CC BY
291
А. Д. Степанов
ЧЕХОВСКИЕ МОТИВЫ В РАССКАЗАХ ЭЛИС МАНРО
ANDREI D. STEPANOV CHEKHOV'S THEMES IN ALICE MUNRO'S STORIES
Андрей Дмитриевич Степанов
Доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета ► pp2998@hotmail.com
Статья посвящена раскрытию сходств и различий между рассказами Чехова и лауреата Нобелевской премии 2013 года канадской писательницы Элис Манро.
Ключевые слова: русская литература, канадская литература, компаративистика, поэтика, литературная репутация, А. П. Чехов, Э. Манро.
The article discovers similarities and differences between the stories of Anton Chekhov and the 2013 Nobel Prize winner Canadian writer Alice Munro.
Keywords: Russian literature, Canadian literature, comparative studies, poetics, literary reputation, Chekhov, Alice Munro.
Сходство рассказов Элис Манро с чеховскими — не новость и не открытие. По свидетельству биографа писательницы Роберта Тэ-кера, это лестное сравнение впервые прозвучало еще в начале 1950-х, после появления первых рассказов Элис Лэдлоу, будущей Манро1. В 1980-е годы сопоставление канадской писательницы с русским классиком стало общим местом, а в 1990-е оно украсило обложки ее сборников. Наиболее часто приводилось высказывание Синтии Озик: «Она наш Чехов, и она переживет большинство своих современников»2.
К сожалению, это сопоставление никогда не превращалось в подробный анализ. Критики отмечали только отдельные черты сходства: например, умение Э. Манро выбрать одну деталь, которая представит весь пейзаж; или «чеховскую остроту зрения», по отношению к разрыву между желаниями и возможностями своих героев3. К сходным качествам двух авторов относили лишенный малейшей недоброжелательности гуманизм и тонкий «демократичный» психологизм (Манро и Чехов «занимаются истолкованием внутренней жизни человека, даже если персонажи кажутся совсем лишенными духовности»4), а также отсутствие идеологической предвзятости: «Чувство Манро по отношению к тем, о ком она пишет... столь же чисто, как у Чехова, и столь же мало искажено привнесенными извне системами мысли»5.
К этим наблюдениям легко добавить некоторые совершенно очевидные внешние черты: Элис Манро — автор рассказов и повестей, она не написала ни одного романа, и Нобелевская премия 2013 года вручена ей как «мастеру современного короткого рассказа». При этом некоторые ее книги тяготеют к «роману в рассказах», связанному общностью места
Работа выполнена при поддержке гранта СПбГУ 31.38.301.2014
и сквозными персонажами: так построены сборники «Жизнь девочек и женщин» (1968) и «Да кто ты вообще?» (1978). Историк русской литературы при этом сразу вспомнит, во-первых, чеховский неосуществленный роман конца 1880-х годов — «Рассказы из жизни моих друзей», а во-вторых, построенную именно таким образом «маленькую трилогию» 1898 года («Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви»). Большая часть героев и Чехова, и Манро — обычные, «средние» люди, взятые в самых обыкновенных, легко узнаваемых обстоятельствах. В тех редких случаях, когда канадская писательница все-таки выбирает в качестве протагониста человека незаурядного (например, главная героиня повести 2009 года «Слишком много счастья» — не кто иная, как Софья Ковалевская), то такой исключительный герой уравнивается с обыкновенными: демонстрируется его неспособность вырваться из паутины семейно-бытовых обстоятельств, упадок сил, болезнь, отчаяние. Точно так же поступал Чехов — достаточно вспомнить «Скучную историю» или «Архиерея». Герои обоих авторов погружены в быт до такой степени, что стирается граница между бытом и событиями6. Внешние события затушевываются, не имеют последствий, и их место занимают внутренние, ментальные. Как и для Чехова, для Манро характерен интерес к вопросам человеческого общения, прежде всего — к провалам коммуникации, а также «антииерархическая тема»: она неустанно следит за тем, как люди выстраивают незримые иерархии в отношениях друг с другом7. И Чехов, и Манро предпочитают воздерживаться от прямых суждений о происходящем, оставляя право окончательной этической оценки «присяжным»-читателям. Помимо этих самых общих черт, можно указать на множество отдельных «черточек» поэтики — сходных деталей и подробностей. К ним относятся, например, пестрящие в текстах Манро слова «возможно», «наверное» и «казалось», которые переводчику приходится отчасти убирать, чтобы русский текст стал читабельным (чеховскую любовь к слову «казалось» отмечала еще прижизненная критика) и т. п.
Надо заметить, что даже такие — лежащие на поверхности — наблюдения в критике почти
не встречаются. В большинстве случаев сравнение Манро с Чеховым имеет ритуальный или рекламный характер и опирается на очень общее представление о «чеховском» ("СЬекЬстап"), характерное для англоязычных критиков, чье знакомство с творчеством русского писателя обычно ограничивается четырьмя великими пьесами и несколькими поздними рассказами8. Несмотря на статус мирового классика, значительная часть того, что написал Чехов-прозаик, на протяжении XX века оставалась мало известна не только публике, но и литераторам-профессионалам, о чем свидетельствует и практика цитирования, и история переводов Чехова на английский язык9.
Чтобы разобраться в сходствах и различиях Манро и Чехова, попробуем кратко проанализировать несколько текстов нового нобелевского лауреата. Основной корпус произведений Манро — это 169 повестей и рассказов, большинство которых составили 14 «канонических» сборников. Охватить их все в одной работе невозможно и поэтому мы ограничимся в основном материалом сборника «Слишком много счастья» (2009), который был первым переведен на русский язык10.
Начнем с тематического сходства. Писательнице, почти всю жизнь прожившей в маленьких городках канадских провинций Онтарио и Британская Колумбия, разумеется, близка и понятна тоска чеховских героев, которые томятся в уездном захолустье по иной, счастливой жизни. Например, в провинциальном городке родилась и выросла Джулиет, героиня рассказа «Жребий» (2004) — одаренная девушка, в двадцать один год получившая магистерскую степень по классической филологии. «В городке, где она росла, — замечает повествователь, — на ее одаренность посматривали так, как обычно смотрят на хромоту или лишний палец»11. Эта фраза является, по-видимому, прямой цитатой из «Трех сестер», где Маша говорит о себе и своих сестрах: «В этом городе знать три языка ненужная роскошь. Даже и не роскошь, а какой-то ненужный придаток, вроде шестого пальца»12. Однако в мире Манро, в отличие от чеховского, нет труднопроницаемых
перегородок между столицей и провинцией, которые не могут преодолеть сестры Прозоровы и с трудом преодолевает Надя Шумина из рассказа «Невеста». Та же Джулиет, увлеченная древней историей, легко поступает в университет, получает стипендии, пособия, ученую степень, а затем находит работу и обретает личное счастье. В последнем обстоятельстве тоже сказывается отсутствие социальных перегородок: мужьями героинь Манро — рафинированных высокообразованных девушек — часто становятся простые люди, плотники, лесорубы и рабочие. Однако различие в образовании не ведет к конфликту — в отличие от Чехова, который посвятил теме неравного в социальном и интеллектуальном отношении брака добрый десяток рассказов: от ранних «Дачницы» и «Розового чулка» и до поздних «Учителя словесности» и «Супруги».
Разумеется, причины такого положения вещей — не только литературные. Канада — одна из самых благополучных стран в современном мире, de facto социалистическая, с отсутствием резкого разделения людей по уровню доходов, образования и культурных преференций, с твердыми социальными гарантиями, толерантная и спокойная. Здесь успешно преодолены расовые, сословные и гендерные предрассудки, и основанные на них сюжеты, которые часто разрабатывал Чехов («Скрипка Ротшильда», «В усадьбе», «Печенег» и мн. др.), по-видимому, невозможны. В большинстве рассказов о современности Элис Манро пишет не столько о социальных, сколько о личных — индивидуально-психологических и семейных — конфликтах. Часто в основу сюжета положено преступление, однако не «типичное», социально мотивированное, а спонтанное, представляющее собой как бы выход на поверхность того дикого хаоса, которая таится в душе каждого человека. Только в рассказах о далеком прошлом (сборники «Да кто ты вообще?», 1978; «Вид из Касл-Рока», 2006) решающей оказывается социальная детерминация поступков. Социальная тема отчетливо звучит и в рассказах, действие которых происходит во времена детства и молодости писательницы (1940-1950-е годы), когда социальные контрасты еще оставались сильны
(«Венлокский кряж», 2005; «Есть такие женщины», 2008), а отношение к непохожему на других человеку было совсем иным («Лицо», 2008; «Детская игра», 2009).
Сравнение с Манро оказывается небесполезным для понимания Чехова. Мы привыкли считать, что его творчество имеет общечеловеческий и вневременной характер: иначе как объяснить сегодняшний успех чеховской прозы и драматургии в других странах? Однако в сравнении с Манро на первый план выходит иное: Чехов, считавшийся многими «передовым» современниками (Н. К. Михайловский, А. М. Скабичевский, М. А. Протопопов и др.13) аполитичным автором, не отвечавшим на современные общественные запросы, теперь предстает писателем, который почти всегда писал о социальной несправедливости.
Не менее важно и различие в поэтике двух авторов на сюжетном уровне. Ключевой лейтмотив Манро, при всей погруженности ее героев в быт, — это мифологический архетип «прохождения через ад», символическая смерть и воскресение. Следы этого протосюжета можно увидеть почти в каждом тексте. Героиня (реже герой) попадает в ситуацию, когда ей кажется, что жизнь кончена, она продолжает жить в неком лиминаль-ном пространстве, но чувствует себя мертвой и готовится к окончательной смерти. Затем он или она внезапно обнаруживает, что жизнь только начинается, впереди ждет воскресение и свет. Приведем два примера из сборника «Слишком много счастья»:
В жизни 22-летней Дори произошла трагедия: ее психически неуравновешенный муж Ллойд убил их маленьких детей. После этого Дори чувствует себя мертвой и отказывается общаться с людьми. Ллойд, теперь заключенный психбольницы, тоже похож на мертвеца. Между бывшими супругами устанавливается странный эмоциональный контакт, их тянет друг к другу. В конце концов Ллойд рассказывает о своем открытии: убитые дети существуют в некоем ином измерении, куда можно проникнуть в видениях и снах. Героиня почти готова в это поверить. «Переход» на сторону мужа означал бы для нее окончательную смерть, но этого не происходит. В конце рассказа Дори спасает попавшего в тяжелую аварию незнакомого юношу и словно
оживает сама; ее больше ничто не связывает с бывшим мужем («Измерения», 2006);
Девятилетний Кент во время пикника, устроенного его родителями в горах, проваливается в глубокую расселину в скале; мать и отец спасают его, вытаскивая наружу (как бы рождают заново), и он становится другим человеком. Повзрослев, Кент уходит из дома, полностью порывает с семьей и становится главой ньюэйджевской секты, исповедующей жизнь только в настоящем, без прошлого и будущего. Он хочет принять имя евангельского Лазаря (умершего и воскрешенного), но потом решает назваться Ионой — пророком, побывавшим во чреве кита («Глубокие-скважины», 2008).
Подобные мотивы есть почти каждом рассказе («Любит — не любит»14, 2001; «Наплавной мост», 2000, и др.). Очень частотны у Манро мотивы смертельной болезни (обычно — онкологической), во время которой павший духом человек все-таки находит в себе силы принять мир таким, какой он есть, и, подобно толстовскому Ивану Ильичу, видит свет. Это сближает Манро не столько с Чеховым, сколько с темами «воскресения» и «восстановления погибшего человека» — центральной линией русской литературы XIX века, традициями Толстого и Достоевского. У Чехова, завершавшего эпоху классического реализма, эта тематика присутствовала в ослабленном и редуцированном виде. Как показал В. Б. Катаев15, место этого мотива у Чехова часто занимает гносеологическое «открытие»: герои осознают неправильность собственного поведения, неоднозначность обстоятельств, большую, чем им казалось раньше, сложность жизни в целом и т. д. Подобное открытие составляет центральное событие чеховского рассказа, однако в отличие от «воскресения», оно не является окончательным, не обязательно меняет жизнь героев и может быть забыто уже на другой день. На этом фоне творчество Манро предстает и более однозначным (контрастным, построенным на противоположностях), и более оптимистичным.
Различие двух авторов заметно и в том, что Элис Манро часто использует практически отсутствующий у Чехова сюжет о Золушке. Бедная, робкая, некрасивая, часто уже немолодая женщина «чудом» находит свое счастье, возлюбленного,
становится «царицей мира» (рассказы «Любит — не любит», 2001; «Жребий», 2004; «Настоящая жизнь», 1992; «Вымысел», 2007; незавершенный сюжет в повести «Слишком много счастья», 2009). У Чехова действует совсем другая закономерность: желания героев (и героинь) не выполняются. Чеховский человек, как правило, не обретает того, что хотел, но очень часто получает нечто противоположное или противоречащее желаемому. Особенно ясно это видно как раз в рассказах о любви, где зачастую отсутствуют препятствия к счастью героев: молодая и богатая Анна Акимовна в повести «Бабье царство» (1894) воспринимает свое положение хозяйки фабрики как тяжелое испытание и отказывается от желания выйти замуж за простого рабочего в ситуации, когда выполнению этого желания ничто воспрепятствовать не может.
Если центральные темы рассказов Чехова и Манро всегда имеют больше различий, чем сходств, то темы дополнительные, сопровождающие главную, а также отдельные мотивы и детали оказываются весьма сходными. Так, в уже упомянутом выше рассказе «Глубокие-скважины» явно просматривается одна из тематических линий чеховского «Архиерея» (1902): отчуждение в отношениях матери и сына, который, «заново родившись» и сменив имя, умер для семейной жизни и стал чужим для своих родных. Напомним, что чеховский герой, преосвященный Петр, — это монах, который хотя и дал обет ухода от мира, тем не менее не находит в себе сил следовать этому обету и жаждет обыкновенного человеческого общения. Его тяготит почтительность окружающих, невозможность простых отношений ни с кем, даже с родной матерью. Сходный разрыв в отношениях, и даже более глубокий, изображен в рассказе Манро. Более того, у канадской писательницы провал коммуникации выглядит совсем фатальным. Чеховский преосвященный Петр — все-таки «монах по должности», принявший постриг не по зову души, а как условие продвижения в церковной иерархии (архиереем может стать только представитель «черного» духовенства). Герой Манро, Кент, оставляет отца и мать очень легко, руководствуясь даже не сло-
вами Христа, обращенными к матери16, а исключительно внутренним убеждением. Он объявляет себя существом бесполым, неимущим, лишенным дружеских и родственных связей, стоящим вне социума, не имеющим прошлого и живущим только настоящим. Как и другие члены его секты, Иона-Кент живет тем, что подбирает выброшенные вещи и продукты и просит милостыню. Это не просто кенозис, а некий предел возможного в современном обществе самоумаления. Герой — чужой для всех, и это обстоятельство определяет поэтику рассказа. Если в чеховском «Архиерее» господствует точка зрения сына, то у Манро — точка зрения матери. При этом герой-отступник остается закрытым, загадочным, мотивы его поступков, которые не может понять мать, не до конца понимает и читатель. Но одновременно создается и более трагическая, чем у Чехова, перспектива: Салли много лет назад потеряла связь с сыном, потом случайно нашла его, но только для того, чтобы убедиться, что он стал ей совсем чужим. Сходные ситуации — невозможность не только родственного общения, но и коммуникации вообще — обусловлены разными причинами. У Чехова в сравнении с Манро выступает на первый план «иерархическая тема»: мать — вдова дьякона, вечная просительница, привыкшая к почти раболепному отношению к вышестоящим, тем более — к архиерею. Мотив отчуждения обусловлен несовпадением антропологического и социального, человеческого и общественного. У Манро, помимо психологического отчуждения (непонимания мотивов и смысла поступков сына), сильным фактором оказывается буржуазное презрение к неопрятному быту нищего побирушки, в которого превратился сын.
Таким образом, за различием авторов стоит различие общественных сознаний: иерархическое, почти кастовое общество времен заката империи — и современная демократия. Индивидуальное же отношение к проблеме проявляется у авторов в вере или неверии в возможность преодолеть отчуждение. В чеховском рассказе перед смертью героя происходит то, что интерпретаторы обычно воспринимают как чудо понимания: почти дословно совпадают самоощу-
щение архиерея и то, каким он кажется матери: «...и ему уже казалось, что он худее и слабее, незначительнее всех... <...> И ей тоже почему-то казалось, что он худее, слабее и незначительнее всех» (10, 200). Мать забывает, что перед ней преосвященный Петр и зовет его детским именем: «Павлуша».
Однако этот контакт в «Архиерее», как и в других чеховских рассказах, оказывается всего лишь мгновенным проблеском. Сразу после момента таинственной общности мыслей и представлений говорится о том, что герой «уже не мог выговорить ни слова, ничего не понимал» (10, 200), возможность взаимопонимания теряется навсегда. А затем следует «сцена забывания»: покойного преосвященного все забыли, и не все соседки верят матери, когда она робко упоминает, что у нее был сын архиерей. Время стирает и уничтожает всё.
Иначе решает вопрос Элис Манро. Оба героя — сын и мать — остаются живы. Они расстаются и, по-видимому, навсегда. Однако в самом конце рассказа появляется слабый лучик надежды. Финал звучит так: «Но, как бы там ни было, Салли прожила этот день, и он не стал концом всего. Стал или не стал? Она сказала: „может быть, увидимся". А он ее не поправил»17.
Таким образом, в интертекстуальном диалоге с Чеховым (если он действительно имеет место) Манро оказывается «адвокатом Бога» — она утверждает жизнь, надежду и спасение. Наверное, в этом и заключается главное отличие канадской писательницы от «вечного спутника», с которым ее сравнивали всю жизнь.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Thacker R. Alice Munro: Writing Her Lives. A Biography. Toronto, 2011. P. 115.
2 Впервые эта фраза появилась на обложке сборника Манро «Friend of My Youth» (1990).
3 См.: Kareda U. The War Within Alice Munro's Heroine // Saturday Night. 1979. January-February. P. 62-63.
4 Ozick C. A Short Note on "Chekhovian" // Ozick C. Metaphor and Memory. New York, 1989. P. 88.
5 Gorra M. Crossing the Threshold // New York Times Book Review. 1998. November 1. P. 6.
6 См. об этой чеховской черте: Скафтымов А. П. К вопросу о принципах построения пьес А. П. Чехова //
[взаимосвязь литературы и языка]
Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. С. 404-435.
7 В посвященном этой теме рассказе «Детская игра» (2007) в качестве рассказчицы и центральной героини выступает профессиональный антрополог, что позволяет провести параллели между правилами поведения первобытных и современных обществ.
8 Особенно повезло «Даме с собачкой», которую включают во все антологии и университетские курсы как образцовый, идеально написанный короткий рассказ.
9 В 1916-1922 гг. Констанс Гарнетт перевела на английский 201 прозаическое произведение Чехова, причем их выбор был совершенно произвольным, а стилистика перевода отличалась тяжеловесностью. Тем не менее это собрание почти без конкуренции представляло Чехова-прозаика в англоязычном мире до середины 1950-х гг. Впоследствии образцовым стало академическое издание пьес и поздних рассказов в переводах Рональда Хингли (так называемый «оксфордский Чехов»), выходившее в 1964-1980 гг.; оно включало в себя, помимо пьес, только рассказы, написанные после 1888 года. В 1982 году вышел сборник переводов 35 ранних рассказов, выполненный Патриком Майлзом и Харви Питчером, за ним последовал ряд других. Однако до сих пор многие тексты молодого Чехова остаются непереведенными.
См. об этом: Шерешевская М. А. Чехов в Англии. Переводы // Литературное наследство. Т. 100. Чехов и мировая литература. Кн. 1. М., 1997. С. 369-405.
10 См.: Манро Э. Слишком много счастья / Пер. с англ. А. Д. Степанова. СПб., 2014.
11 Munro A. Chance // Munro A. Runaway. New York, 2005. P. 53. Здесь и далее перевод текстов А. Манро наш.
12 Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 19741983. Соч. Т. 13. С. 131. В дальнейшем цитаты из Чехова даются по этому изданию в тексте с указанием тома серии Сочинений и страницы.
13 См.: А. П. Чехов: pro et contra: Творчество А. П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала ХХ в. (1887-1914): Антология. СПб., 2002. С. 80-92, 112-143, 144-179.
14 Так мы перевели бы название рассказа, в котором цитируется детская считалка: «Hateship, Friendship, Courtship, Loveship, Marriage» (2001).
15 См.: Катаев В. Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. М., 1979. С. 10-30.
16 Когда мать Кента припоминает слова Христа «Иисус говорит Ей: что Мне и Тебе, Жено?» (Ин. 2: 4), это вызывает у героя раздражение. См.: Манро Э. Слишком много счастья. С. 130.
17 Манро Э. Слишком много счастья. С. 131.
[хроника]
СЕМИНАР «СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ И ЯЗЫКОВАЯ АДАПТАЦИЯ МИГРАНТОВ»
(Начало на с. 65, 84. Окончание на с. 108)
1. В настоящее время катастрофически снизился уровень подготовки иностранных студентов по русскому языку, что отрицательно влияет на процесс получения ими профессионального образования в российских вузах (которое осуществляется на русском языке), отрицательно сказывается на имидже российского образования в мире.
В целях повышения качества подготовки иностранных студентов по русскому языку необходимо:
- внести в реестр образовательных дисциплин дисциплину «Русский язык как иностранный», разработать федеральный образовательный стандарт по преподаванию этой дисциплины в вузе, включая предвузовское обучение иностранных граждан, привязать Федеральные государственные требования по русскому языку как иностранному языку, утвержденные Приказом Минобрнауки РФ от 28 октября 2009 г. № 463, к этапам обучения иностранных студентов российских вузов, указав примерное количество учебных часов, необходимых для достижения каждого уровня владения русским языком; обеспечить наполнение учебных групп для занятий по русскому языку в составе 6-8 человек;
- на подготовительных факультетах и отделениях для иностранных граждан в вузах установить соотношение студентов и преподавателей 1:4, обеспечить предвузовское обучение русскому языку в объеме 720 ч. (для сту-
дентов гуманитарного профиля — 850 ч.), предусмотреть обучение не только русскому языку, но и образовательным учебным предметам на русском языке по профилю подготовки студентов;
- ввести в обязательном порядке преподавание русского языка в бакалавриате иностранным студентам-филологам в объеме 660 часов (для студентов из стран СНГ, окончивших национальные школы с преподаванием русского языка и литературы — в объеме 310 часов), студентам-нефилологам — в объеме 450 часов (для студентов из стран СНГ, окончивших национальные школы с преподаванием русского языка и литературы, — в объеме 310 часов); в магистратуре для получивших степень бакалавра в российских вузах — 100 часов; для получивших степень бакалавра в зарубежных вузах — 270 часов; в аспирантуре для получивших степень магистра в российских вузах — 70 ч.: для получивших степень магистра в зарубежных вузах — 560 ч.; кроме этого следует предусмотреть по 20 часов консультаций на каждый семестр;
- включить общенаучную дисциплину «Русский язык как иностранный» в программу кандидатского экзамена по иностранному языку для аспирантов-иностранцев, как это было до 2007 года;
- осуществлять государственную поддержку системе повышения квалификации преподавателей русского языка как иностранного на базе ведущих вузов России.
