CC BY
65
УДК 177, 323+327 Науч. спец.: 09.00.13
БИОПОЛИТИКА И ТЕХНОЛОГИЯ: ФОРМЫ И ИНСТРУМЕНТЫ НЕГАНТРОПНОЙ И КОНФИРМАНТРОПНОЙ СТРАТЕГИИ
В статье на основе различения негантропной и конфир-мантропной биополитической стратегии осуществляется анализ характерных для них форм. Ядром негантропной стратегии становится набор политических технологий, разделяющих общество на конфликтующие группы с расколотым гипоши-зоидным сознанием. В условиях намеренной канализации ресентимента оформляется чрезвычайная политика, превращающая общество в осажденный лагерь. Разобщенность и бесправие предвещают социальный крах. Деструктивной телеологии негантропной биополитики противостоят челове-ко-ориентированные технологии конфирмантропной биополитики. Однако, научно-технический прогресс наступающей эпохи технологической сингулярности, повышая комфортабельность жизни человека, амбивалентен. Лишь подлинно разумное человеко-сберегающее применение технологий позволит избежать очередного рукотворного «чернобыля».
Ключевые слова: антропология, биополитика, право, политика, разум, технология.
Д. В. Попов D. V. Popov
BIOPOLITICS AND TECHNOLOGY: FORMS AND TOOLS OF NEGANTROPIC AND CONFIRMANTROPIC STRATEGIES
The article based on the difference of negantropic and confirmantropic biopolitical strategies analyses their specific forms. The core of the negantropic strategy is a set of political technologies that divide society into conflicting groups with the split hyposhizoid consciousness. Amid the artificial growth of ressentiment the emergency policy, that transforms society into a besieged camp, materializes. Segregation and disenfranchisement portend social collapse. Destructive tendencies of negantropic teleology confront with the human-oriented technologies of the confirmantropic biopolitics. Nevertheless, the scientific and technical progress of the coming era of technological singularity, increasing the comfort of human life, is ambivalent. Only truly reasonable use of technology will allow us to avoid another man-made "chernobyl".
Keywords: anthropology, biopolitics, law, politics, mind, technology.
Различие негантропной и конфирмантропной биополитики [1] влечет различие используемых в рамках этих стратегий форм, инструментов и процедур. В статье анализируются характерные для негантропной биополитики уловки, формирующие в обществе тенденции, уводящие далеко в сторону от применения человеко-сберегающих и челове-ко-утверждающих стратегий.
Арсенал негантропной биополитики разнообразен, содержит ряд специфичных инструментов. Е. Шульман, к примеру, справедливо усмотрела в деятельности государств, проводящих «пикирующую» биополитику, наличие «обратного карго-культа»: «Карго-культ — это вера, что изготовление моделей самолетов из навоза и соломы привлечет настоящие, которые привезут много тушенки. Обратный карго-культ характерен для стран догоняющего развития, его особо придерживаются их политические элиты. Они проповедуют, что в Первом мире самолеты тоже из соломы и навоза, а тушенки нет. Только там ловчее притворяются и скрывают этот факт» [2].
Осознанное противопоставление доморощенного порядка иному и одобрение аутентичных политических и социальных институтов, какими бы они не были, — одно из обязательных явлений, призванных укрепить экстрактивные социальные институты.
В условиях нарастающего противопоставления срабатывает шмиттовское определение области политического как противопоставления «свой» — «чужой». При этом возникает классическая ситуация Double Bind (Двойное послание). Г. Бейтсон определяет ее как психотравмирующий стрессор, возникающий в ответ на заранее заданную ситуацию, в которой что бы человек ни делал, победить он не может, напротив, за свою правоту в видении контекста может толь-
ко получить наказание [3, с. 99, 114]. Социальному субъекту посылается двойной сигнал, состоящий из логически противоречащих положений. Например, одни и те же качества могут рассматриваться как добродетели у «своей группы» (in-group) и пороки у «чужой группы» (out-group) [4]. Что прекрасно у «своих», безобразно — у «чужих». Пороки «своих» простительны, «чужих» — омерзительны. Одно и то же оценивается диаметрально противоположно, попытка трезво сравнить вызывает отторжение. Длящаяся шизофрениза-ция массового сознания постепенно приводит к утрате осознания логической противоречивости созданного шизокос-ма. Разум теряет свой интеллектуальный инструментарий и скатывается в область иррациональных, эмоциональных оценок происходящего.
И тогда в политическом дискурсе звучит мощный аккорд ресентимента. «Ресентимент ("озлобление, враждебность")... чувство враждебности к тому, что субъект считает причиной своих неудач ("враг/'), бессильная зависть. Чувство слабости или неполноценности, а также зависти по отношению к "врагу' приводит к формированию системы ценностей, которая отрицает систему ценностей "врага". Субъект создает образ "врага", чтобы избавиться от чувства вины за собственные неудачи» [5, с. 238].
Политика превращается в искусство управлением ресентиментом. Пропагандистская машина, а вслед за ней одураченный, озлобленный, неудачливый слой населения обнаруживают врага и выстраивают свое мироотношение как конфронтацию in-group и out-group. Ресентимент задает напряженность, создает видимость борьбы, в которую человек вовлечен, доступно объясняет происходящее, позволяет выплеснуть эмоции, создает иллюзию единства.
Волна ресентимента порождает реакцию, которую можно было бы назвать «политической аллергией» (аллергия — с греч. иное, отличное от ожидаемого действие — аутоиммунное заболевание, отличающееся чрезмерной реакцией на сравнительно безвредный раздражитель). Политическая аллергия — гипертрофированная реакция как в информационном поле, так и в реальной жизни на те или иные события, политические силы, акции, в которых усматриваются происки мифологизированных out-groups. Аллергия — опасный, но все-таки в подавляющем большинстве случаев не смертельный недуг. Не прямо, «по-другому» направленное действие аллергической реакции вместе с тем наносит ущерб обществу, если допустить его аналогию с организмом. «Расчесывание» аллергической сыпи, постоянный ринит, затрудненное дыхание — симптоматика болезненной политической атмосферы. А ведь порою в такой ситуации блокируются здоровые начинания, способные предотвратить в перспективе ущерб от социально-порочных практик. Но реальная агрессия подменяется виртуальной угрозой, аутоагрессивная реакция не только не ликвидирует опасность, но и снижает и без того не идеальный «иммунитет» общества.
В «перигее» пропагандистской истерии обыватель, испытывающий подобную экзогенную интоксикацию, достигает состояния политического онейроида (сновидного состояния сознания). Он превращается в «воина света», стоящего на пути орочьих орд, простирающих свои руки ко всему дорогому сердцу. Постепенно, но верно осуществляется сенсориали-зация представлений до степени реального восприятия, что способствует созданию атмосферы нетерпимости, преследования и дальнейшего размывания границ реальности.
Предельные формы негантропной биополитики существенно изменяют социальное пространство. Это находит отражение в формировании феномена чрезвычайной политики, включающей выраженный биополитический аспект.
В 2001 г. вступил в силу USA PATRIOT Act — документ, призванный сплотить, укрепить и наделить юридическими инструментами США перед лицом террористической угрозы. Аббревиатура «USA PATRIOT Act» (Unitingand Strengthening Americaby Providing Appropriate Tools Required to Interceptand Obstruct Terrorism Act) означает Акт «О сплочении и укреплении Америки путем обеспечения надлежащими средствами, требуемыми для пресечения и воспрепятствования терроризму».
Этот документ существенно расширил полномочия специальных служб и ограничил гражданские права и свободы. Последствия применения акта велики. Бывший агент АНБ Э. Сноуден раскрыл чудовищные масштабы проникновения государства в пространство частной жизни. Оказалось, человечество живет в положении «нумеров» из антиутопии Е. Замятина «Мы» — в домах с прозрачными стенами на виду у всех. Ключом от всех дверей оказалось чрезвычайное законодательство — система мер, направленная на пресечение угроз безопасности государства. С 2001 г. подобная практика чрезвычайного реагирования на актуальные и потенциальные угрозы нашла самое широкое распространение во всем мире.
Представляется важной правовая оценка чрезвычайных мер. Чрезвычайные меры «оказываются в парадоксальной ситуации юридических процедур, которые не могут быть
интерпретированы в рамках права» [6, с. 6]. «Чрезвычайное положение скорее схоже с... правовым вакуумом» [6, с. 15]. Чрезвычайное законодательство ограничивает и даже упраздняет юридическое. Несмотря на то, что по своей сути чрезвычайное законодательство носит временный характер, оно не ограничивается короткими промежутками, требующими применения экстренных мер. Использование чрезвычайных инструментов входит в привычку и происходит инверсия — временное становится постоянным. В XX в. человечество уже не раз приходило к подобному порядку.
Степень «чрезвычайности» законодательства — вопрос судьбоносный. Причины явления коренятся в успешной апробации дисциплинарных биополитических практик в Новое время в многочисленных учреждениях нового, основанного на дисциплине, типа.
Новые дисциплинарные биополитические технологии были применены в тюрьмах, школах, работных домах, клиниках, казармах, фабриках — замкнутых пространствах, в которых телесные привычки, деятельность, поведение и даже образ мыслей человека испытывали формообразующее воздействие устава, норм, надзорных инстанций. Вымуштрованный солдат, школяр, пациент, рабочий, офисный бюрократ — люди, жизнедеятельность которых подчинена регламенту, стандарту, плану, графику, инструкции. Упорядоченные стандартизированные микроструктуры создают условия для формирования мегамашины на макроуровне. Биополитика как совокупность технологий ментального и телесного управления человеком в своем крайнем регистре способна дойти до степени редукции человека к «голой жизни» (Дж. Агамбен) — пределу человеческого в человеке. Подобное управление человеком, в отличие от моральной или правовой регуляции, носит буквальный — телесный, «роботизированный» — характер.
Предельной формой репрессии негантропной биополитики становится лагерь. «Лагерь — это пространство, возникающее тогда, когда чрезвычайное положение превращается в правило. Чрезвычайное положение, бывшее, по сути, временным прекращением действия правовой системы по причине фактической ситуации опасности, отныне обретает постоянную пространственную локализацию, которая сама по себе, впрочем, неизменно остается вне обычного правопорядка» [7, с. 214]. Лагерь — закономерный итог биополитической парадигмы, основанной на чрезвычайном положении. Именно эта тенденция — апофеоз негантропной биополитики, недопустимый более в истории человечества.
Чрезвычайное законодательство создает биополитическое пространство подчиненной, дезориентированной и опустошенной личности. Власть над такой личностью, опирающаяся на заданные муштрой ментальные структуры и телесные привычки велика, но эфемерна, поскольку противоречит подлинным интересам личности.
Чрезвычайная политика не только искажает общество в пределах государственных границ, но и разрушает систему международных отношений. Й. Хейзинга, рассматривая игру как необходимую сторону жизни социума, сетовал по поводу стремительной и масштабной инкорпорации притворной игры в человеческую культуру: «Повседневная жизнь современного общества во все возрастающей степени определяется свойством, которое имеет некоторые общие
черты с настроением игры и в котором, как может показаться, скрыт необычайно богатый игровой элемент современной культуры. Это свойство лучше всего обозначить как пуэри-лизм, понятие, передающее наивность и ребячество одновременно. Но ребяческая наивность и игра не одно и то же» [8, с. 203]. Притворная игра противоречит игровым моделям, лежащим в основании многих социальных институтов, но она укоренена в современной культуре. «Современную культуру едва ли уже играют, а там, где кажется, что ее все же играют, игра эта притворна» [8, с. 205].
Притворная игра оказывает разрушительное воздействие на ряд сложившихся механизмов социальной жизни. В частности, притворная игра губительна для системы международных отношений. «Всякое правовое или политическое сообщество по своей природе обладает рядом признаков, которые связывают его с сообществом игровым. Система международного права поддерживается взаимным признанием принципов и правил, которые, сколь бы ни были основания их укоренены в метафизике, на практике действуют как правила игры» [8, с. 207].
Популярность «кризисного управления», приверженность чрезвычайным мерам неминуемо ведет к разрушению правил — основы основ всяких отношений — упорядоченной, окультуренной, регламентированной состязательности. Возникает цепочка последствий: нарушение принятых правил и обязательств, протест и отторжение нарушителя, сравнение эффектов от нарушения правил и санкций против нарушителя, использование новой стратегии, разрушение единого пространства взаимодействия, хаотизация системы. «Участник игры, который действует вопреки правилам или обходит их, это нарушитель игры, "шпильбрехер" <...> в игре он убивает иллюзию. буквально в-игрывание..., поэтому он должен быть изничтожен, ибо угрожает самому существованию данного игрового сообщества» [8, с. 25-26].
Однако шпильбрехер может обладать силой, достаточной для успешной реализации выбранной стратегии. Со временем шпильбрехер преодолеет положение парии и станет успешным примером «неигровой», вероломной стратегии поведения. Вместе с тем, само существование сбалансированной системы отношений базируется на fairplay — играть надо честно не только из этических, но и из практических соображений.
Чрезвычайная политика, таким образом, обладает значительным деструктивным потенциалом — это «бессистемная разметка насилием» [9]. Чрезвычайщина осуществляет «массированное вторжение инородности, которое нужно для другого типа легитимации», это «новый тип легитимации власти, который уходит от всякой законности, от всяких правил», «это позиция нарушения всех правил. и даже. политического смысла», «политика инородности, которая в глазах мировой общественности, все-таки пока еще придерживающейся каких-то норм, каких-то правил и живущей в относительно однородном обществе, выглядит дико», «это принцип наплевательства на правила, на формы легитимации, на обращение к процедурам» [9].
Итак, выстраивается определенная логическая структура. Негатропная биополитика ведет к установлению и упрочнению экстрактивных политических и экономических институтов. Экстрактивность, не эффективная по своей
сути, порождает потребность в чрезвычайных мерах, необходимых для решения постоянно возникающих экстренных проблем. Чрезвычайные меры, умножаясь, порождают чрезвычайную политику и чрезвычайное законодательство. Чрезвычайная политика искажает массовое сознание и питает его ресентиментом, а также рушит сложившийся консенсус относительно правил принятия политических решений. Шпильбрехеры — протагонисты экстренных мер — навязывают негатропные модели биополитики как во внутреннем, так и во внешнем социальном пространстве. В результате ресентимент и вероломство заполняют прежде эффективное игровое поле. В итоге негантропная биополитика искажает сознание, мораль, социальные отношения. Происходит хаотизация системы, с высокой вероятностью предвещающая ее крах.
Однако, негантропная биополитика не единственная и, уповаем на разум человека, не приоритетная стратегия. Будущее человечества должны определить конфирмант-ропные стратегии биополитики.
Чаще всего новые возможности человека связывают с прогрессом науки (особенно медицины). Однако, не все так просто. Обратимся к фантастике. П. Бачигалупи — представитель алармистской версии биопанка. В рассказе «Поп-отряд» (Pop Squad, 2006) медицинские технологии позволяют человеку продлевать жизнь неограниченно долго. Для этого лишь требуется периодически проходить комплексные процедуры омоложения. Человек может продуктивно трудиться и получать удовольствие от жизни как никогда раньше. Однако, оборотная сторона медали — перенаселенность планеты. В мире, где смерть стала исключением из правил, дети разделили участь смерти. Главный герой рассказа входит в состав спецподразделения, целью которого является обнаружение матерей (чаще всего одиночек, сознательно ограничивших контакт с миром), решившихся на нелегальную беременность и роды. Найденные женщины и дети уничтожаются. Подобная работа законна, более того, моральна с точки зрения нового мира. Все, что связано с рождением и воспитанием ребенка, новые земляне воспринимают с плохо скрываемым отвращением. Новые технологии — новая мораль. В рассказе «Люди песка и шлака» (The People of Sand and Slag, 2004) военизированная охрана на отдаленном горно-обогатительном комбинате обнаруживает вторжение. Молниеносный десант с мини-геликоптеров без парашютов обнаруживает злоумышленника — собаку. В процессе десантирования бойцы получают различной степени травмы, но биотехнологически развитые способности организма к регенерации таковы, что повреждения быстро нейтрализуются, а функции организма восстанавливаются. Способность организма человека к регенерации такова, что даже потерянная конечность будет воссоздана силами организма. Колонии бактерий, населяющие желудок и кишечник новых землян могут извлекать питательные вещества из песка и шлака. Живая собака, впервые в жизни увиденная взрослыми людьми, не способна питаться едой людей и вскоре от истощения и случайной травмы умирает. Люди, не испытывая особых страданий, из любопытства изготавливают из пса барбекю и лакомятся им.
Биопанк — фантастика. Предвидеть негативные сценарии развития человечества важно, но насколько они
фатальны? Возможен ли счастливый для человека исход технологического прогресса? Наука допускает подобную возможность. Так, влиятельный представитель распространенного в научном мире учения о технологической сингулярности Р. Курцвейл утверждает, что потенциальная возможность бессмертия человека, который модернизирует свою телесную оболочку, появится уже к середине XXI в. [10, с. 236]. «Постепенное введение небиологических систем в наши тела и мозг будет. примером. непрерывного оборота составляющих нас элементов. Оно не повлияет на целостность личности больше, чем естественная замена клеток тела. Мы уже в значительной степени передали нашу историческую, интеллектуальную, социальную и персональную память различным устройствам и облаку. Устройства, с которыми мы общаемся для обращения к этой памяти, пока еще вне наших тел и мозга, но поскольку их размер все сокращается (примерно в 100 раз каждые 10 лет), они внедрятся и внутрь. И, честно говоря, это будет удобно — так мы их не потеряем. Но, если люди не захотят размещать внутри себя микроскопические устройства, это не страшно, поскольку возникнут другие пути доступа к всепроникающему разуму облака» [11, с. 282-283].
Это — заявление не фантаста, а ученого, что не отменяет вероятную ошибочность прогноза. Подобная постановка вопроса звучит все чаще. Работают лаборатории, фонды, институты. Обри Ди Грей, геронтолог и идейный лидер Фонда Мафусаила (Methuselah Foundation), считает своей задачей приближение времени, когда человек победит старость, воспринимаемую как болезнь, и будет наслаждаться вечной юностью: «Люди веками не понимали, что требуется для полета, но, решив эту задачку, двинулись вперед семимильными шагами. Аналогичным образом, мы с незапамятных времен считали старость непобедимой, однако уже в ближайшем будущем наверняка с нею справимся. После этого все станет намного проще, как и с усовершенствованием первых поднявшихся в воздух самолетов: быстро появятся методы все более масштабного и глубокого омоложения» [12, с. 332].
Безусловно, медицинские технологии развиваются. Ожидаемая продолжительность жизни неуклонно возрастает. Так, если в 1000 г. н. э. она составляла в среднем в мире 24 года, в 1820 г. — 26 лет, в 1950 г. — 49 лет, то в 2003 г. этот показатель составил уже 64 года, а в 2030 г. может составить 70,2 [13, с. 115, 509]. А там уже недалеко и до мира Р. Моргана, описанного в «Видоизмененном углероде», где человеческое сознание копируется на вживленный с рождения носитель, который можно изымать из телесной оболочки и импортировать в иные, в том числе синтетические, тела. Возможность физического бессмертия завораживает, однако, прогресс технологии в мире Моргана, продлевая жизнь человека, совершенно не решает социальных проблем: войн, преступности, социального неравенства, обездоленности.
Преимущество конфирмантропных конструктивных стратегий биополитики над негантропными деструктивными стратегиями, очевидно. Однако до сих пор исключить негантропную биополитику из антропологического и политического дискурса не удалось. Часто перспективные стратегии развития общества заканчиваются провалом. Вместе с тем, возрастающий научный потенциал человечества способен привести к широкому распространению технологий, поддерживающих рациональные формы организации жизни. «Экология разума» (Г. Бейтсон) способна вытеснить ложные пути «экологии сорняков» (Г. Бейтсон). В противном случае человечество ожидает катастрофа.
1. Попов Д. В. Амбивалентность биополитики в современном мире // Вестник Омского государственного педагогического университета. Гуманитарные исследования. 2018. № 4. С. 35-39.
2. Шульман Е. Практический Нострадамус, или 12 умственных привычек, которые мешают нам предвидеть будущее. URL: https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2014/12/24/ prakticheskij-nostradamus (дата обращения: 02.07.2018).
3. Бейтсон Г. Экология разума. Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии. М. : Смысл, 2000. 476 с.
4. Мертон Р. Самоисполняющееся пророчество (Теорема Томаса). URL: http://socioline.ru/pages/r-merton-samoispolnyayuscheesya-prorochestvo-teorema-tomasa (дата обращения: 02.07.2018).
5. Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляции / [пер. с фр. А. Качалова]. М. : Издат. дом «ПОСТУМ», 2015. 240 с.
6. Агамбен Дж. Homosacer. Чрезвычайное положение. М. : Европа, 2011. 148 с.
7. Агамбен Дж. Homosacer. Суверенная власть и голая жизнь. М. : Европа, 2011. 256 с.
8. Хейзинга Й. Homo Ludens. Человек играющий. Статьи по истории культуры. М. : Айрис-пресс, 2003. 496 с.
9. Тефлоновое насилие. Культурные формы? Михаил Ямпольский vs редакция Gefter.ru: скайп-конференция. URL : http://gefter.ru/archive/24483#disqus_thread) (дата обращения: 02.07.2018).
10. Kurzweil R. The Singularity Is Near. When Humans Transcend Biology. New York, 2005. 672 p.
11. Курцвейл Р. Эволюция разума / пер. с англ. Т. П. Мосоловой. М. : Эксмо, 2015. 352 с.
12. Ди Грей О., Рэй М. Отменить старение. М. : Институт Биологии Старения, 2011. 388 с.
13. Мэддисон Э. Контуры мировой экономики в 1-2030 гг. Очерки по макроэкономической истории / пер. с англ. Ю. Каптурневского; под ред. О. Филаточевой. М. : Издательство Института Гайдара, 2012. 584 с.
© Попов Д. В., 2019
