CC BY
17
прикладные исследования
УДК 81'371 + 81'22
А.В. Колмогорова
человек, но светлый: об одном из способов объективации языкового значения
В статье обсуждается один из возможных подходов к проблеме языкового значения. Будучи рассмотрено с позиций биосемиотики, знаковое отношение определяется как причинная взаимосвязь языкового знака и некого объекта окружающей био-социо-культурной среды, усваиваемая человеком эмпирическим путём. В качестве ключевой для знаковой ситуации составляющей рассматривается её ценностная компонента, обеспечивающая интерсубъектную основу для языковой коммуникации. Предлагается апробированная методика выявления и описания ценностного аспекта языкового значения. Обсуждаются результаты её применения.
Ключевые слова: значение, семиотика, био-социо-культурная среда, знаковая ситуация, ценностный аспект
0. Введение
У писателя Виктора Пелевина [Пелевин 2008] в одном из рассказов есть такой образ: жук-скарабей с маленьким зеркальцем на голове катит большой навозный шар. Сам жук этого зеркальца не замечает, но всё, что он видит, — это отражённый в зеркале навозный шар, облепленный ярлыками и бирками, которыми другие скарабеи назвали всё, что, так или иначе, отражалось в зеркальце. «Все ярлыки и бирки просто отражаются в том самом зеркале, у которого нет названия. Скарабей ничего не в состоянии увидеть, потому что он сам — просто ярлык, которым обозначается отражение навозного шара... [...]
... — Подожди. Если всё, что бывает, — это просто отражение, что же тогда отражается?
— Бирки.
— А откуда они берутся?
— Из навозного шара.
— А откуда берётся этот шар?
— Из зеркала. Он тоже отражение.
— Получается замкнутый круг».
Может быть, образ, созданный творческим
воображением писателя, не во всех деталях удовлетворяет требованиям, предъявляемым к научному определению сущности и функций языка (скажем, не совсем адекватной представляется метафора зеркала (сознания), которое отражает), но важен, на наш взгляд, основной посыл, пафос данной метафоры: язык — повсюду с человеком, потому что он — даже не инструмент (познания, мышления и т. д.), а неотъемлемая часть той живой системы, которую называют человеческим организмом. Сознание (зеркало) фиксирует только уже реифици-рованный языком окружающий мир (навозный шар (простим художнику слова такую оценочность. — А. К.)), мир, данный в словах и через слова (метафорические «бирки»), которые, в свою очередь, есть отражения уже очеловеченного языком мира.
1. Несколько слов об эпистемологии
Идея круга становится ключевой для современной эпистемологии: окружающий мир не дан человеку откуда-то извне, не «окружает» человека, а создаётся им самим [Карпинская 1997; Лоренц 2000; Emmeche, Hoffmeyer 1991; Hoffmeyer 1997]. Познание же того или иного объекта окружающего мира не есть выявление каких-либо характеристик, «объективно» или «реально» ему присущих: «объективность возможна только как предприятие, в котором участвует множество наблюдателей, движущихся друг относительно друга» [Пригожин 1994: 44]. Познание, скорее, представляет собой процесс формирования в сознании познающего субъекта устойчивого образа объекта (явления), включающего в себя только черты, выделенные на основе опыта успешного взаимодействия человека с такими объектами или явлениями в различных условиях [Sharov 1992, 1997].
Таким образом, в сущности, каждый человек, взаимодействуя со средой, выстраивает свой собственный мир согласно «структурному плану» (термин Я. фон Икскюля цит по: [Степанов 1971: 28]) своего организма, понимаемого в данном случае расширительно как совокупность психофизиологических предрасположенностей человека, и в соответствии с эффордансами
— то есть тем, что окружающий мир предоставляет, разрешает совершить индивиду [Gibson 1966]. Важно при этом отметить, что, во-первых, области окружающей среды, доступные для взаимодействия двух и более организмов — области взаимодействий — в один и тот же момент времени совпадают только в исключительных случаях (чаще всего мы находимся в различных точках физического, личного, социального и даже ментального пространства и времени), к тому же совокупности возможных взаимодействий организма со средой также не совпадают от особи к особи в силу индивидуальных физиологических, психических и других особенностей. Возвращаясь к метафоре Пелевина: у каждого скарабея
— свой навозный шар. Поэтому чилийский биолог У. Матурана [Матурана 2002: 6], в противоположность детерминистическому
понятию «объективного мира» («объективность без скобок»), где независимо от наблюдателя пребывают все сущности, предполагает существование некоего муль-тимира. При этом каждый мир мультимира является равнозначно действительным, и недопонимание между наблюдателями, «если оно возникает не из тривиальных логических ошибок в одном и том же мире, а из утверждений наблюдателей о разных мирах, приходится разрешать не требованием достижения некоторой независимой реальности, а при помощи моделирования общего мира, в котором можно сосуществовать и иметь взаимный доступ» [Матурана 2002:7].
2. К вопросу о сущности языковой коммуникации
«Взаимный доступ» к различным мирам мультимира есть необходимое условие успешной адаптации человека к окружающей среде, а значит, выживания, поскольку лишь во взаимодействии с другим можно расширить границы своего собственного опыта и избежать чужих ошибок, адекватно действуя в каждых конкретных условиях, а значит, живя.
Однако, поскольку в типическом случае наблюдения области взаимодействий организмов совпадают в очень малой степени — видя бегущую женщину, трудно однозначно интерпретировать её поведение ввиду того, что часть ситуации скрыта от наблюдателя, — для успешной интеракции организмы должны в какой-то момент иметь общую область взаимодействий, что возможно в двух случаях: либо оба организма имеют в какой-то момент одну практически общую область взаимодействий в физической сфере и порождают цепочку взаимосвязанного поведения (например, мать отодвигает руку ребёнка от раскалённой плиты), либо один организм (о1) ориентирует поведение другого организма (о2) на какую-либо часть его (о2) области взаимодействий, отличную от части, в которую входит данное взаимодействие (мать говорит ребёнку, чтобы он убрал руку от плиты — воспринимаемое ребёнком коммуникативное воздействие принадлежит другой части его области взаимодействий, нежели действие «убрать руку»).
В последнем случае никакой взаимосвязанной цепочки поведения не возникает, потому что последующее поведение обоих организмов обусловлено исходом независимых, хотя и параллельно протекающих, взаимодействий, но, тем не менее, в данном случае можно сказать, что организмы вступили в коммуникацию. Таким образом, языковая коммуникация — процесс достижения согласованности действий членов некоторого сообщества, в котором говорящий не передаёт информацию слушающему, а лишь делает попытку, манипулируя телами знаков, произвести некоторые изменения в структуре когнитивного опыта слушающего.
«Люди понимают друг друга не потому, что передают собеседнику знаки предметов, и даже не потому, что взаимно настраивают друг друга на точное и полное воспроизведение идентичного понятия, а потому, что взаимно затрагивают друг в друге одно и то же звено чувственных представлений и начатков внутренних понятий, прикасаясь к одним и тем же клавишам инструмента своего духа, благодаря чему у каждого вспыхивают в сознании соответствующие, но не тождественные смыслы. Лишь в этих пределах, допускающих широкие расхождения, люди сходятся между собой в понимании одного и того же слова» [Гумбольдт 1984: 165-166].
3. А где значение?
Из всего вышесказанного вытекает вывод о том, что нигде в окружающем мире, ни в какой «реальности» нет феномена, называемого значением языкового знака. Представляется, что значение не существует и как врождённая внутренняя структура человеческого сознания в духе классической феноменологии Гуссерля [Гуссерль 1991] или генеративизма Хомского [Chomsky 1965]. Значение предстаёт как специфическое ценностно окрашенное отношение взаимной причинности, возникающее в опыте взаимодействия субъекта с окружающей средой (прежде всего, социальной), при помощи взаимодействия с телами знаков, и связывающее две эмпирических сущности — языковой знак и некий неязыковой объект.
Представляется, что, традиционный вопрос лингвистической семантики «что значит это слово?» продуктивнее будет переформулировать в «какую ценность (для меня) имеет данное слово?». В данном контексте невозможно не сослаться на статью Й. Златева [Zlatev 2003], в которой исследователь определяет значение как отношение между организмом и средой, определяемое ценностью, которую отдельные аспекты среды имеют для организма [Zlatev 2003:341].
Если мы согласимся с таким ценностным подходом, то следует признать, что попытки эксплицировать значения в виде дефиниций, описывающих некий «кусок» внеязыковой действительности, якобы репрезентируемый данным словом, являются, по меньшей мере, искусственными. Возвращаясь к ключевой метафоре, мы описываем кусочек уже облепленного словами-бирками навозного шара при помощи бирок, которые сами же и есть отражение этого «оязыковленного» уже шара. Иначе говоря, мы учимся логично и непротиворечиво рассуждать о мире в рамках системы образования (в школе, вузе и т. д.), и происходит это тогда, когда основные ценностные взаимосвязи слов и объектов окружающей среды уже сформировались, что приводит к вторичности формулируемых нами определений [Кравченко 2008].
Именно поэтому при использовании методики семантического дефинирования, когда информантам предлагается продолжить фразу типа «Счастье — это..», исследователь, как правило, встречается с большим количеством отказов информантов, а сами участники эксперимента испытывают затруднения в формулировках категориального характера (типа «это особое состояние.» и т. д.). Пожалуй, самая известная дефиниция была предложена в культовом советском фильме «Доживём до понедельника»: счастье — это когда тебя понимают. Обратим внимание, что в данном случае мы имеем дело не категориальной дефиницией, а с ценностным отношением: «с этим словом я связываю полную социальную адаптацию, и это хорошо».
Однако, несмотря на то, что, как нам представляется, языковое значение имеет субъективный характер, поскольку является
эмпирическим по природе, ценностная окрашенность круговой взаимосвязи языкового и неязыкового объектов, обусловливает и некоторые интерсубъектные черты значения. Адаптивно ценные для данного этноса модели поведения, константы восприятия усваиваются представителями определённого национально-лингво-культурного сообщества в результате участия в речевой практике в рамках данного сообщества. «Отдельные языковые формы выживают и воспроизводятся вместе с координированными реакциями слушающего, потому что достаточно часто эти паттерны производства и реагирования оказываются во благо как говорящего, так и слушающих» [МШкап 2005 цит по: Кравченко 2008: 213]. Иными словами, в период, который принято называть становлением языковой личности [Караулов 2008], формированием коммуникативной (дискурсивной) компетенции [Седов 2004], вместе с овладением практическими навыками пользования языком происходит овладение социально значимыми моделями поведения себя в данной био-социо-культурной среде — формируется интерсубъектная составляющая языковых значений, которая обеспечивает, в терминологии Л. Н. Гумилёва [Мичурин 1993], комплиментарность членов одного этноса, позволяющую чётко проводить границу между своими и чужими.
4. Способы объективации ценностно-значимостных отношений
Естественно, что в контексте вышесказанного возникает вопрос о способах объективации данных ценностно окрашенных моделей поведения, находящихся в сознании представителей определённого национально-лингво-культурного сообщества во взаимной каузальной связи с некоторыми языковыми знаками.
Лингвистическим «подспорьем» для проведенной нами экспериментальной работы послужило понятие потенциального текста культуры, так или иначе обсуждавшееся в работах целого ряда исследователей [Бахтин 1986; Романов 2003; Гудков 2007]. Так, В. Н. Романов понимает потенциальный текст как наиболее устойчивую и чаще
всего актуализируемую в речевом праксисе сообщества смысловую зону, обеспечивающую «то самое относительное единство сообщества, которое только и делает возможным появление в нём конфликтующих точек зрения, подходов, мнений, суждений, оценок и т. п.... В более строгом и артикулированном виде (...) её можно было бы представить в виде потенциального текста, в котором все понятия благодаря присущим им семантическим связям изначально «ожидают» и «предполагают» друг друга с разной степенью вероятности [Романов 2003: 46-47].
Д. Б. Гудков, связывая понятия потенциального текста культуры и национального культурного пространства, отмечает, что именно прямо не выраженные, имплицитные потенции семантики языковых единиц позволяют создавать вполне реальные тексты (курсив наш — А. К.), в которых эти единицы могут подвергаться весьма своеобразному переосмыслению, но оно принимается национальной культурой, так как соответствует потенциальному тексту, «вписывается в него» [Гудков 2007: 27].
Анализ функционирования некоторых прилагательных в современных русской и французской речевых практиках [Колмогорова 2006] позволил нам выдвинуть гипотезу о двух видах ценностно-значимостных отношений, потенциально способных объективироваться в речевой практике в рамках определённого сообщества. Мы назвали данные отношения когнитивно-языковой аргументацией и социально-речевой аргументацией. Термин «аргументация» был использован потому, что, являясь отношениями интерсубъектного характера в той структуре эмпирического знания, которую можно назвать значением языкового знака, они помогают коммуникантам моделировать некий общий мир, воздействовать, находя точки соприкосновения.
Когнитивно-языковую аргументацию мы понимаем как усваиваемый индивидом в процессе инкультурации в рамках определённого национально -лингво-культурного сообщества и устойчиво ассоциируемый с единицами языка комплекс констант
восприятия среды (природной и социальной) существования этноса, обусловливающий категоризацию всякого отрывка окружающего мира этноса как естественного, обычного, должного положения дел либо как неестественного (особенного, опасного, не должного).
Социально-речевая аргументация — актуализация языковой единицей в определённом контексте имплицитного суждения, имеющего характер социального императива, «знаемого» представителями данного национально-лингво-культурного сообщества, и предписывающего определённую модель поведения в данной ситуации.
5. Экспериментальная работа: методики и результаты
Целью экспериментальной работы было подтверждение возможности объективации ценностно-значимостных отношений, устойчиво связывающих в сознании представителей определённого национально-лингво-культурного сообщества языковой знак и объект окружающей среды.
В ходе исследовательской работы нами был проведён эксперимент, в котором участвовали респонденты пяти возрастных групп: 14-15 лет (35 чел), 16-19 лет (43 чел.), 20-25 лет (44 чел.), 26-40 лет (30 чел.), 40-60 лет (30 чел.). В общей сложности — 183 респондента. В ходе эксперимента испытуемым предлагался текст, повествующий о судьбе женщины по имени Варя, которая, ещё будучи подростком, после смерти родителей взяла на себя воспитание младшего брата, а затем, после неудачной женитьбы брата, стала растить его пасынка, хотя уже тяжело болела. Текст взят из местной газеты (раздел «Житейские истории»), и не претендует на художественность. Перед предъявлением мы постарались изъять из него яркие оценочные слова.
Испытуемым было предложено:
1) высказаться в поддержку тезиса «Варя
— хорошая» или «Варя — плохая», обосновывая свою точку зрения;
2) выбрать из двух суждений — «человек, но светлый», «человек, и даже светлый»
— то, которое лучше «ложится на ухо», кажется более приемлемым.
В основе данного экспериментального задания — методика, предложенная О. Дюкро [Ducrot 1995], полагающим, что в самом значении (signification) любого лексически самостоятельного слова заложено представление (croyance), свойственное большинству говорящих на данном языке, о том, какой должна быть эмпирическая сущность, обозначаемая данным языковым знаком, то есть представление о прототипической эмпирической сущности, называемой данным языковым знаком. Для того чтобы выявить более прототипиче-ские или менее прототипические представления об устойчиво ассоциируемом с данным языковым знаком объекте (в рамках некого языкового сообщества), исследователь предложил воспользоваться коннекторами mais 'но' и même (прагматический потенциал не имеет однозначного эквивалента в русском языке: « даже; « конечно).
3) выбрать или сформулировать самим поведенческую реакцию по отношению к незнакомому человеку, которого какое-то третье лицо назвало светлым человеком: а) я бы отнёсся (отнеслась) к такому человеку с пониманием, с пренебрежением, с издёвкой, с удивлением, с восхищением, с приязнью, с симпатией, с усмешкой, с уважением; б) мне бы хотелось: познакомиться с ним, подружиться с ним, сказать ему что-то хорошее, я бы ни за что не стал (-ла) с ним связываться, мне такие люди не интересны.
140 120 100 80 60 40 20 0
□ человек, и даже (конечно) светлый
□ человек, но светлый
■ отказались отвечать
1 кв
Диаграмма 1. Распределение ответов респондентов на экспресс-тест О. Дюкро
Результаты
1. 132 респондента выбрали из предложенных 2 суждений суждение «человек, и даже светлый», правда, некоторые переформулировали его как «человек, и, конечно, светлый», а 42 — «человек, но светлый», 9 человек не выполнили задание. Интересно, что многие комментировали свой выбор, точно определяя исходную посылку, заложенную исследователем в самом тестовом задании: ср.: в предложении с «но» светлость противопоставляется определению человека, думаю, в большей степени, это не так, а в «<человек, и даже светлый» идёт с уточнением, что ближе к истине.
2) 6 респондентов в процессе аргументации в пользу тезиса «Варя — хорошая» использовали сочетания светлая женщина, светлый человек, что косвенно также подтверждает нашу гипотезу о присутствии положительного языкового аргументатив-ного потенциала в семантике данного прилагательного.: Варя — заботливая, добрая, великодушная, в старину таких как она называли светлыми людьми.
Таким образом, можно предположить, что для русского языкового сознания прото-типический человек (пока ещё!) должен быть светлым, поэтому синтагма светлый человек «направляет» аргументативный вектор высказывания «в пользу» объекта высказывания: он — такой, каким и должен быть.
Отметим, что большая часть респондентов, выбравших в качестве наиболее приемлемого суждение «человек, но светлый», принадлежит к возрастным группам 14-15 лет и 20-25 лет, что, на наш взгляд, свидетельствует о лабильности ценностно-значимостных отношений слова и другого эмпирического объекта среды в сознании членов сообщества. Изменения социальной среды — быть светлым, то есть причащённым высшей Истине и Благу ещё при жизни земной (толкование из [Колмогорова 2006]), становится опасно или, по крайней мере, не выгодно в современном социуме — приводят к смене адаптивно ценных моделей поведения и констант восприятия этноса: для представителей двух возрастных групп языковая единица человек не актуализирует в обязательном порядке модель поведения,
заключающуюся в приобщении к Истине и Благу, к Добру.
Результаты, полученные в последующих экспериментальных заданиях, свидетельствуют в пользу нашей гипотезы о существовании социально-речевой аргументации и подтверждают намеченные нами тенденции.
В последнем задании информантам было предложено выбрать или, при необходимости, сформулировать самим модель поведения в отношении человека, которого третьи лица называют светлым человеком. В итоге наиболее частотными поведенческими реакциями респондентов в отношении светлого человека были: «отнесусь с симпатией, с уважением», «захочу познакомиться, сказать что-то хорошее этому человеку». Следует отметить, что негативные поведенческие реакции также встречаются, однако наблюдается возрастная и гендерная зависимость частотности таких реакций: в возрастных группах 40-60 лет, 26-40 лет у женщин нет ни одной негативной поведенческой реакции, в возрастной группе девушек 20-25 лет — 1
160 140 120 100 80 60 40 20 0
□ позитивные поведенчкские реакции
□ негативные поведенческие реакции
■ отказались отвечать
Диаграмма 2. Распределение поведенческих реакций на синтагму светлый человек
ы
□ мужчины
□ женщины
14-15 16-19 20-25 26-40 40-60
лет лет лет лет лет
Диаграмма 3. Распределение отрицательных поведенческих реакций по гендерным и возрастным группам
0
(ни за что не стала бы с ним связываться), 16-19 лет — 8 (отнесусь с издёвкой, с усмешкой, ни за что не буду связываться с таким, мне такие люди не интересны), 14-15 лет — 3 (отнесусь с пренебрежением, мне такие люди не интересны); у мужчин в возрастной группе 40-60 лет нет отрицательных поведенческих реакции, в группе 26-40 лет — 2 (отнесусь с усмешкой, мне такие люди не интересны), 20-25 лет — нет отрицательных реакций; 16-19 лет — 3 (отнесусь с издёвкой, с усмешкой; мне такие люди не интересны), 15-14 лет — 7 (отнесусь с усмешкой (2), с пренебрежением, мне такие люди не интересны (3), ни за что не стал бы с ним связываться).
В целом такая реакция соответствует имплицитному социальному императиву, который мы сформулировали по результатам анализа различных дискурсов из русской речевой практики: «и такого человека нужно любить и уважать, им восхищаться» [Колмогорова 2006]. В этой связи интересно отметить 2 детали:
1) мы предположили, что подобная реакция респондентов связана с положительной аксиологической маркированностью прилагательного светлый в данном сочетании, следовательно, подобная же реакция будет сопровождать всякое адъективно-субстантивное сочетание, в котором прилагательное содержит положительную оценку. Во время беседы с группой участников опроса (20 чел.) им был задан вопрос о том, как бы они себя повели в отношении человека, которого собеседник назвал бы хорошим человеком. Респонденты затруднились ответить, и вербальные реакции сводились к следующим репликам: «ну это ещё как посмотреть, хороший он или нет», «что значит — хороший?», «не знаю», «никак бы себя не повёл: мало ли на свете людей, и все — «хорошие»». В то время как в случае с сочетанием светлый человек только 5 респондентов из 183 отказались описать свою поведенческую реакцию.
2) обращает на себя внимание тот факт, что практически во всех случаях негативной реакции наблюдается определённый парадокс, например (поведенческие реакции юноши 17 лет): я бы отнёсся к такому человеку с издёвкой, с удивлением, с усмешкой,
я бы хотел познакомиться с таким человеком (!!! — реакция наша. — А. К.). Объяснить подобную противоречивость можно конфликтом между назревающей сменой адаптивно-ценных моделей поведения в современном русском лингвокультурном сообществе и теми социальными императивами, которые ещё являются частью «потенциального текста культуры», и, продолжая актуализироваться определённой языковой единицей в речевой практике, отражают «выходящие из обихода» языкового существования этноса ценностно-значимостные отношения.
Заключение
Экспериментальные данные с достаточной степенью очевидности воссоздают картину изменений ценностных взаимоотношений эмпирических сущностей — языкового знака человек и эмпирического (по преимуществу, социального) объекта, устойчиво ассоциируемого с данным знаком, в сознании нескольких поколений представителей русского лингвокультурного сообщества: если для некоторых возрастных групп данный языковой знак не находится в тесной взаимосвязи с такой моделью социально значимого поведения (быть приобщённым высшему Благу и Истине, быть светлым), которую разделяют другие поколения, а социальный объект, следующий этой модели, не вызывает у достаточно обширной возрастной группы позитивной поведенческой реакции, то мы имеем дело с изменением значения языкового знака, слова. Когда я говорю человек, то подразумеваю, что это — эмпирический социальный объект, который должен стремиться к некоторым духовным идеалам, когда то же самое произносит 14-летний подросток, он имеет в виду некоторое социальное существо, для которого актуализируемая мной ценностная модель не релевантна — мы говорим о разных эмпирических сущностях, у нас разные значения языкового знака человек. И кроме таких ценностных отношений ничего из того, что можно было бы «пощупать» или увидеть нет: представление о существе с руками-ногами-головой (в классической терминологии — «денотат») и т. д. к значению, в сущности, не имеет отношения.
Возвращаясь к тому же рассказу Пелевина: один из наблюдающих за скарабеем — мотылёк Дима — рассказывает другому мотыльку короткую мистическую притчу, замаскированную под анекдот: «Где выберёте деньги?» — «В тумбочке». — «А кто их кладёт в тумбочку?» — «Моя жена». — «А кто их даёт вашей жене?» — «Я».
— «Так где вы берёте деньги?» — « В тумбочке». И рассказчик добавляет, что в этой притче — суть навозного шара скарабея.
У каждого «в тумбочке» — только то, что он сам туда положил, но прячут в тумбочку только самое ценное, то, что важно и другим.
В целом, экспериментальная работа показала возможность использования определённых методик для объективации ценностно-значимостных отношений, связывающих в сознании носителей языка взаимной причинной связью эмпирические объекты — языковой знак и не-языковой элемент био-социо-культурной среды, которые, будучи рассмотрены с определённых методологических позиций, только и могут рассматриваться как значение слова в языковой коммуникации.
Список литературы
1. Бахтин М.М. Проблема текста. Заметки 1959-1961 гг. // Эстетика словесного творчества. — М.: Искусство, 1986. — С.297-325, 421-423 (прим.).
2. Гудков Д.Б., Ковшова М.Л. Телесный код русской культуры: материалы к словарю. -М.: Гнозис, 2007.
3. Гумбольдт В. фон. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества // Избранные труды по языкознанию [пер. с нем.; под ред., с пред. и примеч. Г.В. Рамишвили]. — М.: Прогресс, 1984. — С. 37—298.
4. Гуссерль Э. Феноменология [пер. с нем. В.И.Молчанова] // «Логос». — 1991. — №1.
— С.12-21.
5. Караулов Ю.Н. Русский ассоциативный словарь как новый лингвистический источник и инструмент анализа языковой способности // Русский ассоциативный словарь, кн.1. — М., 1994.
6. Карпинская Р. С. Биофилософия — новое направление исследования // К проблеме
становления биофилософии. - М.: 1997. - С. 165-178.
7. Колмогорова А.В. Языковое значение и речевой смысл: Опыт функционально-скемиологического исследования прилагательных-обозначений светлого и тёмного в современных русском и французском языках. — Новокузнецк, 2006.
8. Кравченко А.В. Когнитивный горизонт языкознания. — Иркутск: Изд-во БГУЭП, 2008. — 320 с.
9. Лоренц К. По ту сторону зеркала // Эволюция. Язык. Познание. — М.: Языки русской культуры, 2000. — С. 42-69.
10. Матурана У. Онтология наблюдения //www.philosophy.ru/library /katr/ maturana2002_blavais.zip.
11. Мичурин В.А. Словарь понятий и терминов теории этногенеза Л.Н.Гумилева / / Л.Н.Гумилев Этносфера: История людей и история природы. - М.: Экопрос, 1993.
12. Пелевин В.О. Свет горизонта //Фокус-группа: Рассказы и эссе. — М.: Эксмо, 2008. — С.117-152.
13. Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. — М., 1994. — 263 с.
14. Романов В.Н. Историческое развитие культуры: Психолого-типологический аспект. — М., 2003.
15. Седов К.Ф. Дискурс и личность: эволюция коммуникативной компетенции. — М.: Лабиринт, 2004.
16. СтепановЮ.С. Семиотика. — М.: Наука, 1971.
17. Стернин И.А. Значение и концепт: сходства и различия // Языковая личность: текст, словарь, образ мира: Сб. статей. — М.: Изд-во РУДН. - С.485-495.
18. Chomsky N. Aspects of the Theory of Syntax. — Cambridge, MA: MIT Press.
19. Ducrot O. Les modificateurs déréalisants // Journal of Pragmatics. — 1995. — № 24. — Pp. 145-165.
20. Emmeche C., Hoffmeyer J. From language to nature — the semiotic metaphor in biology // Semiotica. — 1991. — №1/2 — Pp. 1-42.
21. Gibson J.J. The Senses Considered as Perceptual Systems. — Boston: Cornell University Press, 1966.
22. Hoffmeyer J. Biosemiotics: Towards a new Synthesis in biology // European Journal for
Semiotic Studies. - 1997. - № 2. - V. 9. - Pp. 355-376.
23. Millikan R.G. Language: a biological model. - Oxford: Clarendon Press, 2005.
24. Sharov A. A. Self-reproducing systems: structure, niche relations and evolution // BioSystems. - 1991. - Vol. 25. - Pp. 237-249.
25. Sharov A. A. Biosemiotics: a functional-evolutionary approach to the analysis of the
sense of information / / Biosemiotics; T. A. Sebeok and J. Umiker-Sebeok (eds.). - [S. l.] : Mouton de Gruyter, 1992. - Pp. 345-373. 26. Zlatev J. Meaning = Life (+ Culture): An outline of a unified biocultural theory of meaning / / Evolution of Communication. -2003. - 4:2. - Pp. 253-296.
УДК 81'232
А.А. Григорьев, О.В. Балясникова, И.В. Ощепков
оценки образности названий рисунков из стандартного набора изображений и ряда других слов1
Образность слов является одной из возможных побочных переменных во многих экспериментальных задачах. Однако она представляет интерес и сама по себе. В работе приводятся оценки образности для 470 слов русского языка. Эти оценки были получены от 30 респондентов.
Ключевые слова: образность, возраст усвоения слов, частотность слов, лексико-семантические категории, изображения.
Важным этапом психолингвистического эксперимента является подбор стимуль-ного материала. Например, если мы хотим узнать, различается ли время, за которое испытуемые принимают решение о том, является ли предъявляемая им последовательность букв словом, в том случае, когда предъявляемые слова являются названиями животных и в том, когда они являются названиями растений, необходимо учитывать те характеристики названий, которые могут повлиять на время принятия такого решения: длину слов, возраст их усвоения испытуемыми и т. д. Если два сравниваемых набора стимулов будут значительно различаться по какой-нибудь из характеристик, оказывающих влияние на время принятия решения, эксперимент будет невалидным: получив значимое различие между
1. Данная работа выполнена при поддержке гранта РГНФ 08-06-00311а
животными и растениями, мы, тем не менее, не сможем утверждать, что оно обусловлено принадлежностью стимулов разным категориям, поскольку его причиной может быть разница в значениях стимулов по данной характеристике.
Естественно, возникает вопрос: какие именно характеристики стимульных слов способны повлиять на ответы испытуемых? Обычно в число «подозреваемых» попадают следующие: длина слов, их частотность, образность, возраст усвоения слов, знакомость реалий и зрительная сложность объектов, обозначаемых данными словами, типичность объектов как членов лексико-семантических категорий, и, наконец, количество слов, отличающихся от стимульных одной буквой. Если списки стимульных слов не проконтролированы хотя бы по трем-четырем из этих переменных, объективность полученных результатов оправданно
