CC BY
141
[взаимосвязь литературы и языка]
Л. Н. Кияшко
ЧУДО ГЕОРГИЯ О ЗМИЕ В ПРОЗЕ И. ШМЕЛЕВА
(ПОВЕСТЬ «НЕУПИВАЕМАЯ ЧАША»)
LUDMILA N. KIYASHKO SAINT GEORGE AND THE DRAGON IN THE PROSE OF I. S. SHMELYOV (NOVEL «INEXHAUSTIBLE CHALICE»)
Цель данной статьи — показать, как в повести И. С. Шмелева «Неупиваемая Чаша» отобразились мотивы и образы жития Святого Георгия Победоносца. Художественное мировосприятие писателя вбирает в себя традиции городской культуры, несет в себе органическое единство христианского сознания и бытового содержания, в котором трансформируются православие и фольклорные традиции, тем самым создается новая мифологическая целостность.
Ключевые слова: И. С. Шмелев, христианская традиция, символика образов, житийный мотив, икона, миф.
The article is to show how motives and images of the hagiography of Saint George were displayed in story of Ivan Shmelyov «Inexhaustible Chalice». Writer's artistic perception includes traditions of urban culture. It carries organic unity of Christian consciousness and common content in which Orthodox and folk traditions change, thereby creating a new mythological integrity.
Keywords: I. S. Shmelyov, Christian tradition, symbolism of images, hagiographic motif, an icon, a myth.
Георгиевский мотив отражен во многих произведениях И. С. Шмелева: это и «Лето Господне», и роман «Пути небесные», и «Няня из Москвы». Мы обратимся к повести «Неупиваемая Чаша», написанной в 1918 году.
«Младой Георгий на белом коне победно разил поганого Змея в броне, с головой как бы человека. Дивно прекрасен был юный Георгий — не мужеского и не женского лика, а как ангел в образе человека, с бледным ликом и синими глазами-звездами» [7: 435], — герой повести — крепостной художник Илья Шаронов расписывает монастырскую стену, изображая святого Георгия, поражающего Змея копьем. В эпизоде росписи монастырской стены обнаруживается ключ понимания повести. Упоминая об этом иконографическом сюжете, И. С. Шмелев проецирует смысловое содержание иконы на житие главного героя. Таким образом, в произведении есть второй символический план, который дает понимание всего текста.
Легенда о святом Георгии существует в христианской культуре в текстовой и изобразительной форме. На Руси культ Георгия Победоносца существовал как на официально-государственном уров-
Подвигом добрым подвизался еси, страстотерпче Христов Георгие, и веры ради обличил еси мучителей нечестие-Тропарь великомученика Георгия Победоносца, глас 4
п
Людмила Николаевна Кияшко
Кандидат филологических наук, главный специалист отдела общеобразовательных дисциплин Образовательно-издательского центра «Академия» ► ludmila.n.k@yandex.ru
не, так и в народной традиции. В образе святого великомученика произошло соединение христианских и языческих представлений, что в целом характерно для славянской народной традиции (см.: [2; 5; 6]).
Георгий Победоносец, великомученик, святой воин, относился к числу наиболее почитаемых святых. Жития представляют Георгия мучеником за веру и святым воином. Доблестный воин Георгий принадлежал к высшей военной знати, но, когда начались гонения на христиан, добровольно сложил с себя высокий сан и стал проповедником христианства, за что и принял мученическую смерть.
Наиболее распространенная иконография святого Георгия Победоносца называется Чудо Георгия о Змии и Девице.
Икона Чудо Георгия о Змии и Девице представляет эпизод из жития святого. Около некоего языческого города находилось озеро, в котором жил огромный Змей. Жители города были вынуждены ежедневно, по жребию, отдавать Змею своих сыновей и дочерей. Однажды выбор пал на царскую дочь, и царю пришлось подчиниться. В то время, когда она стояла у озера и плакала, ожидая смерти, мимо проезжал святой Георгий. Увидев несчастную, он вызвался ее спасти. Победив Змея, Георгий велел царевне обвязать Змея поясом и вести за собой в город, где перед всем народом убил Змея мечом. Благодарные жители города приняли христианство [1, 3: 5-6]. На славянской почве представления о святом Георгии как змееборце получили и другое преломление, где соединились христианская и языческая традиция.
В славянской мифологии место Громовержца могут занимать Бог, Илья Пророк, Царь-Огонь, Илья-Муромец, а также христианский святой — Георгий. Илья Пророк наследует часто функции Перуна как громовержца (власть над молнией-огнем, громом и водой-дождем), святой Георгий же принимает на себя функции змееборца. Вместе с тем довольно часто встречается и объединение функций Ильи и Георгия. Следует также отметить сходный эпизод в сказании об Илье Муромце: по пути в Киев Илья освобождает от несметных полчищ литовских жителей Кинешмы, и благо-
дарные горожане, поклонявшиеся до этого языческим идолам, принимают христианскую веру.
Шмелев не ограничивается констатацией соименности героя «Неупиваемой Чаши», Ильи Шаронова, христианскому святому и богатырю народных сказаний. Кисть крепостного художника являет собой сублимированный художественный аналог разящего нечистую силу копья святого, то есть в образе Ильи Шаронова изначально заявлен мотив преодоления зла. В отношениях Ильи Шаронова и Анастасии Ляпуновой есть нечто, напоминающее отношения святого Георгия и спасенной княжны: герою-избавителю положено жениться на высокородной княжне, но у него иная миссия, не предполагающая брак.
Мифологический Илья Пророк, как уже было сказано, — змееборец (как и святой Георгия). Его огненные стрелы направлены против нечистой силы; Илья Шаронов несет как бы охранительные функции по отношению ко всему живому. Он выступает защитником мира не в бытовом, профанном смысле, а в высшем, сакральном. Кроме того, Илья — имя главного героя-богатыря русского былинного эпоса, известного своей праведностью и благочестием. Во многих народных преданиях мифологизированный образ Ильи Муромца ассоциируется с Ильей Пророком, преследующим Змея. А в повести Илья Шаронов расписывает монастырскую стену, изображая святого Георгия, поражающего Змея копьем.
В произведении есть еще один мотив, расставляющий смысловые акценты, отмечающий важнейшие моменты в повествовании — мотив света, пронизывающий весь текст «Неупиваемой Чаши». Обратим внимание на эпизод окончания росписи церкви и создания иконы великомученицы Анастасии. Молодая женщина, пришедшая посмотреть на работу Ильи, словно освещает своим присутствием окружающее пространство.
Для Шмелева очевидна взаимосвязь свет/ свят, она лежит в основе смысла этой сцены («Спросила она его, осветив глазами»; «Увидел <...> кроткие черты девственного лица, напомнившие ему его святую Цецилию»; «Сказала она и осветила глазами»; «А она сказала, опять сияя»; «Он, словно поднятый от земли, смотрел
<...> на ее неопределимые глаза, льющие радостное, казалось ему, сияние»; «"Все здесь говорит сердцу..." — сказала она и осветила глазами»; «Смотрел на то место, где стояла она, светлая»; «Не слыхал Илья: думал о госпоже светлой») [7: 430-431]. Свет, в ореоле которого предстает Анастасия Ляпунова, — связующий мотив смыслового развития повествования, дает понимание дальнейших событий.
В данном случае свет несет на себе функцию очищения, подобно тому, как, победив Змея, Георгий очищает землю от скверны. Мотив житийный перекликается с мотивом живописным. Радость победы над Змием изображается яркими светлыми красками, символизирующими свет новой жизни. Светлый облик девы символизирует не только спасенную Георгием царевну, но и святую великомученицу, обреченную на страдание.
Мотив света появляется в следующей главе «Неупиваемой Чаши»: женщина, перед которой преклоняется Илья, приходит в его комнатенку. После ее ухода в комнате с почерневшими стенами остается сияние, сродни священному. Сияние это знаковое и указывает на символический характер появления Анастасии Ляпуновой в жизни крепостного художника: после этого Илья принимает решение расписать центральную стену в монастыре:
«Смотрел в темноту ночи — и видел ее, светлую госпожу свою. Менялось ее лицо, и смотрела из темноты великомученица, прекрасная Анастасия. И она менялась, и <...> несбыточные глаза — два солнца. <...> Всю ночь метался Илья по своей каморке <...> Спрашивал темноту-тоску:
— Что же?!
Стало светать. <...> Проснулся — только-только подымалось за прудами» [Там же: 434].
В этих описаниях лицо Анастасии Ляпуновой, наполненное светом, напоминает икону. В других частях повести о ней говорится в связи с картиной или образом. Свет здесь наполняет пространство повести как Чудо, произошедшее по воле Спасителя.
Напомним, что Чудо Георгия о Змии и Девице — полное церковно-славянское название иконы, характерные очертания которой
в «Неупиваемой Чаше» играют важную роль. Озарение, снизошедшее на Илью, понимание своего таланта и умение дать людям радость прикосновения к священному появляется в момент пробуждения любви к прекрасной женщине.
В повести история Чуда Георгия о Змии и Девице преломляется в судьбе Анастасии Ляпуновой:
«На балу санкт-петербургского дворянства Августейший Монарх изволил остановиться против сей юной девицы, исполненной нежных прелестей. <...> А наутро прибыл к отцу ее, гвардии секунд-майору Павлу Афанасьевичу Вышатову, флигель-адъютант и привез приглашение во дворец совокупно с дочерью Анастасией. О, сколь сия Монаршая милость горестно поразила главу фамилии благородной! Он же, гвардии секунд-майор Вышатов, прозревая горестную отныне участь юной девицы, единственного дитяти своего, и позор семейный, чего многие за позор не почитают, явил дерзостное ослушание, в сих судьбах благопохвальное, и тот же час выехал с дочерью, в великом ото всех секрете, в дальнюю свою вотчину Вышата-Темное» [Там же: 401].
Анастасия, оставшись сиротой, надеется обрести в поручике Ляпунове защитника, выходит за него замуж и горько разочаровывается: «К весне услыхал Илья, что родилась у барыни дочь, а барин другую неделю пропадает на охоте» [Там же: 446]. От барина Ляпунова его жена ждет чуда спасения от жестокого мира, однако он не совершает подвигов, и более того — становится причиной смерти своей молодой жены. Казалось бы, именно поручик Ляпунов, молодой барин», должен был стать Георгием-спасителем, но в тексте повести он предстает как Змей-искуситель:
«А барин что ни день — в Вышатово. Будто бы даже на коленях перед сиротой становился, в грудь кулаком бил. „Вы,— говорит, — сирота, и я сирота!" Вот так сирота! „Я, — говорит,— в пух вас буду пеленать-покоить!" Мундир свой военный вынул, саблю повесил — прямо и не узнать. Ну, конечно, тетка тут за него встала. По-французски говорить принялся, всех девок своих распустил, книжки почал возить для барышни...» [Там же: 426].
Еще до встречи со своей будущей супругой молодой барин отпускает Илью по его просьбе на обучение в монастырь:
«В китайский красный халат был одет барин, с золотыми головастыми змеями, и золотая мурмолка сияла на голове, как солнце. Так и сиял, как икона. <...> Выбрался Илья на прудовую дорожку и издалека упал на колени. Сказал:
— Отпустите, барин, с отцом... поработать на монастырь!» [Там же: 407-408].
Одежда молодого барина, незначительная деталь, в данном контексте выступает в качестве знака змея. Внешняя атрибутика выражает истинную сущность персонажа. Сравнение его внешнего щегольства с иконой — «Так и сиял, как икона» — подчеркивает несоответствие личности барина предопределенной ему задаче спасителя.
Позже барин приводит в дом любовницу-цыганку, «вертлявую, худущую, как оса, и злую», в облике которой угадываются змеиные черты: «Возами возили из города и сукна, и штоф, и парчу, и всякие наряды, а Зойка валялась по полу в лентах и вызванивала на гитаре» [Там же: 413]. Любовница барина пытается соблазнить Илью, и вновь обнаруживается сходство со змеей: «А она притянула его за руку к себе и заворожила глазами-змеями» [Там же: 414]. В молитве Страстям Господним укрепляется Илья, понимая, что послано ему искушение и нужно его преодолеть:
«Тогда выбежала Зойка из-за ширмы, босая и обнаженная, ухватила Илью сзади за шею и потребовала иметь с ней грех. Но совладал Илья с искушением: схватил горящую головешку и ткнул ее в голую грудь блудницы. <...> Очнулся и видит: сидит он в своей каморке, на тюфяке, а на дворе ночь черная и шумит метелюга. Пришла старая Фефелиха и смеется: «Змея-то наша спьяну на головешку упала, ожглась» [Там же: 414].
Илья не только преодолевает соблазн, но выступает в роли победителя, сокрушившего Змея, змея-искусителя, воплощающего в себе ложь, порок и зло. Это связано и с данным ему именем: одно из значений которого «крепость Господня». «Герой Шмелева, — справедливо отмечает В. В. Лепахин, — отличается редкостной личной чистотой, как душевной, так и телесной» [4: 273]. Напомним, что на иконе святой Георгий изображается прекрасным юношей с короткими курчавыми волосами, а об Илье в повести сказа-
но: «был он красивый юноша и нежный сердцем». Двойственность образа Ильи: талант, возвышающий его над простыми смертными, и искреннее смирение — имеет аналогию с иконографическим обликом святого Георгия Победоносца: смиренный великомученик и грозный воин.
Илья Шаронов стремится защитить любимую женщину от несправедливости и горя. Не имея возможности спасти ее в реальной жизни, он совершает чудо в доступном ему мире живописи, изображая святого Георгия, спасителя царской дочери от Змия. Кроме того, судьба Анастасии предсказана в эпизоде повести, когда Илья хочет изобразить молодого барина Ляпунова в образе императора Диоклетиана, гонителя христиан (это происходит еще до женитьбы барина на Анастасии Ляпуновой):
«Потребовал (барин. — Л. К.) показать — еще что писано. <... > Признал и себя: сидел в золотой короне на высоком троне. Вскричал грозно:
— Я?! в короне?!
Затрепетал Илья и пал на колени, прося прощения. Но не рассердился барин, дал поцеловать руку и сказал милостиво:
— Перст Божий меня привел. Значит, должен я тебя повезти в науку. <... > Спи и не страшись наказания.
И обрадовался Илья, что так обернулось. Потому что хотел он написать Диоклетиана-гонителя и мучеников, а не успел написать и имярек не вывел» [Там же: 416].
Образу супруги Диоклетиана царицы Александры во многом соответствует образ Анастасии Ляпуновой. Согласно житию святого Георгия, жена императора Александра отправилась к месту, где мучили святого, и перед всеми объявила себя христианкой. В повести Анастасия и Илья ощущают духовное родство, понимают друг друга без слов. В разговоре между барином, Анастасией и Ильей это ярко проявляется:
«Он стоял как в очаровании, не слышал, как спрашивает барин:
— А почему перед первоучителями все слепые?
Не Илья, а она сказала:
— Ведь они совсем темные... они еще ничего не знают.
Спросил барин:
— А почему у тебя, Илья, в рай идут больше убогие?
— А ведь правда! — сказала она и осветила глазами <... >
Он не мог теперь отвести взгляда, все забыв, не слыша, что барин уже другой раз спрашивает:
— А почему у Ильи Пророка одежда как у последнего нищего?
Сказал Илья на крикливый голос:
— Пророки не собирали себе сокровища на земле. Сказано в Книге Пророка...
И опять перебил барин:
— Знаю!
— Все здесь говорит сердцу... — сказала она и осветила глазами. — Вас благодарить надо» [Там же: 431].
Здесь возникает ассоциация: Илья Шаронов — крепостной, он нищ и наг, у него нет ничего своего — все принадлежит помещику Ляпунову, и сама его жизнь принадлежит барину, но он талантлив, и в своем таланте он выше и сильнее тех, кто имеет земную власть:
«Я пишу... и пишу по своей воле. <...> Резко и твердо сказал Илья и твердо взглянул на барина. Усмехнулся барин. Сказал по-особенному:
— Научился говорить вольно?
Сказал Илья:
— В работе своей я волен. Волей своей вернулся — волей и работать буду. Прикажете бросить работу?
— Продолжай... — сказал барин.
И не приходил больше» [Там же: 428].
Анастасия — имя трех святых христианской церкви, в разное время пострадавших за веру. В народных преданиях святая Анастасия (в переводе с греческого — встающая, воскресающая) является олицетворением воскресного дня. В древнерусском языке «кресс» — это огонь, и вос-крес-ение обозначает возжение огня. Огонь/царь-Огонь — одно из персонифицированных имен грома. На близость его к мифическому Грому, или Перуну, указывает схожий мотив борьбы царя Огня против царя Змиулана (инвариант мифического Змея — противника громовержца).
Таким образом, И. Шмелев уже на уровне символики имен объединяет Илью Шаронова и Анастасию Ляпунову.
«Сказал Илья, оглядывая купол:
— Великомученица Анастасия Рымляныня, именуемая Прекрасная, показана в великом кругу мучений.
Она сказала:
— Это мой ангел...» [Там же: 431].
В житиях смерть Анастасии Римляныни относится ко времени правления различных императоров, в частности Диоклетиана. Уже в ранних агиографических памятниках произошло объединение в одно целое историй Анастасии Римляныни и Анастасии Узорешительницы.
Великомученица Анастасия, скончавшаяся мученически при императоре Диоклетиане, названа «узорешительницею» как врачевательница болезней, или, по другим толкованиям, — как освободительница от зол. В христианской православной аксиологии духовное спасение есть необходимое условие достижения Благодати (жизни во Христе).
По сути, Илья и его возлюбленная предстают как врачеватели души, и поведение их диктуется православной этикой, обязывающей помогать неимущему и нуждающемуся. Именно женское сакральное начало ведет героя к высшей духовности, к спасению. В повести Анастасия Ляпунова соотносится с религиозным откровением, являющим святость жизни. Поиски истины очищают душу, и человек обретает духовную свободу, даже оставаясь несвободным внешне. Церковь, которую расписывает Илья, становится для него и Анастасии Ляпуновой тем духовным пространством, которое посмертно их объединяет. Так возникает еще один мотив благодатного единения людей.
Завершается повесть рассказом об исцеляющей силе иконы Пресвятой Богородицы: «Возликовала Высоко-Владычная обитель, и пошла молва по всей округе, и стали неистощимо притекать к Неупиваемой Чаше, многое множество: в болезнях и скорбях, в унынии и печали, в обидах ищущие утешения. И многие обрели его» [Там же: 450]. На завершенность, итог пути героя указывает не его физическая кончина, а роспись церкви в Ляпуновке и монастырской стены, создание портрета Анастасии и иконы
«Неупиваемая Чаша». Заметим, что чудотворная икона Божией Матери «Неупиваемая Чаша», происходящая из Введенского Владычного монастыря Серпухова, находилась именно в храме великомученика Георгия Победоносца.
Герой повести достиг своей цели, и это своеобразное духовное откровение. Здесь есть сопряжение земного и небесного, личности и мира, человека и Бога. Момент смерти — перехода в иной мир, когда нужно держать ответ перед Господом за земные дела, — важнейший во всей земной жизни человека. Смерть Ильи — переход от одного сакрального состояния (праведной жизни на благо людей) к другому.
Мир в «Неупиваемой Чаше» оказывается не просто местом обитания людей, но, прежде всего, своеобразным местом борьбы плотского и духовного, «града земного» и «града Божия» за человеческую душу.
ЛИТЕРАТУРА
1. Веселовский А. Н. Разыскан1я в области русскихъ ду-ховныхъ стиховъ. II. Святой Георгий в легенде, песне и обряде // Сб. отдела русского языка и словесности Императорской Академии Наук. СПб., 1880. Т. 21. № 2.
2. Верховец Я. Д. Подробное описание жизни, страдания, чудес Святого Великомученика Победоносца Георгия и чествований его имени. СПб., 1893.
3. Кирпичников А. Святой Георгий и Егорий Храбрый: Исследование литературной истории христианской легенды. СПб., 1879.
4. Лепахин В. В. Образ иконописца в русской литературе Х1-ХХ веков. М., 2005.
5. Пропп В. Я. Змееборство Георгия в свете фольклора // Фольклор и этнография Русского Севера. Л., 1973.
6. Шаповалова Г. Г. Егорьевский цикл весенних календарных обрядов у славянских народов и связанный с ним фольклор // Фольклор и этнография. Л., 1974.
7. Шмелев И. С. Неупиваемая Чаша // Шмелев И. С. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1989. С. 399-453.
[хроника]
«СОВРЕМЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ СЛАВЯНСКОЙ ФИЛОЛОГИИ — ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ОБУЧЕНИЕ РУССКОМУ ЯЗЫКУ»
(Продолжение. Начало на с. 51. Окончание на с. 95)
В докладах было уточнено содержание этого термина. В этой связи следует назвать доклад, носивший программный характер «Запад и Восток: диалог культур в ХХ и XXI веке: лингвокультурологический и литературоведческий аспекты» (А. В. Волков, Уральский Федеральный университет).
Большая группа докладов была посвящена выявлению уникальных смысловых соответствий, специфике и типологии «кодов» языкового и культурного «переходов» между различными языками: русским и китайским, русским и французским, русским и монгольским, русским и казахским: выступления И. С. Просвирниной, М. С. Овчинниковой, Т. А. Трипольской, Е. Ю. Булыгиной.
Интересно прозвучал доклад, в котором рассматривались языковые средства, реализующие тему «дорога» в русской языковой картине мира, где автор анализирует связь метафоры «дорога» с концептами «жизнь» и «судьба» (Е. Сян-линь, Университет Чжень-Чжи). Интерес вызвали доклады Ли Сяндун (Пекинский университет иностранных языков), Лю Синь Хуа (Университет Чжень-Чжи), Сюн Цзун Хуэй (Национальный Тайваньский Университет).
Часть докладов была посвящена анализу процессов, активно протекающих в современном русском языке, в различных его стилистических разновидностях — от газетно- публицистической речи, речи политиков, рекламных текстов, разговорной речи до конфессиональных. Эти процессы — часто в сопоставлении с родным языком исследователей — анализировались в значительном числе докладов, вызвавших живой отклик участников конференции. В их числе доклады Ян Кэ (Гуандунский университет иностранных языков и международной торговли); О. Н. Алешина (Университет
Чжень-Чжи); Пен Гуй-ин (Университет Чжень-Чжи); Чжен Ин-ин (Тамканский университет); Ван И-цзюнь (Университет Китайской Культуры).
Важное место среди прозвучавших докладов заняли выступления, в которых рассматривались место, роль и функции русского языка в языковой политике некоторых стран Ближнего зарубежья на постсоветском пространстве. Отмечалось продолжающееся сужение базы и функций русского языка как языка межнационального общения в этих странах, назывались причины подобных явлений. В этих условиях предпринимаются активные попытки создания учебников нового поколения по русскому языку, обязательным условием для которых становится «опора на национально-культурный компонент» в суверенном Казахстане (О. Б. Алтынбекова, Казахский национальный университет им. Аль-Фараби).
Аналогичные процессы происходят и в современной Монголии, где русисты создают «национально-ориетирован-ные методики преподавания русского языка в монгольской аудитории», (Сосорбарам Эрдэнэмаам, зав. каф. русского языка, проф., действ. член Академии образовательных наук Монголии, Монгольский государственный университет образования).
Часть выступлений была посвящена фонетическим, морфологическим, лексико-грамматическим особенностям русского языка как иностранного: Сун Юнь-Шэнь (Университет Чжень-Чжи; У Цзюнь (Университет внешне-экономических связей и внешней торговли, Гуаньчжоу) и многие другие.
Ряд докладов рассматривал влияние русской литературы на национальные литературы, проблемы интерпретации ху-
