CC BY
184
Папков А.И.
(Белгород)
УДК 94(47).04
БУНТ ИЛИ ИЗМЕНА? ВОССТАНИЯ СЛУЖИЛЫХ ЧЕРКАС НА ЮГЕ РОССИИ В 40-е ГОДЫ XVII ВЕКА
В статье анализируется роль переселенцев из Речи Посполитой в формировании общего военного потенциала южной окраины России в середине XVII века. Проводится изучение причин и последствий ряда восстаний переселенцев, прокатившихся в 1640-е гг. по Югу России, а также оцениваются меры российской администрации по предотвращению подобных явлений. Анализируются противоречия, возникавшие между Россией, Речью Посполитой и Крымским ханством в результате напряженной конкурентной борьбы за господство в Днепро-Донской лесостепи. Автор приходит к выводу о том, что результатом противоречий и соперничества стало не только закрепление конкретных земель за отдельными государствами, но и получение ценного опыта, как межгосударственного взаимодействия, так и пограничного взаимодействия населения, который позволил в дальнейшем найти эффективные механизмы сосуществования подданных России и Речи Посполитой на спорных территориях. Кроме того, в статье показано влияние международной обстановки и пограничной ситуации на расселение украинцев в этом регионе.
Суть конфликтов заключалась в том, что нередко у переселенцев из Речи Посполитой возникали конфликты с представителями российских властей. В результате черкасы уходили за границу. Поскольку после принятия присяги они являлись подданными Российского царства, то это расценивалось как государственная измена. Со временем, наученная опытом, российская администрация изменила политику в отношении черкас. Их стали селить дальше от границы, был усилен контроль за переселенцами. С другой стороны, массовое бегство черкас из России в 1641 г. подтолкнуло российские власти к принятию мер по упорядочению службы черкас. Эти меры обеспечили социальную защищенность переселенцев и привели к укоренению выходцев из Речи Посполитой на южной окраине России.
Ключевые слова: Российское царство, Юг России, Днепро-Донская лесостепь, Речь Посполитая, порубежье, бунт; измена, восстание.
The article analyzes the role of settlers from the Polish-Lithuanian Commonwealth in the formation of military resources of the southern edge of Russia in the middle of the XVII century. The causes and consequences of series of uprisings of settlers happened in the 1640s in the South of Russia are studied, measures of the Russian administration for the prevention of such phenomen are estimated. It analyzes the conflict between Russia, the Polish-Lithuanian Commonwealth, and the Crimean Khanate in the struggle for domination of the Dnieper-Don forest-steppe. The author concludes that this competition resulted in not only the annexation of certain territories by certain countries, but also in their gaining valuable experience in interacting with interstate and borderland populations. At the same time, local inhabitants of Russia and the Polish-Lithuanian Commonwealth in these contested territories had to develop effective mechanisms of coexistence. The article shows the impact of the international situation and border interaction on the resettlement of Ukrainians at this region.
Often settlers from the Polish-Lithuanian Commonwealth had conflicts with representatives of the Russian authorities. As a result, the settlers went abroad and it regarded as state treason, since аfter the taking of the oath, they were citizen of the Russian Tsardom. The Russian administration changed the line of conduct towards the settlers from the Polish-Lithuanian Commonwealth. They began to settle them farther from the border, the supervision over settlers
were tightened. The massive runaway of settlers from Russia in 1641 prompted the Russian authorities to take measures to streamline the military service. These measures ensured social protection of migrants and led to the rooting of settlers from the Polish-Lithuanian Commonwealth in the southern edge of Russia.
Keywords: Russian Tsardom, South of Russia, Dnepr-Don forest-steppe, Polish-Lithuanian Commonwealth, frontier, borderland, frontier, riot, treason, rebellion.
DOI: 10.24888/2410-4205-2017-13-4-24-36
После окончания неудачной для России Смоленской войны 1632-1634 гг. активизировалось переселение подданных Речи Посполитой на территорию южной окраины России. Это обстоятельство объясняется двумя основными причинами: во-первых, обострением социально-экономической напряженности в Речи Посполитой, связанным с попыткой польских властей сократить число черкас, возросшее во время Смоленской войны, во-вторых, началом возведения Белгородской черты, потребовавшим увеличения численности военно-служилого сословия на границе России.
Определенное влияние на ход формирования российских вооруженных сил на территории Белгородской черты в середине XVII в. оказал ряд черкасских волнений, когда довольно большие группы украинских переселенцев («черкас» — по терминологии того времени) взбунтовались и попытались возвратиться с территории Российского государства, где они жили и несли службу, обратно в Речь Посполитую. Первое крупное восстание черкас произошло в Чугуеве, заселенном выходцами из Речи Посполитой, которые пришли в Белгород под командованием гетмана Якова (Яцко) Острянина 12 июня 1638 г. Несмотря на разорение полком Острянина Белгорода и Валуек во время Смоленской войны, черкасы были приняты на службу. Российское правительство и местные власти внимательно отнеслись к пожеланиям черкас, которые не желали разделяться. Им было предложено на выбор два места для поселения: Чугуевское городище в нижнем течении Север-ского Донца или Карпово сторожевье неподалеку от Белгорода. Острянин с товарищами предпочли первое, т.к., по их словам, Карпово сторожевье находилось близко к территории Речи Посполитой. Возможно, поселяясь в таком месте, они рассчитывали на менее строгий контроль со стороны российского правительства и местных должностных лиц. Переселенцы были приведены к присяге. После «крестного целованья» московскому царю Михаилу Федоровичу они стали российскими подданными. Черкасы сохранили свою полковую организацию, хотя и несколько трансформированную в российских условиях. Вместе с тем, помимо власти гетмана, на чугуевских черкас распространялась также власть российского воеводы, с которым в Чугуев были присланы русские служилые люди. Численность последних была в пять раз меньше, чем численность черкас.
Усилиями сформированного гарнизона была построена Чугуевская крепость. Материальное положение жителей Чугуева было вполне удовлетворительным: у каждого из них был двор размером 7 на 8 саженей, достаточное количество плодородной земли, скота, различных угодий; многие занимались звероловством, рыболовством и бортничеством [1, с. 270-277]. Из-за бедности в 1639 г. не построили дома 12 десятников и 198 рядовых черкас [4, с. 295-296]. Видимо, в столь благоприятном отношении российских властей к переселенцам свою роль сыграли обстоятельства перехода Я. Острянина на русскую сторону. В 1638 г. черкасы уходили от преследования польских властей после поражения в битве с коронными войсками, поэтому российская администрация могла рассчитывать на верность переселенцев.
Уверенность столичной и местной администрации в надежности Якова Острянина и его людей способствовала тому, что российские должностные лица относились к ним так же, как к другим служилым людям. Однако черкасы, сменив подданство, не могли
сразу осознать свое новое положение и иногда продолжали вести себя как самовольные запорожцы, а не как русские служилые люди.
Уже в следующем после поселения в России 1639 г. отмечены случаи бегства черкас из Чугуева за рубеж. Один из них описан в донесении П. Щетинина, полученном в Москве 5 июня. Побежали двое черкас, подговорив с собой двух чужих жен. Изменники были настигнуты черкасами, посланными за ними воеводой. Один беглец был убит, остальных привезли в Чугуев. А 16 мая к нему приходили черкасы всем войском и просили казнить изменников смертью, т.к. иначе невозможно остановить поток беглецов, уводящих с собой их дочерей и жен [7, л. 136-139]. Особого внимания заслуживает мнение местного воеводы, считавшего, что виной всему была близость польской границы. Противостоять этому процессу не смогли ни русские власти, ни Яков Острянин.
В том же 1639 г. из Чугуева пытался бежать Герасим Михайлов. О побеге донесла его собственная жена Марья. В погоню послали чугуевских черкас под командованием сотника Богдана Матюшенко, и в итоге Михайлова поймали. За службу сотник был пожалован куском тафты и пятью рублями. Жена изменника получила за донос пять рублей. По указанию Разряда жалованье велено было выдать в Чугуеве в присутствии гетмана и всех чугуевских жителей. Кроме того, в начале 1640 г., следуя указаниям Разряда, воевода П. Щетинин под пыткой допросил чугуевского изменника Ивана Проскурненко. Целью допроса было выявление имен жителей города, которые собирались бежать в Польшу вместе с Проскурненко и его сообщником Василием Филоненко. Несмотря на пытки каленым железом, И. Проскурненко утверждал, что, кроме двух упомянутых черкас, никто не замышлял измены. После этого воевода собрал всех чугуевских черкас, объявил вину Ивана Проскурненко и велел его повесить. Горожанам напомнили о необходимости сохранять верность государю, а беглецов ловить и приводить к воеводе. Тут же был оглашен царский указ, повелевающий имущество изменников отдавать тем людям, которые поймали беглецов и передали их властям [17, л. 61-63]. Вероятно, подобным образом российская администрация стремилась обеспечить предотвращение побегов в будущем. Тем не менее, в дальнейшем ситуация не изменилась. Очередные чугуевцы, пытавшиеся убежать, были задержаны 3 октября 1640 г. В ходе расследования выяснилось, что к побегу их подговаривали купцы, приезжавшие в Чугуев и привозившие с собой «листы» от властей Речи Посполитой [10, л. 261]. Такую же агитацию вели некоторые черкасы, заявлявшие воеводе, что пришли на вечную службу в Россию. Правительство указало не принимать в Чу-гуев нововыезжих черкас, а направлять их в Москву, где определяли дальнейшее место их службы [10, л. 296-297].
Еще в 1639 г. от черкас поступила жалоба на белгородского воеводу Пожарского, который, вопреки царскому указу, не прислал хлеба в Чугуев (воевода должен был отправить 1,5 тыс. четвертей ржи для посева озимых) [7, л. 120]. Жалоба поступила от имени черкас, а не от лица их гетмана. Следовательно, уже в это время среди переселенцев имелись существенные разногласия. Челобитчики просили царя выделить хлеб и вооружение с боеприпасами, в противном случае они угрожали покинуть государеву службу [2, с. 1415]. Вероятно, реакции на челобитную своевременно не последовало, и черкасы отказались выполнять свои служебные обязанности. Сам Острянин докладывал об этом так: «...и я потому на татар в поход не пошел, что не с кем, и в том государьска воля, то моя сказка, и впредь мне от их непослушанья поиску над татарами учинить не уметь» [2, с. 17]. Челобитная Острянина была отправлена в столицу. В ответной царской грамоте воеводе П. Щетинину предписывалось допросить сотника Богдана Матюшенко и других черкас, которые отказались идти вместе с гетманом на татар. Если в ходе расследования возникнут сомнения в надежности черкас, то их надлежало посадить в тюрьму до особого распоряжения [7, л. 440-441].
Весной 1640 г. обстановка в районе Чугуева была напряженной. Активизировались действия воровских черкас. В ответ на разбои чугуевский воевода решил направить в уезд
отряд под командованием сына боярского Артема Кучина. Помимо русских казаков, в отряд предполагалось включить и по два служилых чугуевских черкашенина от каждой сотни. Но те черкасы, которым выпал жребий выступить в поход, отказались принимать участие в погоне. Тогда из города самовольно, не доложив воеводе, выступили 30 черкас. В их числе гетман Яцко Острянин, сотники Гаврила Розсоха, Анаприй Попов, Василий Бо-говец, Кирилл Акунец и Иван Слушинский. 30 апреля 1640 г. сводный отряд Я. Острянина и А. Кучина вернулся в Чугуев. Воеводе доложили, что воровских черкас настигли при устье реки Мерчика. «Воров» было 13 человек, двоим из их числа удалось скрыться. Девятерых Острянин велел повесить на той дороге, которой черкасы из Речи Посполитой приходили в район Чугуева. Двух оставшихся пленников привели к воеводе. Судя по этому сообщению, Яков Острянин поступил по аналогии с мерами, применявшимися российской администрацией по отношению к изменникам-черкасам. В 40-е гг. XVII в. сложился уже своеобразный ритуал казни беглецов. Обычно их вешали в полуверсте от города, в котором они служили, вдоль дороги, ведущей в Польшу. Но так поступали и с российскими подданными, пытавшимися бежать в соседнее государство. А в описанном случае Яков Острянин казнил подданных польской короны. Поэтому для предотвращения возможных международных осложнений было решено избегать излишней публичности по отношению к воровским черкасам. В будущем, если удастся настигнуть польских подданных, разбойничающих на территории России, их вешать запрещалось. Следовало захватывать «воров» в плен, а тела погибших закапывать. Велено было также снять и похоронить тела девятерых упомянутых ранее черкас.
Отношения чугуевских черкас с воеводами (чугуевским и белгородским) в последующем не улучшились. Большое неудовольствие черкас вызывала изматывавшая их сторожевая и станичная служба. В 1640 г. воевода П. Щетинин сообщал об усилении неповиновения со стороны черкас. Особенно возмущались сотники Розсоха и Попов, заявляя, что «ты (воевода. — А.П.) де выбираешь в станицы самых лучших казаков и нас разразнива-ешь, а мы неволею служить неохочи». Опасаясь черкас, воевода неоднократно обращался с просьбой усилить гарнизон Чугуева русскими служилыми людьми [10, л. 18; 233]. Конфликт разгорался. 7 сентября 1640 г. в Разрядный приказ прибыли трое черкас из Чугуева. У них отсутствовала полагавшаяся в таком случае сопроводительная отписка от воеводы. Чугуевцы подали три челобитных, написанных южнорусской скорописью. В первой объяснялось неимение отписки от воеводы и отсутствие заверительных подписей чугуевских священников на поданных документах. Причиной нарушения делопроизводственной практики, по словам челобитчиков, были репрессии воеводы П.И. Щетинина.
Во второй челобитной содержались жалобы на воеовду Петра Ивановича Щетинина, котрого упрекали в излишней жестокости. Речь шла о его недоверии к чугуевским черкасам. По приказу воеводы после захода солнца городские ворота запираются. Опоздавшие вынуждены дожидаться утра под стенами крепости. Черкасы же из города в степь для охоты и рыбной ловли отпускаются не более чем на одну неделю. Жаловались челобитчики на то, что воевода постоянно по ночам совершает обход караулов и, будучи пьян, избивает караульных. Утверждалось, что на Рождество 1639 г. он даже в кабаке саблей отрезал хохол у Федора Костина. Кроме того, воеводу обвиняли в чрезвычайно серьезном должностном преступлении — хищении части черкасского жалованья.
В третьей челобитной рассказывалось о земельных спорах с белгородцем Семеном Масловым. Все челобитные поданы от имени Якова Острянина и всех черкас города. Но на них имеется рукоприкладство только одного священника Игнатия Яковлева [20, л. 114]. Последний был приходским священником Никольской церкви, находившейся в пригородной слободе.
Спустя три дня после подачи черкасских челобитных 10 сентября 1640 г. в Разряде получили две отписки воеводы П. Щетинина [20, л. 19—28]. В них упомянутые ранее события описываются в ином свете. Каждую ночь воевода выставлял по городу и острогу
караулы. Причем эта повинность преимущественно падала не на черкас, а на русских служилых людей. Воевода действительно по ночам проверял караулы и сурово наказывал тех, кто нес службу «неусторожливо». Возмущенные строгостью воеводы стрельцы и сведенцы подбили черкас пожаловаться на Петра Щетинина. Нужно отметить, что черкасы не сразу написали челобитную. Первоначально сотники Розсоха и Попов попытались договориться с воеводой. Они требовали сократить число постов и прекратить проверки караулов. Сведениям, сообщаемым П. Щетининым, можно верить. Они подтверждаются более ранними отписками воеводы, поданными еще до возникновения конфликта с черкасами. Действительно, караульная служба ложилась тяжелым бременем на все категории служилых людей города. Стрельцы круглосуточно охраняли четверо ворот (по пять человек в каждых). На ночь по 20 казаков размещалось в трех воротах. Патруль из десятка стрельцов каждую ночь обходил город. Кроме того, на ночь одна сотня черкас размещалась по башням крепости. По словам воеводы, черкасам приходилось заступать в караул по городу каждую девятую ночь, что вызывало их раздражение. Дело в том, что до переселения в Россию они подобных обязанностей не выполняли. Тем не менее воевода оставался неумолим [10, л. 231-232].
После отказа воеводы облегчить бремя службы черкасы стали самовольно «...чинить рады за городом у литовского попа Игнатия и в ыных местех». Об избрании челобитчиков для отправки в Москву воеводе сообщил гетман 25 августа 1640 г. Яков не принимал участия в этих незаконных собраниях и не поддерживал действия своих подчиненных. В ответ они обвинили его в измене. Гетман обратился к воеводе с просьбой провести расследование и снять с него ложное обвинение. Воевода начал дознание. По словам Розсохи и Попова, слух об измене гетмана исходил от чугуевского черкашенина Григория Михайлова. На допросе Михайлов утверждал, что в его присутствии белгородский воевода Замятня Леонтьев говорил: «...есть де на Чюгуеве от гетмана Ятцко Остренина измена». Для уточнения полученных сведений чугуевский воевода направил запрос в Белгород. Ответ З. Леонтьева пришел 27 августа. Белгородский воевода утверждал, что никогда про измену Острянина речь не вел. П. Щетинин собрал черкас и зачитал им ответ За-мятни Леонтьева. После этого конфликт между Остряниным и черкасами только обострился.
К отпискам воеводы прилагалась челобитная самого Я. Острянина. В ней он утверждал, что его имя написано в упоминавшихся ранее челобитных без его согласия. Гетман также заявлял, что запретил попу Игнатию заверять челобитные. Реакцией на такие действия гетмана стал конфликт с черкасами, которые несправедливо обвинили его в измене. Слова Острянина подтверждаются распросными речами чугуевских священников Михаила, Порфирия, Леонтия и Петра [20, л. 29-34]. В последующих челобитных черкасы попытались объяснить, почему они написали имя Острянина без его разрешения. Объяснение вышло путаным и не очень убедительным. Якобы, Я. Острянин отказался от гетманства, но затем, испугавшись черкас, вновь стал исполнять свои обязанности.
Конфликт, разгоревшийся в Чугуеве, не оставил равнодушными центральные российские власти. Осенью 1640 г. на посту чугуевского воеводы Петра Щетинина сменил Григорий Кокорев. Примечательно, что 15 октября 1640 г. от царского имени была послана грамота «...на Чюгуево, запорозского войска гетману Ятцку Остренину, и сотником, и пятидесятником, и десятником, и всему запорозскому войску, и мещаном». В грамоте сообщалось о назначении воеводы и предписывалось выполнять его распоряжения [10, л. 197]. Подобное обращение к жителям города было нетрадиционным для приказной практики. Трудно однозначно определить, чем точно такое отклонение было вызвано, предшествовавшим ли конфликтом чугуевцев с воеводой или особенностями состава населения Чугуева, но второй вариант представляется более вероятным. Упомянутый документ свидетельствует о сохранении следов казацкого самоуправления у чугуевских черкас. Вероятно, это обстоятельство во многом и спровоцировало конфликт между П. Щетининым и
чугуевцами. Первый стремился поставить черкас под свой полный контроль, и это вызывало негативную реакцию украинских переселецнев.
Для проведения следствия в Чугуев был направлен дьяк Иван Иванович Чемоданов. Прибыв в город, он должен был обратиться к его жителям с речью. В ней нужно было вспомнить историю переселения черкас в Чугуев, похвалить их за верную службу, особенно подчеркнув их борьбу с изменниками, бежавшими в Речь Посполитую. Черкас следовало уверить в ложности слухов о возможном расселении по другим российским городам. Только после этого можно было приступать к розыску. В ходе следствия выяснилось, что подъячий Осип Карпов вычитал часть жалованья у чугуевцев. Всего им было удержано 117 руб. 15 алтын и 2 деньги. Делал это подъячий самовольно, а не по приказу воеводы. Карпов предоставил «мировую челобитную», в которой черкасы заявляли, что подъя-чий с ними рассчитался и претензий они не имеют [20, л. 142-147].
Чемоданов провел широкомасштабное расследование. Под присягой были допрошены все городские священники, 757 черкас, 10 детей боярских, 50 станичников, 87 стрельцов и пушкарей, а также 99 русских казаков. Из всех выдвигавшихся против Петра Щетинина обвинений подтвердилось только одно — жестокое наказание нерадивых караульных [20, л. 166-189]. Следует заметить, что в этом случае действия воеводы были вполне традиционны и не могли служить основанием для его наказания. В отличие от П.И. Щетинина подъячего Осипа Карпова за хищение жалованья было велено публично выпороть кнутом. Все остальные обвинения в Разрядном приказе признали ложными и распорядились подобных ложных челобитных в дальнейшем не подавать [20, л. 232-239].
Нужно заметить, что новый чугуевский воевода Г.И. Кокорев вел себя по отношению к черкасам более гибко, чем его предшественник. Однако чугуевские черкасы сохраняли недовольство своим гетманом. В январе 1641 г. Острянин был вызван для объяснений в Москву, а сотник Попов привез челобитную от черкас с изложением обид, причиненных гетманом. В Москве решили дело в пользу Якова. Яков Острянин 25 января 1641 г. удостоился царской аудиенции. Чугуевский воевода Г.И. Кокорев получил указ, подтверждавший полномочия гетмана от 15 февраля 1641 г.
Помимо побегов, власти тревожили приезды в Чугуев черкас, являвшихся польскими подданными. По словам воеводы П. Щетинина, черкасы прибывали под видом торговцев, но товара привозили очень мало, с одним возом приезжало по два-три человека. Воевода предполагал, что они приходят не для торговли, а к своим родственникам [10, л. 235]. Опасения не были напрасными. Как выяснилось впоследствии, в Чугуев доставлялись послания старосты (урядника) Миргорода Станислава Гульчевского. В одном из них, обращенном к сотнику Гавриле Разсохе, говорилось: «...жалеючи о том, что удалился в дальние страны от имения своево, и для того нарочно посылаю к вам с тем листом моим, чтоб еси в свое имение возвратился, обещаю вам в том моим добрым шляхетцким словом, что ваш наименьший влас с головы не спадет, потому что я узнал правду вашу и ведаю о том добре, что еси то по неволе учинили, постереглись здоровья своево, что те самовольники неодиножды мало вас не убили, и для тово ничево не опасался, да и жена ваша [не ждала] никакова зла от меня; и то все, что еси оставил, все в целе вас ждет, я приказал, чтоб ничего не истеряли до вашего приезду» [10, л. 252-253]. В следующем письме урядник добавлял: «...всякий из вас, а хотя и сам Острянин, ничево не опасаясь, хотя б и большое что провинились, чтоб безо всякого опасенья воротились и шли на Опошлинский перевоз в слободу, где мне то место дано, и там бы селились и разживались, а льготы на 30 лет неотменно, в том вам и лист свой дам...» [10, л. 254].
Возможно, подобные послания направлялись и в адрес самого гетмана, но не принесли ожидаемого результата. Тогда польские власти изменили тактику. Станислав Гуль-чевский прислал чугуевскому воеводе грамоту, в которой сообщал о намерении Яцко Острянина изменить царю, побить государевых людей и вернуться «в Литву». По распоряжению из Разрядного приказа воевода собрал всех черкас и русских служилых людей и
велел прочитать послание. В ответ гетман выступил с очень эмоциональной речью. Он заявил, что в Литву ничего не писал, государю изменить не желает, а пришел ему верно служить, а все остальное клевета. Останься он и его товарищи в Литве, давно бы уже были сварены в котлах. Если даже другие и желают изменить, то он останется непоколебимо верен государю. Впрочем, за всех гетман отвечать не может, ибо он «не сердцеведец, а всякая мысль грудью закрыта» [1, с. 282]. Можно предположить, что в описанном случае речь идет о попытке польских властей дискредитировать Острянина. Провокация была хорошо подготовлена. Полтавский урядник даже обещал прислать подлинное письмо Якова. То самое письмо, в котором чугуевский гетман говорил о своем намерении вернуться в Речь Посполитую. Однако упомянутая улика легко могла оказаться фальшивой. Яков Острянин, как свидетельствуют его челобитные, всегда заверявшиеся подписью местного священника, был неграмотен [20, л. 29об.]. Следовательно, он не мог собственноручно написать письмо. Видимо, последнее обстоятельство учли российские должностные лица, сохранившие доверие к гетману.
Приведенные примеры свидетельствуют об изменении политики польской администрации в отношении своих подданных, переселившихся в Российское государство. Теперь их начали переманивать обратно и создавать условия для возвращения. Не сделали исключения даже по отношению к Острянину и его казакам, так много навредившим полякам во время восстания 1637-1638 гг. Первыми отреагировали те, у кого в Польше осталось имущество и земельные владения. 22 сентября 1640 г. убежал сотник Гаврила Разсо-ха, оставив в Чугуеве 56 голов крупного рогатого скота и 16 свиней [10, л. 475]. Беглецов встречали посланники с другой стороны границы. В ночь побега у многих чугуевских черкас пропали лошади. Розсоха, не вызвав подозрений, не мог забрать свой скот, поэтому, уходя «в Литву», прихватил чужой. В доме сотника были обнаружены два письма из Польши [10, л. 208-211; 515]. Вместе с сотником бежали и рядовые черкасы. Часть из них с семьями сумели перехватить по дороге. Жен беглецов было решено переселить в сибирские города и там позволить им выйти замуж, за кого они захотят [1, с. 284-285].
Острянин же сохранил верность России вплоть до последних минут своей жизни. Дело закончилось тем, что 26 апреля 1641 г. черкасы захватили башни и ворота Чугуевской крепости, убили Якова Острянина, ограбили денежную казну и освободили заключенных из тюрьмы. Воевода Григорий Кокорев организовал оборону возле порохового погреба. Черкасы не смогли выбить служилых людей с занимаемых позиций и подожгли окрестные строения. Загорелась одна крепостная башня и двор гетмана. Сотник Иван Крюков со стрельцами оттеснили повстанцев от Московских ворот, очистив тем самым путь подкреплению. После прибытия ратных людей из окрестных слобод черкас выбили из города, и они ушли на территорию Речи Посполитой. Затем удалось потушить горевшую башню. В результате боя было убито 119 русских служилых людей и 56 ранено, восставшие потеряли 272 чел. [15, л. 20-51]. Некоторых повстанцев удалось захватить в плен. Под пыткой они сообщили о предварительной договоренности с полтавскими казаками. Последние должны были выступить навстречу чугуевцам. После соединения этих двух отрядов предполагалось переправить семьи бывших жителей Чугуева за рубеж, а черкасам двинуться назад. Вероятно, целью возвращения был окончательный разгром российских служилых людей в Чугуеве, а также захват имущества, оставшегося в городе и уезде. До конца этот план не был реализован. Хотя о попытке воплотить его в жизнь говорит то, что «изменники» не сразу ушли за рубеж. Еще некоторое время около 2 тысяч черкас стояло в полутора днях пути от Чугуева, на Травяной поляне [9, л. 370-372].
Следует отметить, что не все черкасы изменили, часть из них даже сражалась вместе с воеводой [17, л. 359-361]. Успеху черкасского восстания способствовала малочисленность русских служилых людей в Чугуеве. При основании города по государеву указу в него были переведены жители Белгорода, Оскола и Курска: 100 детей боярских, 75 казаков и 25 стрельцов [7, л. 175]. Список черкас, служивших в Чугуеве в феврале 1639 г., со-
ставленный воеводой Петром Ивановичем Щетининым, содержит всего 379 имен, включая самого гетмана Ятцко Острянина и его сына Андрея. По спискам воеводы Петра Щетинина, составленным, вероятно, в 1639/1640 г., по Чугуеву служило 174 русских, в том числе шесть детей боярских, 30 станичников, 13 пушкарей, 47 казаков и 78 стрельцов. Черкас числилось 763 чел., из них 274 конных и 489 пеших [6, л. 32об.-33об.]. В 1640 г. в городе числилось 814 черкас и 300 русских служилых людей [4, с. 314]. По другим источникам, в 1640 г. жалованье в Чугуеве выдавалось 948 черкасам [13, л. 248-252]. Не последнюю роль в произошедших событиях сыграли и личные качества Якова Острянина. С одной стороны, он не сумел добиться беспрекословного подчинения от чугуевских черкас, а с другой — вызвал их недовольство своими злоупотреблениями.
О дальнейшей судьбе бывших жителей Чугуева можно узнать из отписки путивль-ского воеводы Петра Волконского. По словам русских лазутчиков, в разные города Польши черкас пришло около 700 чел. [9, л. 375]. Урядник Гульчевский, расселив чугуевских черкас в Полтаве, Миргороде, Гадече, Зенкове, Ромнах и Сорочине, установил им льготы на 20 лет и запретил называть их изменниками [9, л. 428]. После прихода чугуевцев в Речь Посполитую, ожидали начала войны со стороны Москвы. Стали даже укреплять остроги и углублять рвы крепостей, расположенных вдоль границы с Россией [23, л. 273-274]. Украинцев, которые убежали из Российского государства, приняли и давали понять, что такая политика будет продолжена.
Разрядный приказ предпринял ряд мер для успокоения служилых черкас, остававшихся в России после измены чугуевцев. 14 мая направили грамоту в Воронеж, объявляя царскую милость воронежским черкасам и гарантируя, что измена чугуевцев никак не скажется на отношении к оставшимся верным черкасам [3, с. 100-103]. Точно такая же грамота была направлена в Валуйку. Воевода зачитал ее черкасам, которые в ответ заверили его в своей преданности и сообщили, что ничего не знают о письмах и людях, призывающих бежать за рубеж [12, л. 197-205]. Подобную грамоту получил курский воевода, строго выполнивший все содержавшиеся в ней предписания [9, л. 656-660].
Черкасы в Курском уезде были устроены на жительство в 1638 г. Следует отметить, что у переселенцев возник ряд проблем, основная причина которых указана в челобитной, поданной осенью 1640 г. В ней говорится о спорах между черкасами и русскими помещиками по поводу земельных наделов. Причину челобитчики сформулировали так: «А мы, холопи твои, люди новыя, русково обычая не знаем и не приобычимся...» [12, л. 348]. В ответной грамоте из Разряда воеводе было приказано оберегать черкас от притеснений. Конфликт был исчерпан, и не он послужил причиной ухода курских черкас «в Литву», ею стала информация, распространенная И. Холоденко. Вернувшийся из Москвы черкасский сотник Иван Холоденко распустил слух, что всех курских черкас собираются побить на Успеньев день, и соответствующий указ из столицы уже послан. Холоденко был отправлен в столицу с челобитной от черкас и, будучи в Москве, слышал, как многие русские служилые люди жалуются на то, что им за несколько лет не выплачено жалованье, в то время как «иноземцам» - черкасам оно выдается регулярно. Сотник утверждал, что если черкасы останутся в России, то «за то им от русских людей быть побиту». Речам Холоденко придавало убедительности то обстоятельство, что после измены чугуевцев воевода изъял у курских черкас казенные пищали. 8 июня 1641 г. в Курск пришло распоряжение о возвращении оружия. В отписке от 4 июля 1641 г. Г. Образцов доносил, что приказал отдать черкасам пищали, но последующие события позволяют предположить, что его указание не было выполнено своевременно.
В 1641 г., 13 августа, курские черкасы покинули службу и направились в сторону Речи Посполитой. Изменили не все, часть, «лучшие люди», осталась. Воевода поднял всех служилых людей Курска и бросил их в погоню. Немедленно были поставлены в известность воеводы близлежащих российских крепостей. Хотмыжский воевода сообщал 13 августа 1641 г. о том, что отправил голов с ратными людьми, чтобы изменников не пропус-
тить в «Литовскую сторону». Кроме хотмыжан, на изменников посылали ратных людей из города-крепости Вольный. Беглецов настигли 16 августа на Бокаевом шляхе в 20 верстах от Хотмыжска. Вернуться они не согласились. Завязался бой, прекратившийся в сумерках из-за дождя. Благодаря этому обстоятельству, части черкас удалось скрыться налегке.
Вечером 16 августа, в 7 часов, служилые люди, присланные из Вольного, сообщили путивльскому воеводе П. Волконскому об измене курских черкас. Из Путивля было немедленно послано 200 человек. К сражению они не успели, но перехватили черкас, бежавших по Сагайдачному шляху. Десять пленных привели с собой. На допросе последние сообщили, что из-под Курска ушло их около 150 человек, а если считать с семьями, то, примерно, 700 [14, л. 48-52].
В конце августа курский воевода Григорий Образцов составил списки изменников и оставшихся верными черкас [14, л. 94-109]. Изменили жители двух черкасских слобод — ближней и дальней (возможно, называвшейся Рождественской), располагавшейся в 20 верстах от города. Из дальней слободы ушли атаман Михаил Деряга, шесть сотников, пять есаулов и 138 рядовых. В слободе остались поп Василий и три атамана, имевших жалованье 250 четей и 9 руб. деньгами (причем двое их них были ранены при бегстве своих товарищей), два сотника (жалованье — 200 четей и 6 руб.), один есаул и десять рядовых с жалованьем как у сотника, трое рядовых, имевших по 150 четей и 5 руб. и четверо с жалованьем в 100 четей и 4 руб., всего 23 чел.
Список бежавших из ближней слободы пока обнаружить не удалось, имеется только перечень черкас, оставшихся верными: один сотник (200 четей и 6 руб.), 38 рядовых с таким же жалованьем, 25 — получавших по 150 четей и 5 руб., 25 — имевших по 100 четей и 4 руб. деньгами, всего 89 чел. (по подсчету документа — 87).
Виновные понесли наказание, некоторых для острастки повесили, остальных с семьями и имуществом выслали через Москву в Сибирь и в Поволжье. Особо следует остановиться на действиях курского воеводы, связанных с распоряжением имуществом изменивших черкас. Сам по себе подобный случай неординарен и не имел прецедентов. Бежавшие оставили свое имущество. По первоначальным подсчетам воеводы 109 быков и коров, 33 теленка, 54 овцы, 160 ягнят, 13 свиней, 37 поросят. Следовательно, встал вопрос сохранности брошенного скота и ухода за ним. Имеется роспись имущества, оставленного в дальней слободе. В этом документе Г. Образцов приводит уточненные данные. Всего осталось пустыми 122 двора. В течение некоторого времени после побега была собрана вся скотина, остававшаяся во дворах и брошенная по дороге. В «Росписи...» числится 118 быков, коров и двухлетних телят, 33 годовалых теленка, 249 овец и ягнят, 70 коз. Эту скотину воевода раздал курским посадским и жилецким людям «беречь до государева указу». О своих действиях Г. Образцов донес в Разряд, подчеркнув, что у жителей курского посада нет возможности содержать скот зимой, как кончится трава на летних пастбищах. Кроме того, после изменников осталось 110 свиней, из которых две трети были поросята возрастом в полгода и меньше. Все они были проданы, за них выручили 14 руб. 3 алтына 4 деньги. Помимо сохранения скота, воеводе пришлось организовывать уборку урожая на брошенных участках. В общей сложности было сжато 139 копен ржи, 182 копны овса и 23 копны пшеницы. Зерновые были обмолочены, при этом получили ржи — пол-осьмины из копны, овса — осьмину с верхом, пшеницы — неполную осьмину из копны [14, л. 6; 235236].
Урожай пошел в казенную житницу, а скот по распоряжению Разряда, был роздан курянам, яблоновцам и чугуевцам в собственность. Куряне получили 83 коровы и 20 телят, чугуевцы — пять коров, по одной корове получили стрелецкий пятидесятник из Яб-лонова и курский черкашенин Василий Лебедянченко. Конец списка розданной скотины отсутствует, поэтому нельзя установить, как были распределены овцы и козы. Известно только, что часть скота осталась и была продана на сумму 51 руб. 15 алтын 2 деньги [22, л. 156-157].
Ситуация, схожая с описанными выше событиями, имела место в Воронежском уезде, где в начале 1640 г. в селе Костенки было поселено 130 черкас [4, с. 275]. Затем их численность выросла до 160 чел. [11, л. 139]. Ко времени размещения в нем выходцев из Речи Посполитой село запустело, но в нем находились полевые наделы воронежских помещиков. Черкасы подали челобитную, прося разрешить им жить в Костенках одним, т.к. «...они люди иноземцы, и меж бы ими ни с кем брани и ссоры не было». Челобитье было удовлетворено. Воронежцам отмежевали другие участки в селе Терновом, которое находилось в том же Борщевском стане Воронежского уезда, что и Костенки [18, л. 80-81]. Переселенцы стали выполнять обычную городовую службу, но прожили всего полтора года. Как следует из челобитной атамана Михаила Рябухи с товарищами, воронежские пушкари и затинщики захватили часть земель, выделенных черкасам. По распоряжению правительства взамен им пожаловали р. Красную Девицу с угодьями [8, л. 586; 589]. Но на этом сложности, связанные с адаптацией этих переселенцев в России, не закончились. В 1640 г. они подавали челобитную с жалобой на воеводу. Как и в предыдущих случаях, реакция московской администрации челобитчиков не удовлетворила, и они «пошли в Литву». В Костенках осталось всего около десятка семей черкас [14, л. 198].
Имеет смысл рассмотреть данный эпизод более подробно. Воронежский воевода Андрей Солнцев-Засекин 27 августа 1641 г. узнал о замышляемом побеге от костенков-ского черкашенина Семена Гаврилова. Воевода послал в Костенки сына боярского Конд-ратия Михайлова с приказом выслать черкас в город. Узнав об этом, последние взбунтовались и в полдень 28 августа 1641 г., вместе с семьями и имуществом, покинули село. Всего ушло около 170 служилых черкас. Командовал ими атаман Еремий Михайлов [14, л. 113-114]. За три дня они прошли около 120 км, были настигнуты между реками Тихой Сосной и Черной Калитвой отрядом воронежских служилых людей под командованием воронежского стрелецкого и казачьего головы Плакиды Тимирязева. Изменники стали укрепленным лагерем при впадении р. Ольховой в Черную Калитву. На помощь воронежцам ко 2 сентября подоспели 200 валуйских русских служилых людей и черкас. Командовали этим отрядом сын валуйского воеводы Иван Федорович Голенищев и валуйский стрелецкий и казачий голова Михаил Тяникин. На день раньше к устью Ольховой прибыл отряд из Усерда. К сожалению, точная его численность неизвестна. Командовал им лично усердский воевода стольник Емельян Бутурлин. Данное обстоятельство позволяет предположить, что отряд представлял собой значительную силу. Черкасы оборонялись два дня, но с приходом к осаждавшим подкрепления сдались. Было взято 119 пленных, не считая женщин и детей [5, с. 115]. Видимо, для предотвращения возможности повторного мятежа, пленных разделили. Судя по данным воеводских отписок, в расположенный на расстоянии 60 верст от места сражения Усерд отправили 66 чел. В Воронеж повели 53 пленника [14, л. 117-125]. Меры предосторожности оказались не напрасными. По пути в Воронеж во время последнего ночлега черкасы попытались бежать. Завязалась схватка, в ходе которой большинство пленных было уничтожено. До места назначения доставили только восемь человек [14, л. 196-197]. Оставшиеся в Костенках черкасы были помещены под надзор приставов. В октябре 1641 г. в Воронеж из Разрядного приказа было отправлено распоряжение об освобождении воронежских (костенковских. — А.П.) черкас, не участвовавших в побеге. Их, вместе с семьями, отпустили.
Как следует из царской грамоты на Усерд, судьба воронежских изменников не отличалась от участи курских. Пятерых повесили в полуверсте от Усерда (вдоль дороги, идущей на запад), а часть отправили в Москву [14, л. 127-128; 221-222]. Восемь женатых и четверо холостых черкас были высланы в Переяславль-Рязанский. Всего вместе с членами семей в этот город прибыло 42 чел. Всех их отправили на постоянное поселение в понизовые города [22, л. 94-103]. Данные, полученные воронежским воеводой в ходе допросов костенковских черкас, свидетельствуют о наличии сговора между ними и усердскими черкасами. Побег планировался совместный, изменники должны были соединиться за р.
Тихой Сосной выше г. Усерда [22, л. 179]. По-видимому, к побегу имела непосредственное отношение польская администрация, т.к. у сдавшихся черкас усердские служилые люди отобрали «семьдесят два листа литовского и польского письма с печатьми, а иные без печатей» [19, л. 74].
И в этом случае побег стимулировал негативное отношение русских жителей пору-бежья к оставшимся черкасам. Атаман воронежских черкас Михаил Садоченко подавал челобитную, прося запретить жителям Воронежа своих подчиненных «...лаять и позорить, изменниками называть» [14, л. 321]. Как часто бывает в таких случаях, никто не вспоминал о том, что оставшиеся 12 черкас сами пострадали от изменников. Последние забрали все имущество тех, кто не присоединился к побегу. Это привело к разорению костенков-ских хозяйств [21, л. 96].
Перейдем к выводам. Нередко у переселенцев из Речи Посполитой возникали проблемы с местными российскими властями. Столичная администрация не могла вникнуть во все досконально, и ее реакция на черкасские жалобы, как правило, запаздывала. В ответ на притеснения воевод черкасы покидали пределы России. Поскольку после принятия присяги они являлись подданными Российского царства, то такие их действия расценивались как государственная измена. Соответственно, к изменникам применялась сила. В рассматриваемое время в российском законодательстве шло формирование понятия государственной измены. В Судебнике 1550 г., в статье 61, перечислявшей наиболее опасные преступления, такого понятия еще нет. Однако в ней, наряду с «государьским убойцей», «коромольником», «церковным и головным татем», «зажигальщиком», перечисляются два новых наименования преступников: «градской здавец» и «подметчик» [24, с. 108]. Сдача города неприятелю и подмет — политические преступления, связанные с предательством интересов государства его подданными, т.е. с государственной изменой. В Соборном уложении 1649 г. по сравнению с Судебником 1550 г. государственные преступления систематизированы, перечень их расширен. Определению состава каждого преступления и процессуальным нормам по таким делам посвящена вторая глава Уложения, состоящая из 22 статей. В кодексе уже используется понятие «измена» [25, с. 86-88]. Специфика пору-бежья оказала влияние на действия государства по отношению к изменникам-черкасам. Судебник 1550 г. предусматривал единственный вид наказания для изменников — смертную казнь. Соборное уложение распространило эту норму и на семью преступника в том случае, если родственники знали о его замыслах. Кроме того, Уложение установило дополнительное наказание в виде конфискации имущества. Но приведенные выше примеры показывают, что смертная казнь применялась достаточно редко, обычно, по отношению к зачинщикам. Как правило, пойманных изменников направляли в Поволжье или Сибирь на службу (вместе с их имуществом). Таким образом, меры, применявшиеся к черкасам, пытавшимся бежать за рубеж, были ближе не к каре за государственную измену, а к наказанию убежавшего со службы воина, предусмотренного статьей 9 главы 7 Соборного уложения «О службе всяких ратных людей Московского государьства» [25, с. 94].
К черкасам, принявшим присягу, относились так же, как к остальным российским подданным. Но черкасы оказались не готовыми к жесткому контролю со стороны российских администраторов. Недовольство усиливалось медленным принятием решений по различным проблемам, злоупотреблениями должностных лиц и конфликтами с русскими служилыми людьми по имущественным вопросам: землепользованию, покушению русских служилых людей на имущество и свободу личности нововыезжих черкас. Приведенные факты свидетельствуют, что черкасы перед побегом уже обзавелись хозяйством, обрабатывали землю. Уход с обжитого места, сопровождавшийся оставлением ценного имущества, был вызван серьезными опасениями за свою безопасность. На это обстоятельство не могли не обратить внимание российские власти. Следствием этой и подобных «черкасских измен» стало изменение политики центральной и местной российской адми-
нистрации в отношении черкас, что позволило в дальнейшем обеспечить укоренение последних на территории юго-западных уездов Российского государства.
К 40-м гг. XVII в. польские власти, осознав, что перемещение населения с окраин Речи Посполитой на российское порубежье ослабляет ее позиции и усиливает Россию, стали сообщать черкасам, что они в любой момент могут вернуться обратно. Перечисленные факторы привели к тому, что в 1641 г. значительное число черкас, живших в Чугуеве, с. Костенках Воронежского уезда и в районе Курска, ушли «в Литву». Таким образом, был создан опасный прецедент, и российское правительство вынуждено было принимать соответствующие меры, чтобы не допустить подобного в дальнейшем.
После упомянутых событий черкас в России продолжали принимать на службу, только теперь старались селить их дальше от границы. Воеводам предписывалось больше внимания уделять решению черкасских проблем и не допускать дискриминации, чтобы не провоцировать недовольство. Одновременно повышался контроль за переселенцами. Воеводы стремились выяснить, не собираются ли черкасы тайно для сговора о побеге, не приезжают ли к ним представители из-за рубежа. Особое внимание обращалось на появление беглых черкас. Таких «изменников» задерживали, допрашивали и пытали, выясняя цель их прибытия, а затем обычно вешали. Порубежным воеводам не разрешалось селить на приграничной территории одиноких черкас. Их направляли на житье к донским казакам или в низовья Волги. Усилилась работа, направленная на профилактику побегов. Упор делался на получение информации от самих черкас. За достоверный донос выплачивалось вознаграждение, чаще всего давалось сукно и 2 руб. деньгами. Такая политика принесла свои результаты. Случаев массового ухода черкас в Речь Посполитую больше не было, отмечены факты ухода отдельных черкас и небольших групп. За беглецами обычно отправлялась погоня. Пойманных после допроса со всем имуществом и членами семьи отправляли в столицу. Оттуда их посылали на вечное житье в понизовые или сибирские города. Эта ссылка была не столько наказанием, сколько перемещением ненадежных служилых людей в места, удаленные от границы. В понизовых и сибирских городах черкасы нисколько не ущемлялись в своих правах, а служили наравне с другими россиянами. Подобные случаи в 40-е гг. XVII в. были довольно частыми, так что среди черкас, живших в Польше, стал ходить слух о том, что всех переселенцев ссылают в Сибирь.
Итак, массовое бегство украинцев из России в 1641 г. подтолкнуло власти к принятию мер по упорядочению их службы. Это обеспечило усиление социальной защищенности переселенцев со стороны государства и привело к более прочному укоренению выходцев из Речи Посполитой на южной окраине России.
Список литературы
1. Багалей Д.И. К истории заселения степной окраины Московского государства. Ч. //Журнал Министерства народного просвещения. 1886. № 6. С. 250 -287.
2. Багалей Д.И. Материалы для истории колонизации и быта Харьковской и отчасти Курской и Воронежской губерний. Харьков, 1890. Т. II. XV. 222 с.
3. Воронежские акты. Древние грамоты и другие письменные памятники, касающиеся Воронежской губернии и частью Азова. Изд. 2-е. Воронеж, 1851. Кн. I. 108. 94 с.
4. Воссоединение Украины с Россией. Документы и материалы. В 3т. М., 1954. Т. I. 587 с.
5. Загоровский В.П. Белгородская черта. Воронеж: Издательство ВГУ, 1969. 304
с.
6. РГАДА (Российский государственный архив древних актов). Ф. 210. Дела деся-тен. № 214.
7. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 108.
8. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 115.
9. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 118.
10. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 133.
11. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 138.
12. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 140.
13. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 145.
14. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 154.
15. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Белгородского стола. № 195.
16. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Поместного стола. № 21.
17. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Поместного стола. № 24.
18. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 132.
19. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 135.
20. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 137.
21. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 257.
22. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 552.
23. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Севского стола. № 124.
24. Российское законодательствоХ—ХХвеков. М.: Юрид.лит., 1985. Т. 2. 520 с.
25. Российское законодательство Х—ХХ веков. М.: Юрид.лит., 1985. Т. 3. 512 с.
References
1. Bagalei D.I. K istorii zaseleniia stepnoi okrainy Moskovskogo gosudarstva //Zhurnal Ministerstva narodnogoprosveshcheniia. 1886. № 6. P. 250 -287.
2. Bagalei D.I. Materialy dlja istorii kolonizacii i byta Khar'kovskoj i otchasti Kurskoj i Voronezhskoj gubernij. Kharkov, 1890. Т. II. XV. 222p.
3. Voronezhskie akty. Drevnie gramoty i drugie pis'mennye pamjatniki, kasajushhiesja Voronezhskoj gubernii i chastju Azova. Izd. 2 e. Voronezh, 1851. Kn. I. 108, 94p.
4. Vossoedinenie Ukrainy s Rossiej. Dokumenty i materialy. V 3 t. Moscow, 1954. T. I.
587p.
5. Zagorovskii V.P. Belgorodskaja cherta. Voronezh, 1969. 304 p.
6. RGADA (Rossijskij gosudarstvennyj arhiv drevnih aktov). F. 210. Dela desjaten. №
214.
7. RGADA. F. 210. Stolbcy Belgorodskogo stola. № 108.
8. RGADA. F. 210. Stolbcy Belgorodskogo stola. № 115.
9. RGADA. F. 210. Stolbcy Belgorodskogo stola. № 118.
10. RGADA. F. 210. Stolbcy Belgorodskogo stola. № 133.
11. RGADA. F. 210. Stolbcy Belgorodskogo stola. № 138.
12. RGADA. F. 210. Stolbcy Belgorodskogo stola. № 140.
13. RGADA. F. 210. Stolbcy Belgorodskogo stola. № 145.
14. RGADA. F. 210. Stolbcy Belgorodskogo stola. № 154.
15. RGADA. F. 210. Stolbcy Belgorodskogo stola. № 195.
16. RGADA. F. 210. Stolbcy Pomestnogo stola. № 21.
17. RGADA. F. 210. Stolbcy Pomestnogo stola. № 24.
18. RGADA. F. 210. Stolbcy Prikaznogo stola. № 132.
19. RGADA. F. 210. Stolbcy Prikaznogo stola. № 135.
20. RGADA. F. 210. Stolbcy Prikaznogo stola. № 137.
21. RGADA. F. 210. Stolbcy Prikaznogo stola. № 257.
22. RGADA. F. 210. Stolbcy Prikaznogo stola. № 552.
23. RGADA. F. 210. Stolbcy Sevskogo stola. № 124.
24. Rossijskoe zakonodatel'stvo Х-ХХvekov. Moscow, 1985. T. 2. 520 p.
25. Rossijskoe zakonodatel'stvo Х-ХХ vekov. Moscow, 1985. Т. 3. 512 p.
