CC BY
762
О. Г. Абрамова
Петрозаводск
БОГОБОРЧЕСКИЕ МОТИВЫ В ПОЭМЕ В. МАЯКОВСКОГО «ОБЛАКО В ШТАНАХ»1
o. g. abramova
Petrozavodsk
MOTIFS OF STRUGGLE WITH GOD IN V. MAYAKOVSKFS POEM
«A CLOUD IN TROUSERS»
Статья посвящена теме богоборчества в творчестве В. Маяковского. При анализе богоборческих мотивов в художественной структуре «Облака в штанах» особое внимание уделено роли библейских, прежде всего евангельских, образов и сюжетов в поэме, а также их футуристической трансформации. Ключевые слова: Библия, богоборчество, мотив, Маяковский, «Облако в штанах».
Te article focuses on the theme of Vladimir Mayakovsky's struggle with God in his works. Te author pays attention to the role of biblical, primarily evangelic, images and storylines in the poem «A Cloud in Trousers» as well as theirs futuristic transformations. Key words: Bible, struggle with God, motif, Mayakovsky, «A Cloud in Trousers».
Богоборчество, находящееся в сложных отношениях сопро ти во пос тавления с религиозной и атеистической идеями, — одна из мировоззренческих установок «человека модерна» (термин Н. Ю. Грякаловой)2. Не раз поэтически открыто декларированное В. Маяковским богоборчество рассматривалось исследователями
© Абрамова О. Г., 2012
1 Работа выполняется при финансовой поддержке Программы стратегического развития ПетрГУ на 2012—2016 гг. в рамках реализации комплекса мероприятий по развитию научно-исследовательской деятельности.
2 Грякалова Н. Ю. Человек модерна. Биография — рефлексия — письмо. СПб.: Дмитрий Буланин, 2008.
с разных позиций: во первых, в более узком (социальном) понимании — как часть темы бунта против «старого мира» (вслед поэту неизменно выделяемой критиками разного времени и разных идеологических установок); во вторых, как часть комплексного тематического ряда, включенного в проблему эстетических и религиозно философских воззрений художника; в третьих, богоборчество Маяковского неразрывно связано с проблемой религиозности русского авангарда.
В статье о футуризме «Владимир Маяковский ("Мистерия" или "Буфф")» Иванов Разумник пишет о том, что «смысл и сущность всей деятельности подлинного футуризма» заключается в том, чтобы «повто рить о себе слова Заратустры: "я — верхом на вещи"». На этом выстраи вается модель «богоборчества» футуризма и конкретно Маяковского. Слово богоборчество в статье закавычено, этим автор указывает на то, что по существу борьба идет не с Богом как таковым, а с неким «царем мира», «всесветным Мещанином», «Повелителем Всего», у которого сам Бог «на побегушках». Маяковский видит перед собой «своего Бога»:
Для него, «воспевающего машину и Англию, весь мир - машина, для него, проводящего жизнь между телефонной трубкой и штепселем электрической лампы, весь мир - «вещь». Ибо он - «тринадцатый апостол» нового еванге лия: благовестил «вещи». Апостол, раб и богоборец против этого своего Бога (курсив наш. - О. А.) - все сразу3.
Приводя для сравнения героев Достоевского, Иванов Разумник ха рактеризует «богоборчество» Маяковского как «наивнейшее, мелкое, детское»:
...после глубин Кириллова и Ивана Карамазова - бледно и бедно звучат все эти вопли и проклятия криком кричащего футуриста; сильные внешне, слабы и нищи они внутренне4.
В интерпретации автора статьи поэт не смог дойти до Бога, «подоб но мелкому бесу - мелкий бог стал на его пути»: это трагический путь, завершающийся провалом.
Н. Устрялов в статье 1920 г. «Религия революции (Владимир Мая ков ский)» также поднимает вопрос о власти вещи и проводит парал лели с Достоевским, однако выстраивает иную модель. Он утвержда ет, что, «как и Ницше, Маяковский - религиозная натура, убившая
3 Иванов-Разумник Н. Владимир Маяковский («Мистерия» или «Буфф») // В. В. Маяковский: Pro et contra / Сос т . , вст уп. ст., коммент. В. Н. Дядичева. СПб.: РХГА, 2006. С. 707.
4 Там же. С. 710.
Бога»5, не знающая покоя, чем и отличается от «равнодушного ате иста». На место Бога Маяковский ставит человека, тем самым впи сываясь, по определению Устрялова, в «седую, длинную» традицию люциферианства:
...от соблазна змея и Вавилонской башни до Штирнера (homo как deus),
Фейербаха, Ницше. «Человекобожество» Достоевского. Но только все это
вдруг облеклось в плоть и кровь, разлилось в ширь бесконечную, стало по
трясающим фактом, в масштабе всемирно историческом. Вот почему и голос
нового поэта звучит неслыханным полнозвучием, подобно грохоту камней,
6
низвергаемых титанами .
Но «земные небеса», при провозглашении которых Человек оказался наверху, а Бог — внизу, перечеркивает одно: «вне живого Бога праздник вещей невозможен»1. Согласно Устрялову, «опрокинутая иерархия цен ностей мстит за себя»; оказывается, в корону Творца не так то просто облачиться, отчего мучается «обезбоженная, но до конца религиозная душа» поэта.
Еще один подход к теме богоборчества Маяковского предло жил В. Силлов в статье «Революция духа (Ницше и Маяковский)» в 1921 г.: Ницше указал человечеству путь, сам на него не вступая, а «Маяковский — исполнение проповеди Ницше»8. Далее Силлов пишет:
Маяковский — второй и, может быть, самый сильный, после Ницше удар
9
по идолам старого мира .
Однако если Иванов Разумник говорит о том, что поэт (Маяковский) «не дошел» до Бога, Устрялов утверждает, что Маяковский, как и Ницше, «убил» Бога, то Силлов считает, что «Маяковский не убивает Бога, а очеловечивает его». Это очеловечивание, восходящее к эллинскому по ниманию божества, «дает Маяковскому возможность выступить про
т^ 10
тив Бога» .
0 близости богоборчества Маяковского «вчерашнему дню русской литературы» в 1930 г. писал Р. Якобсон:
5 Устрялов Н. Религия революции (Владимир Маяковский) // В. В. Маяковский: Pro et contra. С. 502.
6 Там же. С. 505.
1 Там же. С. 508.
8 Силлов В. Революция духа (Ницше и Маяковский) // В. В. Маяковский: Pro et contra. С. 603.
9 Там же. С. 606.
10 Там же. С. 606.
Сны Маяковского о будущем, вторящие версиловской утопии, его гимн человекобожеству, богоборчество «тринадцатого апостола», его этическое неприятие Бога, — все это куда ближе вчерашнему дню русской литературы, чем дежурному официальному безбожию11.
Советские критики вписывали богоборческие тенденции твор чества Маяковского в пафос советского жизнеустройства, заостряя внимание на социально историческом аспектеего бунта: борьба ведется с «ненавистным миром капитализма», постановка вопроса о религиозных воззрениях Маяковского не имеет под собой почвы. В Большой советской энциклопедии 1938 г. о поэмах «Облако в штанах» и «Флейта позвоночник» Е. Тагер писал:
Личный и интимный сюжет приобретает социальное осмысление, любовная драма развертывается как трагический конфликт между большим, подлинно человеческим чувством и тупым, лживым моральным кодексом буржуазного общества. Отсюда — мотивы гнева и бунта,
социально заостренного протеста, которыми разрешается любовный сюжет
12
произведения .
Бунтарство раннего лирического героя Маяковского автор статьи на зывает индивидуалистическим, лишенным перспектив, отчего «страст ное отрицание капитализма перемежалось настроениями глубокого пес симизма, тоски и одиночества, мятежная активность подчас уступала мотивам жертвенности, готовности собственным страданием искупить страдания человечества, все мироощущение поэта окрашивалось порой в тона трагического надрыва»13. Согласно Тагеру, трагическое мироощу щение поэта складывается от внутреннего «несовершенства», слабости, которые Маяковский преодолеет в послеоктябрьский период:
Анархизм индивидуалистического бунтарства скоро сменился сознатель ной и целеустремленной революционной направленностью. Трагический надрыв дореволюционной поры уступил место оптимистическому пафосу борьбы и победы14.
11 Якобсон Р. О поколении, растратившем своих поэтов. Текст статьи доступен на сайте «Поэзия авангарда» (http://avantgarde.narod.ru / beitraege / f / п'а_о_ pokolenii.htm).
12 Тагер Е. Маяковский В. В. // Большая советская энциклопедия / Гл. ред. О. Ю. Шмидт. М.: ОГИЗ РСФСР: Сов. энциклопедия, 1938. Т. 38. Стб. 548.
13 Там же. Указ. соч. Стб. 549.
14 Там же. Стб. 549.
В постсоветский период религиозная и богоборческая темы возвращены в проблемно тематическое поле творчества Маяковского. В 1993 г. Вышла статья М. Пьяных «Богоборец с сердцем Христа»15, в которой жизнь Маяковского рассмотрена как «действо»16. Главный герой этого «действа» — поэт Владимир Маяковский. Такой подход соответствует авангардистской модели проецирования художника на творчество, «снятия границ между лирическим и эмпирическим». Как пишет Е. Тырышкина, «авангардисты стремятся к постоянному перешагиванию от реальности условной к реальности данной, и поэт постоянно колеблется в своем образе от фигуры живущей к фигуре сконструированной»1'.
«В первых двух актах действа», как выражается Пьяных, имея в виду, по всей видимости, раннее творчество Маяковского, поэт «стремится поставить своего лирико трагедийного героя, выражающего устремле ния всего человечества, на место Бога — одряхлевшего, беспомощного, не способного на какие либо деяния ради людей»18. Возникает идея бо гозамещения. Не отрицая влияния Ницше на образный ряд и идейное содержание текстов Маяковского, Пьяных проводит ранее уже отмечен ную параллель с героями Достоевского, в творчестве последнего нахо дит художественную матрицу лирического героя Маяковского:
Можно с уверенностью сказать, что богоборец с сердцем Христа ведет
свою родословную не от Заратустры, а от Достоевского19.
Т. Жирмунская, развивая идеи Якобсона, полагает, что богоборчест во Маяковского — не атеизм, мироощущение поэта имеет христианские основы. Маяковский «страдал от катастрофического несовершенства быта и бытия», что прочитывается в его поэзии, и даже в «новом» мире, в который он искренне верил, как оказалось, гармонии не было:
15 Пьяных М. Богоборец с сердцем Христа // Свободная мысль. 1993. № 5. С. 45-51.
16 Слово «действо» Пьяных использует в значении «синтетической драмы, которая включает в себя приметы разных драматургических жанров... подчиненных основному свойству всемирно-исторического действа Маяковского — трагедийному характеру его главного героя и трагедийной структуре его сюжета и композиции» (С. 45).
11 Тырышкина Е. Концепция праздника в ранней лирике В. Маяковского // Alexander Graf (Hg.). Festkultur in der russischen Literatur (18. bis 21. Jahrhundert) — Культура праздника в русской литературе XVIII—XXI вв. München, 2010. С. 116.
18 Пьяных М. Указ. соч. С. 46.
19
...не было ни вокруг, ни в нем самом ни чистоты, ни милости, ни мирот ворчества. Не было Любви. А жгучая, гиперболизированная тоска по ним была20.
Важный пласт художественного универсума Маяковского — библей ская символика: образы, мотивы, цитаты и реминисценции Священного Писания — стал предметом отдельного исследования, проведенно го Д. Ю. Шалковым. Обратившись к творчеству поэта 1912—1918 гг., Шалков детально рассмотрел особенности функционирования «Книги книг» в произведениях Маяковского, в том числе в поэме «Облако в штанах»21. Основные результаты этого исследования были представ лены в статье «"Обыкновенное евангелие" "тринадцатого апостола": библейская символика в поэме В. В. Маяковского "Облако в штанах"». Автор приходит к выводу:
.Мотивы и образы Священного Писания пронизывают всю поэму «Облако в штанах» и формируют внушительное эмоционально смысловое поле. Это мотивы искупительной жертвы, распятия, мученичества, непоня того и осмеянного пророка, «вавилонский» мотив, мотив декапитации (обез главливания) и ряд других. Ведущую роль здесь играют образы и ситуации, восходящие к Новому Завету, в особенности - христологическая символика, которая образует постоянный реминисцентный фон произведения22.
Комментариев и наблюдений по проблемам религиозности и бого борчества в творчестве Маяковского немало. В их освещении, как прави ло, поэма «Облако в штанах» занимает одну из самых важных позиций, наравне с трагедией «Владимир Маяковский» (1913) и поэмой «Человек» (1916-1917). Обратившись к поэме «Облако в штанах», мы постарались проследить, как богоборческие мотивы включены в сюжет и проблема тику произведения.
Первоначальное заглавие поэмы, характеризующее лирического героя, «Тринадцатый апостол» можно назвать квинтэссенцией содержа ния. Такое название, как считают многие исследователи, свидетельствует о богоборческом начале и протесте поэта против церковных догм. В нем
20 Жирмунская Т. «За всех расплачусь, за всех расплачусь.» // Континент. 2005. № 124. Текст статьи доступен на сайте проекта «Журнальный зал» (http://magazines.russ.ru / continent / 2005 / 124 / zh21.html).
21 См. Шалков Д. Ю. Библейские мотивы и образы в творчестве В. В. Маяковского 1912-1918 годов: Дис. ... канд. филол. наук. Ставрополь, 2008.
22 Шалков Д. Ю. «Обыкновенное евангелие» «тринадцатого апостола»: библейская символика в поэме В. В. Маяковского «Облако в штанах» // Русская словесность. 2008. № 4. С. 31.
концентрированно выражены притязания Маяковского на то, чтобы вписать себя в апостолы новой веры.
С другой стороны, Л. Ф. Кацис, обращаясь к начальному образу заглавию, указывает на его нарративную связь с именем Иоанна Златоуста («Я, / златоустейший, / чье каждое слово / душу новородит...»23), вносящим новые коннотации в метафорический сюжет «тринадцатого апостола»:
Апостолов, как известно, было всего двенадцать. Тринадцатым иногда называли Иоанна Златоуста. это была метафора, оценивающая значение сочинений Иоанна Хризостома. Он лишь метафорически соотносился с еван
24
гельскими апостолами .
В образе «тринадцатого апостола» можно обнаружить связь с апосто лом Павлом, о котором К. Кантор пишет:
Он лучше двенадцати понимал учение Иисуса, больше других сделал для распространения Его учения, но и более двенадцати отступал от многих заповедей Учителя. Сам Иисус полагал, что со временем, пусть весьма отдаленным, появятся новые Его апостолы, которые приведут Его учение в согласие с новыми обстоятельствами времени и места. Таким новым апостолом. стал Владимир Маяковский25.
Заглавие «Тринадцатый апостол», хоть и уходит в подтекст, но остает ся значимым. Не случайно К. Кантор называет свою книгу о Маяковском «Тринадцатый апостол», усматривая «миссию» поэта футуриста в том, «чтобы провести линию преемственности от Христа к Марксу через Ренессанс»26.
Богоборческие мотивы разворачиваются в сюжете поэмы по прин ципу концентрических кругов, центром которых является лирический герой, объявивший войну несовершенству мира. Во вступлении кон фликтное поле задано оппозицией Человек — человек, где первого, че ловека с большой буквы, апостольского масштаба, персонифицирует лирический герой, поэт, главный атрибут которого — «окровавленный сердца лоскут». Сердечность и жертвенность являются важными ха рактеристиками Человека, готового ценой сердечной жертвы пробу дить людей к истинной жизни. Его оппоненты атрибутируются мыслью, которая, «как выжиревший лакей на засаленной кушетке», почивает
23 Маяковский В. В. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1955-1961. Т. 1. С. 183.
24 Кацис Л. Ф. Владимир Маяковский : Поэт в интеллек т уальном контексте эпохи. 2-е изд., доп. М.: РГГУ, 2004. С. 86.
25 Кантор К. Тринадцатый апостол. М.: Прогресс-Традиция, 2008. С. 11.
26 Там же. С. 10.
на «размягченном мозгу»27. Таких, по Маяковскому, толпы, легионы,
в услужении у них находится «мысль лакей», а «господином» является
28
желудок .
Богоборческие мотивы начинают явно формулироваться лишь во второй части поэмы, где появляется образ «ветхозаветного» карающе го бога:
Городов вавилонские башни, возгордясь, возносим снова, а бог
города на пашни рушит,
29
мешая слово .
В свободной форме, но с сохранением смыслов, Маяковский воспро изводит сюжет Ветхого Завета, в котором люди, возжелавшие устроить небо на земле, были наказаны за свою гордыню. Конфликт между людь ми и Богом усугубляется сотворенным человеком социальным религи озным институтом — церковью, веками давящей «папертью» «на горло». И когда -все таки! -
выхаркнула давку на площадь, спихнув наступившую на горло паперть, думалось:
в хорах архангелова хорала бог, ограбленный, идет карать!30
Как пишет М. Вайскопф, «революция в "Облаке" начинается с нового Логоса, воскрешающего "безъязыкую улицу", — с футуристического
- 31
словотворчества и живой поэзии, идущей на смену книгам и молитвам» . Увидев «уличные тыщи», бегущие за поэтом в надежде получить слово спасения, лирический герой берет на себя проповедь «златоустейшего»:
27 Маяковский В. В. Указ. соч. С. 175.
28 Более детально эта гротескная модель человека и человечества, выраженная в образе «желудка в панаме», развернута в стихотворении В. Маяковского «Гимн обеду».
29 Маяковский В. В. Указ. соч. С. 182.
30 Г^
1 ам же.
31 Вайскопф М. Во весь голос: религия Маяковского // Вайскопф М. Птица тройка и колесница души: Работы 1978—2003 годов. М.: Новое литературное обозрение, 2003. С. 403.
Я,
златоустейший, чье каждое слово душу новородит, именинит тело, говорю вам:
мельчайшая пылинка живого ценнее всего, что я сделаю и сделал!32
Самоопределение лирического героя «златоустейший», казалось бы, сближает его с образом Иоанна Златоуста, проповедовавшего Христа, однако вектор его «славословия» тут же отклоняется в ницшеанство: Слушайте! Проповедует, мечась и стеня,
сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!33
Но и в ницшеанскую концепцию лирический герой не вписывается. Его заявление о том, что «мельчайшая пылинка живого ценнее всего», не соответствует идеям Заратустры Ницше о главенстве сверхчело века над всем и вся. Определив себя «сегодняшнего дня крикогубым Заратустрой», лирический герой все же идет вслед за Христом: Это взвело на Голгофы аудиторий Петрограда, Москвы, Одессы, Киева, и не было ни одного, который не кричал бы: «Распни, распни его!»34
Маяковский прибегает к прямой цитации из Евангелия от Луки: «Но они кричали: распни, распни Его!» (Лк. 23:21). Жертвенность, всепро щение, мученичество, любовь сострадание становятся в этом эпизоде главными характеристиками героя поэмы: Но мне -люди,
и те, что обидели -
вы мне всего дороже и ближе.
Видели,
как собака бьющую руку лижет?!35
32 Маяковский В. В. Указ. соч. С. 183-184.
33 Там же. С. 184.
34 г^
1 ам же.
35 Там же. С. 185.
Мотив Голгофы актуализирует в памяти и по новому представляет вводный мотив «окровавленного сердца» поэта. В новом контексте геро ическую модель жизни борьбы, которую демонстрирует и проповедует лирический герой, сменяет идея христианского подвижничества. Однако далее новозаветный мотив любви к ближнему удваивается ницшеанским мотивом любви к дальнему: Я,
обсмеянный у сегодняшнего племени, как длинный скабрезный анекдот, вижу идущего через горы времени,
36
которого не видит никто .
Таким образом, двусмысленность первоначального заглавия поэмы закрепляется сюжетно: лирический герой то идет стезей Христа, то сле дует путем Заратустры. Постоянно меняющийся вектор движения со провождают мотивные оппозиции: страдания — праздника, жертвы во имя людей — радости во имя свое, которые в третьей части поэмы полу чают новые коннотации. Неприятие одиночества, страдания и смерти, жажда праздника жизни здесь и сейчас задают новое, «карнавальное», шествие героя. Называя себя «площадным сутенером» и «карточным шулером», он провозглашает радость праздника и плоти:
Невероятно себя нарядив, пойду по земле, чтоб нравился и жегся, а впереди
на цепочке Наполеона поведу, как мопса.
Вся земля поляжет женщиной,
заерзает мясами, хотя отдаться;
вещи оживут —
губы вещины
засюсюкают:
«цаца, цаца, цаца!»37
Но «праздник» прерывается вмешательством неба. М. Вайскопф на зывает этот эпизод «небесной, солярной контрреволюцией»: Гром из за тучи, зверея, вылез, громадные ноздри задорно высморкал, и небье лицо секунду кривилось
36 Маяковский В. В. Указ. соч. С. 185
37 Там же. С. 187.
суровой гримасой железного Бисмарка. <...>
Вы думаете -
это солнце нежненько
треплет по щечке кафе?
Это опять расстрелять мятежников
грядет генерал Галифе!38
Образ неба врага у Маяковского низведен на землю и включен в социаль ную бойню Первой мировой войны. Апофеозом «солярной контрреволюции» становится расправа над землей, «обжиревшей, как любовница, которую вылюбил Ротшильд»39. При этом вышеозначенный образ земной цивилизации дискредитирует тот дионисийский празд ник свободы духа и плоти, которого ищет «крикогубый Заратустра». С приходом ночи борьба неба и земли затихает, и в душу лирического героя закрадывается сомнение, которое в полном объеме раскроется в последних строках поэмы:
Уже сумасшествие. Ничего не будет. Ночь придет, перекусит
40
и съест .
В ночном затишье лирическому герою видится богоматерь, при описании которой используется стилистически сниженная лексика -«глазами в сердце въелась богоматерь», «по шаблону намалеванному»41. М. Вайскопф усматривает в этом связь поэзии Маяковского с народны ми религиозными представлениями Средневековья:
Народная, стихийная культура Средневековья. не только славословила
господа, но и, предваряя Маяковского, нередко унижала Всевышнего, опле
42
вывая Его в самом прямом смысле слова .
Одновременно с введением в образную структуру поэмы богомате ри возвращается христологическая образность и новозаветный сюжет Голгофы:
38 Там же. С. 188.
39 Там же. С. 189.
40
Т ам же.
41 Там же. С. 189.
42 Вайскопф М. Указ. соч. С. 344.
Видишь - опять голгофнику оплеванному предпочитают Варавву?43
Поиски спасения вновь приводят героя на Голгофу, однако новоза ветный сюжет предстает здесь трагически усеченным и искаженным, лишенным перспективы Воскресения. Иисус Христос — Имя и Путь Спасения — переименован в «голгофника оплеванного» и замещен лири ческим героем, воспевающим гордый мир без Бога, «машину и Англию»:
Я, воспевающий машину и Англию, может быть, просто, в самом обыкновенном евангелии
44
тринадцатый апостол .
Катализатором финального круга богоборческих мотивов в четвер той части поэмы, как и в ее начале, служит «жирный» мир, отвергаю щий поэта и «укравший» у него возлюбленную: «Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово?»45 Люди отвернулись от Бога, их идол — по требительство, жиром удушающее и мысль, и сердце, и слух человече ские. Парадоксально, но именно этот безбожный мир, с которым герой не может примириться, толкает его на борьбу с Богом.
Не находя себе товарища среди людей, лирический герой «вылезает» из ада своих переживаний и становится «бок о бок» с «очеловеченным» Богом стариком («раздобревшие глаза», «седая бровь»). Но это действие, кажущееся попыткой установить теургическое «сотоварищество», оборачивается ярким проявлением богоборческих амбиций. Лирический герой пытается совратить Бога ницшеанским праздником («карусель, вина, танцы, красивейшие девочки»), развенчать («Я думал — ты всесильный божище, / а ты недоучка, крохотный божик»46) и в конце концов — убить. Он не вступает в диалог с Богом, но пытается «спихнуть» Его, заместить собою. В финале герой предстает падшим ангелом («Я тоже ангел, я был им...»47), угрожающим Богу и его окружению бандит ской расправой:
Видишь, я нагибаюсь, из за голенища достаю сапожный ножик.
43 Маяковский В. В. Указ. соч. С. 190.
44 Там же. С. 190.
45 Там же. С. 192.
46 Там же. С. 195.
47 Там же.
Крыластые прохвосты! Жмитесь в раю!
Ерошьте перышки в испуганной тряске! Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою отсюда до Аляски!48
Казалось бы, лирический герой сводит счеты с земным, церковным, образом Бога, что подкрепляется определением «пропахший ладаном» и топонимом Аляска, к тому же угроза убийства Бога экстраполирует ся в будущее и задана не уверенностью в правоте новой веры, а мукой сомнения:
Вру я, в праве ли,
но я не могу быть спокойней49.
Однако поэтическое слово у футуриста Маяковского наделено энер гией сакрального действия. Небо после угрозы расправы над Богом оста ется недостижимым, а лирический герой возвращается к тому, с чего начал. Как последний крик протеста и боли неосуществленного «три надцатым апостолом» божественного космоса человечности и любви в итоговом обращении к небу вновь прорывается желание соперничать теперь уже с сокровенным Богом: Эй, вы! Небо!
Снимите шляпу! Я иду!50
Однако этот крик останется без ответа. Глухо.
Вселенная спит, положив на лапу с клещами звезд огромное ухо51.
В завершении появляется зооморфный образ Вселенной, в которой нет ни Бога, ни Человека. Новое слово спасения не произнесено, кон фликт с миром, забывшим Бога, доводит лирического героя до «сума сшествия» богоборчества, бесконечно возвращая его на Голгофу, в толпу, которая выбирает Варавву. В этом заключается глубочайший трагизм поэмы.
48 Маяковский В. В. Указ. соч. С. 195-196.
50 Там же. С. 196.
50 Там же.
51 Там же.
Богоборчество авангардистов, как пишет Н. В. Крылова, «на по верку оказывается ничем иным, как формой бытования религиозно го сознания: борьба с Богом "предполагает признание его живым"»52. В свою очередь богоборческое признание существования Бога «только
53
усложняет положение человека в мире» , превращает драму челове ческого существования в трагедию.
52 Крылова Н. В. Медный век: Очерк теории и литературной практики Русского авангарда: Учеб. пособие / КГПУ. Петрозаводск, 2002. С. 59.
53 Фатенков А. Н. Субъект в онтологическом столкновении с Богом // Человек. 2011. № 1. С. 107.
