CC BY
72
А.С. Курилов
БОРОДИНСКАЯ БИТВА, ЕЕ ГЕРОИ И УЧАСТНИКИ В ИЗОБРАЖЕНИИ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.
Аннотация
В статье прослеживается история создания художественной летописи Бородинского сражения в русской литературе; исследуется период с 1812 по 1821 гг.
Ключевые слова: Бородинская битва, герои Бородина, русская слава, русская литература 1-й половины XIX в.
Kurilov A.S. The battle of Borodino: Its heroes and Participants in the Russian Literature of the 1-st Half of the XIX Century
Summary. The article deals with the reception of the battle of Borodino in the Russian literature of the period 1812-1821.
В 1841 г., публикуя в «Русском вестнике» начало («отрывки») своей «Повести о великой битве Бородинской», Н.А. Полевой объясняет, почему он взялся «изобразить битву Бородинскую». И не просто изобразить, а «в общенародном рассказе». «Так, -скажет он, - некогда, сообразно веку, предки наши описывали завоевание Казани, Мамаево побоище, Невскую битву. Почему -спрашивается! - не обрисовать ряд таких повестей народных из Полтавской битвы, похода Суворова в Италию, взятия Парижа и других событий новой Русской истории?» - к числу которых, безусловно, принадлежит и Бородинская битва. И предлагает свою повесть в качестве первого вот такого «народного» изображения этой битвы1.
Издавая повесть отдельной книгой в 1844 г., Полевой отвечает и на естественно напрашивавшийся вопрос: а почему такая повесть была написана лишь спустя тридцать лет после Бородина? Но отвечает не прямо, а косвенно, из расчета на сообразительного читателя, давая понять, что «общенародный рассказ» о Бородине просто не мог появиться прежде, чем изменится отношение к этой битве царя и его окружения.
Свой «рассказ» он начинает с напоминания о том, что с того самого момента, как Александр I повелел «смиренно изобразить» на «серебряной медале» за 1812 г.: «Не нам, не нам, а имени Твоему - Богу отдавая победу!»2 - не русскому воинству, солдатам, офицерам, генералам, а исключительно Богу: Отечественную войну 1812 г. воспринимали тогда на самом верху глобально, как одно событие, от начала ее до изгнания Наполеона из России, где все неудачи, поражения и победы определялись и объяснялись исключительно Божьей волей. «...Французы, - писал в ноябре 1812 г. Н.М. Карамзин своему брату, - истребляются рукою неба, а не нашим умом и мужеством»3. При этом Бородинская битва и в официальных документах, и в письмах, и в произведениях устной народной поэзии нередко именовалась сражением «под Можай-ском»4 и рассматривалась, не выделяясь как звено в ряду других -под Смоленском, Тарутиным, Малоярославцем, Красном.
На восприятии Бородинской битвы поначалу сказалось и то, что на какое-то время она стала заложницей пожара отданной французам без боя Москвы:
У солдат слезы градом сыпались,
Не люта змея, кровожадная,
Грудь сосала их богатырскую,
Что тоска грызла ретивы сердца,
Ретивы сердца молодецкие,
Не отцов родных оплакивали
И не жен младых и не детушек,
Как оплакивали родимую
Мать родимую, мать кормилицу,
Златоглавую Москву милую,
Разоренную Бонапартием, —
(Ник. Ильин. 11 сентября. «Солдатская песня»)5.
«... Наша Армия, - писал 11 октября Н. М. Карамзин И.И. Дмитриеву, - предала ее (Москву. -А.К.), в жертву неприятелю...»6 26 октября П. А. Вяземский А.И. Тургеневу: «...я был в армии в чудесном деле 26 августа, казавшемся нам столь выгодным, но которого последствия обременили имя русского вечным стыдом - сдачею Москвы...»7 И много лет спустя А.И. Герцен в «Былом и думах» вспоминал: «Рассказы о пожаре Москвы, о Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа были моею колыбельной песнью... моей Илиадой и Одиссеей»8. На первом месте «пожар Москвы».
Из 156 произведений, вошедших в «Собрание стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году» (в 2-х ч. М., 1814) только два были посвящены непосредственно Бородинской битве: «Надпись на поле Бородинском» Н.Д. Иванчина-Писарева и «Сражение при Бородине. Эпическая песнь» Д.П. Глебова. Упоминается Бородино в «Гимне лиро-эпическом» Г.Р. Державина, в примечаниях к «Певцу в стане русских воинов» В.А. Жуковского, в названии «Оды на парение Орла... при селе Бородине в Августе 1812». В одной «Народной песне» встречается выражение «Бородинские заботы», а «Бородинская потеха» и «Бородинска треск» в сатирической «Исповеди Наполеона французам». Возвращало к событиям Бородина упоминание о «Можайских полях, свидетеле ударов, которыми врагов меч Русский поражал!» в стихотворении «Память Княза Багратиона». И все...
Десятилетие Бородинской битвы в 1822 г. официально никак не отмечалось. Александру I, не принимавшему реального участия в сражениях, но которого громогласно величали не иначе как освободителем России и Европы от Наполеона, не хотелось, по-видимому, делиться с кем-либо славой победителя, что было неизбежно при обращении к памяти о действительных героях Отечественной войны, многие из которых еще были живы. Лишь несколько поэтов отдали тогда дань памяти Бородинскому сражению.
Отношение к Бородину на высшем, правительственном, уровне со всеми вытекающими отсюда последствиями, начинает меняться только с середины 30-х годов в преддверии двух годовщин - десятилетия со дня кончины Александра I, в котором неизменно продолжали видеть победителя Наполеона в Отечественной войне, и 25-летия Бородинской битвы. Тогда, скажет Ф.Н. Глинка,
«стала оживать память о былом, воскресли разговоры о 12-м годе»9, и возникает идея создания памятника на Бородинском поле от «Благодарного отечества положившим живот свой на поле чести», который и был торжественно открыт 26 августа 1839 г.
Однако «разговоры» о Бородинской битве, попытки художественного ее изображения появляются уже в ноябре 1812 г., когда исход Отечественной войны был очевиден и людская память стала возвращаться к событиям ее первых, тяжелых для России, но, тем не менее, славных месяцев противостояния многоликой наполеоновской армии...
Начало: 1812-1821 гг.
1
У истоков художественной летописи Бородина две аллегорические картины самых первых минут боя, изображенные в «Оде на парение Орла над Российскими войсками при селе Бородине, в Августе 1812». Ода была написана в ноябре и тогда же опубликована в ноябрьском номере «Сына Отечества». Ее автор обозначил себя как К.-З-кий. Тверь.
Вот что открывается парящему над полем начавшейся битвы
Орлу:
...на высоте ширяясь, Он зрит чудовищ вдалеке. Полки Российские сближаясь, Подобно огненной реке Эхидн шипящих облегают: Бесстрашно грудь им подставляют...
Здесь французские войска уподобляются чудовищам -«эхиднам шипящим», а российские полки - «огненной реке», которая «облегает» (окружает) этих «эхидн», бесстрашно встречая врага.
Затем свое представление о начале сражения дает сам автор «Оды»:
Так разъяренный, мощный лев, Ловца предерзкого завидя, Хвост кверху, на среду изыдя, Стремится в бой, рассвирипев10.
Здесь русская армия уподобляется «мощному льву», а французы - охотнику, «ловцу предерзкому», завидя которого «разъяренный» лев «стремится в бой, рассвирипев»...
Изображения самой битвы в этой «Оде» еще нет.
Нет его и в «Певце в стане русских воинов» В. А. Жуковского, увидевшем свет в последнем, сдвоенном, номере «Вестника Европы» за 1812 г.11. Бородино упоминается там дважды и только в подстрочных примечаниях, а о самом сражении сказано лишь два слова: «лютая битва» (186, 187). В то же время Жуковский делает первые шаги в создании портретной галереи героев Бородина. И начинает с характеристики М.И. Кутузова:
Хвала тебе, наш бодрый вождь, Герой под сединами!
Как юный ратник, вихрь, и дождь, И труд он делит с нами.
О сколь с израненным челом Пред строем он прекращен!
И сколь он хладен пред врагом И сколь врагу ужасен! (181).
Затем поется «хвала» его «сподвижникам-вождям», подчеркиваются их личные качества, но не говорится о месте и роли каждого из них в сражении:
Ермолов, витязь юный,
Ты ратным брат, ты жизнь полкам, И страх твои перуны.
Раевский, слава наших дней, Хвала! перед рядами
Он первый, грудь против мечей, С отважными сынами.
Наш Милорадович, хвала!
Где он промчится с бранью,
Там, мнится, смерть сама прошла С губительною дланью.
Хвала, наш Остерман-герой, В час битвы ратник смелый!
И Багговут, среди громов, Средь копий безмятежный!
И Дохтуров, гроза врагов,
К победе вождь надежный! (182-184).
Более подробно Жуковский говорит о П. П. Коновницыне. И не случайно. Он проявил себя при защите Смоленска, первым 23 августа вступил в бой с арьергардом французов на подступах к Шевардинскому редуту. Его дивизия дважды отбивала Семёновские флеши, которые в ходе сражения временно оказывались в руках французов. А в критическую минуту битвы 25 августа, когда был ранен Багратион и это известие вызвало некоторое замешательство среди солдат и офицеров, а Семёновские флеши пали, он принял на себя командование его армией и вывел расстроенные полки из под огня на новый оборонительный рубеж, не дав французам возможности воспользоваться сложившейся тогда неблагоприятной для нас ситуацией:
Хвала тебе, славян любовь, Наш Коновницын смелый!..
Ничто ему толпы врагов, Ничто мечи и стрелы;
Пред ним, за ним перун гремит, И пышет пламень боя...
Он весел, он на гибель зрит С спокойствием героя;
Себя забыл... одним врагам Готовит истребленье;
Пример и ратным и вождям И смелым удивленье (183).
Столько же не менее восторженных строк, что и Коновни-цыну, Жуковский посвящает и М.И. Платову. Его казаки вместе с кавалеристами Ф. П. Уварова (хотя о нем поэт даже не вспоминает), атаковали левый фланг наполеоновских войск, прорвали фронт, отбросили стоявшие там части и вышли в тыл французский армии, посеяв там панику. Это был момент наивысшего напряжения битвы, когда пали Семёновские флеши, а поредевшие русские полки уже не могли восстановить прежнюю линию обороны, и Наполеон двинул в бой часть своего главного резерва - молодую гвардию и кавалерию, полагая, что такого удара русские войска уже не выдержат.
Рейд Платова и Уварова был настолько стремительным, а его успех для самого Наполеона и окружавших его генералов та-
ким неожиданным и непредсказуемым по последствиям, что заставило Наполеона вернуть назад посланные им из резерва части и ждать известий о новых шагах Кутузова. Но их не последовало, казаки и кавалеристы вернулись на исходные позиции, а два часа наполеоновского ожидания позволили Кутузову подтянуть резервы и артиллерию к месту возможных очередных атак французов, сведя практически до минимума их наступательную инициативу:
Хвала, наш Вихорь-атаман,
Вождь невредимых, Платов!
Твой очарованный аркан Гроза для супостатов.
Орлом шумишь по облакам, По полю волком рыщешь,
(сразу вспоминаются герои «Слова о полку Игореве». - А.К.)
Летаешь страхом в тыл врагам, Бедой им в уши свищешь;
Они лишь к лесу — ожил лес, Деревья сыплют стрелы;
Они лишь к мосту — мост исчез;
Лишь к селам — пышут селы (184).
Из вождей, раненных при Бородине, Жуковский выделяет только одного - графа М.С. Воронцова. По-видимому, как первого среди наших генералов, получивших серьезное ранение в сражении, сводная гренадерская дивизия которого почти вся полегла при защите Семёновских флешей уже в самые первые часы битвы:
Наш твердый Воронцов, хвала! О други, сколь смутилась
Вся рать славян, когда стрела В бесстрашного вонзилась;
Когда полмертв, окравовлен, С потухшими очами,
Он на щите был изнесен
За ратный строй друзьями.
Смотрите... язвой роковой К постеле пригвожденный
Он страждет, братскою толпой Увечных окруженный.
Ему возглавье — бранный щит;
Незыблемый в мученье, Он с ясным взором говорит: «Друзья, бедам презренье!» И в их сердцах героя речь Веселье пробуждает, И, оживясь, до полы меч Рука их обнажает (184).
Среди павших на Бородинском поле Жуковский отмечает только А. И. Кутайсова - 22-летнего генерала, командовавшего артиллерией 2-й армии, который погиб, когда вместе с генералом А.П. Ермоловым, начальником штаба 1-й армии, возглавил контратаку на захваченную французами Курганную батарею (Батарею Раевского), находившуюся на стыке двух наших армий. Ее потеря могла оказаться губительной для нас, открывая неприятелю возможность не только разорвать в самом центре линию обороны русских войск, но прорваться к нам в тыл и нанести удар в спину защитникам Семёновских флешей, где фактически решалась судьба всей битвы.
Преодолевая «бурю картечи» и «дождь пуль», как писал участник Бородинского сражения, наши солдаты отбили батарею и восстановили единую линию обороны. Но среди погибших тело Кутайсова не было обнаружено. Полагают, что убитого генерала засыпало землей, что «взбурили» французские ядра...
А ты, Кутайсов, вождь младой...
Где прелести? где младость? Увы! он видом и душой
Прекрасен был, как радость; В броне ли, грозный, выступал —
Бросали смерть перуны; Во струны ль арфы ударял — Одушевлялись струны... О горе! верный конь бежит Окровавлен из боя; На нем его разбитый щит...
И нет на нем героя. И где же твой, о витязь, прах?
Какою взят могилой?.. (185-186).
К словам Певца Жуковский уже от себя в подстрочных примечаниях добавляет: «Никто в армии не может говорить без восхищения и горести о Кутайсове. Он был не только храбрый Генерал, но и весьма ученый человек; любил словесность и сам прекрасно писал стихи; имел приятный ум и редкое добродушие. После Бородинского сражения увидели его лошадь, покрытую кровью, бегающую без седока, и долго не могли отыскать его тела» (186).
Затем Жуковский говорит о Багратионе как жертве сражения:
И ты... и ты, Багратион?
Вотще друзей молитвы, Вотще их плач... во гробе он,
Добыча лютой битвы. Еще дружин надежда в нем;
Всё мнит: с одра восстанет; И робко шепчет враг с врагом:
«Увы нам! скоро грянет». А он... навеки взор смежил;
Ревнитель бранных споров, Он в область храбрых воспарил, К тебе, отец Суворов.
И к этому месту также имеются подстрочные примечания: «Багратион умер от раны, полученной в сражении под Бородиным. Армия несколько времени надеялась на его выздоровление, но судьба решила иначе» (186-187).
Первое представление уже собственно о Бородинской битве дает П.П. Лобысевич (ок. 1761 - после 1817) в «Песне лирической победоносному Россу на одержанные победы... при Бородине и при Тарутине...» (Цензурное разрешение от 6 ноября 1812 г.):
Не в Этне ль хляби заревели
Как силы две сошлися в бой?
То их перуны загремели! —
Дым, пыль — смешали свет со тьмой!
Клубы железны клокотали —
Рядами жертвы повергали —
Смерть нес с двух стран свинцовый град!
Гул бубнов — раненых стенанье —
Звук труб, мечей, и коней ржанье —
Представили разверстый ад!
В сей битве лютой и кровавой, Хоть враг имел сугубо войск; Но Росс отъял победу с славой, Явя свой древний дух геройск: Всей злобой галл в бой устремлялся, Но разражен вспять обращался, Познав, кто есть Российский вождь! Подобно в понте вал пенистый, Ударившись о брег кремнистый, Падет — рассыпан в мелкий дождь.
Так рассыпалися колонны, Что предводил Наполеон. — Его бесстрашны легионы Вкусили смерти злой закон В сей день навеки незабвенный. Зрел Бонапарте изумленный Столь тверда в Россах духа мощь! И гибель бы его постигла Когда б завесой не покрыла Кроваву битву мрачна нощь12.
Начало Бородинского сражения, полагает поэт, сравнимо с проснувшимся вулканом, о пробуждении которого говорит страшный подземный гул («хляби заревели»). Подобный гул-рёв, но только не стихийный, природный, а рукотворный, от грохота сотен орудий («перуны загремели»), и возвестил о том, что «силы две сошлися в бой». И это был не просто бой, а «разверстый ад» где свет смешался с тьмой, разрывы бомб («клубы железные») и пуль «свинцовый град» несли смерть, «рядами жертвы повергая», а стенанье раненых перекрывал «гул бубнов... звук труб, мечей и коней ржанье»...
К определению Бородина, как битвы «лютой», какое встречается и у Жуковского, Лобысевич добавляет еще - «кровавая». И это добавление станет затем одним из лейтмотивов всех последующих описаний и изображений Бородина, наряду с твердостью и мощью «геройского духа» Россов, проявленного в сражении.
В «Песне» Лобысевича Бородино впервые было уподоблено аду, а стойкость русских войск - «брегу кремнистому», о который разбился и «рассыпался в мелкий дождь» «злобного галла» «вал пенистый». В дальнейшем наши писатели, изображая Бородин-
скую битву, еще не раз обратятся к образу ада и Россов, как неприступной стены, вставшей на пути французов-завоевателей.
Лобысевич был также первым, и не только среди поэтов, кто прямо назвал Бородино победой Россов. И подчеркнуто в самом заглавии «Песни» - «на одержанные победы... при Бородине и при Татутине», и при освещении хода битвы:
Хоть враг имел сугубо войск;
Но Росс отъял победу с славой, —
и если бы не «мрачна нощь», покрывшая завесой «рассыпавшиеся» колонны «бесстрашны легионы» французов, то гибель постигла бы и самого Бонапарта...
До «Песни» Лобысевича никто у нас не говорил о Бородинской битве как о нашей победе. Какая, рассуждали, победа, когда пришлось сдать Москву... «Лютая битва» (В.А. Жуковский), «престрашное сражение» (Д.С. Дохтуров), «день страшного сражения» (Н.П. Николев) и т.д. - только так воспринимали тогда Бо-родино13. С появлением этой песни, полное название которой «Песнь лирическая победоносному Россу на одержанные победы его светлостью генералом фельдмаршалом князем Михаилом Ла-рионовичем Голенищевым-Кутузовым над большою Наполеоновою армиею при Бородине и при Тарутине и на изгнание войск французских из Москвы», начинает меняться и отношение к характеристике и оценке Бородина. И уже в ноябрьском номере «Сына Отечества» появляются слова о Кутузове, что при Бородине «побил Бонапарта 24-го и 26-го чисел Августа месяца»14.
2
Как только до Петербурга дошли вести о разгроме наполеоновской армии 3-6 ноября под Красным и ее гибели 14-17 ноября при Березине, Г.Р. Державин приступает к созданию «Гимна лиро-эпического на прогнание французов из Отечества», который завершает в конце декабря, когда наша армия, преследуя остатки французских войск, ужо шла по дорогам Европы. «Гимн» выходит отдельным изданием в январе 1813 г. (цензурное разрешение от 8 января), затем помещается на страницах «Чтений в Беседе любителей русского слова» (СПб., 1813. Чтение десятое. Цензурное разрешение от 30 января).
Державин первым заговорил о необходимости достойного поэтического отклика на события Отечественной войны:
Но, Муза! тайственный глагол Оставь, — и возгреми трубою, Как твердой грудью и душою Росс ополчась на Галла шел; Как Запад с Севером сражался, И гром о громы ударялся, И молньи с молньями секлись, И небо и земля тряслись На Бородинском поле страшном, На Малоярославском, Красном15.
«При сих местах, - поясняет он в примечаниях, - три славных победы решили участь не токмо России и Европы, но, так сказать, целой вселенной» (Примечания. С. II). Для Державина Бородино однозначно - славная победа.
Хотя в контексте перечисленных победных мест эпитет «страшное» невольно распространялся и на «поля» Малоярославское и Красное, однако описание того, что происходило на «поле страшном», в действительности относилось исключительно к Бородинской битве. Сражение при Малоярославце представляло собою, в основном, ожесточенные уличные бои. При Красном же наши войска в течение четырех дней еще на подступах к селу ударами с флангов по очереди громили подходившие французские корпуса, тянувшиеся по старой Смоленской дороге на большом расстоянии друг от друга.
Именно при Бородине «и небо и земля тряслись» от многочасовой артиллерийской («гром о громы ударялся») канонады и огня («молньи с молньями секлись») почти тысячи орудий. Именно там, при Бородине,
...штык с штыком, рой с роем пуль, Ядро с ядром и бомба с бомбой, Жужжа, свища, сшибались с злобой, И меч, о меч звуча, слал гул; Там всадники, как вихри бурны, Темнили пылью свод лазурный; Там бледна Смерть с косой в руках, Скрежещуща, в единый мах Полки, как класы, посекала
И трупы по полям бросала.
Там рвали друг у друга гром,
Осмь крат спирали град челом... (11-12).
К двум последним стихам Державин дает поясняющий комментарий: «В реляции от 27 Августа видно, что батареи при Бородине переходили несколько раз из рук в руки... В журнале о военных действиях от 16 числа Октября видно, что Малоярославец восемь раз также переходил из рук в руки» (Примечания. С. II). «Осмь крат спирали град челом» означало, что русские и французы восемь раз оспаривали («спирать» - спорить) друг у друга город в рукопашных боях, лицом к лицу, лоб в лоб («чело» - лоб).
В немногих строчках Державину, не повторяя сказанного Лобысевичем, удалось нарисовать действительно «страшную» картину Бородинской битвы. На нее во многом при изображении Бородина будут опираться наши поэты, активно используя в своих произведениях созданные Державиным образы.
Надо сказать, что Державин чуть ли не первым заговорил о сражении при Малоярославце как победе не менее славной, чем при Бородине. Хотя и там, и там мы отошли, оставляя места, где шли бои, французам, но стратегически это были действительно победы. При Бородине Наполеону не только не удалось разбить армию Кутузова, но впервые за всю его военную карьеру ему пришлось прекратить боевые действия и отойти на занимаемые им до сражения позиции. От Малоярославца вообще началось отступление французских войск, превратившееся после Красного в бегство.
В декабре 1812 г. даже те, кто исходил из представления о победе, как решительном поражении противника на поле боя, а потому сомневался, можно ли Бородино считать нашей победой, и те признают, что «Бородинское дело нами не проиграно»16. А весною 1813 г. уже всем было совершенно ясно, что именно непроиг-ранное «Бородинское дело» предопределило поражение наполеоновской армии.
Наши войска победоносно шагали по полям Европы, все дальше и дальше от наших границ происходили боевые действия, все тише и глуше был доносившийся оттуда шум сражений. И чем дальше мы продвигались на Запад, и чем тише и глуше был доно-
сившийся оттуда гул сражений, тем чаще, ярче и зримее вставало в своем величии Бородино - «генеральное сражение» Отечественной войны 1812 г.,17 - и громче звучали раскаты Бородинской канонады.
И вот, в мартовском номере «Вестника Европы» за 1813 г., появляется «Надпись на поле Бородинском» Н.Д. Иванчина-Писа-
рева (1790-1849) - дань памяти героям Бородина, своего рода рек-
18
вием русским воинам, павшим на том поле:
Стой Росс! ты подошел к полям Бородина! Здесь грозные лежат полки надменна Галла; Они бросали гром — вселена трепетала; Но здесь их встретила гранитная стена! Не ратников число, не ряд огромных башен, Их встретила любовь к Отечеству, к Царю...
Здесь утомилась смерть столь новой, тучной жатвой! Здесь бились Русские! здесь их носился меч! Ревели громы здесь — и дол, и холм стонали! Затмился солнца свет, земля тряслась и дым Нагнал на Россов мрак; но в них сердца пылали!
........ и Росс врага сломил;
И враг, погибели страшася неизбежной, Содрогся, и с стыдом с полей сих отступил.
И как бы предвосхищая сюжет лермонтовского «Бородина», на что исследователи уже обратили внимание («Скажи-ка, дя-дя»)19, Иванчин-Писарев заметит: однажды на Бородинские поля «с благоговением, как к храму», состарившийся участник битвы приведет своих внучат и без лишних вопросов, «повестью простою»: «О дети! слушайте», -
В их юные сердца жар доблестный прольет: «Я помню, приходил враг с силой исполинской, И жег, и грабил все. — Здесь Русских встретил он; И помню славный день, день битвы Бородинской! Здесь дрогнул в первый раз злодей Наполеон! Здесь он почувствовал, что может горсть героев Против несчетных орд, со всех скопленных стран. Сей беспримерный бой из всех известных боев Явил, что может дух великих Россиян!»
Как былинный герой предстает в рассказе ветерана Кутузов:
«Здесь бился Божий меч Князь Русский Михаил. Я помню, как он шел украшен сединами, Как он пред битвою с полками говорил. Он страшен был, когда сражался со врагами.
Тогда на месте сем и Русских много пало.
О дети! кланяйтесь! они легли за нас;
Паденьем славным их Отечество восстало.
Вовек священным их да будет прах для вас!»
Завершит Иванчин-Писарев свою «Надпись» сравнением Бородинской битвы с разгромом персидских войск греками при Марафоне под Афинами в V в. до н.э.
Российский Марафон! Село Бородино!
Ты славою славян в бессмертьи заблистаешь;
Твоим святым холмам отныне суждено
Вещать: О смертный! стой! бессмертных попираешь!
Образ Бородина, как поля русской славы, стены, о которую разбилась армия Наполеона, и одновременно как огромной общей могилы («святых холмов»), будет характерен при изображении этой битвы и другими нашими писателями.
3
Явление Наполеона, его победное шествие по странам Европы и поход на Россию воспринималось у нас в то время как бедствие мирового масштаба. «Позднейшее потомство будет говорить о 1812 г., как мы теперь говорим о всемирном потопе. Тогда, окруженный водою ковчег спас Ноеву семью; здесь же, объятая пламенем Москва спасает наводненную, так сказать, злодеями, безбожием и ужасными бедствиями Европу», - пишет А.Я. Булгаков (17811863) в своем «Рассмотрении поведения» Наполеона «по изгнание его из древней Российской Столицы». Оно выйдет из печати в апреле 1813 г.20
Мысль о мессианстве России, призванной освободить человечество от «нового Мамая», будет близка и многим нашим писателям тех лет.
Булгаков первым заметит, что «описание Бородинского сражения будет всегда несовершенным, какая бы кисть или перо ни предприняли начертать оное. Если бы на сей битве, - пишет он, -находился Гомер, Тасс или Богиони (Жак Куртуа Бургиньон (1621-1676) - итальянский живописец-баталист уроженец Франции (А. К.), то они не нашли бы безопасного места, откуда могли бы делать наблюдения свои и обозревать все страшные картины сего кровопролитнейшего сражения: тут не было места ни для любопытных, ни для историков, ни для живописцев» (49). И после такой оговорки Булгаков приступает к рассказу о Бородине.
Сначала он в самом общем виде характеризует противостоявшие там силы, отмечая численное превосходство одних и моральное превосходство других. С одной стороны, пишет он, люди, для которых война давно стала профессией: «180 000 человек, приобвыкших к войне, выросших в ней, целые двадцать лет военным ремеслом, так сказать, существовавших, покоривших четырнадцать Государств, нанесших страх во всех концах Европы, под предводительством щастливейшего и дерзостнейшего из Полководцев». С другой стороны, «120 000 истинных Христиан, сражавшихся за Веру, Отечество и Царя». «Пораженные мыслью, что за спинами их Москва - мать России - древняя Столица - хранилище Святых Мощей и священных прахов Российских Царей», они «пылают одним чувством, все - все клянутся пасть, но не пережить порабощения любезного Отечества» (50). Затем следует описание самого сражения:
«В продолжении одиннадцати с половиной часов огнь и меч, действуя попеременно, истребили 75 000 человек и более 35 000 лошадей. Ядры, картечи, пули, ружья, копья, сабли, штыки, все в сей день стремилось к истреблению и сокрушению человечества. -Чугун и железо, сии металлы, самое время переживающие, оказывались недостаточными служить дальнейшему мщению людей. -Раскаленные пушки не могли уже выдерживать действия пороха и с ужасным треском, лопаясь, предавали смерти заряжавших их артиллеристов. Смерть летала по всем рядам, и наконец, приходя сама в бессилие, паче ожесточалась над оставшимися жертвами. -Целые батареи переходили по нескольку раз из одних рук в другие (вспомним державинское - «там рвали друг у друга гром». -А.К.). -Земля исчезла; она вся покрыта была окровавленными трупами и
борющимися со смертью ранеными. Обе армии мстят за тех, коих попирают ногами. - Чрезмерный жар отнимал последние силы, казалось, что вся сия полоса России превращена волшебным каким-либо действием в адскую обитель» (50-51).
Это была самая развернутая и самая впечатляющая, после «Песни» Лобысевича и Державинского «Гимна», картина того, что творилось на «Бородинском поле страшном», дополненная деталями, подчеркивающими весь ужас происходившего там, реального, а не воображаемого ада.
И далее: «Пальба, звук, радостные восклицания победителей, часто повторяемое ура! стенание раненых, вопли умирающих, ржание коней, крики командования и отчаяния, на девяти разных Европейских языках произносимые: все сие смешиваясь придавало ужасной сей картине действие, которое никакое перо изобразить не в силах. - Дым огнестрельных орудий, смешавшись с парами крови человеческой, составил вместе облако, помрачавшее само солнце, и благодатная токмо ночь, ускорив в сей день свою темноту, положила ужасной сей сече конец в то самое время, как победа прикрывала щитом своим знамена Александра Первого» (51-52).
Для Булгакова Бородино, бесспорно, наша победа: «Русские удержали поле сражения», французы отступили, отошли на исходные позиции. «Можно, - скажет он, - поздравить с победою сею не токмо знаменитое Российское воинство, но и весь человеческий род. На Бородинском поле погребены дерзость, мнимая непобедимость, гордость и могущество избалованного щастливца» (52).
Однако победа в этом сражении далась «человеческому роду» дорогой ценой: «огнь и меч, действуя попеременно», «истребили» более ста тысяч людей и лошадей, участвовавших в битве, превратив «поле сражения... в пространное кладбище» (52).
Булгаков отметит хвастливость и бессердечие Наполеона, который «с изувеченным остатком армии своей, заняв оставленные Русскими поле сражения, и со свойственно ему нагластью... воспел победу (имелся в виду Наполеоновский бюллетень о победе - "самый лживый из его бюллетеней", как отметил присутствовавший при сражении граф Сегюр. - А.К.) при воплях 25 000 раненых своих воинов, всуе просивших пищи и помощи; он бросил их всех без всякого призрения. Вопли их более возбуждали в нем досаду, нежели сожаление. Казалось, что он негодовал на сии не-
счастные жертвы его властолюбия за то, что не было у них более крови для пролития и довершения безумных и несбыточных его намерений».
И напоминает: «Известно всем, что Наполеон в Египте отравил 3500 раненых и больных французов, кои не были в состоянии владеть оружием. - В Бородине многие из сострадания друг друга убивали; другие же, тащаясь с трудом за армиею, падали без сил на дороге, или достигали Москвы для того только, чтобы обрести смерть там, где обещано было деспотом изобилие, спокойствие и мир» (53-54).
Сознавая, что «описание Бородинского сражения будет всегда несовершенным», Булгаков, тем не менее, полагает, что «красноречию, стихотворству, политике, военному искусству послужит война 1812 года неисчерпаемым источником к разным произведениям пера» (VII). И поэты не заставили себя ждать... И не только поэты...
Надо отметить, что это «несовершенное», по мнению Булгакова, его «описание Бородинского сражения» произвело такое сильное впечатление на первого биографа Кутузова, что он полностью включил его в свою книгу на правах самой достоверной картины битвы, не указывая при этом имени сочинителя (что, однако, тогда не возобранялось, было в порядке вещей) и опустив лишь несколько слов, касавшихся характеристики Наполеона («щастли-вец» и т.п.)21.
В апреле 1813 г. А. С. Шишков, находясь в Дрездене, пишет «Краткую и справедливую повесть о пагубных Наполеона Бонапарте помыслах...», которая была предназначена для немецкой аудитории и написана на немецком языке. Он, по его собственным словам, сочинил ее «в утешение и наставление Немецкого народа».
Это было время заграничного похода русской армии, тот его период, когда шла, как писал Шишков, «немецкая война» - освобождение прусских городов и земель, занятых французскими войсками, что, несомненно, сказалось и на характере изображения им Бородинской битвы. Это изображение должно было по-своему «утешить» немцев, так как «немецкая война», какую вели русские на территории Пруссии, была намного милосерднее, человечнее и бескровнее, чем та, что вела против нас наполеоновская армия, в
составе которой были и немцы. И одновременно «наставить» немцев уму-разуму на тот случай, если у них вновь появится мысль о каком-либо или с кем-либо походе на Россию: народ, выдержавший такое, не оставлял никому, никогда и никаких шансов на победу.
Изображение самой битвы заняло у Шишкова неполные две страницы, давая самое общее представление о том, что творилось на Бородинском поле.
«... В двенадцати милях от Москвы подле Бородина, - пишет он, - произошла самая лютая, кровопролитнейшая всех прочих в сей войне жесточайшая битва...
То было поле убийства, жатва смерти: около двух тысяч пушек гремят одна против другой, дрожащая от топота конских копыт земля казалось хочет провалиться, и несколько сот тысяч человек кидаются друг на друга; обе стороны бьются с неимоверным упорством; поле, пушки отъемлются и уступаются; бойницы и укрепленные места по три и по четыре раза переходят из рук в руки; каждый шаг окроплен кровию; ядра гуще летают, чем в других сражениях пули. Но и в сей битве, равно как и в прежних, Российская артиллерия одержала преимущество над французскою. Ночь прекратила битву, французы отступили десять верст... назад (что было явным преувеличением в расчете произвести большее впечатление на немецкого читателя. - А.К.); Русские остались на месте сражения». «Сия битва, - заключает Шишков, - именуемая Бородинскою или Можайскою, может назваться исполинскою
битвою»22.
В том же, 1813 г., отдельным изданием выходит «Сражение при Бородине. Эпическая песнь, посвященная храброму Российскому воинству» Д.П. Глебова (1789-1843). Она была написана в традициях высокой, торжественной, героической оды с многочисленными восклицаниями, уподоблениями и риторическими фигурами.
Так, начало битвы уподобляется природному всемирному катаклизму:
Разверзся ад — и треск гор недра потрясая, Огнь тысячьми смертей, гром громом провожая, В бездонных пропастях и тучах повторясь, Казалось, на оси вселенную потряс.
Пещеры и леса и долы все завыли! И солнечны лучи и свод небес сокрыли Густыя облака молниеносных сил! Впервые бледна смерть познала тяжесть крыл!...23
Подобно урагану, «бледна смерть» мгновенно лишает жизни многие тысячи людей:
Как страшной бурею, как молнией небесной, Иль сверхъестественной и силою чудесной, Стал вдруг бы низложен дубов столетних ряд, И вмиг разрушился б веков цветущий сад: Так ряд сих воинов, на битвах возмужавших, Со стоном падает от жерл громоносящих (10-11).
Затем автор «песни» переходит на разговор от первого лица, выступая в качестве очевидца всего того, что происходило на Бородинском поле. И чтобы его рассказ выглядел правдоподобнее, прибегает к натурализму:
Сей пал без ног, а сей повергнут без руки, Сей, зрю я, раздроблен во персях на куски!.. Тут юный пал Герой, главы своей лишенный, А близ валяется в пыли изнеможденный, Которого поверг издохший конь с собой!.. Повсюду на полях багровою рекой Смочилася трава, цветы на нихрастущи! (11).
После этого начинается изображение отдельных моментов сражения. Если «Надпись» Иванчина-Писарева представляла собою эмоционально-торжественную дань памяти всем россиянам, погибшим в этом «беспримерном бою», то Глебов в своей «песне» старается, правда не всегда, придерживаться хронологии событий.
Первую атаку наполеоновских войск, что пришлась на Семёновские флеши - центр позиции русских на левом фланге Бородинского поля, поэт уподобляет волнам, которые, разрушив сдерживавшую их плотину («оплот»), «понеслись шумящим океаном»:
Так злобный Россов враг, воспользуясь туманом, Стремился с воинством разбить, повергнуть в прах Их левое крыло. О всей Природы страх! Трикраты громы их врагами похищенны; Трикраты верностью и верой возвращенны! Смешались молнии, стон смерти, гул и гром, И мертвые тела возносятся холмом! (11).
Затем взор поэта обращается на «правое крыло», где происходящее там он сравнивает с действием вулкана (вспомним Лобы-севича):
А там — как Этна, треск и пламя изрыгая, И лаву смрадную, кипящу изливая, Отвсюду молнией летящей возжено, Пылает, рушится, в среди Бородино! (12).
(Имеется в виду собственно село Бородино, располагавшееся действительно как бы в середине позиций русских войск, за обладание которым развернулось сражение, завершившееся пожаром села).
Не остался без внимания и встречный кавалерийский бой на открытом пространстве перед Семёновскими флешами:
А там — два вихря, зрю, как бурею пущенны, Несутся всадники, друг к другу устремлены, Стеклись — и страшный вид является очам!.. Сквозь дым светило дня, открыв свой путь лучам, Представило в красе ужасну, грозну сечу! Сверкают молньями булаты всем навстречу; Ударились... звенят... посыпалися искры с них, Сразилися — и кровь уже дымится их!..
И для наглядности несколько натуралистических деталей:
Тот острым копием с разлету прободенный
Упал — и смертный вздох исторгнул пораженный!
Окрест булатами упорный страшный бой,
И трупы всадников повергнулись грядой!
Кони ретивые испуганны, в свободе
Ржат, землю рвут, бегут ... раздор во всей природе!
Повсюду скрежет, стон и алчущая смерть
Все губит, все мертвит, косой стремится стерть! (12).
Как деятельный участник сражения представлен и Кутузов:
Меж тем Российская победоносна сила Во всех рядах полков зрит Князя Михаила; Повсюду мужество являет он собой И левого крыла усиливает бой... (13), —
что отвечало жанру «эпической песни», хотя во время сражения Кутузов практически не покидал командного пункта в деревне
Горки, откуда было хорошо видно все происходившее на Бородинском поле.
Кутузов, как символ непобедимости русской армии, был нужен поэту, чтобы перейти к разговору о наших потерях. Именно он, Кутузов,
...слышит стон средь войска огорченна... Героя Кремского (Багратиона. — А.К.) несут окровавлена! И тот, кто перед сим бесстрашно гром бросал, Безгласен, недвижим, обезоружен стал! Изнеможденный Вождь, свои подъемля очи, Как тусклы, слабыя светила бледной ночи, Начальному Вождю сим взором изъявил, Что для Отечества еще желал бы сил...
Печалясь, что в результате ранения Багратион уже не мог принимать участия в сражении, поэт тут же посетует:
Но сколько пало тут Героев и младых! Любимый воинством, заслугой отличенный, И в лаврах доблестной душою украшенный, С начала битвы пал от раны Воронцов! Ударом роковым повержен и Тучков! (13-14).
Чтобы назвать имя еще одного героя, поэт прибегает к фигуре вопрошания, которую в дальнейшем охотно будут применять и другие наши писатели, при изображении героев и участников Бородина:
Но чей без всадника бегущий конь ретивой, С подъятым в верх хвостом, распущенною гривой, Бросая пену ртом и пламя из ноздрей, Обрызган кровию, стрелы летит быстрей; Покрыл ряд воинов он пыли облаками, И снова произвел стенанье меж полками? Кутайсова тот конь! Вождь храбрый низложен! Сей Вождь, кто был от всех и в юности почтен (14).
Завершается поэтический рассказ о боевых действиях на Бородинском поле изображением атаки французских войск на Курганную батарею, которая располагалась на стыке двух наших армий и до последних минут находилась в руках русских. Это был последний серьезный, хотя и локальный, бой на Бородинском поле:
Вдруг враг, озлобленный упорством беспримерным, И вяшще возгоря отчаяньем безмерным, Стремился вторгнуться в средину Росских сил, И громы, и мечи к ней быстро устремил.
Отчаянную попытку французов сломить сопротивление наших солдат поэт сравнивает с ураганом, что угрожая всей Природе, способен ее поколбать:
Но что ж? Как бунт стихий, Природе угрожащий, Окрест твердыни все со треском низложащий, Вотще на скалу весь свой обращает гнев, Волнущая хлябь расторгнула свой зев...
Но как бы ни казалась такой же грозной последняя атака французов, от нее уже ничего не зависело, она была обречена на неудачу, исход сражения был уже предрешен:
Так силы вражия в порывах сих ужасных
Не властны устрашить, поколебать бесстрашных!
Вотще стоглавая та гидра мещет гром,
Вотще главы ее рождаются кругом,
По мере, как их Росс подобно злаку косит,
В геройские ряды погибель не наносят!
Они недвижимы — и всюду дым густой,
Затмивший для очес и яркий свет дневной
Невидимо низвел мерцающе светило!
Но Севера сынов тож мужество крепило (14-15). —
За спиной была священная для них Москва...
Для Глебова не существует вопроса: Бородино победа или поражение. На этот счет у него никаких сомнений нет: Бородинское сражение мы выиграли, победа осталась за русской армией, причем более громкая и значительная по своим результатам, чем все одержанные нами ранее:
Мамая страшный бой, Полтавская битва, Прейсиш-Эйлавское, Рымникское сраженья Не зрели злых врагов столь дивна низложенья! (15).
Конец «Песни» Глебова эпически спокойный, можно даже сказать, умиротворенный, без восклицаний и впечатляющих уподоблений:
Уж вечереет день — и скоро ночи мрак Скрыл смерти бледныя необозримый зрак.
(Смерть лишилась возможности открыто высматривать и выискивать свои жертвы).
Сокрыл он и позор полков иноплеменных,
Перунами Небес отвсюду пораженных!
(Не стало видно огромного кладбища без могил, в каковое превратилось Бородинское поле).
Враги бегут — и гром кой-где уже гремел.
Умолк —
(Разразилась гроза, пошел дождь. Здесь «гром» в своем, прямом значении).
и храбрый Росс всем полем овладел (15-16).
(Наполеоновские войска отошли на свои исходные позиции, место недавней схватки осталось за русскими, что отвечало действительности).
4
Поэтическую летопись Бородина продолжает изображение битвы в «эпической поэме» Н. Телепнева «Наполеон в России», которая вышла отдельным изданием в конце 1813 г. (Цензурное разрешение от 22 сентября).
Начинается она, как и положено начинаться таким поэмам, с призвания себе на помощь богов:
Настрой мое перо, величественна Муза!
Хочу петь хищника всеобщего союза,
Рушителя всех благ, ужасного злодея...24
В повествовании о том, что принесло России нашествие Наполеона, изображение Бородинской битвы должно было показать «тартар ужасов», которого до того еще не знало человечество и через который прошла Россия, чтобы избавить мир от такого «хищника» и «злодея»... И это автору «эпической поэмы» удалось.
В представлении Телепнева сражение шло два дня подряд. Началось оно, т.е. его первым днем поэт считает бои, связанные с обороной Шевардинского редута, которые имели место 24 августа, опуская день 25 августа, отделявший эти бои от собственно Боро-
динской битвы. Тем самым была нарушена реальная хронология событий тех дней.
Как и почему возник подобный анахронизм?
То ли Телепнев не понял значение боев за Шевардинский редут и последующего за ним дня, свободного от неприятельских атак, что позволило произвести перегруппировку наших войск, возвести флеши у деревни Семёновской и насыпать курган для батареи, получившей в дальнейшем название Курганной или Раевского. То ли в распространенных и бытовавших тогда рассказах о Бородине, а «Историй» Отечественной войны с детальным описанием Бородинской битвы еще не было, Шевардино не выделялось как отдельное, самостоятельное сражение, подверстываясь к самой битве. То ли автору поэмы хотелось изобразить битву более масштабной и продолжительной во времени. Однако вероятнее всего у него на этот счет никаких соображений не возникало и он просто шел за составителем изданного тогда жизнеописания Кутузова, где о событиях 26 августа говорилось сразу же после информации о событиях 24-го, опуская происходившее 25-го, в результате чего Бородинская битва представала как двухдневное сражение с перерывом на ночь25.
Как бы там ни было, но первый день Бородина в «эпической поэме» Телепнева начинается с атаки французов на Шевардинский редут, хотя о самом редуте при этом, как и в упомянутом жизнеописании Кутузова, не говорится ни слова:
«На левый фланг уже враг сильно наступает».
Телепнев имел определенные основания начинать изображение битвы при Бородине именно так.
Дело в том, что Шевардинский редут находился прямо перед нашим левым флангом, хотя и на достаточно большом от него расстоянии, однако непосредственно на пути французских войск, и не овладев им они не могли двигаться дальше.
Каким же был первый день Бородина в представлении Те-лепнева?
Зарделись облака и ядра понеслись, От саблей в воздухе лишь молнии вились; Картечи их, как град, друг друга осыпают И ядра ядрам вслед летать не успевают. — Ужасным заревом все небо облеклось:
В средине полымя, там кучи бомб неслось — Крутяся в воздухе, на части рассыпались, И войска, как песком, кусками осыпались; Повсюду кровь текла, средь полымя курилась... (35).
И далее:
Тут батарея их (врагов. — А.К.) еще одна явилась. Лишь ужас к ужасу, гром к грому прибавлялись; Но силы Руских войск тем не ослабевались.
Враг это чувствовал:
Направо бросится — ад страшный обретает... Налево кинется — там злейших львов встречает, — И видя, что войска его уже слабеют, У тысящей главы висящи ветры веют — Колонну сильную берет на подкрепленье И левое крыло привесть мнит в недвиженье... И подвиг довершить идет Наполеон. — Но кто ж сразился с ним? Сам Князь Багратион! (35-36).
К бою за Шевардинский редут нарисованная Телепневым картина, кроме упоминания о Багратионе, непосредственного отношения не имела. В действительности, до середины того дня сколько-нибудь серьезных столкновений между французами и русскими не было. Французы медленно продвигались по направлению к редуту, наши, отстреливаясь, поддерживаемые контратаками кавалерии, также неторопливо отходили. Штурм редута начался во второй половине дня, сражение длилось несколько часов, за артиллерийскими перестрелками следовали штыковые атаки и контратаки. Редут три раза переходил из рук в руки, и при заходе солнца остался за французами. Но ненадолго.
А вот в последующих строках действительно нашло отражение того, что происходило поздно вечером на редуте и вокруг него. И было это связано напрямую с действиями Багратиона, частям войск которого в восемь часов вечера, в начавшихся сумерках, удалось неожиданной атакой отбить у французов редут:
Крушила Руская их конница коней;
Там ядра сыпали на них из батарей. —
Прогнавши вскоре их, на пушки их взлетели
И тотчас восемью орудьям овладели;
Меж тем уж день прошел — ночь темна наступала,
А сила ни одна ни та не отступала. — Уж свет дневной исчез, друг друга не видали, И батареи уж сражаться перестали; Но распалившися там рубятся гусары, Друг друга в тьме разят, лишь тяжкие удары Собою сильные тут искры издавали, И только тем они друг друга освещали.
Освещать друг друга «сильными искрами», которые «издавали» «тяжкие удары» сабель «распалившихся гусар» - каков образ! Так и видишь эти искры, освещающие лица лихих, «распалившихся», гусар. Поэтики много, но от действительности далеко. И такой образности в поэме немало...
Сраженье кончилось, — они ретировались; А Россы на своих местах все оставались И мнили взять покой средь темной тишины: Но нет покоя им — врагами лишены (36).
Однако россам на редуте оставаться не пришлось. Он выполнил свои функции, и в десять часов по приказу Кутузова наши войска его оставили...
И вот пошел второй, по-Телепневу, день Бородина:
Ночь стала рассветать; сгустившимся туманом Французам удалось к ним (россам. — А.К.) подойти обманом.
Начался этот день с наступления французов на Семёновские, их еще называли Багратионовы, флеши.
Опять на левый фланг атаку повели; Сраженье жаркое опять произвели. — Опять алкающи драконы заревели.
Возвратив таким образом взоры читателей к событиям первого дня («опять»), Телепнев обращает внимание на действия «алкающих драконов»:
Отвсюду кучи бомб па воздух полетели, И лопая вверху, гром сильный издают, И пламенны шары эфир собою жгут. Скопилась пропасть туч! над ними гром гремит... Клубится черный дым, собою солнце тмит. —
И вот взгляд поэта с небес опускается на землю:
Средь дыму, как змии, Французы по траве
Ползут ко брустверам! — Приспели! уж во рве!
Но Руска конница бросается на них;
Всех давит, не щадя, лишь пар летит от них.
Последние две строчки показывают, что поэт плохо, если не сказать совсем не разбирался в военном деле. О том же говорят и следующие строки:
Французы пушки тут свои в их навели —
В смятенье конницу немедля привели (37).
Бросаться коннице на неприятеля, находившегося во рву, где на лошадях не развернуться, значит идти на верную гибель. В действительности во время первой атаки на флеши французам, подошедшим к ним скрытно через лес, удалось овладеть одной из трех флешей - левой - но они тут же были выбиты нашими гренадерами, а конница довершила успех, отогнав французов в поле. Ни в какие рвы, занятые неприятелем, она не бросалась. Не могли французы и наводить на «руску конницу» пушки, хотя от французов, которых она «во рве» давила «не щадя», летел «пар». Это значило стрелять по своим, находившимся в том же самом «рве».
Но не будем слишком строгими к человеку, которого переполняли эмоции от рассказов о Бородине, о разных эпизодах сражения и он пытался все услышанное представить поэтически, образно, насколько позволяли ему это делать собственное его воображение и любовь к искусству слова. И не станем обращать внимание на каждую, мягко говоря, неточность в описании происходившего на Бородинском поле, тем более что общую атмосферу жестокой, страшной, невиданной до того битвы, ему удалось передать.
В изображении сражения Телепнев следует схеме, по какой оно шло: атаки французов, затем контратаки и редкие атаки русских и в каждой из атак и контратак участвует артиллерия. И хотя ясно, что все происходит на левом фланге русской армии, понять, где конкретно, в каком реально месте там идет изображаемый поэтом бой, невозможно.
Вот, оправившись от «смятенья»,
...Россы, ободрясь, летят на батарею, И вмиг накрыли их всей силою своею.
Там с конницей опять Французскою сразились,
С природным мужеством с злодеями рубились;
В средине сил их быв, сквозь фрунт их пробивались,
Как градом, искрами повсюду осыпались.
Прорезавшись сквозь их, несутся ко своим. —
В тыл (т.е. в спину. — А.К.) ядра действуют Французские по им;
Различных множество скопилось тут огней,
Средь пламя кровяной течет меж их ручей,
Чрез быстрость коего сгустившая колонна
Французских егерей идёт на Багратиона —
Идёт! — но множество орудьев в них стреляют;
Лишь ядра ядер средь колонны догоняют.
Как бурный ветр шумит и ветви согибает,
Друг за другом валясь, колонна упадает
И трупы плавают средь собственных кровей (38).
Затем появляется более панорамная картина происходившего:
В средине жаркое сраженье с батарей — На фланге рубятся нещадно кирасиры, С другова колются штыками гренадиры; Но Россы смерть презрев, колонн их не страшатся, Пардонов не хотят — всяк мнит лишь защищаться.
И тут неожиданно возвышенно патриотическое сменяется подчеркнуто натуралистическим:
Быв перерезаны главы окровавленны, Нейдут с сражения; но быв ожесточенны, Повсюду прут врагов и с ними же валятся — И Генералы все израненными зрятся (38).
Упомянув об израненных генералах, поэт останавливается на ранении Багратиона:
Сам злобой распалясь, пред войском Князь летает; Но пуля тут в него — он с коня упадает! Жестоко хоть нога была прострелена, Но в страх душа его тем не приведена. Проворно встав с земли, на коня он воссел, Внутрь вражьей конницы он броситься хотел; Но войска уж туда его не допустили, Уехать с поля битв насилу упросили (38-39).
Наступает самый драматичный момент сражения. Известие о ранении Багратиона вызвало некоторую растерянность у защитников Семёновских флешей. В это время последняя, восьмая, как подсчитали позднее историки, атака французов на флеши достигла цели: они пали. Оборонявшие их отошли и заняли позиции за оврагом, у деревни Семёновской. Но нашему поэту не хотелось говорить об успехах противника и он рисует иную картину боя:
Французские стрелки ко брустверам ползут; Чрез оных ядра их окопы Руских рвут, — И к брустверам приспев, в колонны становились; Но корпус кирасир на них тут устремились — С сильнейшей быстротой колонны порубали, С Российских батарей в центр ядра их летали. Французы в бедствии ужасном погибают, — В них ядра Руские шеренги очищают (39).
По-своему Телепнев представляет и последовавшую за падением флешей атаку элитной французской кавалерии - «железных людей», кирасир. Ее приняли на себя гвардейские полки, прикрывшие отход защитников флешей, и держались до тех пор, пока не подоспели наши кавалеристы и не отбросили «железных» кирасир. У Телепнева о подвиге гвардейцев ни слова:
Но вдруг со всех сторон на помощь
к ним (французам. — А.К.) идут И тысящи смертей с собою всем влекут. В великом множестве их конницы приспели; Но будто б с облаков козаки налетели — Рассыпавшись вкруг их, их конницу мешают; На помощь козакам драгуны поспешают (39).
Следующая картина вообще к Бородину не имеет никакого отношения:
Несметное число там пленников ведут! Ины из них без рук от ран едва идут.
Другая же:
Французы пушек тьму в едино съединили И тартар ужасов природе всей открыли — Колеблись облака, земля вся задрожала. —
должна была, если хоть как-то придерживаться хода событий, предварять строки о ранении Багратиона, так как «тартар ужасов», когда с французской стороны гремело 400 орудий, а с русской -300, и именно в районе Семёновских флешей, начался уже после третьей атаки французов на позиции наших войск.
Представление о «тартаре ужасов» давало и изображение «кровоогненной реки», что там протекала. Она
Ревёт — и с берегов в Москву реку впадает, Сильнейший водопад всю воду подавляет — Свирепствуя валит, внизу кровава пена; Природа ужасом великим изумленна. Там быстрая река от моря крови стонет (40).
Однако ничего подобного просто не могло быть. Река Москва находилась довольно далеко от Бородинского поля. Никакого «рёва» и никакого водопада с «кровавой пеной» при впадении в нее Колочи не было. Да, на берегах Колочи и ее притоков-ручейков шли ожесточенные бои. Не кровью была пропитана в основном сама Бородинская земля, а не воды находившихся там ручейков. К тому же по извилистой Колоче от Бородина до Москвы-реки было около пяти верст. Так что стонать «от моря крови» она никак не могла.
Но созданный поэтом образ ревущей «кровоогненной реки» действительно производил сильное впечатление. Навеян же он Те-лепневу, по-видимому, был картиной, встававшей за словами из уже упоминавшегося нами жизнеописания Кутузова: «Целый день реки крови лились на Бородинских равнинах во время сего страшного побоища»26.
Изумившись ужасному «рёву» от водопада «кровоогненной реки», Природа вместе с нашим поэтом продолжает удивляться тому, как
Объятый пламенем там лес дремучий воет; От сильного огня повсюду всё горит — Вспотевших облаков густейший дождь валит. Борей в смятении вкруг ужасов летает И пламень распри их тем больше воспаляет... От страху небеса сокрыли солнца вид.
Но
Народ, рассвирепев, сих ужасов не зрит: Различным способом друг друга подавляют; Приметно, воинства повсюду убывают (40).
А дальше Телепнев рисует картину победоносного наступления русских войск, которого в действительности не было, но которым обязана была, согласно избранному им жанру произведения, завершаться «эпическая поэма»:
Сильнейщу прю сию дабы уж довершить, Кутузов с корпусом с другой страны спешит; Проворно обошед, ударил оным в тыл — Французски воинства с местов их твердых сбил. Картечью, ядрами везде их осыпают, И действовать они уже не успевают (40).
Последнюю точку в сражении ставит, по Телепневу, рейд казаков Платова, хотя они вместе с кавалеристами Уварова, о ком поэт, как в свое время и Жуковский, даже не упоминает, прорвали левый фланг французской армии и разгромили там несколько вражеских дивизий значительно раньше, в самый напряженный момент Бородинского сражения, когда пали Семёновские флеши и Наполеон начал вводить в бой свои резервы. Атака русской кавалерии и казаков заставила Наполеона приостановить все военные действия в ожидании возможно и других подобных неожиданных шагов со стороны Кутузова. Двухчасовое ожидание, фактически бездействие Наполеона, позволило Кутузову осуществить перегруппировку войск и лишило французов надежды на уже казавшуюся им такой близкой победу.
Платов с козаками их бедствие свершает, Нещадно колет их и в бегство обращает; Им следуют вослед лишь ядра начиненны — Бегут разбойники сил Руских устрашенны. Сраженье кончилось — и Россы победили, Хоть много сил своих на месте положили (41).
Под конец Телепнев вспоминает о «Российских вождях, первейших Генералах», что тоже «все язвы тяжкие от пуль их (французов. - А.К.) ощущали», и отмечает, что досталось и французам: «В средине и вкруг них текут кровавы реки» (41).
Поэт не сомневается:
Сражение сие нам памятно вовеки Пребудет — воинов Российских мощна сила, Что в много раз врага сильнее низложила...
И рисует умилительную картину, как
... в поле возрастав (возвысившись, встав
во весь рост. — А.К.), с лавровою главой, Кутузов подвиг зрит Россиян таковой — С слезою радости на воинов взирает.
И в завершение поэмы возвращается к образу «кровоогнен-ной реки», где, как в сказке, наши воины под толщей «мертвой» воды обрели ключ с «живой» водой, которой утолили жажду и восстановили силы для продолжения борьбы с врагом во славу России:
От битв, усталости их жажда одоляет. —
Бегут к реке, водой желая освежиться;
Но, ах! там нет воды — лишь кровь густая зрится.
Тут шлемами они глыб крови раздвигают,
К всеобщей радости, как ключ в ней обретают —
Вода что сквозь сие отверстие струилась,
И жажда воинов от оной утолилась. —
Герои вновь свои беда позабывают
И боли ран своих уже не ощущают;
Во всех сердцах одно желание горит:
...Врага чтоб истребить, Россию тем прославить
И свет весь трепетать ее руки заставить (41-42).
5
С возвращением нашей армии из заграничного похода эстафету изображения Бородинской битвы принимают сами ее герои, победоносно прошагавшие по полям Европы. До этого картина Бородинского сражения создавалась преимущественно литераторами, не принимавшими в ней непосредственного участия, чье воображение питалось рассказами о Бородине и реляциями о ходе сражения, которые становились достоянием общественности уже с конца августа 1812 г. Но вот война с Наполеоном завершилась, наши войска вернулись домой, и своими впечатлениями о Бородине стали делиться его участники, побуждаемые к тому же призы-
вом Ф.Н. Глинки «О необходимости иметь Историю Отечественной 1812 года войны», прозвучавшем в четвертом номере «Русского Вестника» за 1815 г. С незначительной редакционной правкой и под заглавием «Рассуждение о необходимости иметь Историю Отечественной войны 1812 года» эта статья была опубликована и в 1816 г. в четвертом номере «Сына Отечества».
Прежде всего Ф. Глинка отметил, что «Сочинитель Истории (1812 года) должен быть: воин, самовидец и, всего более, должен быть он - Руской... Он должен быть воин... потому, что будет писать Историю войны», потому, что только воин «будет с тем же безстрашием, с коим встречал тысячи смертей в боях, говорить истину потомству. Будучи только им, может он описать каждое воинское действие столько живыми красками, так справедливо и так обстоятельно, чтоб читатель видел ясно, как перед собственными глазами ... Более всего должен быть он Руским... Кто, -подчеркнет Глинка, - лучше Руского Историка изобразит нам, как Россия, посыпанная пеплом истлевших городов, среди разбитых стен и дымящихся развалин, возстала в чудесной необоримости своих сил? - Кто лучше нарисует картины пробуждения народного духа, дремавшего под покровом двух мирных столетий?» И в завершение подчеркнет: «Война 1812 года неоспоримо назваться может священною. В ней заключаются примеры всех гражданских и воинских добродетелей. Итак, да будет История сей войны чистейшим приношением небесам, лучшим похвальным словом героям, наставницею полководцев, училищем народов и Царей!»27
Затем Ф. Глинка сам, будучи и русским, и воином, и самовидцем, В «Письмах русского офицера», четвертая часть которых содержала в себе «описание Отечественной войны 1812 года» и была опубликована в 1815 г. (Цензурн. разр. от 3 мая), начинает разговор о том, что видел, прочувствовал и пережил в ходе этой войны, в том числе накануне и во время Бородинского сражения.
Это был рассказ не просто «самовидца», участника Бородина, но поэта, подмечавшего детали происходившего, делая читателя как бы их свидетелем, создавая эффект его присутствия при описываемых событиях и ощущения увиденного «собственными глазами». Тому способствовало и четкое разделение хода сражения по дням.
24 августа. Утро. На подступах к Шевардинскому редуту
«Отдаленный гром пушек приветствовал восходящее солнце. Генерал Коновницын, с передовыми полками, схватился с неприятелем под стенами Колоцкого монастыря. - Вот идут они: один искусно уклоняется, другой - нагло влечет гремящие тысячи свои прямо на нас. - Толпы его, тянувшиеся по дороге, вдруг распахнулись вправо и влево. Смотрите, какая необозримость сих движущихся стен... Поля дрожат, кажется гнутся под множеством конных; леса насыпаны стрелками; пушки вытягиваются из долин и кустарников, и в разных местах, разными тропами пробираясь, на холмы и пригорки, взъезжают. - Многочисленное войско неприятельское колеблется: кажется в нерешимости. Вот пошатнулось было влево, и вдруг повалило направо. Огромные полчища движутся на левое наше крыло. - Руские спокойно смотрят на все с укрепляемых высот своих. - Пыль, взвившаяся до небес, уседа-ется. Неприятель к чему-то готовится. Посмотрим к чему»28.
24 августа. Поздно в вечеру
«Неприятель, как туча, засинел, сгустившись, против левого нашего крыла, и с быстротою молнии ударил на оное, хотя все сбить и уничтожить» (61). Это французы пошли на штурм Шевар-динского редута. Атаки следовали одна за другой. «Раздраженный неприятель несколько раз повторял свои нападения, и каждый раз был отражен. Поле покрылось грудами тел» (62).
С наступлением темноты оборонявшие редут, выполнив поставленные задачи, оставили его и отошли в расположение основных сил русской армии.
Здесь Ф. Глинка переключает внимание читателей на Кутузова. «Во все время, - пишет он, - как мелкий огонь гремел неумолчно и небо дымилось на левом крыле, Князь Михаила Ла-рионович сидел на своей деревянной скамеечке, которую за ним всегда возили, у огня, на средине линий. Он казался очень спокоен. Все смотрели на него и, так сказать, черпали от него в сердца свои спокойствие. В руках его была нагайка, которою он то помахивал, то чертил что-то на песке. - Казалось, что весь он превратился в слух и зрение, то вслушиваясь в гремящие переходы сражения, то внимательно обозревая положение мест» (62).
25 августа
Было относительно тихо. «Неприятель отдыхает». Все - и они, и мы - готовились к бою. «... Почти целый лень шайки их стрелялись с нашими егерями. » (63-64).
26 августа
«Застонала земля и пробудила спящих на ней воинов. Дрогнули поля, но сердца покойны были. Так началась беспримерное сражение Бородинское 26 августа. Туча ядер с визгом пролетевших над шалашом нашим, пробудили меня и товарищей. Вскакиваем смотрим - густой туман лежит между нами и ими. Заря только что начинала зажигаться. Неприятель подвез несколько сот орудий и открыл целый ад. Бомбы и ядры сыплятся градом. Треск и взрывы повсеместны. Одни шалаши валятся; другие пылают! -Войска бегут к ружью и в огонь. - Все сие происходило в середине, а на левом крыле нашем давно уже свирепела гроза в беспрерывных перекатах грома пушек и мелкого ружья... Я, - прерывает свой рассказ Глинка, - видел сие неимоверно-жестокое сражение и ничего подобного в жизнь мою не видал, ни о чем подобном не слыхал и едва ли читывал.
Я был под Аустерлицем; но то сражение, в сравнении с сим -сшибка! Те, которые были под Прейсиш-Эйлау, делают почти такое же сравнение. - Надобно иметь кисть Микель-Анжело, изобразившую страшный суд, чтобы осмелиться представить сие ужасное побоище. - Подумай только, что до 400 тысяч лучших воинов, на самом тесном, по многочисленности их, пространстве, почти, так сказать, толкаясь головами, дрались с неслыханным отчаянием: 2000 пушек гремели беспрерывно. Тяжело вздыхали окрестности -и земля, казалось, шаталась под бременем сражающихся. Французы метались с диким остервенением; Руские стояли с неподвижно-стию твердейших стен» (65-68).
Ф. Глинка указывает на источник «остервенения» французов и «твердейшую» стойкость русских: «Одни стремились дорваться до вожделенного конца всем трудам и дальним походам, загрести сокровища, им обещанные, и насладиться всеми утехами жизни в древней знаменитой столице; другие помнили, что заслоняют собою сию самую столицу, сердце России и мать городов. Оскорб-
ленная вера, разоренные области, поруганные олтари и прахи отцов, обиженные в могилах, громко вопияли о мщении и мужестве.
Сердца Руские внимали священному воплю сему, и мужество наших войск было неописанно (неописуемо. - А.К.) Они, казалось, дорожили каждым вершком земли и бились до смерти за каждый шаг» (68-69).
Затем Ф. Глинка снова возвращается к самому сражению:
«Многие батареи до десяти раз переходили из рук в руки. -Сраженье горело в глубокой долине, и в разных местах, с огнем и громом на высоты всходили. Густой дым заступал место тумана. Седые облака клубились над левым крылом нашим и заслоняли середину; между тем, как на правом сияло полное солнце. И самое светило сие мало видало таких браней на земле с тех пор, как освещает ее. - Сколько потоков крови! сколько тысяч тел! ... Сражение не умолкало ни на минуту, и целый день продолжался беглый огонь из пушек. Бомбы, ядра и картечи летали здесь так густо, как обыкновенно летают пули; а сколько здесь пролетело пуль!.. Но это сражение неописанно» (69-70), - повторяет Ф. Глинка, завершая свой рассказ о Бородине.
Следующим русским, воином и «самовидцем» происходившего на Бородинском поле и решившим об этом рассказать был генерал А. А. Писарев. В 1817 г. выходят его «Военные письма и замечания, наиболее относящиеся к незабвенному 1812 году и последующим», где в четвертом письме говорилось «О бородинском сражении 26 августа 1812 года».
В отличие от полковника Ф. Н. Глинки, генерал не был поэтом и рационально, прагматично описал ход сражения, расположение во время битвы частей, последовательность атак и контратак и т. д., отметив, что это было «общее кровопролитное дело» и «адская сеча», которую прекратила ночь29.
Два года спустя, в 1819 г., выходит «Описание войны 1812 года» полковника Д.И. Ахшарумова, бывшего при Бородине адьютантом Коновницына. По своему характеру оно было близко «Письмам» Ф. Глинки.
Ахшарумов делится своими впечатлениями о кануне Бородина. «Долог казался день, - пишет он, - предшествовавший бою кровавому; все работы в лагере имели цель сделать кровопролитие сильнее и надежнее. - Там оканчивались укрепления и устанавли-
вали на оных орудия; тут пересматривали заряды, патроны, оправляли ружья, или штыки навостряли»30. На последнее обратил внимание в своем «Бородине» и М.Ю. Лермонтов.
Достаточно подробно Ахшарумов описывает ход сражения и его раскаленность: «Ужаснейший огонь с обеих сторон не преставал ни на минуту; земля стонала от грома батарей; густые облака дыма носились над сражающимися; быстро похищаемы были смертию ряды храбрых воинов, и жестокость истребления превосходила всякое вероятие» (106). А рассказав о многочисленных атаках французов на Семёновские флеши, как «самовидец» отметит: «Поле около батарей покрылось трупами» (107).
Все, кто изображал или просто рассказывал о Бородинской битве, обращали внимание на роль, какую суждено было сыграть ночи в ее судьбе. Не прошел мимо этого и Ахшарумов. «Ночь, -подчеркнет он, - положила предел ярости воинов и хищению смерти. - Мрак покрыл плачевное позорище (зрелище, картину. -А.К.) Бородинского поля». А затем добавит: «Так окончилась сия незабвенная баталия, где 108 тысяч Русских, полагаясь единственно на геройский дух, коим они были одушевляемы, отважно противостояли 180 тысячам неприятеля» (115).
И вслед за Державиным, процитировав строку из его «Гимна лиро-эпического», Ахшарумов говорит об историческом значении Бородина. «День Бородинского боя, - скажет он, - был решительнейшим для политического состояния Европы, и для счастия Наполеона. Здесь действительно, по словам славного нашего Поэта: Запад сражался с Севером» (117).
До конца 1822 г. - десятилетия Бородина и завершения Отечественной войны, - событиям того времени наша печать никакого внимания практически не уделяла. Одни собирали материал для ее истории и не спешили высказываться. Другие находились под впечатлением сказанного в первые послевоенные годы и к уже изображенному ничего добавить не могли. Это предстояло сделать следующему поколению наших поэтов, которые заявили о себе в 20-е годы. Изредка о Бородине вспоминали еще живые его участники.
Новую эпоху в отношении и правительства, и общества к этой битве обозначило «Бородино» М.Ю. Лермонтова. И если
раньше Бородинская битва обычно упоминалась в ряду других сражений Отечественной войны 1812 г., то с этого момента она фактически становится ее олицетворением.
1 Русский вестник. - СПб., 1841. - Т. 3. - № 7. - С. 110.
2 Полевой Н.А. Повесть о великой битве Бородинской, бывшей 26 августа 1812 года. - СПб., 1844. - С. 3.
3 Карамзин Н.М. Полн. собр. соч.: В 18 т. - Т. 18. - М., 2009. - С. 191.
4 См.: Отечественная война 1812 г. и русская литература XIX в. - М., 1998. -С. 23, 50-52.
5 Сын Отечества. - СПб., 1812. - № 6. - С. 267-268.
6 Карамзин Н.М. Полн. собр. соч. Т. 18. - С. 384.
7 Двенадцатый год в воспоминаниях и переписке современников. - М., 1912. -С. 225.
8 Герцен А.И. Былое и думы. - М., 1982. - Ч. I. - С. 39.
9 Глинка Ф.Н. Очерки Бородинского сражения. - М., 1839. - Ч. I. - С. IV.
10 Сын Отечества. - СПб., 1812. - № 6. - С. 266-267.
11 Вестник Европы. - М., 1812. - № 23/24. - С. 186, 187. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страницы.
12 Лобысевич П.П. Песнь лирическая победоносному Россу на одержанные победы его светлостью генералом фельдмаршалом Князем Михайлом Ларионо-вичем Голенищевым-Кутузовым над большою Наполеоновою армиею при Бородине и при Тарутине и на изгнание войск французских из Москвы. -СПб., 1812. - С. 15-16.
13 См.: К чести России: Из частной переписки 1812 года. - М., 1988. - С. 77, 172.
14 Сын Отечества. - 1812. - № 6. - С. 261.
15 Державин Г.Р. Гимн лиро-эпический на прогнание французов из Отечества 1812 года. Во славу Всемогущего Бога, Великого Государя, верного народа, мудрого Вождя и храброго воинства Российского. - СПб., 1813. - С. 11. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страницы.
16 Двенадцатый год в воспоминаниях и переписке современников. - С. 236.
17 Чуйкевич П.А. Рассуждение о войне 1812 года. - СПб., 1813. - С. 44.
18 Иванчин-Писарев Н.Д. Надпись на поле Бородинском // Вестник Европы. -М., 1813. - № 5-6, Март. - С. 23-25. Перепечатано в «Собрании стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году». - М., 1814. - Ч. I. - С. 120-122.
19 См.: ФоменкоИ.Ю. Бородинское сражение в русской поэзии. Первые отклики // Бородино и наполеоновские войны: Битвы, поля сражений, мемориалы. - Гос. Бородинский военно-исторический музей-заповедник. — Можайск, 2008. Выражаю признательность старшему научному сотруднику ИМЛИ им. А.М. Горького РАН Щербакову Виктору Игоревичу, обратившего мое внимание на эту статью.
Булгаков А.Я. Русские и Наполеон Бонапарте, или Рассмотрение поведения нынешнего обладателя Франции с Тильзитского мира по изгнание его из древней Российской Столицы, с присовокуплением многих любопытных анекдотов и плана Москвы, в коем означены сгоревшие и оставшиеся в целости части города. Писано Московским Жителем 1813 года. - М., 1813. -С. У-У1. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страницы. См.: Синельников Ф.М. Жизнь, военные и политические деяния его светлости генерал-фельдмаршала, князя Михаила Ларионовича Голенищева-Кутузова-Смоленского, с достоверным описанием частной или домашней его жизни от самого рождения до славной его кончины и погребения и с присовокуплением анекдотов, где виден дух сего великого мужа и СПАСИТЕЛЯ ОТЕЧЕСТВА, с верным и сходственным его портретом, с картинами и планами сражений: В 6 ч. - СПб., 1813. - Ч. 3. - С. 44-46, 47-48.
Шишков А.С. Собрание сочинений. - Ч. 10. - СПб., 1827. - С. 191-193. ГлебовД.П. Сражение при Бородине. Эпическая песнь, посвященная храброму Российскому воинству. - М., 1813. - С. 10. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страницы. Перепечатана в «Собрании стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году». - М., 1814. - Ч. II. - С. 55-63. ТелепневН. Наполеон в России, эпическая поэма. - М., 1813. - С. 1. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страницы. См.: Синельников Ф.М. Указ. соч. - С. 38-41. Там же. - С. 43.
Глинка Ф. О необходимости иметь Историю Отечественной 1812 года войны // Русский Вестник. - М., 1815. - № 4. - С. 30-31, 33, 35, 48. Глинка Ф. Письма русского офицера, часть четвертая, содержащая в себе: Описание Отечественной войны 1812 года до изгнания неприятеля из России и переход за границу в 1813 году. - М., 1815. - С. 80-81. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страницы.
Военные письма и замечания, наиболее относящиеся к незабвенному 1812 г. и последующим, писанные генерал-майором Писаревым: В 2 ч. - М., 1817. -Ч. I. - С. 75-81.
Ахшарумов Д.И. Описание войны 1812 года. - СПб, 1819. - С. 103. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страницы.
20
21
24
28
29
30
