CC BY
92
Вестник ПСТГУ
II: История. История Русской Православной Церкви.
2012. Вып. 1 (44). С. 58-74
Борьба ревнителей: ПРОСВЕТИТЕЛЬСКИЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ В НАЧАЛЕ ЦАРСТВОВАНИЯ НИКОЛАЯ II
Д. А. Андреев
В статье рассматривается история двух общественных начинаний по совершенствованию народного образования в середине — начале второй половины 1890-х гг. Одним из таких начинаний явилась попытка преобразовать уже существовавшие к началу царствования Николая II комитеты грамотности, проводившие либеральную (и даже радикальнолиберальную) политику, в общегосударственную организацию — Российское общество ревнителей просвещения народа. Автор уточняет сложившееся в историографии представление о том, что деятельность комитетов грамотности была свернута исключительно по политическим мотивам, и доказывает важную роль в этом процессе межведомственных противоречий. Другая инициатива заключалась в выстраивании массовой образовательной организации — Общества ревнителей русского исторического просвещения. В статье приводится неизвестная прежде информация о вехах становления этой структуры, а также анализируются причины ее неудачи.
Штампы и упрощенные толкования событий политической истории России конца XIX — начала XX в. продолжают встречаться и в современной отечественной историографии. В частности, в недавно вышедшей статье В. Л. Степанов оценивает шаги Николая II в первые годы его правления как череду либеральных и консервативных акций. По мнению исследователя, первые стимулировались председателем Комитета министров Н. Х. Бунге, а вторые навязывались молодому монарху обер-прокурором Синода К. П. Победоносцевым1. В таком же ключе историк рассматривает и попытки преобразования комитетов грамотности во всероссийскую организацию.
Концепция В. Л. Степанова выглядит следующим образом. Весной 1895 г., считает он, Бунге на основе комитетов грамотности, действовавших при Вольном экономическом обществе и Московском обществе сельского хозяйства, решил создать новую структуру с привлечением к ее работе широкой обществен-
1 Критический разбор такого подхода применительно к периоду до начала 1895 г. см.: Андреев Д. А. Император Николай II в первые месяцы царствования: внешние влияния и самостоятельные решения // Российская история. 2011. № 4. С. 114—125.
ности. На то имелся веский довод — комитеты грамотности, хотя и подчинялись Министерству земледелия и государственных имуществ, фактически являлись небюрократическими организациями, занимавшимися разноплановой просветительской деятельностью: изданием и распространением литературы для народного чтения, организацией библиотек, формированием книжных складов, устройством воскресных школ и других доступных для малообеспеченных слоев населения образовательных учреждений. Воспользовавшись тем, что Комитету министров предстояло принимать решение о переподчинении комитетов грамотности Министерству народного просвещения, Бунге добился от Николая II санкции реорганизовать их. Одновременно председатель Комитета министров заручился поддержкой сочувствовавшего просветительским начинаниям президента Императорской Академии наук — великого князя Константина Константиновича. Затем Бунге создал специальную комиссию во главе с управляющим делами Комитета министров А. Н. Куломзиным. Эта комиссия оперативно разработала проект устава организации, которую предполагалось создать на базе комитетов грамотности, — Российского общества ревнителей просвещения народа под началом Константина Константиновича. В ведомственном отношении общество должно было действовать под эгидой Министерства народного просвещения, в столице создавался его центральный комитет, а на местах — комитеты губернского, городского и уездного уровней. Сфера компетенции планировавшейся структуры представляла собой значительно расширенный круг просветительских мероприятий, которыми занимались комитеты грамотности, а также деятельность по их поддержке. В начале апреля особое совещание, в которое вошли представители Синода, а также министерств внутренних дел, народного просвещения и земледелия, одобрило проект устава общества. 25 апреля император принял доклад Константина Константиновича по итогам работы особого совещания. Таким образом, дело, как казалось, беспрепятственно шло к своей завершающей стадии — обсуждению на заседании Комитета министров. Однако, как пишет В. Л. Степанов, обер-прокурором и министром внутренних дел И. Н. Дурново «предлагаемая мера была встречена в штыки». Более того, Победоносцев попытался уговорить Константина Константиновича отказаться от участия в этом деле, а на аудиенции 28 апреля у государя сумел убедить последнего повременить с вынесением вопроса о создании общества на обсуждение Комитета министров. Николай II решил отложить рассмотрение дела до осени. 3 июня Бунге скончался. В октябре Константин Константинович попытался все-таки обсудить в Комитете министров устав общества. Тогда обер-прокурор стал снова настоятельно рекомендовать великому князю отказаться от этой затеи. Константин Константинович поинтересовался мнением на сей счет министра финансов С. Ю. Витте и нового министра внутренних дел И. Л. Горемыкина — те солидаризировались с Победоносцевым. Великий князь в итоге отказался от намерения обсуждать в Комитете министров устав общества. В ноябре император подписал принятое Комитетом министров решение о подчинении комитетов грамотности Министерству народного просвещения, и в марте 1896 г. руководитель этого ведомства И. Д. Делянов санкционировал деятельность Петербургского и Московского обществ грамотности, утвердив их устав. Однако
новые организации, «вопреки замыслу Бунге, имели чисто казенный характер и находились под строгим бюрократическим контролем»2.
Изложенный взгляд — наглядный пример упрощенной схемы, сводящей колебания внутриполитического курса к метаниям «самодержца на распутье» между возможными либеральными перспективами и непреодолимой консервативной традицией. Реальная жизнь выглядела намного сложнее. Разбирая приведенную историю реформирования комитетов грамотности, нельзя недооценивать роль межличностных противоречий во взаимоотношениях между руководителями ведомств, в частности между Победоносцевым и Деляновым.
Еще до того как вопрос о комитетах грамотности оказался на повестке дня, обер-прокурор не скрывал своего критического отношения к министру народного просвещения. 12 января 1895 г. Победоносцев жаловался на Делянова в письме к московскому генерал-губернатору великому князю Сергею Александровичу. По словам обер-прокурора, в Московском университете «попущением Божиим и Ивана Давыдовича (Делянова. — Д. А.)» «собралась целая шайка профессоров-агитаторов». Между тем сам Делянов «благодушествует». В разговоре с обер-прокурором он даже пытался отмахнуться от подозрений собеседника: «Не так страшен черт, как его малюют». Победоносцев же незамедлительно парировал своему визави: «Ах, черт много хитрее нас с вами, Иван Давыдович»3.
В. Л. Степанов со ссылкой на дневник генерала А. А. Киреева сообщает, как накануне своей аудиенции у императора 28 апреля Победоносцев убеждал Константина Константиновича «не поддаваться» «революционным или, по крайней мере, ненадежным элементам», собравшимся в комитетах грамотности4. Однако далее в дневнике следуют два любопытных пояснения, проигнорированные исследователем. Во-первых, Киреев раскрывал причину неприятия обер-прокурором идеи укрупнения комитетов грамотности в общеимперскую организацию. По словам автора дневника, «это дело связано с народной школой», что, в свою очередь, является «больным местом у Победоносцева», который «стоит за церковную школу». Во-вторых, генерал приводил собственное понимание того, кто же эти «элементы», заправлявшие в комитетах грамотности. «Но ведь те “революционные элементы”, на которых сослался Победоносцев, — писал Киреев, — все разные статские генералы, преимущественно Министерства] народн[ого] просвещения»5.
Об «отчаянной борьбе», которая шла в 1895 г. между Министерством народного просвещения и духовным ведомством за народные школы, говорится в воспоминаниях Куломзина. По словам бывшего управляющего делами Комитета министров, Делянов «с удивительною стойкостью защищал» школу от ее возможного «поглощения» Победоносцевым6. А известный просветитель, профессор Московского университета и убежденный сторонник церковно-приходской
2 Степанов В. Л. Самодержец на распутье: Николай II между К. П. Победоносцевым и Н. Х. Бунге // Власть, общество и реформы в России в XIX — начале XX века: исследования, историография, источниковедение. СПб., 2009. С. 159—163.
3 ОР РГБ. Ф. 253. Карт. 29. Д. 2. Л. 16 об.
4 Степанов В. Л. Указ. соч. С. 161.
5 ОР РГБ. Ф. 126. Д. 12. Л. 15 об.-16.
6 РГИА. Ф. 1642. Оп. 1. Д. 195. Л. 108 об.
школы С. А. Рачинский писал 6 декабря Победоносцеву: «Надеюсь, что трескотня комитетов грамотности, отпор сверху их притязаниям наконец образумит Ивана Давыдовича и заставит его взять в руки дело, для него обязательное»7.
Именно неизбежное в случае реорганизации комитетов грамотности нарушение ведомственного «суверенитета» стало главным аргументом против их отложенного, но не отмененного окончательно преобразования. Любые перекройки должностных полномочий, а тем более умаление прерогатив одних руководящих лиц в пользу других, передача тех или иных вопросов в ведение иных институций воспринимались представителями высшей бюрократии чрезвычайно болезненно.
По свидетельству Куломзина, представлявшие ведомства члены его комиссии «потребовали» непременного участия в работе правления будущего общества представителей министерств внутренних дел и народного просвещения, а также Синода. И тут управляющий делами Комитета министров, по собственному признанию, допустил промах. Хотя проект не содержал в себе «ничего субвер-сивного и скрывать было нечего», он, тем не менее, посчитал, что создававшееся общество станет успешным «лишь при условии полной его самостоятельности». В этом Куломзина поддержал и Константин Константинович8.
Победоносцев приложил немало сил, чтобы убедить Константина Константиновича отказаться от вторжения в сложившееся, всеми принимаемое и никем не нарушаемое разграничение ведомственных юрисдикций. Николай II не раз уверял обер-прокурора, писал последний 22 октября Сергею Александровичу, в своем намерении «затормозить» создание Российского общества ревнителей просвещения народа. Однако возвратившийся только что из-за границы Константин Константинович уже «успел выпросить у государя разрешение пустить это дело в Комитет министров». Победоносцев обращал внимание адресата на то, что Бунге перед смертью отредактировал устав общества, оставив в нем всего 11 статей. Но в результате такого сокращения получилось «еще хуже» — «рамки для общества еще расширены, и яд скрыт под цветами». Если дело дойдет до рассмотрения в Комитете министров, то, «несомненно, многие члены потянут на сторону» Константина Константиновича. Император поручил великому князю встретиться с обер-прокурором и «объясниться». Беседа состоялась накануне написания письма, 21 октября. Но Победоносцев напрасно полтора часа увещевал великого князя: «Он стоит на своем, сколько я ни объяснял ему, что его подводят под страшное дело». Обер-прокурор сообщал далее о том, что Константин Константинович собирается «объясняться еще порознь с Деляновым и с Дурново». Победоносцев пессимистически оценивал перспективы таких консультаций: «И тот и другой уступят ему что угодно, хотя в сущности вел[икий] князь должен клином войти в дело министерства». Обер-прокурор стремился объяснить собеседнику, каким вопиющим нарушением делопроизводственной субординации стало бы создание подобного новообразования под контролем Министерства народного просвещения и во главе с великим князем. Он даже заявил, что если бы сам возглавлял это ведомство, то просто «не решился бы со-
7 ОР РГБ. Ф. 230. Карт. 4415. Д. 3. Л. 99 об.
8 РГИА. Ф. 1642. Оп. 1. Д. 195. Л. 9 об.
хранить звание министра при существовании такого общества». Встревоженный Победоносцев сообщал в конце письма, что попытается на следующий день попасть на аудиенцию к императору9.
Характерна и суть претензий, которые, как вспоминал Куломзин, высказал Победоносцев, получив в руки проект устава Российского общества ревнителей просвещения народа: «Что это такое? Рядом с Министерством народного просвещения образуется особое частное общество специально для развития народных школ? Это или особое ведомство, или попытка выхватить из рук правительства народную школу». То есть, заключал Куломзин, разработчики проекта устава выставлялись как «революционеры, готовые ниспровергнуть устои государства»10.
Намечавшаяся на 23 октября аудиенция Победоносцева у императора не состоялась: по болезни обер-прокурор не смог лично прибыть в Царское Село. Он ограничился тем, что 24 октября направил государю письмо, в котором рассказал о разговоре с Константином Константиновичем. Правда, на этот раз Победоносцев несколько смягчил тон относительно упрямства великого князя, заметив, что приведенные доводы «немного поколебали» Константина Константиновича. Похоже, после встречи с обер-прокурором великий князь отказался от намеченных бесед с министром народного просвещения и председателем Комитета министров. Вместо них он принял управляющего Дворянским и Крестьянским поземельными банками (а также литератора и публициста) А. А. Голенищева-Кутузова, Горемыкина и Витте. Названные лица высказались в том же духе, что и Победоносцев. В результате Константин Константинович отказался от идеи рассматривать сделанную Бунге новую редакцию устава в Комитете министров, о чем он лично уведомил обер-прокурора вечером 24 октября (что, видимо, и подтолкнуло последнего написать императору)11.
Когда по поручению Бунге Куломзин возглавил комиссию по разработке устава новой организации, которую предполагалось создать на базе комитетов грамотности, министры внутренних дел и народного просвещения «страшно горячились и протестовали против подобного выхода». Они утверждали, что такое решение «не имеет прецедентов», так как «не было примера, чтобы министры поступали под опеку управляющего делами Комитета министров». И лишь благодаря тому, что Бунге «настоял», комиссия все же была создана12.
Определенную роль в провоцировании того отторжения, которое вызвала в правительственных сферах идея превращения комитетов грамотности в Российское общество ревнителей просвещения народа, сыграло муссировавшееся мнение о передаче этого общества в ведение Константина Константиновича.
Так, 21 апреля А. Н. Куропаткин, занимавший на тот момент пост начальника Закаспийской области, изложил в дневнике состоявшийся у него вечером того же дня продолжительный разговор с Витте. Среди прочего министр финансов
9 ОР РГБ. Ф. 253. Карт. 29. Д. 2. Л. 14-15.
10 РГИА. Ф. 1642. Оп. 1. Д. 195. Л. 10.
11 Письма Победоносцева к Александру III с приложением писем к в. кн. Сергею Александровичу и Николаю II. Т. II. М., 1926. С. 310.
12 РГИА. Ф. 1642. Оп. 1. Д. 195. Л. 8.
нелестно отозвался о Константине Константиновиче — дескать, он «подвержен влиянию разных либеральных глупцов». Великому князю «втолковали в голову», что церковно-приходские школы — это «вред для русского народа». Поэтому он собирается обсудить в Государственном совете «проект», предлагающий «народное (начальное) образование передать в руки администрации, отстранив священников». Инициатива великого князя представлялась Витте опасной — в случае прохождения этого «проекта» «в народе еще быстрее, чем теперь, пойдет брожение, отступление от религии». Министр финансов убеждал собеседника в том, что «борется против новых течений тем, что не отпускает кредитов на земские школы (где сидят, по его словам, учителя-недоучки неосмысленные)». Вместо этого он «отпускает усиленные суммы по представлениям Победоносцева на церковные школы»13. Кстати, подобный взгляд на церковно-приходские школы Витте повторил спустя много лет в воспоминаниях, где подчеркнул, что считает недопустимым «пренебрегать той силой, которую могут представить, в смысле образования народа, церковно-приходские школы». Именно поэтому в бытность министром финансов он оказывал обер-прокурору «полное содействие» в развитии этих учебных заведений — содействие «и материальное, и всякое другое»14.
Еще большее неприятие кандидатура Константина Константиновича вызывала у лиц, которые с самого начала нового царствования стали позиционировать себя защитниками устоев эпохи Александра III. Когда движения вокруг комитетов грамотности еще только начинались и впервые применительно к ним прозвучало имя великого князя, близкий к покойному императору С. Д. Шереметев сделал в дневнике запись. Комитет министров, отмечал он 22 марта, вывел комитеты грамотности из подчинения Вольному экономическому обществу. Однако такое решение не прояснило будущего этих организаций. Константин Константинович, о котором говорят как о возможном руководителе комитетов грамотности, «не представляет достаточной гарантии» их неподверженности нежелательным влияниям. Отмечая достоинства великого князя, Шереметев все же не рассматривал его как «вполне единомышленника» покойного императора. «Оттенки, — многозначительно подчеркнул автор дневника, — мне известны». Через несколько дней автор дневника конкретизировал, что он подразумевал под «оттенками». У великого князя, записал Шереметев, имеется «органический недостаток», который «при всех его качествах» весьма существенный: «В нем нет
почвы»15.
Буквально одновременно с Шереметевым Рачинский писал 27 марта Победоносцеву, что подчинение комитетов грамотности Константину Константиновичу «ничего доброго не обещает». Более того, корреспондент обер-прокурора вообще считал, что комитеты грамотности «следовало бы просто закрыть и заменить иною организациею, более разумною, для распространения в народе книг истинно полезных». Далее Рачинский задавался вопросами: имеется ли на
13 РГВИА. Ф. 165. Оп. 1. Д. 1852. Л. 34 об.-35 об.
14 Из архива С. Ю. Витте. Воспоминания. Т. 1. Рассказы в стенографической записи. Кн. 1. СПб., 2003. С. 376.
15 РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 5041. Л. 85, 84 об.
примете кто-то, способный стать «помощником энергическим и дельным» Константину Константиновичу, уж коли тот взялся за комитеты грамотности? Таким помощником, который был бы в состоянии пресечь «уже причиненное зло»? Существуют ли гарантии того, что не будут переизданы «те мерзости, которые уже выпущены комитетами»?16
Приведенные свидетельства показывают, что решающую роль в предрешении судьбы комитетов грамотности (и соответственно замышлявшегося Российского общества ревнителей просвещения народа) сыграла вовсе не их политическая неблагонадежность, а именно солидарная позиция нескольких видных правительственных фигур, не пожелавших перемен в ведомственных компетенциях. Важное значение имел и фактор межличностных восприятий — отношения между Победоносцевым и Деляновым и, главное, тот образ Константина Константиновича, который утвердился в оценках этого представителя династии многими его влиятельными современниками.
Историю неудавшейся реформы комитетов грамотности следует рассматривать в тесной взаимосвязи с аналогичной идеей, родившейся в консервативных кругах, конкретно — в сложившейся вокруг Голенищева-Кутузова и Шереметева группе. В нее входили интеллектуалы, придерживающиеся охранительных взглядов, отдельные видные чиновники, в том числе правительственного уровня, а также фигуры, приближенные к престолу. Указанные лица решили сначала параллельно с Российским обществом ревнителей просвещения народа, а потом, когда этот замысел рассыпался, вместо него создать точно такую же просветительскую общественную организацию, только противоположного комитетам грамотности идеологического направления. В упомянутой выше статье В. Л. Степанова ничего не говорится о таком «симметричном» ходе консерваторов. Хотя в известных исследователю воспоминаниях Куломзина эта организация пускай мельком, но упоминается. «Оклеветав нас, — писал Куломзин, — нужно было дать выход желанию государя сделать немедленно что-либо для просвещения народа с тем, однако, чтобы эти стремления приняли возможно скромные размеры». Для этого было «изобретено» общество других ревнителей — на этот раз «исторического просвещения народа в духе императора Александра III». Создателями общества Куломзин назвал Шереметева, Голенищева-Кутузова, а также занимавших на тот момент должности начальника Земского отдела МВД А. С. Стишинского и главноуправляющего Канцелярией его императорского величества по принятию прошений, на высочайшее имя приносимых, Д. С. Сипягина. Куломзин утверждал, что устав общества этих других ревнителей оказался «списком» устава общества, создававшегося Константином Константиновичем, причем даже само слово «ревнители», придуманное великим князем, названные лица «не постеснялись» украсть у разработчиков реформы комитетов грамотности. «Общество это, — саркастически замечал Куломзин, — оказалось мертворожденным, в нем не оказалось ни живой души, ни связи с местными элементами»17.
Слабая изученность других ревнителей во многом объясняется тем, что информация об истории создания этой организации и ее деятельности содержится
16 ОР РГБ. Ф. 230. Карт. 4415. Д. 3. Л. 117.
17РГИА. Ф. 1642. Оп. 1. Д. 195. Л. 10 об.-11.
в личных фондах Голенищева-Кутузова в РГАЛИ и, особенно, Шереметевых в РГАДА и остается до сих пор не использованной исследователями. Поэтому в настоящей статье представляется целесообразным ограничиться изложением сведений из названных фондов, что уже само по себе позволит составить представление об обществе консервативных ревнителей.
Отправным моментом общества следует считать императорский указ министру финансов «О ежегодном отпуске из средств государственного казначейства в распоряжение Императорской Академии наук 50 000 рублей на вспомоществование нуждающимся ученым, литераторам и публицистам, а равно их вдовам и сиротам» от 13 января 1895 г.18
29 декабря 1894 г. Голенищев-Кутузов сообщал в письме к сотруднику «Московских ведомостей» Л. А. Тихомирову, что начал работать над запиской, которую потом намерен «пропагандировать в высших сферах». Главная мысль этой записки заключалась в том, что в отношении печати правительству надлежит действовать «не только отрицательно», «посредством цензуры». Следует «работать и положительно» — под этим Голенищев-Кутузов подразумевал создание специального Издательского комитета, подчиненного Главному управлению по делам печати МВД. Этот комитет, по мысли Голенищева-Кутузова, должен был заниматься самыми разными делами: прежде всего, конечно, издательством художественной, просветительской, учебной литературы, «в особенности для народа», организацией творческих конкурсов, запуском новых провинциальных периодических изданий с привлечением в них «преимущественно молодых сил, даже из среды учащихся». Безусловно, считал Голенищев-Кутузов, правительство должно «ограждать общество и в особенности народ от язвы политиканства, от всякой лжи и лицемерия». Однако одного лишь «охранения нравственного здоровья народа» недостаточно. «Устраняя вредную пищу, — полагал управляющий Дворянским и Крестьянским поземельными банками, — правительство должно давать народу и даже обществу пищу здоровую». Ведь сугубо «отрицательная деятельность» (то есть цензура), не подкрепленная работой «положительной» (например, распространением достойной литературы и периодики «в народе»), всегда имела одиозный характер и к тому же выставляла правительство «гасителем просвещения». 13 января Голенищев-Кутузов намекал в письме к Тихомирову, что «на днях» тому станет известно об одном «прекрасном мероприятии», имеющем отношение к литераторам19. В тот же день и был подписан упомянутый выше указ министру финансов.
В написанном 18 января письме к Тихомирову Голенищев-Кутузов называл императорский указ «праздником», началом «нового летоисчисления в русской литературе (с публицистикой включительно)». Здесь же управляющий Дворянским и Крестьянским поземельными банками излагал и предысторию этого указа, к подготовке которого он, как оказалось, имел некоторое отношение. Еще осенью 1894 г. Голенищев-Кутузов подал Дурново записку, в которой указал на «необходимость правительственной помощи нуждающимся литераторам
18 См.: Полное собрание законов Российской империи. Собрание третье. Т. 15. № 11243.
13 января 1895 г.
19 РГАЛИ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 150. Л. 4 об.-5 об., 7 об.
и ученым». С помощью этого можно было бы «парализовать монополию» занимавшегося тем же самым и не скрывавшего своей либеральной ориентации общества — известного Литературного фонда (или, как его еще называли, Кассы взаимопомощи литераторов). Министр внутренних дел поручил Голенищеву-Кутузову разработать проект соответствующего высочайшего указа. Тот выполнил задание Дурново, и 13 января, в день аудиенции министра у императора, указ был подписан. Голенищев-Кутузов считал этот указ решением «не только полезным, но совершенно необходимым и неотложным». И что немаловажно, предпринятым в пику нашумевшей петиции «представителей литературы», в которой высказывались «разные нелепые просьбы». На фоне подобных противоположных движений, касавшихся литературного мира, корреспондент Тихомирова считал, что тем более нельзя затягивать с организацией «правительственной издательской комиссии»20.
Скорее всего, именно тогда идея учреждения «правительственной издательской комиссии» трансформировалась в мысль о создании исключительно общественной, небюрократической организации просветительского толка. Конкретные же шаги в этом направлении начались в марте 1895 г. 4 марта Шереметев записал в дневнике, что провел у Голенищева-Кутузова «очень приятный» вечер, на котором присутствовали поэт А. Н. Майков и его брат — литературовед Л. Н. Майков. Хозяин указывал на необходимость создания общества, которое бы в своей деятельности руководствовалось «русской историей» и «русским правом»21. На следующий день Голенищев-Кутузов написал Шереметеву, что собирается «в главных чертах» наметить «цель и устройство предполагаемого общества»22.
Именно Голенищева-Кутузова Шереметев назвал впоследствии создателем Общества ревнителей23. Действительно, без кипучей энергии и харизмы управляющего Дворянским и Крестьянским поземельными банками предприятие вряд ли получило бы развитие. Голенищев-Кутузов увлек своей идеей скептика и пессимиста Шереметева. 19 марта последний с грустью признался в дневнике, что из-за стремительного размывания основ, заложенных предыдущим царствованием, он не в состоянии «отделаться от грустного чувства». Что делать — понятно: «борьба нужна», вместе с тем «один в поле не воин». «Одна светлая точка, — заключил Шереметев, — Кутузов, мысль об Историческом обществе. Что-то будет?»24 (Разумеется, автор дневника имел в виду не Императорское Русское историческое общество под председательством А. А. Половцова, а общество, о необходимости которого чуть более двух недель назад услышал у Голенищева-Кутузова.)
21 марта Шереметев снова провел вечер у Голенищева-Кутузова, который «читал свою программу о “союзе”». Шереметеву программа понравилась. Тут же пошел разговор и о возможных руководителях такого «союза», «толковали о за-
20 РГАЛИ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 150. Л. 8-9.
21 РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 5041. Л. 81.
22 Там же. Д. 411. Л. 10 об.
23 Там же. Д. 4116. Л. 2; Д. 4118. Л. 1.
24 Там же. Д. 5041. Л. 83.
труднениях предприятия». Интуитивное ощущение Шереметева, что начинание Голенищева-Кутузова — самый верный ход в сложившейся ситуации, еще более укрепилось. «Два исторических общества (по-видимому, кроме половцовского, он имел в виду созданное и руководимое Н. И. Кареевым Историческое общество при Санкт-Петербургском университете. — Д. А.) не достигают цели, — записал он вечером в дневнике. — Нужно живое, потребность чувствуется. Враги наступают, а настоящего отпора нет. Подбор руководителей — вопрос самый
важный»25.
На следующий день беседа о новом обществе продолжилась — на этот раз у Сипягиных, у которых Шереметев снова встретился с Голенищевым-Кутузовым. Состоялся «продолжительный и любопытный разговор», в ходе которого последний «развивал свои мысли», а хозяин ему возражал. В конце концов собравшиеся «пришли к полному соглашению по существу». Было решено, что Сипя-гин ознакомится с составленной Голенищевым-Кутузовым запиской. «Приятно было слушать обоих», — подвел Шереметев в дневнике итог состоявшемуся обмену мнениями26.
Однако похоже, что Сипягин, обладавший значительным опытом службы на серьезных государственных должностях, поначалу все-таки недоверчиво воспринял идею Голенищева-Кутузова, предлагавшего конституирование именно общественной инициативы. 29 марта в письме к Шереметеву управляющий Дворянским и Крестьянским поземельными банками признался, что, по его впечатлению, Сипягин «отнесся несколько скептически к мысли об учреждении союза». Поэтому для лучшего ознакомления главноуправляющего с существом своего предложения автор письма намеревался послать Сипягину в тот же день специальную записку с разъяснением, для чего нужен этот «союз». Считая первоочередной задачей уточнение «первоначального состава учредителей» общества, Голенищев-Кутузов просил Шереметева о личной встрече, может быть даже и с Сипягиным. (Голенищев-Кутузов явно намекал Шереметеву, чтобы тот уговорил приходившегося ему свояком главноуправляющего прийти на намечавшееся собрание «учредителей».) Кандидатами в «учредители» Голенищев-Кутузов назвал также коменданта Императорской Главной квартиры П. П. Гессе и составителя памятного сборника о путешествии на Восток в 1890-1891 гг. цесаревича Николая Александровича Э. Э. Ухтомского27.
По-видимому, после прочтения записки отношение Сипягина к начинанию изменилось в лучшую сторону. 1 апреля Голенищев-Кутузов сообщил Шереметеву о том, что снова разговаривал с Сипягиным и «убедился в его сочувствии» идее создания общества. Главноуправляющий «дал очень много полезнейших указаний» по поводу прочитанной им записки и даже «наметил программу действий». Автор письма тут же предложил адресату и вариант названия — Общество распространения исторического просвещения. При этом он подчеркнул исключительную желательность употребить вместо слова «общество» словосочетание «александровское общество», то есть посвященное памяти покойного импера-
25 РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 5041. Л. 84.
26 Там же. Л. 85.
27 Там же. Д. 411. Л. 11-11 об.
тора28. Однако в конечном итоге было решено не тревожить имя Александра III, и на состоявшейся 4 апреля встрече «учредителей» появилось окончательное название организации — Общество ревнителей русского исторического просвещения. Сообщая об этом на следующий день Шереметеву, Голенищев-Кутузов отметил, что тогда же определился «состав членов-руководителей». На тот момент в общество уже входили или, во всяком случае, были намечены для приглашения в его ряды («мы уже имеем или надеемся иметь»), помимо самого адресата, его свояка Сипягина, братьев Майковых, присутствовавших, как отмечалось выше, на одном из первых собраний, называвшегося Гессе и, конечно, Голенищева-Кутузова, еще лица. Всего в обществе тогда состояло «уже 14 членов»29.
В конце апреля Голенищев-Кутузов просил согласия Шереметева на приглашение для обсуждения окончательного варианта устава общества еще двух лиц. Ими стали протоиерей Смирнов (можно предположить, что Голенищев-Кутузов имел в виду протоиерея и духовного писателя Г. П. Смирнова-Платонова) и сотрудник канцелярии военного министра М. П. Соловьев30. В дневниковой записи за 25 апреля, описывая состоявшееся в тот же день заседание, Шереметев назвал протоиерея Смирнова среди присутствовавших. Из неназванных прежде лиц в заседании участвовали историк К. Н. Бестужев-Рюмин и помощник статс-секретаря Государственного совета Д. П. Голицын31. В начале мая Голенищев-Кутузов горячо поддержал предложение Шереметева сообщить об обществе министру императорского двора и уделов И. И. Воронцову-Дашкову32. Правда, впоследствии эта фамилия применительно к Обществу ревнителей в бумагах Шереметева более не называлась.
В конце апреля Голенищев-Кутузов завершил составление специальной записки для Николая II. Шереметев подготовил сопроводительное письмо к этой записке и проекту устава общества. В дневниковой записи за 26 апреля он привел текст письма. В нем говорилось об инициативе «некоторых лиц» «образовать частное общество» памяти Александра III, которое бы способствовало «распространению преимущественно в молодом поколении истинного исторического просвещения на твердых началах православия и самодержавия»33. В последних числах апреля у Сипягина записка Голенищева-Кутузова подверглась окончательной редактуре самим автором, хозяином дома и Шереметевым34.
Представление Николаю II всего пакета документов об Обществе ревнителей было неожиданным образом ускорено событием, касавшимся конкурирующей организации — комитетов грамотности. 3 мая Шереметев изложил случившееся в дневнике. Вечером его навестил Л. Н. Майков (весьма близкое — как вице-президент Академии наук — лицо к Константину Константиновичу) и поведал о безуспешной попытке Победоносцева отговорить великого князя от руководства комитетами грамотности, о последующей аудиенции обер-прокурора
28 РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 411. Л. 13-13 об.
29 Там же. Л. 16-17 об.
30 Там же. Л. 23 об.
31 Там же. Д. 5041. Л. 95.
32 Там же. Д. 411. Л. 30.
33 Там же. Д. 5041. Л. 96.
34 Там же. Л. 97, 98.
у императора и решении отложить рассмотрение вопроса о комитетах грамотности до осени. Видимо, оценив всю благоприятность момента для их начинания, Шереметев и его гость срочно по телефону вызвали Сипягина. Затем — уже втроем — обсудили ситуацию и договорились действовать безотлагательно. Причем в случае обращения Константина Константиновича с предложением «слиться» было решено «отвечать уклонением». Подобный отказ договорились объяснять «частным характером общества», которое не желает патронажа (правда, только лишь «гласного») даже со стороны государя. На следующий день Сипягин имел аудиенцию у императора в Царском Селе и передал ему подготовленные документы. Вечером главноуправляющий рассказал о приеме Шереметеву. Сипягин был «принят отлично», царь «все сразу понял». На всякий случай главноуправляющий уточнил Николаю II, что предполагаемое Общество ревнителей не имеет ничего общего с планируемым преобразованием комитетов грамотности, и «государь это подтвердил»35.
Первая письменная реакция на переданные Сипягиным бумаги поступила уже через два дня. Благодаря Шереметева телеграммой (подклеенной в дневник его автором) за поздравление с днем рождения, император высказал признательность также по поводу «добрых мыслей», содержавшихся в его письме. «Всем сердцем сочувствую этому благому делу», — подытожил Николай II36. Спустя еще несколько дней император вернул Сипягину записку Голенищева-Кутузова, о чем главноуправляющий 11 мая сообщил Шереметеву. По словам Сипягина, государь написал на записке: «Дай Бог успеха этому святому делу, которому я буду сочувствовать всей своей душой». Помимо этой резолюции, в тексте были сделаны пометки рукой царя: дважды «Да», «Именно» и «Конечно», а также «Совершенно верно». Николай II разрешил Сипягину «частным образом» проинформировать Шереметева и других лиц о сделанных им пометках на записке Голенищева-Кутузова37. Последний (очевидно, также уже извещенный Сипяги-ным «частным образом») на следующий день поделился радостью с Шереметевым. Царем, писал Голенищев-Кутузов, были «совершенно и вполне поняты и одобрены» основополагающие принципы организации как «союза совершенно частного», а также предназначенного для «распространения не только сердечного, но и разумного понимания царствования Александра III». Воодушевленный реакцией императора, Голенищев-Кутузов поспешил обсудить с Шереметевым выбор дня для «торжественных собраний» общества. В качестве вариантов он предложил 26 февраля и 2 марта (соответственно день рождения Александра III и день его восшествия на престол), а также «27 апреля». В последнем случае Голенищев-Кутузов имел в виду 29 апреля — дату подписания Манифеста о незыблемости самодержавия. При этом сам он высказался в пользу 2 марта, посчитав, что празднование «дня обнародования незабвенного манифеста» «имело бы, может быть, слишком боевой характер». Одновременно Голенищев-Кутузов указал и на возможный неформальный печатный орган будущего общества — им могла бы стать газета «Санкт-Петербургские ведомости». Срок аренды это-
35 РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 5041. Л. 98-99.
36 Там же. Л. 101 об.
37 Там же. Д. 1553. Л. 85-85 об.
го издания Министерством народного просвещения истекал в конце 1895 г., и Голенищев-Кутузов сообщил, что споспешествует последующей передаче газеты одному из учредителей общества — Ухтомскому. Последний «уже изъявил согласие заняться этим делом», он «самый подходящий для этого человек, полный энергии, умный, образованный и с очень бойким пером». Попутно Голенищев-Кутузов передал Шереметеву «еще одну приятную новость» — об откладывании решения вопроса об идейном антиподе общества — комитетах грамотности — до осени. «Это очень верно, — заметил Голенищев-Кутузов, — ибо нет ничего опаснее скороспелых решений в таких важных делах. Я слышал, что дело приняло такой оборот вследствие настоятельных представлений Победоносцева и Витте. У меня от сердца отлегнуло, когда я это узнал»38.
Организационное оформление Общества ревнителей русского исторического просвещения происходило в конце весны — летом 1895 г. Именно тогда, судя по сообщениям Голенищева-Кутузова Шереметеву, прошло совещание, на котором обсуждалось название организации, уточнялись цели ее деятельности, рассматривался статус «членов-руководителей». Одновременно была завершена работа над уставом39. 6 июля Шереметев сообщил в дневнике, что «проект устава одобрен» и Сипягин решил лично представить его министру внутренних дел40. Главноуправляющий выполнил свое обещание только спустя почти полтора месяца. Об этом он известил Шереметева, заметив, что министр обещал «насколько возможно» ускорить утверждение устава41.
Складывается впечатление, что Шереметев ассоциировался у Николая II с Обществом ревнителей. Принимая Шереметева 25 октября, император поинтересовался у него, собиралось ли общество. Получив ответ, что первое заседание намечено на 5 ноября у Сипягина, государь спросил, входил ли в общество скончавшийся в начале сентября управляющий Аничковым дворцом А. С. Васильковский. Шереметев сказал, что еще весной уведомил о нем покойного и тот «очень сочувственно присоединился». Далее собеседники обменялись воспоминаниями о Васильковском, причем царь дал покойному очень любопытную характеристику: «Да, он даже отца иногда бранил в лицо, упрекал за траты... Честный человек был — дорожил порученным делом». Затем после паузы добавил: «Вот и год прошел» (со дня смерти Александра III. — Д. А.) — и пожелал обществу «всякого успеха»42.
Получилось так, что Шереметев невольно ввел Николая II в заблуждение относительно начала регулярной деятельности общества. Намеченное на 5 ноября первое заседание, похоже, так и не состоялось. 20 декабря, во время следующей аудиенции, в ходе которой обсуждалась интрига вокруг отставки тверского губернатора П. Д. Ахлестышева, царь вдруг неожиданно перевел разговор на Общество ревнителей и спросил, начало ли оно свою деятельность. Шереметев
38 РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 411. Л. 31, 32 об.-33, 34-34 об.
39 Там же. Л. 35-36, 37-38 об., 39-40 об.
40 Там же. Д. 5041. Л. 117.
41 Там же. Д. 1553. Л. 91. По свидетельству Шереметева, устав общества был утвержден императором 14 октября 1895 г. См.: Там же. Д. 4116. Л. 2.
42 Там же. Д. 5041. Л. 135.
ответил, что пока нет, учредители до сих пор «исключительно заняты подбором сил», так как «если будут плохие исполнители, то пользы не будет». И на утвердительный ответ царя еще раз нарочито подчеркнул: «Все дело в исполнителях»43. Шереметев, видимо, решил воспользоваться моментом. Через аллюзии с подбором кадров для Общества ревнителей он возвращал своего державного собеседника к сфабрикованной новым министром внутренних дел Горемыкиным отставке тверского губернатора.
Вспоминая в 1913 г. события, связанные с организацией Общества ревнителей и его деятельностью, Шереметев отмечал, что «оно по составу своему не могло удовлетворить разнообразным желаниям». Поэтому с самого начала дали о себе знать «неизбежное неудовлетворение» его членов, их «неудовольствие», не замедлил проявиться «раскол», когда из-за «различия в приемах», пускай и при очевидном «единстве целей», «особая группа» лиц вышла из состава Общества ревнителей и создала потом Русское собрание. В Обществе ревнителей буквально сразу разочаровались «нуждавшиеся главным образом в политических прениях и дебатах» и не интересовавшиеся кропотливой повседневной просветительской работой. А именно такая деятельность и являлась основным уставным предназначением ревнителей. Они были призваны заботиться о «нуждах крестьянской школы», подбирать книги «для народного чтения», превратиться в «орган», направлявший изучение истории. То есть объединить «просвещение народное» с «просвещением историческим». Отмечая исключительную роль в становлении Общества ревнителей Голенищева-Кутузова, Шереметев, тем не менее, признавал, что его «непрекращавшаяся отчужденность» стала серьезным деструктивным фактором. Причем такая «отчужденность» имела место как по причине нездоровья Голенищева-Кутузова, так и из-за его личностных качеств. Последнее обстоятельство Шереметев витиевато назвал «другими причинами, порицавшими направление, им принятое, иногда даже высказываемое с болезненною раздражительностью». По словам Шереметева, Общество ревнителей подрывала и двусмысленная редакторская политика издателя «Санкт-Петербургских ведомостей» Ухтомского44. О проблемах, которые последний создал для общества, следует сказать отдельно.
5 февраля 1896 г. Голенищев-Кутузов жаловался в письме к Шереметеву, что пребывает «в совершенном отчаянии» по прочтении последних номеров «Санкт-Петербургских ведомостей». «Это верх бессодержательности и неумения вести дело! Какое разочарование!» — восклицал он. Голенищев-Кутузов был поражен тем, что протежируемый им Ухтомский, совсем недавно назначенный руководить газетой, как выявилось со всей очевидностью, «не подготовил ни сотрудников, ни материалов для первого времени». Более того, Голенищева-Кутузова крайне уязвило то, что Ухтомский повсеместно вычеркнул из его статьи слово «православие», чем совершенно извратил отредактированный таким образом текст45. Подобное решение издателя «Санкт-Петербургских ведомостей» могло иметь самые неприятные последствия для Общества ревнителей. Как писал
43 РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 5041. Л. 152 об.
44 Там же. Д. 4118. Л. 2-2 об., 8, 4 об.
45 Там же. Д. 411. Л. 59, 60.
спустя месяц после этой истории Голенищев-Кутузов в письме к Шереметеву, членство Ухтомского в совете общества известно, многие даже убеждены, что газета является органом ревнителей. Поэтому можно себе представить то «странное впечатление», которое спровоцировано «такой путаницей». Гессе и А. Н. Майков в беседе с Голенищевым-Кутузовым заметили, что произошедшее «нетерпимо». Соглашаясь с ними, управляющий Дворянским и Крестьянским поземельными банками счел крайне важным продемонстрировать в сложившейся ситуации, что причастность к ревнителям, а тем более нахождение в совете общества — «не шутка». «Но как это сделать?» — задавался он вопросом46. Через четыре с лишним месяца Голенищев-Кутузов в письме к Шереметеву высказался об Ухтомском еще резче: «Он не нашего поля ягода». Столь жесткая оценка издателя «Санкт-Петербургских ведомостей» во многом была спровоцирована его собственными намеками. Ухтомский утверждал, что он, дескать, «черпает свои вдохновения свыше», причем главным образом по острому для ревнителей вопросу о веротерпимости47. А в конце 1896 г. Голенищев-Кутузов уже прямо поставил перед Шереметевым вопрос о целесообразности дальнейшего пребывания Ухтомского в составе Общества ревнителей, так как вся его редакторская деятельность «многих озадачивает и вводит в заблуждение». Издатель «Санкт-Петербургских ведомостей» ополчился на коллегу из «Московских ведомостей» В. А. Грингмута, не написал «ни одного путного и ясного слова» по поводу студенческих беспорядков, противопоставил дельной московской газете «Русское слово» «социалистическую» «Волынь». К тому же он напечатал «скверную статью», нацеленную против историка Н. Д. Чечулина и одновременно восхвалявшую его оппонентов — А. А. Исаева и В. А. Мякотина. Последние из-за «невозможных порядков» все еще «не на каторге, а на кафедре»48. Издатель «Санкт-Петербургских ведомостей», писал Голенищев-Кутузов Шереметеву еще через пару месяцев, «положительно над нами издевается». Именно так он расценил редакторскую ремарку, что возможный «пересмотр положений о крестьянах» — есть такая надежда — будет предпринят «не в духе закона 1889 года». «Хорош “ревнитель”», — заметил по этому поводу Голенищев-Кутузов49.
По мнению Шереметева, не на пользу дела было и «большое влияние» члена совета общества Гессе (которому, правда, Шереметев откровенно не импонировал) на Голенищева-Кутузова50. Надо сказать, что последний был чрезвычайно расположен к Гессе и связывал с ним серьезные надежды. Так, комментируя 10 марта 1896 г. в письме к Шереметеву назначение Гессе на место скончавшегося П. А. Черевина с одновременным учреждением новой должности дворцового коменданта, Голенищев-Кутузов заметил: «Теперь, стало быть, за это дело можно быть покойным — оно будет в хороших руках»51.
46 РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 411. Л. 84-84 об.
47 Там же. Л. 110.
48 Там же. Л. 122.
49 Там же. Л. 159.
50 Там же. Д. 4118. Л. 7.
51 Там же. Д. 411. Л. 79.
«Наличность» среди ключевых фигур общества Сипягина — «человека цельного», вспоминал Шереметев, как ни странно, «раздражала иных, хотя с ним и соглашавшихся». Мемуарист называл все эти более или менее проявленные взаимные претензии «понятным отражением неопределенностей начала царствования»: в ту пору многие руководствовались не убеждениями, а вопросом: «Чего держаться?» Правда, Шереметев считал, что приведенная «ходячая фраза» в руководстве общества все же «не привилась». Наконец, обрести перспективу Обществу ревнителей помешало и «отсутствие в нем элемента “августейшего”»52.
Шереметев совершенно верно указал причину раскола среди вроде бы единомышленников и выделения нацеленной больше на политическую, чем на просветительскую, деятельность части ревнителей в Русское собрание. Общество сложилось тогда, когда защищать стремительно девальвировавшиеся в обществе прежние ценности и идеалы сугубо гуманитарной работой было уже невозможно. Даже более того, в складывавшейся ситуации просветительство только препятствовало выстраиванию эффективной идеологической защиты против либерального мировоззрения, обретавшего в общественном мнении все большее количество приверженцев. В этом смысле выросшее из Общества ревнителей Русское собрание и тем более Союз русского народа, в создании которого участвовали деятели Русского собрания, явились гораздо более адекватными политическим вызовам русскому консерватизму. В том числе и с точки зрения причастности к их деятельности (особенно в последнем случае) «августейшего» (а также приближенного к нему) «элемента». Другое дело, что эффективность и названных организаций оставляла желать лучшего. Но это уже совсем другой вопрос, касающийся скорее историософского осмысления сценариев конфликта между традиционалистами и либералами в модернизирующемся обществе.
Ключевые слова: император Александр III, император Николай II, великий князь Сергей Александрович, великий князь Константин Константинович, председатель Комитета министров, министр внутренних дел, обер-прокурор Святейшего Синода, министр финансов, Н. Х. Бунге, И. Л. Горемыкин, И. Н. Дурново, К. П. Победоносцев, С. Ю. Витте.
The devotees’ struggle: educational alternatives AT THE BEGINNING OF THE REIGN OF NICHOLAS II
D. Andreev
The article analyzes two public initiatives in the area of public education in the mid - late 1890s. One of them was an attempt to transform the Literacy Committees, which had been already existed before Nicholas Il’s accession to the throne and pursued
52 РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 4118. Л. 7, 8 об.
73
the liberal and even radical liberal policy, into the country-wide organization called The Russian Society of the Devotees of Public Education. The author elaborates the conclusion previously reached in the historiography that the Literacy Committees’ activities were curtailed mainly due to political reasons. Additionally he proves that the inter-institutional contradictions played an important role in this process. Another initiative consisted in the attempt to form a mass educational structure under the name of the Society of the Devotees of Russian Historical Education. The author explores previously unknown information on the development of this organization as well as analyzes the causes of its failure.
Keywords: Emperor Alexander III, Emperor Nicholas II, Grand Duke Sergei Alexandrovich, Grand Duke Konstantin Konstantinovich, Chairman of the Council of Ministers, Minister of the Interior, Procurator-General of the Holy Synod, Minister of Finance, N. Kh. Bunge, I. L. Goremykin, I. N. Durnovo, K. P. Pobedonostsev, S. Yu. Witte.
