CC BY
40
УДК 316.354.4
Исакова Ольга Владимировна
кандидат социологических наук, доцент кафедры социологии и психологии Южно-Российского государственного политехнического университета (НПИ) им. М.И. Платова olga srstu@mail.ru Olga V. Isakova
Ph.D., Candidate of the Sociology docent at the Sociology and Psychology department of Platov South-Russian State Polytechnic University (NPI) olga srstu@mail.ru
Бедность как фактор социальной самоорганизации российской молодежи Poverty as a factor of social self-organization of the Russian youth
Аннотация. Данная статья ставит целью выявить влияние бедности, как состояния неудовлетворенности первичных социальных потребностей, на уровень самоорганизации российской молодежи. Автор статьи приходит к выводу, что бедность содержит мультипликативный эффект в отношении самоорганизации молодежи. «Бедная» молодежь не настроена на изменение социального статуса, ни на уровне протестных настроений, ни путем повышения достиженческого ресурса, поскольку бедность представляется фактором социальной предопределенности. Вместе с тем, автор статьи анализирует тренд участия бедных россиян в социально инициативных группах, предоставляющих возможность совместной помощи и формирования необходимых коллективных качеств для нейтрализации последствий бедности.
Ключевые слова: самоорганизация, социальная консолидация, молодежная среда, бедность, индивидуализация, социальная фрустрация.
Annotation. The given article aims at identifying the impact of poverty, as a dissatisfaction condition with primary social needs, on the level of self-organization of the Russian youth. The author comes to the conclusion that poverty contains a multiplicative effect on the self-organization of youth. The "poor" youth is not oriented to change the social status neither on the level of protest sentiments nor by increasing the achievement-oriented resources, as far as poverty is a factor of social predestination. However, the author analyzes the trend of participation of the poor Russians in social public interest groups, providing the possibility of aid cooperation and to develop the necessary collective qualities to neutralize the consequences of poverty.
Keywords: self-organization, social consolidation, youth, poverty, individualization, social frustration.
Самоорганизация российской молодежи выступает важной социальной проблемой, так как степенью готовности молодежи действовать сообща, уровнем ее социальной консолидации и регулярностью совместных социальных практик определяется социальное самочувствие молодежи, отношение к молодежи как к группе социального воспроизводства. Причинами стихийности, распыленности состояния молодежной среды эксперты отмечают не только индивидуализацию жизненных установок, потребительские интенции, социальную апатию, но и фактор бедности.
Простое определение бедности как ограниченности средств существования, малых доходов актуализирует вопросы, связанные не только с параметрами относительной или абсолютной депривации, но и реальности поддержки и укрепления социальной самоорганизации. Оценить текущую ситуацию и перспективы социальной самоорганизации в российском обществе в соответствии с влиянием избыточных социальных неравенств, эффектами социальной фрустрации и депривации представляется обоснованным исследовательским моментом.
Говоря о влиянии бедности на социальную самоорганизацию молодежи, необходимо исходить из того, что между этими факторами не существует прямого взаимодействия. Формула, что бедные активны в отстаивании своих прав, а богатые не заинтересованы в социальной самоорганизации, поскольку удовлетворены индивидуальным состоянием, нуждается в теоретическом и эмпирическом обосновании. С другой стороны, бедность, принимая массовый характер, ведет к радикализации настроений молодежи, переводу ее активности из приемлемого социально протестного состояния в ситуацию социального бунтарства.
Можно говорить о том, что бедная обездоленная молодежь является легко воспламеняющимся социальным материалом, чью социальную энергию и ожидания используют политические радикалы различных мастей. Это подтверждается опытом, как цветных революций, так и созданием зон абсолютной социальной и политической нестабильности в мире.
В рассмотрении модели бедности российской молодежи следует учитывать, во-первых, то, что молодежная бедность специфична: молодые люди не склонны заявлять о своей бедности и выстраивать опекунские ожидания, так как в молодежной среде доминирует установка на собственную силу и дистанцирование от помощи государства. Только 15 % молодых людей верят в существование эффективных государственных целевых программ социального развития молодежи. Характерно и то, что в молодежной среде в большей степени присутствуют эмотивные, выходящие за пределы констатации «не лучше и не хуже, чем остальным», отношение к бедности, жалость или презрение.
Общая модальная установка сочувствия связывается в большей степени с личными недостатками (болезнь, инвалидность, алкоголизм, наркомания, нежелание менять привычный образ жизни), чем с объективными обстоятельствами (плохое образование, низкая квалификация, недостаточность государственной политики по социальному обеспечению) [1, с.10].
Отмечая это обстоятельство, можно говорить о том, что, основываясь на модели «от меня зависят только мои жизненные планы, но от меня не зависит ситуация в стране», молодые россияне относятся к бедности как нежелательному состоянию, социальному лузерству. Бедность, как предписанный социальный статус, попадает под категорию негации, отрицания статуса родителей и желания выбраться из замкнутого круга бедных. Другими словами, российская молодежь, как и молодежь в мире, не желает повторить жизненную траекторию родителей, если это определяется эффектами бедности. Но в этом движении необходимо учитывать социальные последствия стихийности и низкой самоорганизованности молодежи.
Это вовсе не означает, что российская молодежь определяет прочность норм, регулирующих взаимоотношения между молодежью и обществом исключительно по шкале «бедность / богатство», но в этом можно увидеть тесную связь между бедностью и стремлением к социальной самоорганизации. Резкое социальное расслоение уже создает прецедент параллельных социальных миров, в которых цели и мотивы социальной самоорганизации трактуются часто диаметрально противоположным способом. К тому же бедность, на которую можно списывать индивидуальное состояние, предопределенно дискриминирует ту часть молодежи, которая не заключена в социальном гетто и может выступать только адресатом социального сочувствия, но в ней не рассматривается позитивный жизнеутверждающий потенциал.
Следовательно, бедность может являться и социально оцениваемой категорией, объединяющей людей по социально исключающему и социально дистанцирующему признаку, и социально мотивационной составляющей, определяющей градацию социальной самоорганизации молодежи по принципу разнообразия дифференциации интересов. Хотя в российской традиции жертвование собственными интересами для общего блага являлось правильным и заслуживающим уважения, такого мнения придерживается только 38,7 % россиян. И, напротив, 46 % респондентов стремятся преследовать свои цели, даже если это противоречит интересам других людей, а для молодежи этот фактор еще выше - 56,8 % [2, с. 152].
Можно говорить о том, что преобладание личных интересов способствует интерпретации бедности как безынициативности, личных недостатков, отсутствия элементарной предприимчивости. Это объединяет в том, что внушение чувства неловкости и стыда за свою бедность значительно ограничивает стремление молодежи заявлять о бедности как о молодежной картине. При этом, признаки бедности в российском обществе в целом
устойчивы. К ним относится и невозможность получения хорошего образования (35 %) [1, с. 16].
Отсюда вполне объяснимым является массовая вовлеченность молодежи в образовательный процесс, ориентация на получение диплома вне качества. Между тем, в современном мире массовость образования не является условием восходящей социальной мобильности, не выполняет роль социального лифта. Наоборот, наблюдается эффект обесценивания, девальвации образования, так как рост обладателей дипломов не поспевает за высококвалифицированными и достаточно оплачиваемыми профессиональными вакансиями. Аналогичная ситуация наблюдается в России, где стремление придерживаться позиции образования, как преумножающего жизненные шансы, создает избыточную фрустрацию при вступлении во взрослую жизнь, когда обнаруживается, что диплом может создавать эффект работающей бедности.
Сужение возможностей образования как восходящего социального лифта переориентирует молодежь с принятия традиционных траекторий социализации на индивидуальную, действие по ситуативной логике и перевода жизненных планов сугубо в дело каждого. Рассматривая эту проблему, можно говорить о том, что эффективная защита широкого круга социальных интересов и эффективного их представительства, конечно, не гарантируется возникновением и заигрыванием молодежных организаций. Кроме того, избавление от бедности не гарантируется лишь существованием молодежной политики или традиции сочувствия бедным.
В организационном контексте особое значение имеет осознание молодежью характера собственной бедности и реальности путей ее преодоления. Подходы, выдвигаемые обществом, связаны с реализацией государственных целевых программ, развитием социально-экономической инициативы молодежи на местах. Рассматривая бедность как противоречащую готовности молодежи к социальной самоорганизации, следует учитывать, что, во-первых, социальная дифференциация молодежи по доходам, социально-территориальному признаку, в условиях уравнения образования, образовательного статуса (за исключением качественного), усложняет социальную ситуацию. Очевидно, что бедные молодые россияне, а к ним можно отнести каждого четвертого, при стремлении обеспечить не только минимальный стандарт жизни, но и испытывать социальный комфорт, склонны реализовать индивидуальные жизненные стратегии.
В условиях, когда наиболее острая проблема молодежи, как качественное жилье, не является приоритетом государственной политики и реализуется на уровне дорогостоящих ипотечных программ, уровень доходов является основным условием решения жизненных проблем. Похожая ситуация складывается и по реализации профессиональных и досуговых жизненных стратегий. Интересно, что на этом фоне растет финансовая закредитованность молодежи, которая является группой социального риска: задолженность по кредитам среди молодежи достигает 20 % - 22 %. С другой стороны, это говорит о том, что постепенное смещение бедности по показателям падения
социальных ресурсов приводит к тому, что молодые бедные становятся задолжниками в сфере оплаты ЖКХ, испытывают лишения, связанные с ухудшением структуры питания, дефицит товаров длительного пользования [1, с.27-29].
Неудивительно, что для бедной части молодежи степень включенности в социальную жизнь определяет отношение к социальной самоорганизации. Если говорить о том, что в основном превалирует правовой акцент, и этим интересуется 58,4 % молодых людей [3, с. 63], можно сделать вывод о том, что бедные молодые россияне исходят из включенности в социальную самоорганизацию, исходя из расширения доступа не столько к образовательным, сколько правовым, социально-профессиональным и социально-информационным ресурсам. Поэтому предоставление молодежи программ, способных сдвинуть ситуацию с мертвой точки, перевести бедную молодежь из состояния социальной фрустрации и апатии в режим актуализации собственных жизненных шансов, может иметь успех при учете социально-территориальной специфики бедности.
Естественным представляется, что рост рынка молодежного труда в социально-депрессивных регионах является только одной из форм повышения социальной эффективности молодежи и преумножения усилий по борьбе с бедностью. Другим, не менее положительным, социальным эффектом, обладает возможность вовлечения молодежи в инновационные профессии в регионах с развитой экономической инфраструктурой.
Поэтому можно утверждать, что отношение к бедности представляет принципиальный ресурс жизнедеятельности молодежи, которая, не являясь как субъект социального развития самодостаточной, рассматривает бедность существенной помехой на пути к самореализации и развитию личности в социально значимом пространстве. Подтверждением тому служит констатация факта, что денег не хватает на продукты, одежду и проживание в крайней нужде, трудно ожидать, что преодоление бедности путем исключительно повышением трудовой мотивации становится центром массового сознания [4, с.195].
Таким образом, образование и повышенная трудовая мотивация могут оказывать ограничивающее воздействие на усилия по преодолению бедности молодежи. Представляется, что в этих условиях совместные практики молодежи, создание малых кооперативов, несмотря на трудность реализации программ, совокупности с программами повышения профессиональной квалификации или переквалификации, обладают большей степенью надежности.
В поведении российской молодежи четко прослеживаются и утверждаются жизненные ориентиры, связанные с трудом и профессионализмом. Но, с другой стороны, подобно тому, как исчезает потребность в традиционных и индустриальных профессиях, усложняется и характер мотивации молодежи, которая склонна учитывать не только высокие доходы, но и интересность работы, чувство независимости, перспективы
карьерного роста, ресурс свободного времени. Иными словами, для молодых людей не представляется целиком формула «работать, чтобы избавить себя от бедности».
Так как для молодых людей бедность означает отсутствие развитых досуговых практик или возможности ориентироваться на молодежную моду, несмотря на кажущуюся облегченность и легковесность подобной социальной самоаргументации, этот факт заслуживает более серьезного и обстоятельного изучения. В условиях, когда молодежь выявляет основное социальное противоречие российского общества как противоречие между бедными и богатыми, социальными маркерами, разделяющими бедность и богатство, являются такие факторы как возможность проводить отпуск за границей (39,2%), получить хорошее образование (43,5 %), возможность добиться для своих детей в жизни наилучшего будущего, чем это могут сделать другие (43,5%), большая уверенность в завтрашнем дне (35,5 %) [3, с. 105].
Таким образом, показатели бедности измеряются не отсутствием крайней нужды или невозможностью удовлетворить элементарные социальные потребности, бедность выступает как ограниченность, как риск социального исключения, как самоограничение в рамках определенной территории или унифицированности жизненного существования. Поэтому для молодых людей перспективным представляется уход от бедности путем включения в повышенную социальную и территориальную мобильность, а также подкрепление уверенности в собственных силах, возможности строить сценарии будущего.
Если молодежные организационные структуры содержат возможность расширения жизненного кругозора, путешествий, общения с другими людьми, участие в образовательных программах, обеспечивающих качественное образование, можно сделать предположение о том, что интерес к социальной самоорганизации повышается. С другой стороны, утверждать, что из определения бедности исключаются лишения и нужда, не приходится, поскольку каждый четвертый молодой россиянин испытывает влияние рисков безработицы и снижения уровня жизни. По этим обстоятельствам очевидным является, что стремление молодежи занять достойное место в жизни связывается с высоким профессиональным положением, которое является вещью непрочной, зависящей от сохранения высокого качества работы, а не заслуг, какими бы превосходными они ни были [5, с.301].
Отмеченный американскими социологами разрыв между социальным и биологическим возрастами молодежи только оттеняет это явление, поскольку среди молодых людей по социально-возрастным и социально-профессиональным обстоятельствам только «избранные» могут претендовать на статус высокообеспеченного профессионала, модальными параметрами обладает реализация формулы «жить как все». В этом контексте молодежь нацелена на профессии, которые, хотя и не гарантируют избавление от бедности, но создают возможности удовлетворения текущих потребностей.
Источником напряжения в российском обществе являются чрезмерные социальные неравенства. Постоянный разрыв между ожиданиями молодежи, ее социальными экспектациями и возможностью реализации, можно охарактеризовать классической аномией по Р. Мертону. Но специфика российской ситуации состоит в том, что возрастание стратегии социального риска не сопровождается массовыми протестными настроениями молодежи. В большей степени бедность снижает доступность образовательных услуг для имущей молодежи, казалось бы, предполагает наличие определенного уровня сплоченности, солидарности молодежи [6, с. 127]. Но, как признают сами авторы, деятельностные формы риска определяются степенью не только индивидуальной, но и институциональной рефлексивности, то есть способности активного пересмотра социальной реальности.
Главное, что бедность может создать помехи конструированию адекватной формы социальной реальности и вызывать не только разочарования, но и неспособность выполнять базисные социальные обязательства. Эта тенденция прослеживается не только на социальном макроуровне (неучастие молодежи в реализации основных гражданских обязанностей), но и по отношению к родным и близким, где распространяется социально-девиантные межпоколенческие отношения или жестокость в молодежной среде.
Необходимо отметить, что бедность, если определять ее как неспособность поддерживать жизнедеятельность на социально приемлемом уровне, может порождать как возможности повышения социального ресурса (пополнения знаний, квалификации, переквалификации, приобретения достиженческих навыков) [1, с.68], так и способствовать тенденции ухода в социальное гетто, выстраивание параллельных социальных стратегий, ведущих к социально девиантной карьере. Показательно и то, что среди бедной молодежи доля полагающих, что причиной бедности является плохое образование и низкая квалификация, составляет только 21 % [1, стр.69]. Однако, очевиден рост и числа тех, кто полагает, что причины бедности в самом обществе, в разрыве между бедными и богатыми.
Констатация данной позиции и нежелание включиться в самоорганизацию, чтобы защищать свои интересы, приводят к тому, что возрастает влияние социальных девиаций, стремление отомстить миру, обрушиться на богатых. Характерно, что объектами таких нападок являются, скорее, не элитные слои общества, которые недоступны для молодежи и ведут замкнутый экстерриториальный образ жизни, а среднеобеспеченные горожане. Тому свидетельством является небезопасность проведения отпусков в некоторых регионах России (республика Алтай, Тува, Хакасия, Волгоградская область), где местная молодежь, стремясь показать превосходство и выместить раздражение и ненависть к окружающему миру, занимается элементарным грабежом или рэкетом по отношению к приезжим. Хуже того, наблюдается рост немотивированного насилия.
Можно говорить о том, что бедность деформирует отношение к социальной самоорганизации, усиливает тенденцию социального исключения. С другой стороны, есть основания полагать, что развитие социальной самоорганизации не успевает за масштабами и характером бедности молодежи. Ориентированные на средние слои молодежи, формы самоорганизации дискриминируют или исключают из поля зрения неработающую молодежь, тех, кто включен в систему постоянного социального риска, для которой девиантная карьера является адекватной формой восприятия мира.
Российские реалии характеризуются тем, что представительная часть молодежи остается социально безучастной, то есть к самоорганизации склонны либо группы интересов, либо группы социального риска, работающие на уровне неформальных структур. Показательно, что бедность, воспринимаемая на уровне индивидуализации ее причин или сочувствия, не создает прочной основы для того, чтобы бороться и преодолевать ее совместными усилиями. Дело в том, что положение видится с точки, если эта проблема станет не уделом отдельных одиночек или ожиданием реализации опекунской роли государства.
Немаловажное значение обретает то, чтобы борьба с бедностью признавалась молодежью как собственная молодежная проблема и оценивалась с позиции активного вмешательства. В этом смысле признание бедности может стать позитивным стимулом, определяющим перемещение активности молодежи с оказания помощи в экстремальных ситуациях или правозащитной деятельности в русло работы с социально депривированными слоями молодежи с целью расширить ее доступ к образовательным, профессиональным и информационным ресурсам.
Литература
1. Бедность и неравенства в современной России: десять лет спустя. Аналитический доклад. М., 2013. 167 с.
2. Чупров В.И., Зубок Ю.А., Романович Н.А. Отношение к социальной реальности в российском обществе: социокультурный механизм формирования и воспроизводства. М.: Норма-Инфра. М, 2014. 352 с.
3. Горшков М. К., Шереги Ф. Э. Молодежь России: социологический портрет. М.: ЦСПиМ, 2010. 592 с.
4. Россия реформирующаяся. Вып. 11: Ежегодник / отв. ред. М.К. Горшков. М. : Новый хронограф, 2012. 480 с.
5. Американская социология: перспективы, проблемы, методы. М.: Прогресс, 1972. 392 с.
6. Чупров В.И., Зубок Ю.А. Социальная регуляция в условиях неопределенности. Теоретические и прикладные проблемы в исследовании молодежи. М.: Academia, 2008. 272 с.
References
1. [Poverty and inequality in modern Russia: ten years later]. Analytical Report. M, 2013. 167p.
2. V.I. Tchouprov, Y.A. Zubok, N.A. Romanovich. [Attitude to the social reality in Russian society: a sociocultural mechanism of formation and reproduction]. M.: Norma-Infra-M, 2014. 352 p.
3. M.K. Gorshkov, F.E. Sheregi [Youth of Russia: Sociological portrait]. M. SFC, 2010, 592 p.
4. [Reforming Russia]. Vol. 11: Annals / Exec. Ed. M.K. Gorshkov. M: The new chronograph, 2012. 480 p.
5. [American sociology: perspectives, problems, methods]. M.: Progress, 1972.
392 p.
6. V.I. Tchouprov, Y.A. Zubok. [Social regulation in conditions of uncertainty. Theoretical and applied problems in the study of youth.]. M.: Academia, 2008. 272 p.
