CC BY
116
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2011, № 6 (2), с. 23-26
УДК 821.161.1-1
БЛОКОВСКИЕ ИСТОКИ СТИХОТВОРЕНИЯ БУЛАТА ОКУДЖАВЫ «НЕ БРОДЯГИ, НЕ ПРОПОЙЦЫ...»
© 2011 г. М.А. Александрова, Д.В. Мосова
Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова
Поступила в редакцию 14.03.2011
Выявляются блоковские истоки раннего стихотворения Б. Окуджавы «Не бродяги, не пропойцы...», анализируются закономерности творческой рецепции образности Блока.
Ключевые слова: Окуджава, Блок, символизм, символ, метафора, реминисценция, рецепция.
Тема «Окуджава и Блок» активно разрабатывается в современной филологии. В.И. Новиков пишет о «глубокой причастности Окуджавы к контексту русского поэтического модернизма», о «свободном поэтическом диалоге» с Блоком [1, с. 23-25]. О.А. Клинт, постулируя творческое влияние старшего поэта, выявляет целый ряд общих для Блока и Окуджавы мифологем [2, с. 97-111]. По мнению А.К. Жолковского, поэзия Окуджавы может быть отнесена к «некой популярной версии символизма, с его аллегорическим просвечиванием идей сквозь земные оболочки», а сам поэт занимает в современной литературе место, «зеркально симметричное» Блоку [3, с. 135]. Л.С. Дубшан, не принимая снисходительного тона А.К. Жолковского, подчеркивает, что демократичный символизм Окуджавы оправдан живой связью с лексикой и интонациями «улицы», что такие качества его поэзии, как парадоксальность, оксюмо-ронность, глубоко родственны Блоку [4, с. 2829]. Самые смелые сближения двух поэтов принадлежат Д.Л. Быкову: Окуджава, с его точки зрения, не только «последний символист», но и своеобразная «реинкарнация Блока» [5, с. 11]. Это публицистическое преувеличение свидетельствует, что вопрос о блоковских истоках творчества Окуджавы еще далек от разрешения.
Диалог Окуджавы с Блоком наиболее очевиден в тех стихотворениях, где последовательно развивается сюжет ожидания, встречи, преображения («Мне нужно на кого-нибудь молиться...», «Ваше величество женщина»), где героиня именуется по-блоковски Дамой («Еще один романс», «Стала чаще и чаще являться ко мне.» и др.), а двойником-соперником лирического героя становится Рыцарь-Несчастье (эта оппозиция в стихотворении «Несчастье»
восходит к паре «Гаэтан - Бертран» в драме «Роза и крест»). Раннее стихотворение-песня «Не бродяги, не пропойцы...» (1957) в этот ряд до сих не включалось, что можно объяснить воздействием его особой - «неблоковской» -интонации: «Не бродяги, не пропойцы, / за столом семи морей / вы пропойте, вы пропойте / славу женщине моей!» [6, с. 142]. Такая форма провозглашения авторского идеала не ассоциируется в сознании читателя с обобщенным образом лирики Блока, с «блоковским мифом» отечественной культуры. Между тем следует принять во внимание, что «второе открытие» Блока в период оттепели было актом личностного и творческого самоутверждения для нового поколения поэтов [7, с. 268-271]. К числу отвоеванных у эпохи ценностей принадлежало и поклонение Вечной Женственности. М.О. Чу-дакова констатирует: в 1950-е годы «Окуджаве придется заново вводить в лирический обиход слово “женщина” под гром обвинений в пошлости» [8, с. 69]. Закономерно, что его ранний текст излучает энергию преодоления запрета.
Блоковская ориентация выражается в следующих признаках, характерных для множества стихотворений Окуджавы: образы двоемирия; акцент на метафорической границе миров; символизация синего цвета; взор как форма контакта с идеалом; сама лирическая ситуация служения Ей, женщине. О вполне конкретном блоковском претексте позволяет говорить финальная строфа: «Просто нужно очень верить / этим синим маякам, / и тогда нежданный берег / из тумана выйдет к вам» [6, с. 142]; здесь узнаваем кульминационный образ «Незнакомки»: «И очи синие, бездонные / Цветут на дальнем берегу» [9, с. 177].
Общепризнано, что «Незнакомка», наряду со «Стихами о Прекрасной Даме», стала важнейшим для поэтов ХХ века источником идеализирующих образов. Героини Блока, будучи восприняты первыми читателями как антиподы-двойники [10, с. 455], сливаются в единый символ уже в некрологах 1921 года, в статьях на годовщину смерти поэта; достаточно сравнить строки Маяковского: «Я слушал его в мае этого года в Москве. он тихо и грустно читал старые строки о цыганском пении, о любви, о прекрасной даме...» [11, с. 630] и Мандельштама: «О Блоке можно сказать - поэт Незнакомки и русской культуры» [12, с. 191]. В поэме Маяковского «Хорошо!» именно Незнакомка становится олицетворением уходящей России: «Кругом / тонула / Россия Блока. // Незнакомки, / дымки севера // шли на дно.» [11, с. 374]. В сознании следующих поколений целостный образ идеальной героини Блока утвердился окончательно, что подтверждает и высказывание французского критика Маррана о стихотворении Окуджавы «Ваше величество женщина»: «Это блоковская незнакомка нынешнего городского поэта, его Прекрасная дама» [13, с. 337].
Осмыслить закономерности «судьбы» Незнакомки в послеблоковской лирике позволяет анализ первоисточника, предпринятый З.Г. Минц: «Три части, на которые отчетливо делится текст, дают три разных ответа на вопрос о природе “высокого” поэтического идеала. Первая часть - иронична. Иронический эффект вызывается столкновением поэтической лексики и символики “первого тома” со “сниженным” бытом и реалиями. Так, “вечера” в “Стихах о Прекрасной Даме” - символическое время мистической встречи с “Закатной Девой”. В “Незнакомке” же они становятся “вечерами над ресторанами” - временем дачного флирта и весьма двусмысленных свиданий. <.> Вторая часть - лирическая. невозможная в лирике “первого тома” предметность описаний (“И шляпа с траурными перьями, / И в кольцах узкая рука”) связана со стиранием граней между “бытовизмами” и “поэтизмами” в блоковской лирике этих лет. И, наконец, третья часть <.> возвращает нас, уже в форме прямой поэтической декларации, к мысли о нереальности поэтического идеала. <.> Уже сама возможность тройной интерпретации придает стихотворению оттенок “релятивности” и скептицизма. Вместе с тем, однако, она оставляет центральный вопрос открытым, “таинственным” и нерешенным» [14, с. 433-434].
Поэты ХХ столетия, завороженные «таинственным» вопросом Блока, отзывались в своем
творчестве прежде всего на лирическую (срединную) часть «Незнакомки», и Окуджава в этом отношении следует общей тенденции: его героине возвращен статус Прекрасной Дамы, отношение к ней лишено какой бы то ни было двусмысленности. Тем не менее для него значимы блоковские диссонансы, которые требуют преодоления.
Отсюда неожиданный, на первый взгляд, способ представления лирического «я» - через отрицание: «Не бродяги, не пропойцы.» Энергичный словесный жест, адресованный, как было показано выше, предубежденным современникам, обращен в то же время к лирическому герою «Незнакомки» - пропойце, завсегдатаю пригородных ресторанов («И каждый вечер друг единственный / В моем стакане отражен.» [9, с. 176]; бродяга - тоже устойчивое самоопределение героя второй книги стихов Блока). Блоковскому одиночеству в толпе Окуджава противопоставляет хоровое единство, в котором первенствует лирический голос, побуждающий друзей: «.вы пропойте, вы пропойте / славу женщине моей!» Если у Блока видение Женственности доступно одному, то в стихотворении Окуджавы каждый из участников «хора» приобщен к идеалу, носители лирического переживания обозначены как «вы» (а затем как «мы»): «Вы в глаза ее взгляните, / как в спасение свое, / вы сравните, вы сравните / с близким берегом ее».
Мир Окуджавы, замечает А.К. Жолковский, «дуален <.> и символичен. Он строится на концепции идеала, стоящего над тяжелой реальностью и позволяющего надеяться на его воплощение в ней» [3, с. 114]. Этот общий принцип организации художественной вселенной «последнего символиста» может быть уточнен благодаря блоковскому фону стихотворения. На двоемирие указывает не только традиционная метафора берега, но и мотив спасения, определяющий положение героев Окуджавы: подразумевается, что в спасении они нуждаются. Парадокс заключается в том, что сфера земного (место пребывания «я» и хорового «мы») отнюдь не обесценена для поэта. В то время как у Блока всё дольнее, посюстороннее предстает оскорбительно пошлым и сам мечтатель отмечен чертами ущербности, Окуджава настаивает на праве своих героев быть вполне земными; ведь именно здесь осознается ценность воспарения: «Мы земных земней. И вовсе / к черту сказки о богах! / Просто мы на крыльях носим / то, что носят на руках». Поэт варьирует устойчивый оборот речи: носить любимую на руках. «Носить на крыльях» означает не что
иное, как рыцарски служить идеалу, олицетворенному в «женщине моей». И поэтическая формула «женщина моя» (выразительность эпитета-местоимения усилена благодаря инверсии), и в особенности сравнение женщины с «близким берегом» (на фоне блоковского «дальнего берега», где цветут «очи синие бездонные») -всё это знаки преображения текста-источника в творческом сознании Окуджавы.
В контексте диалога Окуджавы с Блоком наиболее остро противопоставлены два символических топоса: ресторан - средоточие земной пошлости, где «рядом у соседних столиков / Лакеи сонные торчат, / И пьяницы с глазами кроликов / “In vino veritas!” кричат», и пир «за столом семи морей», совершающийся как бы в центре мирового пространства; формула «не бродяги, не пропойцы» связывает их по принципу логической антитезы. Связь другого уровня можно обнаружить, проследив некоторые закономерности в движении блоковских образов.
Исследователи Блока давно отметили особую функцию мотива опьянения: актуализация то буквального, то метафорического его содержания делает лирического героя «Незнакомки» и бессильным, подобным своему ресторанному окружению, и всевластным, творчески преобразующим мир. Кульминационный образ («И перья страуса склоненные / В моем качаются мозгу, / И очи синие, бездонные / Цветут на дальнем берегу») предстает размытым в прямом и переносном смысле: он рожден из «влаги терпкой и таинственной», из родственного ей тумана («В туманном движется окне. Дыша духами и туманами...»); наконец, метафора «дальнего берега» сообщает свойства водной стихии, моря тому условному пространству, что разделяет двоих без надежды на встречу - но и соединяет их общей тайной. Предпоследняя строфа ощутимо передает, благодаря своей ритмической плавности, колыхание незримых волн, которому вторит качание «траурных перьев» Ее земного убора. «Его стихи были как влага. Он <...> давал им волю струиться», - обобщал свои читательские впечатления К.И. Чуковский [10, с. 439].
Характеризуя неуловимую «текучесть» стихового образа как мотивировку «водной», морской и речной атрибутики Окуджавы,
З.С. Паперный особо выделяет стихотворение «Не бродяги, не пропойцы.» [15, с. 222-223]. Чуткость автора к поэтике предшественника закономерна. Морские ассоциации, «раздвига-
ющие» ресторанное пространство в «Незнакомке», Окуджава превратил в образ фантастического застолья, но опустил при этом промежуточные звенья, намеренно соединил начало и конец образного ряда: пир «за столом семи морей» совершается в мире, который чудесным образом пересоздан, здесь, выражаясь языком Блока, «невозможное возможно». Блоковский повод к творческому преображению мира (опьянение) редуцируется, а высокая ценность «хмельной мечты» сохраняется и закрепляется. Оттого формула отрицания - «не бродяги, не пропойцы» - прочитывается как утверждение героев стихотворения в статусе поэтов-рыцарей. Соответственно утрачивает амбивалентность метафора моря: «синие маяки» глаз призывают в путь, «нежданный берег» (он же «близкий берег») сам выплывает из тумана навстречу тем, кто верит: «Просто надо очень верить.» Именно силой веры скреплен союз с идеальной героиней.
Полемизируя с Блоком, противопоставляя его раздвоенности цельность своей веры, Окуджава, разумеется, не испытывал чувства превосходства. Напротив, среди пирующих во славу «женщины моей» незримо присутствует и лирический герой «Незнакомки», тайный рыцарь Вечной Женственности. Подразумеваемое становится наглядным в стихотворении «Письмо Антокольскому» (1963); «хоровое» единство поэтов, собравшихся «за столом семи морей», здесь превращается в «корабль поэтов»: «Киплинг, как леший, в морскую дудку насвистывает без конца, / Блок над картой морей просиживает, не поднимая лица, / Пушкин долги подсчитывает, и, от вечной петли спасен, / в море вглядывается с мачты вор Франсуа Вийон!» [6, с. 245-246]. Портрет Блока-штурмана, пролагающего курс в море, определяет его место в творчестве Окуджавы 19501960-х годов.
Список литературы
1. Новиков В.И. Место Окуджавы в ряду русских поэтических классиков // Творчество Булата Окуджавы в контексте культуры ХХ века: Материалы Первой международной научной конференции. 1999 г. Переделкино. М.: Соль, 2001. С. 23-25.
2. Клинг О.А. «.Дальняя дорога дана тебе судьбой.». Мифологема пути в лирике Булата Окуджавы // Булат Окуджава: его круг, его век: Материалы Второй международной научной конференции. 30 ноября - 2 декабря 2001 г. Переделкино. М.: Соль, 2004. С. 97-111.
3. Жолковский А.К. «Рай, замаскированный под двор»: заметки о поэтическом мире Булата Окуджавы // Жолковский А.К. Избранные статьи о русской поэзии. М.: РГГУ, 2005. С. 109-135.
4. Дубшан Л.С. О природе вещей // Окуджава Б.Ш. Стихотворения. СПб.: Академ. проект, 2001. С. 5-55.
5. Быков Д.Л. Булат Окуджава. М.: Молодая гвардия, 2009 (Жизнь замечательных людей: сер.биогр.). 777 с.
6. Окуджава Б.Ш. Стихотворения. СПб.: Академ. проект, 2001. (Новая Библиотека поэта). 712 с.
7. Кушнер А.С. На пути к Блоку // Ленинградская панорама: Литературно-критический сборник. Л.: Сов. писатель, 1988. С. 268-281.
8. Чудакова М.О. Возвращение лирики: Булат Окуджава // Чудакова М.О. Новые работы: 20032006. М.: Время, 2007. С. 62-107.
9. Блок А.А. Сочинения: В 2 т. М.: ГИХЛ, 1955. Т. 1. 815 с.
10. Чуковский К.И. Александр Блок как человек и поэт // Чуковский К.И. Сочинения: В 2 т. Т. II. М.: Правда, 1990. С. 390-497.
11. Маяковский В.В. Сочинения: В 2 т. М.: Правда, 1988. Т. II. 768 с.
12. Мандельштам О.Э. Сочинения: В 2 т. М.: Ху-дож. литература, 1990. Т. II. 464 с.
13. Марран. Булат Окуджава и его время // Континент. 1983. № 36. С. 329-354.
14. Минц З.Г. К генезису комического у Блока // Минц З.Г. Александр Блок и русские писатели. СПб.: Искусство-СПБ, 2000. С. 389-442.
15. Паперный З.С. «За столом семи морей» (Булат
Окуджава) // Паперный З.С. Единое слово. Статьи и воспоминания. М.: Сов. писатель, 1983.
С. 220-243.
BLOK’S ORIGINS OF BULAT OKUDZHAVA’S POEM «YOU’RE NOT DRUNKARDS, YOU’RE NOT VAGRANTS...»
M.A. Aleksandrova, D. V. Mosova
Blok’s origins of Bulat Okudzhava’s early poem «You’re Not Drunkards, You’re Not Vagrants...» are revealed, the mechanisms of the creative reception of Blok’s image-sphere are analyzed.
Keywords: Okudzhava, Blok, symbol, symbolism, reminiscence, metaphor, reception.
