CC BY
56
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 11. ПРАВО. 2015. № 4
ВОПРОСЫ ИСТОРИИ ПРАВА
П.л. Полянский, кандидат юридических наук, доцент кафедры истории государства и права юридического факультета МГУ*
брак генерал-майора бекарюкова и изменения российского семейного законодательства в середине XIX В.
В статье затронута малоизученная в литературе проблема изменений в российском семейном законодательстве середины XIX в. Особое внимание уделено судебной практике первой половины XIX столетия, анализ которой помог выявить существенные недостатки Свода законов гражданских и позволил спроектировать изменения, утвержденные императором 6 февраля 1850 г. Выявлена причина произведенных законодательных изменений — конфликт отдельных норм церковного и гражданского права, различных по методу, но общих по предмету регулирования. Показана сословная подоплека этого конфликта.
Ключевые слова: Россия, XIX век, семейное право, церковное право, недействительность браков.
The article deals with the poorly studied problem of changes in the Russian family law in the middle of the XIX century. Particular attention is paid to the jurisprudence of the first half of the XIX century, analysis of which helped to identify significant shortcomings of the Code of Civil Laws and allowed to draft changes which were approved by the emperor on February 6, 1850. Identified are the reasons for the said changes — the conflict of certain norms of the canon and civil law, different in method but coinciding on the subject of regulation. It is shown social class background of the conflict.
Keywords: Russia, XIX century, family law, canon law, invalidity of marriages.
Вопрос об отраслевой принадлежности семейного законодательства можно поставить не только применительно к сегодняшней ситуации в России. Исследователь истории русского права, решивший открыть для себя источники брачно-семейных норм, не сможет оставить в стороне тот факт, что своеобразным «двигателем» развития этой отрасли за последние несколько веков до Октябрьской революции 1917 г. были в основном интересы самого немногочисленного в стране сословия, а именно дворянского. В этом может убедить самый элементарный анализ законоположений (начиная с эпохи Соборного
* IOGP@yandex.ru
Уложения 1649 г. и кончая 20-ми гг. XIX в.), ставшими основой для Свода законов гражданских, который стал частью Свода законов Российской империи. В огромном количестве случаев издание этих законоположений явилось следствием определенных конфликтов внутри членов дворянских семей, где яблоком раздора была принадлежность к конкретному феодальному роду с вытекающими из этого факта личными правами и преимуществами, а также правами на недвижимое имущество.
Материалы, использованные при написании данной статьи, являются, если можно так сказать, истоками законотворческой деятельности. Здесь разбирается несколько конкретных судебных дел, одни из которых стали непосредственной причиной появления законов, другие — поводом для власти задуматься о коренных недостатках действовавших норм и организовать масштабные законопроектные работы. Но все эти дела (и разобранные, и лишь упомянутые в сносках), за одним лишь исключением, представляли собой конфликты именно в дворянской среде. Для оценки приведенных материалов важно понимать, что дворянская семейная жизнь в ХУ11—Х1Х вв. являлась объектом регулирования с двух сторон: церковного права — с точки зрения нравственно-религиозной, сословного законодательства — с точки зрения государственного интереса в благополучии правящей элиты и выполнения ею служебных обязанностей. На ранних этапах оба регулятора (церковь и государство) практически не пересекались, и повода для коллизий между ними не было. Но ХУШ—ХГХ вв. — это эпоха активного развития сословного законодательства, которое затрагивало и отдельные аспекты брачно-семейных отношений дворян. Здесь соприкосновение с церковью было уже неизбежно, и отдельному эпизоду этого соприкосновения посвящается настоящая статья.
* * *
Развитие отечественного семейного законодательства в XIX в. является еще недостаточно разработанной областью в современной научной литературе. Существует лишь несколько крупных работ, авторы которых специально исследовали именно этот отрезок времени. Едва ли не единственными примерами здесь являются кандидатские диссертации Л.А. Тищенко1 и А.Ю. Колинько2, защищенные соответственно в 2001 и 2006 гг. Само существование таких работ достойно положительной оценки, поскольку показывает наличие у научного
1 Тищенко Л.А. Соотношение светского и церковного законодательства России о браке и семье (XIX — начало XX веков): Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 2001.
2 Колинько А.Ю. Развитие семейного права в России в XIX — начале XX веков: Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Краснодар, 2006.
сообщества интереса к российскому семейному праву XIX в. Положительно стоит оценить и желание исследователей не просто указать в очередной раз на нормы церковного и светского законодательства, регулирующие брачно-семейные отношения, но и поставить, как Л.А. Тищенко, вопрос о соотношении этих норм.
Представляется, что изучение этого соотношения предполагает выделение точек их соприкосновения. При этом важно понимать причины этого соприкосновения, а также знать конкретные обстоятельства, в связи с которыми правительство обратило на него внимание. Наконец, интерес представляют результаты разрешения скрытого или явного конфликта между церковной и светской властями. К сожалению, указанные исследователи, видимо, ставили перед собой несколько иные задачи, поэтому ценность их трудов в данном случае невелика. Однако в диссертации Л.А. Тищенко есть один момент, на который стоит обратить внимание. Так, исследователь в автореферате и своей монографии пишет: «Вопрос о законности брачного союза разрешался духовными судами и потому производство по делам о связанных с существованием законного брака гражданских личных и имущественных отношениях в общегражданских светских судах приостанавливалось до разрешения возникшего вопроса о законности брака соответствующим духовным судом»3. Каким же образом соприкоснулись интересы светской и духовной юстиции в вопросах законности браков? Какой случай привел к тому, что правительство распорядилось устранить осознанную им коллизию интересов?
Поводом, который обнаружил всю глубину данной проблемы, явилось решение Государственного Совета, состоявшееся в 1842 г. по делу о незаконности брака покойного генерал-майора Захара Ивановича Бекарюкова4. При жизни Аграфены, его первой жены, он еще дважды вступал в новые сожительства: в 1788 г. — с Елизаветой Беклемишевой, а по ее смерти в 1806 г. — с Екатериной Драгневичевой. После смерти Беклемишевой Бекарюков пытался законным образом развестись с Аграфеной, однако Синод решение о разводе не утвердил, поскольку не обнаружил в присланных документах свидетельства попыток примирить супругов. После этого слободско-украинский5 епископ Христофор, убеждая Бекарюковых возобновить сожительство, предупредил Захара Ивановича, что ему никогда уже не будет
3 Тищенко Л.А. Указ. соч. С. 13; Ее же. Развитие семейного права в России: теоретический и историко-сравнительный анализ. М., 2000. С. 61.
4 Материалы всех судебных дел, а также сведения о законодательных работах, использованные в настоящей статье, содержатся в фондах Российского государственного исторического архива.
5 Слободско-украинская епархия выделена в конце XVIII в. из состава Белгородской.
дано позволение на вступление в новый брак. И тем не менее Бекарю-ков незаконно обвенчался с Драгневичевой и двадцать шесть лет находился с ней в сожительстве, в котором они родили дочь, на момент рассмотрения дела бывшую замужем за полковником Генерального штаба Хрущевым. По завещанию Бекарюков родовое имение оставил сыну от первого брака Ивану, а благоприобретенную недвижимость утвердил за Драгневичевой и их замужней дочерью. По смерти Бе-карюкова в 1832 г. Аграфена и Иван возбудили два дела: первое — в духовном ведомстве (о признании брака с Драгневичевой недействительным), второе — в гражданском (о признании недействительным завещания). В июле 1838 г. Синод вынес благоприятное решение для истцов, а гражданское дело в итоге попало в Сенат, потом за разногласием его членов — в Государственный Совет, где большинство утвердилось во мнении, что раз на основании решения духовных органов брак Бекарюкова и Драгневичевой признан недействительным, то светским органам остается только лишить Драгневичеву права носить фамилию Бекарюкова, а также лишить ее и Хрущеву права на указную долю в наследственном имуществе.
Впоследствии старый боевой товарищ З.И. Бекарюкова генерал от инфантерии П.С. Котляревский, прилагая к своему всеподданнейшему прошению записку полковницы Хрущевой, просил в 1844 г. о пересмотре решения Государственного Совета. Казалось бы, само дело не представляло никакой сложности: бравый генерал-майор вступил, как тогда говорили, «от живой жены» в третье сожительство. Какое же иное решение можно было вынести, как не то, к которому уже пришел сначала Сенат, а потом — Государственный Совет? Однако вряд ли исключительно из уважения к военным заслугам Петра Степановича Котляревского, которого современники называли «кавказским Суворовым», по императорскому распоряжению в связи с делом Бекарюкова был образован Особый комитет, состоявший из председателя Государственного Совета, председателей его департаментов, министра юстиции и обер-прокурора Синода. Более того, комитет в ходе своей работы, не ограничиваясь задачей лишь оценить решение Государственного Совета по указанному делу, поставил вопрос шире: о необходимости пересмотра законодательства в этой сфере, и в 1845 г. разработка этого вопроса была передана во II Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Спроектированные II Отделением изменения в Свод законов гражданских (ч. 1 т. X Свода законов Российской империи) были внесены в Государственный Совет и им одобрены. Наконец, 6 февраля 1850 г. император утвердил это одобрительное мнение6. Закон от 6 февраля 1850 г.
6 2-е ПСЗРИ. Т. XXV. Отд. I. № 23906.
можно считать одним из важнейших российских нормативных актов XIX в. в брачно-семейной сфере. Это ясно хотя бы из того, что решение иных семейно-правовых вопросов откладывалось до общего пересмотра Свода законов гражданских. Однако в данном случае вопрос об отсрочке не возник. Какие же проблемы обнажило исследование дела о третьем браке покойного генерал-майора З.И. Бекарюкова, что за этим последовала немедленная коррекция брачно-семейных норм?
Применение института исковой давности. Прежде всего надо заметить, что различные судебные инстанции не одинаковым образом подошли к этому делу. Так, Курская Гражданская палата в 1839 г. указала, что законная жена Аграфена двадцать шесть лет (!) не жаловалась на многоженство супруга, проживая с ним порознь. И хотя в затребованной справке из Святейшего Синода брак Бекарюкова и Драгневичевой был назван недействительным, палата сам факт этого 26-летнего супружества сочла доказанным. В своем решении палата основывалась именно на этом факте, а также на ст. 16567 Свода законов гражданских (ч. 1 т. X Свода законов Российской империи; 2237 в ред. 1842 г.), которая запретила возбуждать спор о законности брака и его последствиях, если в течение десяти лет со дня его совершения «опровержений предъявлено не будет», и на ст. 43 того же документа (ст. 49 в ред. 1842 г.), сохранявшей за супругом права, приобретенные через брак, даже если он впоследствии признавался недействительным. Таким образом, промежуточный «раунд» третья жена и дочь выиграли.
Один из аргументов, примененных Курской Гражданской палатой — истечение десятилетнего срока исковой давности. Хотя вышестоящие судебные инстанции и не согласились в этом с палатой, однако Особый комитет впоследствии обратил внимание на этот факт. Было установлено, что суды совсем не в единичном случае применяли этот гражданско-правовой институт при разрешении подобных споров. Само понятие о десятилетней давности возникло в Российской империи в конце 1787 г.8, а к брачным делам оно было, пожалуй, впервые применено в 1796 г. по делу генерал-поручика В.И. Суворова9. Судя по немногословному тексту указа, племянники решили оспорить законность брака покойного Суворова, чтобы не дать вдове унаследовать часть имения. В дальнейшем ссылку на де-
7 Статьи Свода законов гражданских в ред. 1832 и 1842 гг. имеют разную нумерацию. В целях удобства при ссылках будут даваться номера по первоначальной редакции 1832 г., а в скобках — по редакции 1842 г.
8 См. об этом: Новицкая Т.Е. Правовое регулирование имущественных отношений в России во второй половине XVIII в. М., 2005. С. 340-341.
9 1-е ПСЗРИ. Т. XXIII. № 17440. Вероятно, речь идет о Василии Ивановиче Суворове (умер в 1790 г.), начальнике Нерчинских горных заводов.
сятилетнюю давность видим в известном решении Государственного Совета 1817 г. по делу майорши Марии фон-Мейер10. И в решении по делу вдовы Суворова, и в решении по делу фон-Мейер присутствует четкая мысль о том, что если по прошествии десяти лет после заключения брака его законность никем не оспорена, то по истечении этого срока такой иск удовлетворен быть не может.
В 1787 г. девица Мария, девятнадцати лет от роду, была выдана замуж за поручика Льва Григорьевича Щепочкина. В течение пяти лет Щепочкин в силу «внутренней болезни или по природной какой причине» не имел с женой супружеского сожительства. Выказав желание принять монашеский постриг, Лев Щепочкин дал в 1792 г. жене увольнительное письмо с тем, чтобы она снова могла выйти замуж. Это письмо было подписано не только самим Щепочкиным и свидетелями, но и содержало официальную «судовую скрепу»11. В том же году Мария Васильевна вышла второй раз замуж за Петра фон-Мейера и была ему супругой тринадцать лет до его смерти, родив в браке дочь Елизавету. О первом муже Мария имела известие, что он умер во Владимире в 1802 г. В 1807 г. Петр фон-Мейер скончался, практически одновременно умер и его родной брат Андрей, вдова которого и затеяла дело с целью лишить Марию Васильевну и дочь Елизавету прав на имя и на наследство. В слободско-украинскую Духовную консисторию было подано прошение о рассмотрении незаконного вступления во второй брак Марии Васильевны Щепочкиной при первом живом муже. Процесс затевать стоило: имущество покойного Петра фон-Мейера оценивалось более чем в 100 тыс.рублей.
Дело тянулось долго, окончательное решение Синод вынес в 1812 г., причем уже после закона от 5 января, по которому духовные органы не могли возбуждать по искам частных лиц судопроизводство о законности или незаконности брака (подробнее об этом законе ниже). Решение было неблагоприятно для Марии Васильевны. Она была признана двоемужницей, ибо, как выяснилось, ее первый муж Щепочкин не умер и не поступил в монастырь, а вторично женился в 1794 г. во Владимире на дочери коллежского асессора Федора Кур-занова Акулине. Мария Васильевна подала жалобу в Комиссию по принятию прошений12, где к делу подошли иначе. В 1816 г. Комиссия вынесла заключение: брак длился более десяти лет (здесь в решении стоит ссылка на дело генерал-поручика Суворова 1796 г.) и за
10 1-е ПСЗРИ. Т. XXXIV. № 27137.
11 Какой суд скрепил эту бумагу, в деле не значится. Официальный запрет светским властям утверждать супружеские сделки, «клонящиеся к разрыву супружеского союза», появился только в 1819 г. (1-е ПСЗРИ. Т. XXXVI. № 27737).
12 Комиссия создана в 1810 г. в том числе и для подачи жалоб на деятельность высших государственных учреждений.
это время никем не оспорен. Кроме того, дочь Елизавета по воле императрицы была зачислена в училище ордена Св. Екатерины как законнорожденная. Наконец, если брак и признавать незаконным, то ответственность за это ложится на венчавшего священника, который в должном порядке не произвел брачный обыск. К месту был приведен и закон от 5 января 1812 г. о запрете производить дела о незаконности брака после смерти супругов. С таким заключением дело было передано в Государственный Совет, который согласился с доводами Комиссии прошений и, не касаясь напрямую вопроса о законности брака, в ноябре 1817 г. высочайше утвержденным мнением сохранил за Марией Васильевной и дочерью Елизаветой фамилию фон-Мейер, права дворянства и права наследниц. В этом деле церковные органы не признали наличие законного брака. Однако светские инстанции решали вопрос не о церковном таинстве, а о гражданских последствиях — сословном положении и наследственных правах. И поэтому они сочли себя вправе опереться на институт десятилетней исковой давности.
К слову, решение по делу фон-Мейер будет еще неоднократно здесь упомянуто, так как стало источником целого ряда статей Свода законов гражданских в его первоначальной редакции. Однако и Особый комитет, образованный в связи с делом Бекарюкова, и II Отделение императорской канцелярии имели перед собой и другие примеры применения гражданско-правового института исковой давности в брачно-семейных делах. Так, в 1820 г. Государственный Совет признал законной женой Акулину Курзанову (вторую супругу уже упомянутого Льва Щепочкина) на основании истечения десятилетнего дав-ностного срока со ссылкой на решение по делу фон-Мейер. В 1839 г. Государственный Совет при отсутствии веских доказательств признал Александра Боровского законнорожденным сыном Ф.А. Боровского13 потому, что в течение сорока лет законность рождения не была никем оспорена.
Значение применения давности по брачно-семейным делам было вполне оценено лишь во время законодательных работ, вызванных делом Бекарюкова. По замечанию Д.Н. Блудова, главноуправляющего II Отделением императорской канцелярии14, при буквальном понимании некоторых статей Свода законов гражданских, закреплявших запрет оспаривать законность браков и рождений по истечении десяти лет, устанавливалось такое теоретическое положение, что само прошествие этого срока превращает незаконное сожитель-
13 Федор Артемьевич Боровский — генерал-майор, сподвижник А.В. Суворова, М.И. Кутузова, Н.И. Репнина.
14 Граф Дмитрий Николаевич Блудов пребывал в этой должности с 1839 по 1862 г.
ство в законное, а незаконнорожденных детей — в законнорожденных. Конечно, с точки зрения церковного права супружество лиц в близкой степени родства или уже состоящих в браке не потеряло бы своей противозаконности независимо от истечения какого бы то ни было срока. Но формулировки ст. 43 (49) и 1656 (2237) Свода законов гражданских, решение по делу фон-Мейер (на котором были основаны обе статьи) и другие судебные решения (в том числе по делу о браке З.И. Бекарюкова) показывают, что законодатель и светская юстиция понимали дело прямо противоположным образом.
Другой аспект, присутствующий как в деле о браке З.И. Бекарюкова, так и во всех делах, собранных Особым комитетом, состоит в проблеме разграничения церковной и светской властей в вопросах о признании законности или незаконности брака. В одной из статей мною уже была показана определенная «точка пересечения» церковных и светских интересов, выявившаяся в связи с делом отставного поручика Павла Шелковникова: вопрос о санкционировании раздельного проживания супругов15. Теперь II Отделение императорской канцелярии обнаружило и другую «точку» — вопрос о том, кто уполномочен устанавливать наличие или отсутствие брака. Так, Курская Гражданская палата в 1839 г. при вынесении благоприятного решения для Е. Драгневичевой исходила из факта ее 26-летнего (пусть и незаконного) брака с З.И. Бекарюковым. Сенат по этому делу, хотя и косвенно, признал тот же факт, назвав Драгневичеву «женой».
Казалось бы, эти вопросы должны относиться исключительно к компетенции духовных судов, поскольку брачные вопросы вообще входили в ведение церкви, и светским судам здесь было совершенно нечего делать. Наверное, подобной логики держался и законодатель: определив брачные вопросы как церковную вотчину, он не подумал о более четкой «маркировке» границ компетенции духовных и гражданских властей. Справедливости ради надо сказать, что отдельные нормативные акты, запрещавшие светским органам входить в разрешение брачных вопросов, все-таки существовали. Так, 15 мая 1767 г. состоялся указ Сената, посвященный по большей части уголовно-процессуальным вопросам. Однако п. 9 этого документа требовал «в дела, не принадлежащие до светских правлений, яко то в женитьбе мужей от живых жен и в выходе жен замуж за других мужей, светским командам отнюдь не мешаться и никого к тому в свое ведомство не забирать, а просителям объявлять о том, чтобы они били челом в надлежащих духовных правительствах»16.
15 Полянский П.Л. Дело Шелковникова: к вопросу о разграничении компетенции российских церковных и светских органов в брачных делах в XIX в. // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 11. Право. 2014. № 5.
16 1-е ПСЗРИ. Т. XVIII. № 12894.
По каким же причинам именно светские, а не духовные суды входили в рассмотрение вопросов о факте законного брака? Почему, как в делах второй жены Льва Щепочкина или Матрены Егоровой (о нем — ниже), члены Государственного Совета брались пересматривать решение самого Синода по данному вопросу? Естественно, конечной целью в таких случаях было не само установление факта наличия или отсутствия законного брака. Решение этого вопроса определяло последствия оспариваемых сожительств, а именно «сообщаемые» с помощью брака сословное положение и связанные с ним личные и имущественные права. Вспомним, что в делах фон-Мейер и третьей жены Бекарюкова иск возбуждался всегда после смерти одного из якобы незаконных супругов, и интерес истцов всегда лежал в конкретной области — признать незаконным присвоение якобы незаконной женой и детьми от таких браков прав потомственных дворян и добиться лишения их прав на недвижимость.
Не только дворянство, но и представители других сословий вступали в незаконные браки — архивные фонды Святейшего Синода содержат значительное количество дел, где участниками являлись низшие воинские чины, мещане, крепостные и государственные крестьяне и пр. Нельзя сказать, чтобы правительство вовсе не проявляло интерес к брачным отношениям неблагородных сословий. Так, браки крестьян могли нанести имущественный ущерб их владельцам17, а брачные (и даже внебрачные) связи нижних воинских чинов, их жен и дочерей интересовали власть с точки зрения закрепления за военным ведомством их мужского потомства18. Но здесь, в делах З.И. Бекарюкова, фон-Мейер, Щепочкина и др., затрагивался интерес правящей элиты — потомственного дворянства. Кроме того, император, высшая инстанция в государстве, извещался о проблемах дворян непосредственно от них, поскольку они могли обращаться к нему письменно и лично с изложением своих нужд. Значит, такие жалобы вернее получали ход и получали окончательное разрешение. Для сословного государства, которым являлась Россия вплоть до Октября 1917 г., вообще характерен тот факт, что дворянские интересы зачастую являлись двигателем совершенствования законодательства. Семейные же
17 См. об этом, напр.: ПолянскийП.Л. Проблемы применения канонического права в русской дореволюционной деревне // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 11. Право. 2013. № 5. С. 52-54.
18 Забота о наличии потомства у низших воинских чинов заставляла правительства жертвовать даже имущественными интересами помещиков: в случае желания солдата вступить в брак с крепостной женщиной даже отсутствие согласия на это ее господина не являлось препятствием (1-е ПСЗРИ. Т. VII. № 4533 п. 5 гл. I; № 4535 п. 7), а отправляемых при Анне Иоанновне на поселение на Среднюю и Нижнюю Волгу раненых и увечных военнослужащих даже заставляли жениться при отсутствии у них семьи (1-е ПСЗРИ. Т. XIII. № 9817 п. 2).
дела дворянских родов, связанные с их сохранением и благополучием, являлись настолько важными для правительства, что из-за вопроса о законности брака З.И. Бекарюкова был создан Особый комитет, а общим итогом начатых работ стала корректировка Свода законов гражданских в феврале 1850 г.
Оспаривание законности браков было не единственным и даже хронологически не первым инструментом, с помощью которого благородное российское дворянство пыталось отодвинуть в сторону «проблемных» наследников родового имени и родовой недвижимости. Еще Соборное Уложение 1649 г. (ст. 280 гл. X), базируясь в этом вопросе на Статуте Великого княжества Литовского 1588 г. (ст. 28 Разд. III), отстраняло от наследования незаконнорожденных детей. Но закон XVII в. решал эту задачу, так сказать, в принципе, а жизненные ситуации оказывались сложнее. Как правило, никто и не пытался оспаривать законность рождения ребенка при жизни его родителя, владельца родового имущества. Записи в метрических книгах XVIII в., как установил в свое время Государственный Совет, находились в полном беспорядке, и обычно ничто не мешало родителям благополучно устроить судьбу внебрачного сына отдачей в службу, а внебрачной дочери — удачным замужеством. И лишь при открытии наследства объявлялась прямая или (чаще) боковая родня, которая начинала волокитное дело о признании ребенка незаконнорожденным.
Одно из подобных дел разбиралось при Екатерине II с 1773 по 1778 г. — о законности рождения сержанта Ивана Костюрина. В частности, было выяснено, что прапорщик Иван Костюрин, подвергаясь в разное время различным взысканиям и будучи однажды даже разжалованным в солдаты, долгое время не мог появляться в своей деревне Ливенского уезда, где проживала его супруга. Родившийся сын (тоже Иван и будущий сержант), как потом будут утверждать заинтересованные родственники, был даже записан в метриках как незаконнорожденный. Впрочем, при проведении следствия в метрических записях был обнаружен изъян, уничтожавший их доказательную силу. Характерно, что заинтересованных родственников, оспаривавших законность рождения Ивана, оказалось целых восемь, и при жизни отца Ивана никто из них не пытался поднимать этот вопрос. Сенат счел ситуацию политически важной, так как в случае признания Ивана незаконнорожденным на него ложилось бы «поносное» клеймо и он был бы извергнут из дворянства, к которому пока еще принадлежал. Для Сената этот вопрос был не только важен, но и труден, так как в законах на этот счет никакой ясности еще не было. Спасительной оказалась ссылка на Наказ Уложенной комиссии, где с оглядкой на европейские законы устанавливалось правило: ребенок, рожден-
ный во время брака, считается законным19. 21 июля 1778 г. Екатерина II согласилась с мнением Сената и запретила на будущее оспаривать законность рождения детей после смерти родителей, чтобы «не подавать силы опасному примеру»20.
Решение 1778 г. по делу Костюрина стало прецедентом: на нем неоднократно основывался Сенат21 вплоть до вступления в силу Свода законов гражданских, норма ст. 90 (ст. 122 в ред. 1842 г.) которого имела непосредственным источником указанное решение. Таким образом, напрямую оспаривать законность рождения заинтересованные родственники уже не могли. Оставался другой, более сложный вариант — добиться признания отсутствия факта законного брака родителей, чтобы из этого автоматически следовала незаконность рождения ребенка. В этом смысле характерным примером может служить уже упомянутое дело Александра Боровского. Племянники умершего Ф. Боровского не доказывали непосредственно незаконность рождения его сына А. Боровского, а доказывали тот факт, что покойный никогда не был женат. Впрочем, приведенные доказательства холостой жизни Ф. Боровского не помогли истцам: за пропуском исковой давности в удовлетворении претензий им было отказано.
Оспаривание брака требовало обращения в духовный суд, поскольку еще Петром I дела о законности рождений были отнесены к гражданской подведомственности, а о законности браков — к церковной22. До решения по делу Костюрина в сложное положение были поставлены светские суды, ибо «в нагрузку» к исковым требованиям о законности рождения часто шло оспаривание законности браков, что не входило в их компетенцию. Теперь точно в таком же положении оказывались суды духовные: споры о браке едва прикрывали иски о лишении наследственных прав, во что входить церковный суд не имел права. В январе 1812 г. Синод докладывал об этом положении дел Александру I и предложил следующий выход: «когда при жизни вступивших в браки от живых жен и о вышедших в замужество за других от живых мужей или называющих себя венчанными, но не имеющих на то доказательств, жалоб и доносов не будет, то по смерти уже их от наследников и от других частных лиц оных в духовных местах не принимать и дел не производить»23. Очевидна схожесть этого предложения с решением по костюринскому делу: как после смерти родителя не могло быть оспорено рождение, так и после смерти
19 1-е ПСЗРИ. Т. XVIII. № 12949. Ст. 122.
20 1-е ПСЗРИ. Т. XX. № 14778.
21 См. ссылки на этот указ, например, в следующих документах: 1-е ПСЗРИ. Т. XXII. № 16454; Т. XXVII № 20324; 2-е ПСЗРИ. Т. VI. Отд. I. № 4569.
22 1-е ПСЗРИ. Т. VI. № 3963.
23 1-е ПСЗРИ. Т. XXXII. № 24944.
супруга не мог быть оспорен брак. Правда, сняв с духовных судов обязанность по рассмотрению подобных исков, Синод при этом не лишил их права давать справки о наличии или отсутствии законного брака по запросам соответствующих светских судебных инстанций. Иными словами, устранив судебное рассмотрение в подобных случаях, Синод лишил заинтересованных лиц возможности хоть как-то доказать свою правоту. 5 января 1812 г. Александр I утвердил предложения Синода.
Третий аспект, проявившийся в деле о браке Бекарюкова, из-за чего дело и попало в Сенат, состоял в отсутствии четкой регуляции взаимодействия духовной и светской властей в подобных делах. Закон 5 января 1812 г. обязал светские суды обращаться с запросом в духовные инстанции за справками о законности того или иного брака, но ничего не сказал о том, надо ли руководствоваться полученными справками при вынесении решений. Курская Гражданская палата, например, сделала запрос в Синод о браке Бекарюкова и Драгневи-чевой, но из присланного заключения о его незаконности не пожелала сделать тот единственно правильный вывод, к которому позже придет Сенат и Государственный Совет. Решение Синода о незаконности брака было проигнорировано в деле фон-Мейер, а в деле вдовы титулярного советника Михаила Ракитина буквально все светские органы (начиная с Земского суда и заканчивая Государственным Советом) вынесли резолюции относительно существования оспоренного брака.
История началась в 1804 г., когда Михаил Ракитин ходатайствовал на высочайшее имя об узаконении (в просьбе употреблен термин «усыновление») собственной дочери Анны, прижитой им еще до брака с его матерью Прасковьей Акимовой. Начатое по императорскому распоряжению министром юстиции исследование установило, что в январе 1803 г. Ракитин был обвенчан с Акимовой в церкви села Слемские Борки24 священником Меркурием Кузьминым с причтом. Однако в апреле 1805 г. дочь умерла, и Ракитин сообщил министру юстиции, что в окончании исследования по делу об узаконении нет надобности: покойнице с точки зрения ее наследственных интересов родовое имя уже не потребуется. Между тем в ноябре 1805 г. жена родила Ракитину двух близнецов, Михаила и Николая, а в 1808 г. сам Ракитин попросил Зарайскую Дворянскую опеку взять его имение в свое ведомство, так как почувствовал немощь, а малолетние дети и жена не могли самостоятельно управлять хозяйством. На двух родных братьев Михаил Ракитин не надеялся, и в качестве опекуна был
24 Село Слемские Борки по сей день находится в Луховицком районе Московской области, в начале XIX в. оно относилось к Зарайскому уезду.
назначен коллежский асессор Степанов. В ноябре 1808 г. Ракитин скончался, и с этого момента начинается длительная тяжба по делу о родовом имении. Сначала с иском выступил родной брат покойного, подпоручик Дмитрий Ракитин. Он заявил, что ни он сам, ни родня не знают ту женщину, которая проживает в имении покойного брата и называет себя его вдовой. Но Дмитрию не удалось довести дело до суда — он умер, а «эстафету» подхватил второй родной брат, прапорщик Николай Ракитин. Видимо, он так досаждал вдове и так позорил ее на людях, что она обратилась в Зарайский Земский суд с обвинением Николая в оскорблении. Суд обязал Николая принести извинения, а когда он подал апелляционную жалобу в Рязанскую Гражданскую палату, та потребовала еще и выплатить вдове сумму «за бесчестье».
Между тем в Зарайском Земском суде неспешно рассматривался иск самого Николая Ракитина. Он оспаривал факт брака и требовал лишить наследственных прав саму Прасковью Ракитину и их с Михаилом детей. Рязанская Духовная консистория по запросу дала сведения о том, что в метрической книге за 1803 г. брак Ракитиных записан не был. К допросу, однако, был потребован венчавший этот брак священник Меркурий Кузьмин, подтвердивший факт совершения таинства. В обоснование иска Николай Ракитин предъявил служебные формуляры покойного брата за 1802-1803 г., где он числился холостым. Был найден и документ о том, что Прасковья Акимова до брака с Ракитиным якобы уже была замужем за егерем Петром Калмыковым и находилась в бегах. На стороне вдовы были показания венчавшего их духовенства, материалы начатого в 1805 г. следствия по делу об узаконении дочери Анны, а также переписка с родней Ра-китина, где сам истец Николай Ракитин звал близнецов «племянниками», а Прасковью — «невесткой». Обвинение в многобрачии Прасковья отвергала доказательством своего дворянства, в то время как беглая жена Калмыкова была солдатской дочерью. В ноябре 1814 г. состоялось решение Зарайского Земского суда об отказе Николаю в его требованиях.
Апелляционная жалоба в Рязанскую Гражданскую палату принесла противоположные результаты: все доводы ответчицы были обращены против нее самой. Переписка с родней не была сочтена надлежащим доказательством, дворянство Прасковьи было объявлено сомнительным, а единственный веский аргумент — запись в метрической книге за 1803 г.- отсутствовал. Зато палата приняла к сведению служебные формуляры покойного о его холостом состоянии. Теперь жалобу на решение Рязанской Гражданской палаты подала уже Прасковья Ракитина. 8-й департамент Сената, где рассматривалось дело, был склонен согласиться с мнением Земского суда, того
же мнения держался и министр юстиции. Однако в Общем собрании Сената не набралось необходимого количества голосов для принятия окончательного решения. Обер-прокурор Синода князь П.С. Мещерский предлагал вернуть дело для доследования в рязанскую Духовную консисторию, однако и это предложение не было поддержано необходимым большинством. В этих условиях дело было передано для окончательного решения в Государственный Совет, который в ноябре 1819 г. признал Прасковью Ракитину законной женой и наследницей (как и их детей Михаила и Николая). В своем решении Государственный Совет опирался, между прочим, на норму закона от 5 января 1812 г.: если брак не оспаривался при жизни супругов, он не может оспариваться и после смерти. Этим решением Государственный Совет одновременно и «соблюл закон», и нарушил его. С одной стороны, он отказался рассматривать спор о законности брака, поскольку один из супругов умер. С другой стороны, он вынес решение о наличии брака Ракитиных собственной властью, в то время как давать такие заключения могли только церковные органы.
Из дела Ракитина видно, что церковные органы явно затруднились дать четкое заключение о наличии брака: запись в метриках отсутствовала, но венчавшее духовенство факт совершения таинства подтвердило. Разбирая материалы аналогичных дел, невольно задаешься вопросом: а могли ли в принципе духовные учреждения того времени представить верные справки о наличии или отсутствии брака и проводить для этого необходимые исследования? Впервые обязанность вести метрические записи была возложена на православное духовенство еще Большим Московским собором 1666—1667 гг. Кажется, за полтора-то века система ведения метрик в церковном ведомстве должна быть отлажена? Но вот перед нами оценка ситуации в этой сфере, которую Государственный Совет дал в связи с делом Александра Боровского: «...известно, в каком беспорядке и расстройстве находились метрики и вообще дела консисторий до постановления в указе 1802 года определительных о сем правил». Степень этого беспорядка и расстройства узнаем из текста этого самого указа Синода 1802 г.25 Во-первых, Синод подтверждает свой же циркулярный указ 1779 г.26 об обязанности приходского духовенства вести записи рождений, венчаний и смертей. Но и указ 1779 г. был не первым документом, понуждающим церковников к неукоснительному ее ис-полнению27. Периодические «понукания» Сената и Синода в адрес
25 1-е ПСЗРИ. Т. XL. № 20266а.
26 1-е ПСЗРИ. Т. XX. № 14948.
27 См., напр., указ Сената от 14 июля 1765 г. (Законодательство Екатерины II: В 2 т. Т. 2. Док. № 216. М., 2001. С. 450); указ Синода от 5 августа 1775 г. (1-е ПСЗРИ. Т. XX. № 14356).
приходского духовенства в течение всего XVIII в. говорят о том, что само ведение метрик осуществлялось далеко не везде. Во-вторых, из указа Синода 1802 г. видно, что в одной и той же церкви могло существовать несколько тетрадей для записи актов гражданского состояния с разными сведениями о венчанных браках. Соответственно, не всегда было возможно установить, в какой тетради содержались верные сведения, а в какой — дописанные впоследствии в интересах какого-нибудь заинтересованного лица. Это «открытие» Синод сделал в связи с делом Матрены Егоровой, начавшимся в 1800 г. и длившемся до 1829 г.
Одна из справок по этому делу, попавшему в итоге на рассмотрение Государственного Совета, была составлена в 1827 г., когда уже в который раз подряд М. Егорова подала прошение на высочайшее имя о пересмотре решения Синода 1802 г. На полях справки содержится весьма выразительный комментарий, наглядно показывающий состояние делопроизводства того времени в органах епархиального управления: «Из собранных сведений видно, что весь консисторский архив был в беспорядке и небрежении, от чего не только от течи многие листы в тетрадях выгнили, но других и совсем не сыскано за несколько годов». Надо добавить, что метрики в консисториях портились не только от протечек архивных помещений. Так, собираемые в течение года документы по делу М. Егоровой сгорели в 1801 г. при их транспортировке в Санкт-Петербург на одной из промежуточных остановок. Сгорели, впрочем, весьма выборочно: доказательства, собранные противной стороной (пасынком Егоровой) чудесным образом от пожара не пострадали. Матрена Егорова умерла в 1828 г., не дождавшись окончательного решения по делу. Еще раньше умер истец — ее пасынок Андрей Андреевич Баташев. Дело это в свое время было громким, А.А. Баташев оспаривал брак Егоровой и собственного отца, Андрея Родионовича Баташева, который в свою очередь был миллионером и владельцем крупных по тем временам металлургических предприятий, одно из которых стало градообразующим для населенного пункта Гусь-Железный (бывшее село Верпутец)28.
В этом разбирательстве интересен не только факт плохо поставленного делопроизводства в духовном ведомстве. В решении Синода от 20 марта 1802 г., признавшего отсутствие законного брака между А.Р. Баташевым и М. Егоровой, заслуживают внимания доводы высшей церковной инстанции в обоснование своей позиции. Так, найденная в архиве в процессе церковного следствия тетрадь,
28 Расположен в нынешнем Касимовском районе Рязанской области. История семьи Баташевых подробно описана в литературе (см., напр.: Белоконский И.П. Баташев-ское дело // Русские ведомости. 1891. № 300; Кусова И.Г. А.Р. Баташев и его потомки на Рязанской земле // Приокская глубинка. 2008. № 1. С. 3-17).
где местным причтом был зафиксирован оспариваемый брак, была объявлена Синодом подложной, да к тому же подписанной не всеми членами причта (как раз этот пример и был использован Синодом в указе 1802 г. как повод для упорядочения делопроизводства). Между тем, согласно представленной в Государственный Совет информации, в архиве Владимирской консистории (где дело рассматривалось по первой инстанции) были найдены многие метрические тетради именно с подобным недостатком. Однако это систематическое упущение консистории было обращено почему-то против ответчицы, Синод даже не счел возможным посчитать эту тетрадь «половиной» доказательства в соответствии с Кратким изображением процессов 1715 г. Зато Синод вспомнил про этот закон, когда показания якобы не знавших о браке Баташева и Егоровой тринадцати (!) местных церковников предпочел показаниям представленных Егоровой светских лиц: «сие тем более заслуживает уважения, что когда по закону и два несумнительных свидетеля приемлются, то кольми паче тринадцать, которые все духовного звания, не могут быть нимало сомнительные и тем наипаче, что . по силе воинских процессов свидетель духовного звания предпочтительнее светского»29. Тот факт, что на момент оспариваемого брака (1787 г.) далеко не все из этих церковников по своему малолетству уже приняли соответствующий сан, Синод не смутило.
По мнению Синода, против Егоровой свидетельствовало отсутствие среди представленных доказательств «брачных обысков», т.е. сведений о проверке законности будущего брака, которые традиционно собирались перед венчанием. Но еще в указе 1775 г. Синод отмечал, что «метрические тетради должны признаваемы быть не токмо вместо прежних обысков и присяг, но и служить на будущее время достоверными о браках справками»30. Видимо, в деле Егоровой Синод забыл о том, что сам перестал считать обыскные тетради за доказательства в подобных делах.
Синод обратил внимание на то, что в большинстве исповедных ведомостей, которые ежегодно составлялись местным духовенством, А.Р. Баташев за последние годы своей жизни не записывался женатым. Аргумент на первый взгляд мог показаться сильным, поскольку еще согласно указу Сената от 16 апреля 1737 г. в исповедных ведомостях помимо дворян должны значиться и их жены31. Но Синод почему-то упустил, что Матрена Егорова и дети от ее сожительства с Баташевым тоже должны были в обязательном порядке фигурировать
29 Статья 13 гл. 3 Второй части процесса (Законодательство Петра I. М., 1997. С. 834).
30 1-е ПСЗРИ. Т. XX. № 14356.
31 1-е ПСЗРИ. Т. X. № 7226.
в этих ведомостях, хотя бы как дворовые люди (ответчица до брака с Баташевым была его дворовой девкой). А уж этот факт Синод обязательно указал бы в мотивировке своего решения. Значит, Егорова и ее с Баташевым дети не значились в исповедных ведомостях ни как члены семьи, ни как дворовые. Таким образом, эти документы были составлены неправильно и не должны были приниматься в качестве доказательства.
Наконец, Синод отмел как доказательство все «партикулярные» документы, составленные гражданскими органами и письменные показания светских лиц. При этом исключение почему-то было сделано для списков участников Дворянского собрания за 1788 г., где А.Р. Ба-ташев показан вдовцом (брак с Егоровой был вторым для него).
Такая избирательность Синода в выборе доказательств и их оценке не могла не вызвать возмущения большинства членов Непременного Совета, которому в 1804 г. было поручено рассмотреть поданную на высочайшее имя первую жалобу Егоровой на решение Синода. В специально составленной по этому делу записке трое членов Совета (Д.П. Трощинский, П.В. Завадовский и А.И. Васильев) не только подвергли критике аргументацию Синода, но и представили копию его же собственного решения по аналогичному делу за 1798 г. В этом решении по иску родственников покойного корнета Ларионова о непризнании его брака с Ульяной Яковлевой Синод не только основывался на показаниях светских лиц, но и пренебрег отсутствием записи этого брака в метрической книге. При этом Синод поставил в вину отсутствие таковой записи исключительно венчавшему священнику. Члены Совета хотели таким образом обратить внимание на то, что помимо странной избирательности в выборе доказательств Синод совершенно необоснованно подходил к делам с аналогичными обстоятельствами по-разному.
Однако благоприятное мнение большинства членов Непременного Совета не помогло М. Егоровой и ее детям в 1804 г. утвердиться в правах членов семьи и наследников. Никакого решения вдова на руки не получила, а обер-прокурор Синода А.Н. Голицын предложил ей (как она позже напишет в одной из жалоб) набраться терпения, так как император занят важнейшими государственными делами. Вторично Егорова обратилась с жалобой уже в 1816 г., но ей было объявлено, что дело ее затерялось. Наконец, в 1827 г. она принесла последнюю жалобу на высочайшее имя, и в этот раз и дело нашлось, и решение Государственного Совета оказалось для нее благоприятным, хотя было вынесено только в 1829 г. К тому времени умерли не только, как уже было сказано, А.А. Баташев и сама М. Егорова, но и двое из трех ее сыновей. Третий, Иван Андреевич, после утверждения его в правах законного наследника получил имущество покойно-
го отца на сумму более 2,7 млн руб. (общая оценка всего имущества А.Р. Баташева — 6,6 млн руб.). Правда, Иван не унаследовал от отца умение вести хозяйство и сразу наделал миллионные долги32.
Наконец, еще одной проблемой, обозначившейся при рассмотрении дела о браке З.И. Бекарюкова, была определенная двусмысленность некоторых норм свода законов гражданских, многие из которых были основаны на решениях по частным делам. Так, решение по делу фон-Мейер 1817 г. указано в подстрочных ссылках как источник целого ряда статей (помимо уже указанных ст. 43 и 1656): ст. 90 Свода законов гражданских (ст. 122 в ред. 1842 г.) о том, что «законными почитаются все дети, законность которых не была оспорена...в течение десяти лет от их рождения», а также п. 4 ст. 2138 (п. 4 ст. 2786 в ред. 1842 г.), которая отнесла к подведомственности светского суда «.все вообще споры и дела о законности рождения и о последствиях незаконного брака (курсив мой. — П.П.) или сожития для рожденных в оном детей».
При невнимательном прочтении норма п. 4 ст. 2138 (п. 4 ст. 2786) противоречит норме ст. 15 (ст. 19 в ред. 1842 г.), зафиксировавшей, что «как все дела брачные подлежат ведомству и рассмотрению духовного начальства, то и нарушения запрещений, выше сего постановленных, судятся и последствия их определяются (курсив мой. — П.П.) судом духовным по правилам Церкви». На первый взгляд выходило, что и ст. 15, и п. 4 ст. 2138 отнесли один и тот же вопрос о последствиях незаконных браков к подведомственности различных судов. На деле здесь не было противоречия, так как ст. 15 под «последствиями» понимала санкции для самих вступивших в незаконный брак и венчавшего духовенства, а в п. 4 ст. 2138 этим же термином обозначается непризнание прав детей, рожденных от недействительного брака. Однако, по сведениям II Отделения императорской канцелярии, российские суды, «в особенности низшие, часто ошибались насчет истинного смысла сих различных, хотя в существе своем и сообразных одно с другим постановлений».
Вводила в заблуждение при определении подведомственности споров о недействительности браков и ст. 1656 (ст. 2237 в ред. 1842 г.), которая также была основана на деле фон-Мейер и гласила: «Когда о законности брака и рождении, о сохранении фамилии и сопряженной с оной преимуществ. ни от кого в течение десяти лет опровержений предъявлено не будет, то прошествии сего срока спор о незаконности брака и незаконности рождения не приемлется». В этой статье один и тот же гражданско-правовой институт исковой давности применялся и к делам о законности брака (традиционно церковная сфера), и к
32 Кусова И.Г. Указ.соч. С. 10-11.
остальным перечисленным делам (светская сфера). Само расположение статьи в главе «О земской давности для начала тяжеб и исков» и отнесение тем самым вопроса о законности брака к тяжебным и исковым подсказывало выбор не духовного, а именно светского суда для его разрешения. Не напрасно по делу о браке З.И. Бекарюкова Курская Гражданская палата ссылалась именно на эту статью.
Казалось, сам законодатель активно подталкивает светские суды к тому, чтобы игнорировать церковную власть. По тому же делу Бе-карюкова Курская Гражданская палата, решив дело в пользу третьей жены, Екатерины Драгневичевой, руководствовалась ст. 43 Свода законов гражданских (ст. 49 в ред. 1842 г.), которая буквально гласила, что при установлении незаконности брака после смерти одного из супругов «переживший другого сохраняет все права, чрез брак приобретенные, хотя бы впоследствии оный был признан незаконным». Так какое же значение имели запросы в духовные инстанции о законности брака по закону 1812 г., если переживший супруг в любом случае согласно ст. 43 не терял своих прав и преимуществ? Правда, первое же (и скорое — в 1834 г.) Продолжение Свода законов устранило процитированное место, но судьи Курской Гражданской палаты, вынесшие решение в 1839 г., почему-то имели перед собой лишь первоначальный текст. Кстати, вместе с изъятой частью статьи исчезла и подстрочная ссылка на решение по делу фон-Мейер.
Особый комитет, образованный вследствие прошения генерала Котляревского, для осознания глубины проблемы был вынужден обратиться не только к Своду законов гражданских, но и к анализу его источников. Это произошло не случайно: в приложенной к прошению Котляревского жалобе полковницы Хрущевой имелась апелляция именно к делу фон-Мейер. Обстоятельства обоих дел были чрезвычайно похожи и, возникни дело до издания Свода законов Российской империи, к этому аргументу прислушались бы, как в деле Акулины Курзановой (см. выше). Но ст. 67 и 69 Свода основных государственных законов (т. I Свода законов Российской империи) запрещали считать постановление по частному делу (хотя бы и ставшему источником законодательных норм) общим законом и ссылаться на него в дальнейшем. Тем не менее Особый комитет, а затем II Отделение императорской канцелярии обратились к анализу и дела фон-Мейер, и других, в том числе разобранных выше (Курзановой, Егоровой, Боровского, Ракитиной)33. Это позволило объективно оценить
33 При подготовке законопроекта об изменениях Свода законов гражданских II Отделение императорской канцелярии также использовало материалы дел о браке ротмистра Желтухина, о правах состояния дочери княгини Касаткиной-Ростовской, о правах незаконнорожденного мещанина Эдельвека, о духовном завещании надворного советника Зубова.
не всегда правильное восприятие норм Свода законов гражданских как судами первой инстанции (земские суды), так и апелляционной (губернские Гражданские палаты, Сенат) и, наконец, Государственным Советом. Попутно было обращено внимание на терминологические проблемы. Так, в российском законодательстве термин «развод» традиционно употреблялся как для обозначения расторжения брака, так и физического разлучения супругов вследствие признания их брака недействительным. В частности, в решении 1796 г. по делу генерал-поручика Суворова34 (см. выше) под «разводом» как раз понималось признание брака недействительным. Даже весьма консервативное церковное законодательство в Уставе Духовных консисторий 1841 г. уже не называло разводом признание брака недействительным, а Свод законов гражданских в редакции 1842 г. еще говорил о «расторжении разводом» как законных, так и незаконных браков35.
Таким образом, целый комплекс обстоятельств привел к необходимости коррекции законодательства, что было осознано российским правительством в 40-е гг. XIX в. Поводом для начала законодательных работ послужило дело о признании недействительным брака З.И. Бекарюкова. Основной же причиной возникновения проблемы послужил узкосословный дворянский интерес. В спорах о родовой собственности одни родственники пытались отодвинуть от наследования других с помощью оспаривания факта законного родства. А выяснение этого факта в свою очередь приводило заинтересованных лиц в церковные инстанции, регистрирующие браки, рождения и смерти.
Далее, обнаружились своеобразные «подводные камни» возложения функции регистрации актов гражданского состояния на духовенство. Ведение метрик, приданное «в нагрузку» к совершению таинств, включало церковь в проведение сословной политики, так как именно метрики являлись лучшим доказательством прав на принадлежность к дворянскому роду со всеми вытекающими последствиями. Между тем осуществлением более чем за полтора века церковной организацией функции «органов ЗАГС» высветило целый ряд проблем. С одной стороны, регулирование внутрицерковными нормами регистрации актов состояния часто оказывалось недостаточным, а иногда — и противоречивым. С другой стороны, за эти полтора века правительство не определило четкую границу между церковной и светской властью в вопросах законности брака. Лишь в 1812 г. было установлено, что спор о законности брака после смерти одного из супругов возникнуть не может, а может существовать
34 1-е ПСЗРИ. Т. XXIII. № 17440.
35 См., напр., ст. 49, 54, 57.
лишь официальный запрос об этом в духовные инстанции. Правда, это установление не мешало в дальнейшем светским судам продолжать входить в рассмотрение этого вопроса по существу. Или, обязав законом 1812 г. светские суды делать запросы в церковное ведомство о наличии и действительности браков, правительство не разъяснило, надо ли судам руководствоваться полученными справками при принятии решений.
Наконец, обнаружились недостатки законодательной техники, в том числе неудачные формулировки Свода законов гражданских, противоречившие церковным установлениям о браке. Примером этого может служить закрепление в законодательстве и судебной практике не вполне уместного в вопросах о законности брака гражданско-правового института исковой давности. Потребовалось и более четкое разграничение процессуальных норм, чтобы судам было понятно, какие вопросы подведомственны церковным, а какие светским органам. Попутно всплыли и другие законодательные огрехи, имеющие длинную историю.
6 февраля 1850 г. император утвердил мнение Государственного Совета, одобрившего в свою очередь представленный II Отделением императорской канцелярии проект изменения Свода законов гражданских. Решило ли издание этого закона вопросы, поставленные в связи с прошением генерала П.С. Котляревского?
Во-первых, на основании закона от 6 февраля 1850 г. существенным изменениям подверглось отделение IV (О прекращении и расторжении брака) главы I (О браке между лицами православного исповедания) раздела I (О союзе брачном) Свода законов гражданских. Так, уже в названии IV отделения впервые в российском гражданском законодательстве разграничивались развод и признание брака недействительным: отделение стало называться «О признании браков недействительными и о прекращении и расторжении браков». Соответственно поменялась структура отделения: его первый раздел был посвящен признанию браков недействительными, второй — прекращению браков смертью, третий — расторжению браков. Значительно четче были изложены постановления, основанные на канонических правилах. Так, исчезла «глухая» норма ст. 41 Свода законов гражданских (ст. 47 в ред. 1842 г.), отсылающая по вопросу о причинах и последствиях развода к церковным правилам. Вообще с определением границ между церковной и светской властями в области брака стало значительно проще после издания Устава Духовных консисторий 1841 г., пожалуй, первого акта систематизации отечественных норм церковного права более чем за век. Так что размежевание в этой области шло как со стороны гражданского, так и церковного законодательства.
Во-вторых, из Свода законов гражданских были исключены возбуждающие различные толкования статьи о земской давности, в частности весьма спорная норма о десятилетнем сроке для возбуждения дел о незаконности браков. Также была исключена норма о том, что дело о признании брака недействительным можно возбуждать при жизни обоих супругов. Законодатель пытался избегнуть самой возможности того допущения, что незаконный брак может перестать считаться таковым при каких бы то ни было обстоятельствах (истечение срока, смерть супругов).
Наконец, главное — закон 6 февраля 1850 г. гораздо более четко, чем раньше, размежевывал компетенцию церковных и светских органов в вопросах признания законности брака. Так, впервые специально оговаривалось, что гражданский суд обязан руководствоваться сообщенными духовным начальством сведениями о браке для принятия решения о его последствиях. Были устранены все двусмысленности относительно разграничения подведомственности брачных дел. Благодаря новому закону впервые было четко определено, какие вопросы рассматриваются в церковном суде, какие — в светском гражданском, а какие — в светском уголовном (ст. 796-819 ч. 2 т. X Свода законов Российской империи в ред. 1857 г.). Но к сожалению, даже после принятия этого закона определенные нестыковки все равно оставались, что особенно ярко было выявлено в ходе Судебной реформы 1864 г.
Например, уголовное преследование за многобрачие согласно закону 6 февраля 1850 г. осуществлялось в светском суде (там же, ст. 806). Однако перед вынесением решения судьи должны были обратиться за справкой в духовную инстанцию (там же, ст. 807). При этом складывалась ситуация, когда духовное ведомство могло признать подсудимого многоженцем и наложить на него епитимию с пожизненным безбрачием, а присяжные Окружного суда по своему внутреннему убеждению могли этого многоженца оправдать. Таким образом, по одному и тому же делу разные ведомства могли принять диаметрально противоположные решения, причем Устав уголовного судопроизводства не закрепил обязательность решений духовных органов для судей уголовного суда36. Дальнейшее совершенствование процессуальной стороны рассмотрения брачных дел продолжалось вплоть до Октябрьской революции 1917 г., правда, всего лишь на уровне подготовки законопроектов.
Итак, коррекция семейно-правовых норм, произведенная в середине XIX в., была вызвана необходимостью более точного опреде-
36 В проекте Устава уголовного судопроизводства присутствовала статья о необязательности приговоров духовного суда для светского, но по настоянию обер-прокурора Синода она была упразднена из окончательной редакции. Однако фактически необязательность все равно осталась.
ления границ компетенции светской и церковной властей. Однако основной причиной, обнажившей эту необходимость, была узкосословная необходимость защиты интересов правящей дворянской элиты. Эти интересы определили не только разобранные преобразования, но и дальнейшие реформы отрасли в XIX в., к числу которых можно отнести расширение имущественных прав супругов (1862 г.), восстановление института узаконения собственных внебрачных детей (1891 г.), а также постоянную законопроектную работу по реформированию опекунских учреждений. Эти факты позволяют поставить вопрос об отраслевой принадлежности семейно-правовых норм в XIX в., а именно о том, чтобы считать их частью сословного законодательства того времени.
Список литературы
1. Законодательство Петра I. М., 1997.
2. Новицкая Т.Е. Правовое регулирование имущественных отношений в России во второй половине XVШ в. М., 2005.
3. Тищенко Л.А. Развитие семейного права в России: теоретический и историко-сравнительный анализ. М., 2000.
