CC BY
121
Е. 3. ТАРЛАНОВ БИБЛЕЙСКИЕ МОТИВЫ В ЛИРИКЕ К. ФОФАНОВА
В поэзии К. Фофанова (1862—1911) — одного из самых ярких представителей «бронзовой» плеяды русских лириков XIX в. — библейские мотивы занимают хотя и не основное, но особое место: именно с ветхозаветной тематикой начинающий поэт вошел в современную ему литературу. Являясь своеобразной точкой отсчета при решении сложной проблемы эволюции художника, пережившего пик своей славы, библейский цикл Фофанова вместе с тем стал необходимым историческим звеном как в эстетическом осмыслении русской лирикой этой темы, так и в выработке художественных принципов поэзии конца века.
Для молодого К. Фофанова (библейские стихи были созданы между 1880— 1885 гг.) ветхозаветные сюжеты открывали цельную культурно-историческую эпоху, одновременно вводя в богатую литературную традицию России (М. Ломоносов, Г. Державин, Ф. Глинка, Н. Языков, В. Кюхельбекер, А. Пушкин, М. Лермонтов, Л. Мей и др.1), очень часто связывавшую библейские образы с выражением определенных гражданских идей. К 80-м годам, однако, подобная стилистика, основанная на прозрачных социально-политических аллюзиях в трактовке ветхозаветного прошлого, становится анахронизмом, но она давала романтически настроенному К. Фофанову возможность в какой-то степени выразить свои высокие общественные устремления; видимо, он интуитивно осознавал, что «Восток в поэзии Запада — тема духовная прежде всего»2.
Замечательно, что первой публикацией К. Фофанова стало стихотворение «Из библейских мотивов (Второзаконие, кн. 5, гл. 3)»3 с начальными строками «Сосуд с целебною водою Иордана Я, братья, вам принес», в котором библейский мотив
1 Интересная, хотя и не полная подборка произведений этой тематики содержится в книге: Восточные мотивы. Стихотворения и поэмы / Сост. Л. Е. Черкасский, В. С. Муравьев. — М.: Наука, 1985. — 508 с.
2 Иванов Вяч. Вс. Темы и стили Востока в поэзии Запада // Восточные мотивы. — С. 430.
3 Русский еврей. — 1881. — 8 июля (Под псевдонимом КОМИФО по начальным слогам имени, отчества и фамилии автора).
105
высокого предназначения богоизбранника-пророка (Моисея) получает романтическую интерпретацию. Уже в этом юношеском стихотворении проявились такие существенные признаки фофановского идиостиля, как свободное владение традиционным высокопоэтическим словарем, метафоричность как ведущий принцип в развитии художественного образа, а также тщательная разработка структуры стиха. «Сосуд с целебною водою Иордана», «ветвь оливы... с Сионской высоты», «камень от древнего Содома» — эти детали вещественного мира не только позволяют несколькими штрихами придать необходимый историко-литературный колорит лирическому повествованию, но служат отправными импульсами для глубинного развертывания лирических образов «вечного мира», «истины» (веры) и «правды», глашатаем которых ощущает себя лирический герой этого стихотворения.
Библейский цикл в составе дебютного сборника 1887 года (стихотворения 1881— 1885 гг.)4 — это своего рода древневосточная мозаика из отдельных картин, лишенная культового и мистического содержания и более всего пронизанная нравственной и исторической проблематикой. В этом отношении стихи Фофанова заметно отличались от трактовок библейских мотивов его современником, «скорбным» поэтом надсоновской школы С. Г. Фругом (1860—1916)5, в поэзии которого надрывная тоска и несколько риторические ламентации преобладали над эстетико-философским осмыслением ветхозаветных образов.
В рассматриваемом цикле К. Фофанов расположил стихотворения в строго
хронологическом порядке, при этом оказалось, что основная поэтическая интонация развивается от обличительного социального пафоса («Я обращаю гнев к вам, выброски природы....») и восторженной риторики во славу высокого избранничества пророка («Пророк», «Неопалимая купина») к морально-этической проповеди «святого мира согласья», «правды и святыни» («Саул», «Напрасно волю дав молитвам и слезам...», «Вавилонская башня») и от нее к горьким размышлениям об исторических судьбах царств, народов и племен (стихотворения «Слепой земли болезненное царство», «Над библией»). Показательно, что на фоне жанровой неопределенности лирики сборника интерпретации библейских сюжетов во многих случаях имеют различные жанровые доминанты: так, если
4 Фофанов К. Стихотворения. — СПб., 1887. — С. 101—115.
5 Фруг С. Г. Из библейских мотивов // Фруг С. Г. Стихотворения 1881—1889 гг. — СПб., 1889. — С. 1—58. «Господство одного мотива», из которого слагалась зачастую «искусственная атмосфера» стихотворений этого очень искреннего, но иногда однообразного поэта, отмечалось уже его современниками (Арсеньев К. Поэты двух поколений // Вестник Европы. — 1885. — № 10. — С. 774 —775; Гриневич П. Ф. (Якубович П. Ф.). Очерки русской поэзии. Изд. 2-е. — СПб., 1911. — С. 288). 106
стихотворения «Пророк» и «Напрасно волю дав молитвам и слезам... » продолжают традицию духовных од, идущую от Ломоносова и пушкинского «Пророка»6, то «Саул» сближается с балладной поэтикой, «Вавилонская башня» тяготеет к поэме как лиро-эпической форме, а заключающее цикл стихотворение «Над библией» ориентировано на жанровую традицию медитативной элегии.
Умонастроение 18-летнего поэта ярко отражает открывающая подборку библейских стихов гневная инвектива против сильных мира сего «Я обращаю речь к вам, выброски природы...» (с. 101). Представляя собой вариацию на тему из Книги Пророка Исайи «Горе тем, которые влекут на себя беззаконие вервями суетности...» (Ис., 5, 18—23), оно сочетает абстрактное элегическое начало с боевым социальным сарказмом. Актуального общественного звучания К. Фофанов добивается стилистическим контрастом высокой библейско-славянской лексики и фразеологии (торжище мирское, крест, жертвы, вещие мудрецы, тризна похорон и т. д.) с агитационно-разящими разговорными словами и выражениями (выброски природы, грабеж, в расчетах мелочных, корчатся и т. д.). Ветхозаветная тема в такой стилистической разработке как бы взрывается изнутри: она трактуется поэтом конца XIX века, обогащенным лирическим опытом Некрасова и его школы, и из-под древнего антуража просматривается гражданская скорбь человека иной эпохи о продолжающемся засилии тех, которые «упитали плоть», чей «дух не ищет хлеба», под чьей пятой «жертвы корчатся».
Во втором стихотворении цикла К. Фофанов разрабатывает традиционный духовный образ пророка, при этом лирический сюжет в духе псалмопевческой традиции замкнут на психологическом облике героя, его мифопоэтической одержимости. В фофановском «Пророке» нет «единой системы» космических образов и картин, цельной «поэтической вселенной», которую отмечает Т. Г. Мальчукова в одноименном пушкинском шедевре7. В интерпретации библейского мотива пророка К. Фофанов идет от предшественников Пушкина и Лермонтова: вещее зрение, этот божественный дар сверхчувственного знания, у него направлено на социально-исторические отношения, а не на тайны «всемирной жизни».
Высокое предназначение пророка — «избранника Иеговы» поэт видит прежде всего во «вразумлении толпы» и пламенной проповеди «нового света и правды». Напряженный динамизм декламационного, ораторского стиля создается актуализацией
6 Мальчукова Т. Г. О жанровой природе и композиции стихотворения А. С. Пушкина «Пророк» // Жанр и композиция литературного произведения. — Петрозаводск, 1981. — С. 11.
7 Мальчукова Т. Г. Указ. соч. — С. 18.
107
мотива подвижничества, дерзкого противостояния «вдохновенного страдальца» «гонителям-вампирам». Хотя экзотические детали («стены Иерихона», «изодранный хитон») — неотъемлемый атрибут поэтики, поскольку библейские образы интересуют молодого Фофанова более всего в их литературной и этнокультурной сущности, в целом основная мысль стихотворения (Пророк спешит на вопль народа, С пророком буря заодно) выражена декларативно и абстрактно. Словарь и общая стилистика фофановского «Пророка» изобилуют литературными клише, например:
И верит он: наступит время — Его исполнится завет, И им излюбленное племя Увидит новой правды свет (с. 103).
Еще одно стихотворение цикла — «Саул» (1881) — представляет собой интерпретацию широко известного ветхозаветного сюжета об изгнании «злого духа» — господней кары за грехи — из царя Израиля Саула, которое было доступно только юному музыканту Давиду: «И когда дух от Бога бывал на Сауле, то Давид, взяв гусли, играл, — и отраднее и лучше становилось Саулу, и дух злой отступал от него» (1 Цар. 16, 18—23). Фофанов дает совершенно оригинальную вариацию этой темы, обработанной Байроном в его «Еврейских мелодиях» и хорошо известной по вольному переводу Лермонтова «Душа моя мрачна...». Если лирический сюжет лермонтовского стихотворения целиком замкнут на психологическом состоянии героя, на которое автор, видимо, проецировал личное самоощущение8, то у К. Фофанова библейское предание воплощается в объективированное драматическое повествование о муках совести «властителя рабов».
Основные черты поэтики «Саула», в том числе его метрика (трехстопный амфибрахий) и строфика (аБаБввГГ), близки романтической балладе. На передний план в версии Фофанова выдвигается мотив мрачной тайны в жизни Саула. В композиционной структуре прослеживается экспозиция (панорама спящего «угрюмого исполина» — города), завязка (бессоница Саула и вызов Давида), развитие действия (вводится диалог
8 «Ангельское начало музыкальной гармонии, дающее исход слезам и надеждам», у Лермонтова противопоставлено душевным терзаниям личности. «Видимо, «приставленного» к Саулу «злого духа» Лермонтов мысленно сопоставлял сначала со своим «личным» демоном (ср. юношеские стихи «Мой демон»), а затем, по мере героизации этого демона, — уже с его собственными необъяснимыми муками, источником которых теперь оказывается жестокая воля всевышнего» (Роднянская И. Б. Библейские мотивы у Лермонтова // Лермонтовская энциклопедия / Гл. ред. В. А. Мануйлов. — М.: Советская энциклопедия, 1981. — С. 60.
108
героев), кульминация (в порыве неистовой душевной муки Саул мечет копье в Давида) и развязка (спасение Давида). В острой драматической коллизии центральные образы получают романтическое истолкование: жестокий властелин, терзаемый страшными воспоминаниями о своих деяниях, дан по контрасту с невозмутимым юным Давидом — «волшебником» и ясновидцем. Новое злодеяние властелина, на сей раз против молодого певца, мотивировано раскрытием «страшной тайны»:
«О гордый певец! Ты мне враг, а не друг,
Сильней растревожил душевный недуг, И в звуках твоих не случайно Открылася страшная тайна!.. Ты дерзко позоришь мое бытие, В чертог мой ты вносишь измену!» И быстро бросает властитель копье В певца молодого... (с. 104).
Таким образом, лаконичный библейский первоисточник под пером К. Фофанова романтизируется и драматизируется, преображаясь в живую сцену из жизни Древнего Востока с явно балладным колоритом, подчеркнутым настоящим актуальным временем.
Некоторым диссонансом в поэтике этого произведения звучит последняя строфа с заключительной сентенцией:
Знай — совести чистое око Следит за пятами порока (с. 105).
По всей видимости, в назидательно-морализующей концовке сказалась исходная установка начинающего автора на задачи поэтического творчества.
В стихотворении «Неопалимая купина» (14 февраля 1883 г.) К. Фофанов дает интерпретацию ветхозаветного предания о горящем, но не сгорающем терновом кусте9, из которого Моисей узнал повеление всевышнего о своем призвании вывести израильский народ из Египта в землю обетованную, «где течет молоко и мед» (Исх. 3, 4). Роль вождя и пророка, выпавшая на долю идущего по пустыне путника, от имени которого ведется повествование, менее всего осмысляется рационалистически: Фофанов решительно отсекает заданные первоисточником и диалогические реплики «неречистого» Моисея (Исх. 4, 10), и участие его брата Аарона, призванного «стать устами» нового вождя. Тема божественного призвания здесь находит прежде
9 Реальным его прообразом является «растение» Синайского полуострова, выделяющее летучее эфирное масло, легко воспламеняющееся на солнце» (Мейлах М. Б. Неопалимая купина // Мифы народов мира. — Т. II. — М., 1982. —С. 210).
109
всего литературно-эстетическое преломление в эмоционально насыщенном образе «неопалимой купины», «багровым заревом» освещающей «лиловый полумрак» библейского пейзажа. Светоносное горение этого своеобразного «огненного знамени» (с. 106) символизирует божественную любовь к людям. «Костра трепещущее пламя» призвано вдохновить лирического героя «дать бедной родине спасенье»:
Таинственный глагол торжественно звучал, Исполнен божьего завета... А пышный куст горел, горел и не сгорал, Вокруг роняя искры света (с. 107).
В целом в изображении ветхозаветной мозаичной картины своего библейского цикла Фофанов, как правило, соблюдал временную дистанцию, следуя условно-литературной традиции в духе романтического ухода от прозаической реальности. Вместе с тем временная перспектива давала возможность некоей историософской точки обзора действительности. Этой точкой оказался пессимизм библейской историографии, которым проникнуты завершающие цикл стихотворения.
Популярное ветхозаветное сказание о Вавилонской башне и смешении языков во время ее строительства (Быт., 1, 1—9)10 трактуется К. Фофановым как проявление хаотичного и непознаваемого движения мировой истории, процесса без цели и
смысла, управляемого непредсказуемым божественным промыслом:
Как сон за мечтой, за волною волна, Идет век за веком. Сурово Враждуют в неравной борьбе племена... Придется ль сдружиться им снова? Придется ль сплотиться во имя труда? Во имя какого? Когда?
Библейская история представляется Фофанову прообразом новой истории: в ней он видит перманентную дегенерацию и упадок — «безверие, безумие, коварство и темный ряд безвременных могил» (с. 111). Высокие чаяния персонажей Ветхого Завета объективно противостоят реальности, в которой они существуют:
В слезах бредет святая Магдалина, Голгофы крест забрызган весь в крови, и дети тьмы, как бурная пучина, Беснуются за поиском любви. («Слепой земли болезненное царство...»)
110
Завершающее стихотворение цикла — «Над библией» (ноябрь 1885 г.) разворачивает ретроспективу библейских событий с этой глубоко пессимистической точки зрения и подводит их трагический итог:
Возлюбленный Еговою народ, Алтарь твой смят, сыны твои пленены, Ты стал пигмеем будничных забот, Ты стал рабом чужой короны! Твой брошен щит, давно заржавлен шлем На поле битв, на вечном поле тленья. Ты променял библейский свой эдем На торжество базарного волненья... (с. 114).
Действительность, изображенная в Библии, безвозвратно ушла в прошлое, и поэтому пессимизм библейской историографии, пафос разрушения самодовлеющего, замкнутого в себе культурно-исторического пласта, был вполне созвучен вкусам и понятиям времени Фофанова. Овладевая духом Библии, духом имманентной деградации сущего, молодой поэт овладевал вместе с тем и философско-эстетическими принципами современного ему литературного процесса, которые базировались прежде всего на кризисе идеологических концепций народничества и усилении агностических тенденций в развитии русской общественно-философской мысли.
10 Реальным прототипом было строительство в Вавилонии зиккуратов — гигантских зданий ритуально-храмового значения (Левин И. Вавилонская башня // Мифы народов мира. — Т. 1. — С. 207).
111
