверности передается основной мотив подлинника, в то время как остальная часть текста является реализацией максимальной свободы переводчика в виде его стихотворения, навеянного данным мотивом» [6, с. 75]. В опросе участвовал 71 человек, студенты и преподаватели местного университета. Из них 7 человек (9,9 %) назвали «Пантеру» Бунина вольным переложением, 41 человек (57,7 %) сказал, что это стихотворение на мотив Рильке, и 23 человека (32,4 %) признали его самостоятельным поэтическим произведением. Переводом это стихотворение не назвал никто [6, с. 94-96].
Попробуем проверить справедливость коллективного впечатления более детальным сравнением двух текстов.
Оба они написаны пятистопным ямбом (исключение - строка 12 у Рильке: четырех-
стопный ямб). По сравнению с Рильке Бунин меняет схему рифмовки - с перекрестной на парную, что еще более усиливает четкое членение строф на периоды. Однако эти формальные показатели могут быть как обязательными, так и вспомогательными характеристиками перевода.
Теперь проследим движение образной системы в том и другом тексте.
В первой строфе Рильке начинает со взгляда пантеры, истомленного мельканием прутьев, отгораживающих клетку от мира. Пантера движется по кругу, это безостановочное движение само по себе замыкает ее пространство и растворяет пространство внешнее в ничто.
Бунин начинает с внешнего описания пантеры («черна, как копь»), которое сразу фокусируется на взгляде. Главное в этом взгляде - не истомленность, а брезгливость (чего нет у Рильке). Затем подключается значение усталости: это и полузакрытые глаза, и взгляд, который «томится», «мерцает то угрозой, то роковой и неотступной грезой». Определение «неотступной» показательно: уже здесь значение непрерывного и тяжкого движения перенесено с внешнего пространства шагов во внутреннее пространство взгляда.
Две первые строки второй строфы по смыслу практически совпадают у обоих поэтов, расходятся оттенки: у Рильке - сильные шаги, у Бунина - повтор действия, уже названного в первой строфе: «томят, пьянят короткие круги». Далее - самое существенное различие: пантера Рильке совершает круги вокруг центра, в котором присутствует некая большая воля, причем воля оглушенная. Это дает возможность двоякого толкования: то ли, и оглушенная, эта воля заставляет пантеру двигаться по кругу, то ли именно оглушенность воли не дает пантере вырваться из круга. В любом случае ничего этого у Бунина нет. Его пантера останавливается (что кажется невозможным у Рильке), ложится и смотрит в себя и в свой «жаркий сон». Движение снова уходит вовнутрь.
В третьей строфе у Рильке меняется представление о внешнем и внутреннем пространстве. Здесь границей между ними оказывается уже именно и только зрачок: через него входит «какой-то образ», доходит до сердца и исчезает в нем, - в каком-то смысле так же, как в первой строфе, за мельканием прутьев исчезает внешний мир. Тем самым для образной структуры стихотворения Рильке, наряду с идеей круга, значимой оказывается идея границы, перехода, вхождения. Бунин в третьей строфе тоже пишет о взгляде, но иначе: пантера смотрит в себя и на себя, и - «сощуривши, глаза отводит прочь», словно не может вынести собственного блеска. Ее слепит собственная чернота, которая сравнивается и с копями,
и с алмазами, и со жгучим солнцем, и которую она видит словно со стороны. Создается впечатление, что Бунин подробнее, чем Рильке, разрабатывает это внутреннее пространство, в которое и из которого смотрит пантера. Граница, момент перехода смещен у него к началу стихотворения (роковая греза - уже в первой строфе и подробно в третьей), тогда как у Рильке обозначены две границы: условно говоря, клетки и взгляда, и расположены они внутри текста симметрично, в первой строфе и в третьей.
В чем Бунин «превосходит» Рильке, а в чем «уступает»?
В лексической, образной, композиционной структуре текста Бунин еще более, чем Рильке, генерализует идею круга, повторного движения, замыкания. Это и повторы «томится, пьян» (строка 3) - «томят, пьянят» (строка 5); и парафразы «брезгливый взгляд» (строка 2) - «в царственном презрении» (строка 7), «греза» (строка 4) - «жаркий сон» (строка 8); и синтаксические нанизывания «где солнце, где алмаз» (строка 1), «то угрозой, то. грезой» (строки 3-4), «в себя, в свой жаркий сон» (строка 8); и полная синтаксическая параллельность двух последних строк: «Где черных копей знойное горнило, / Где жгучих солнц алмазная могила» (строки 11-12), возвращающих движение текста к первым строкам: «Черна, как копь, где
солнце, где алмаз».
Но при этом в стихотворении Бунина нет двух ключевых образов «Пантеры» Рильке. Во-первых, нет клетки, и от этого образ бунинской пантеры, изнемогающей от собственных грез, а не навязанных условий, предстает еще более самодовлеющим, еще более обращенным внутрь себя. Во-вторых, нет бесконечности, непрерывности движения: его пантера ложится, чего не может позволить себе пантера Рильке, движимая внешней, хоть и оглушенной волей. Тем самым повторяемость переносится с движе-
ния (по кругу) на состояние (неотступной и роковой грезы), и доминантную роль играет «роковая греза», она же «жаркий сон», она же «сон и ночь» самой пантеры, чего, как мы видим, нет в тексте Рильке.
Возможно, на фоне других переводов «Пантеры», более нацеленных на точность передачи оригинала, «Пантера» Бунина может выглядеть как «стихотворение на мотив». Но в контексте поэтической системы Бунина, с учетом количества и значимости совпадений и пониманием, что не один, а целая цепочка мотивов Рильке оказалась перевоплощена Буниным, есть все основания считать ее вольным переводом. Именно с таким примечанием она вошла в изданное недавно собрание бунинской лирики [7, с. 192-193, 465].
ЛИТЕРАТУРА
[1] Эткинд Е. Г. Русская переводная поэзия ХХ века // Мастера поэтического перевода: ХХ век. СПб., 1997. 879 с.
[2] Бунин И. А. Собр. соч. : в 9 т. / под общ. ред. А.С. Мясникова, Б.С. Рюрикова, А.Т. Твардовского. М. : Художественная литература, 19651967.
[3] Харитонова Е., Чайковский Р. К обоснованию личностно-обусловленных стратегий художественного перевода // Психолінгвиістика: зб. наук. працъ ДВНЗ «Переяслав-Хмельницький державний педагогічний університет імені Григорія Сковороды». Переяслав-Хмельницький: ПП «СКД», 2009. Вип. 4. С. 185-191.
[4] Рильке Р. М. Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи : пер. с нем. М., 1971. 455 с.
[5] Бунин И. А. Собр. соч. : в 11 т. Берлин, 1935. Т. 8. 226 с.
[6] Чайковский Р. Р., Лысенкова Е. Л. «Пантера» Р. М. Рильке в русских переводах. Магадан, 1996. 132 с.
[7] Бунин И. А. Стихотворения : в 2 т. / вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. Т. М. Двиняти-ной. СПб., 2014. Т. 2. 544 с.
