CC BY
115
Н.А. Гончарова Барнаул
Б. ПАСТЕРНАК В «ЛИРИЧЕСКОМ ТЕАТРЕ» М.ЦВЕТАЕВОЙ
Цикл «Провода», который М.Цветаева адресовала своему современнику и близкому другу Б.Пастернаку, хронологически входит в условно выделенный нами «овидиев цикл» М.Цветаевой. В книге «После России» послание Эвридики - Орфею помещается перед циклом «Провода» после «Послания» Федры - Ипполиту [1]. Тем самым был нарушена хронология реальности: «Послание» - 11 марта 1923 года, «Эвридика -Орфею» - 23 марта, цикл «Провода» - с 17 марта по 11 апреля 1923 года; но, благодаря такому размещению, обращения трех женщин к своим возлюбленным - Офелии, Федры и Эвридики, выстраиваясь в определенной последовательности, представляют почти всю гамму человеческих чувств. Цветаева открывает цикл «Провода» признанием:
Чтоб высказать тебе... да нет, в ряды И в рифмы сдавленные... Сердце - шире!
Боюсь, что мало для такой беды Всего Расина и всего Шекспира! [2].
Отказываясь от образов мировой литературы, Цветаева изображает «собственную» драму. Биографический подтекст к циклу «Провода» исследователи, как правило, сводят к отношениям М.Цветаевой с Б.Пастернаком [3]. В цикле варьируется общий для творчества Цветаевой 1923 года ситуативно-сюжетный вариант: роковую разлуку роковых двоих -либо насильно разлученных, либо роковым образом разминувшихся.
Собственная драма представляется поэту более масштабной, чем все, описанное в мировой литературе и творчески осмысленное в пространстве овидиевого цикла. «Я» Цветаевой вступает в оппозицию «Я» - «все», противопоставляя «утрате одного» «всеми другими» или «любой другой» свою «утрату всех»: «Все плакали, и если кровь болит.../Все плакали, и если в розах змеи» .../ Но был один у Федры - Ипполит!/ Плач Ариадны - об одном Тесее!/ Терзание! Ни берегов, ни вех!/ Да, ибо утверждаю, в счете сбившись,/ Что я в тебе утрачиваю всех, / Когда-либо и где-либо небывших!» [4], (II, 176).
«Утрата» называется уже в первом стихотворении цикла и осознается как смерть: жизнь в разлуке с возлюбленным - это не жизнь. Цикл
открывается, таким образом, «предсмертным криком» «упирающихся страстей» (II, 175).
Каждая из ранее названных Цветаевой героинь еще раз появляется в цикле со своим «лицом»: Федра - с клятвенно-магической интонацией, с мотивом мольбы и протеста против «небожителей»: «Умоляю <...>! Это -сваи, на них Атлант /Опустил скаковую площадь /Небожителей <...>! Пожалейте!» (II, 174 - 175).
В цикле слышны голоса Эвридики и Ариадны Цветаевой: «Выше, выше - и сли - лись /В Ариаднино: ве - ер - нись, /Обернись!... Даровых больниц /Заунывное: не выйду! /Это - проводами стальных /Проводов -голосов Аида... Через насыпи - и - рвы /Эвридикино: у - у - вы» (II, 175). Ариадна по-прежнему пытается вернуть любимого, с Эвридикой связан мотив Аида и невозможности покинуть царство мертвых.
В голосах героинь Овидия звучит зашифрованное имя героя Цветаевой - Бориса Пастернака, которое рифмуется с многократно повторяющимися и подчеркнутыми «ве - ер - нись», «сли - ились», за этим слышится «Бо - о - рис». Именно такая форма обращения чаще всего встречается в переписке поэтов во время расцвета их эпистолярного романа, Цветаева повторяет его как заклинание: «О, Борис, Борис, залечи, залижи рану. Расскажи, почему. Докажи, что все так. Не залижи - ВЫЖГИ рану! » [5]. «Борис, Борис, как я знаю тот (свет - Н.Г.)! Тот свет, ты только пойми: свет, освещение, вещи, инако освещенные...» [6]. Цветаева почти каждый абзац начинает с обращения по имени.
Называние героя по имени (даже в зашифрованном виде) обязательно в пространстве данного цикла и, в целом, в поэтическом мире М.Цветаевой как единственная возможность душу героя «вызвать из небытия». Именно в 1923 году, в июле, она поясняет этот принцип в письме А.В.Бахраху: «Помните, у Гоголя, злой колдун, вызывающий душу Катерины [7]? Я не злой колдун и не для зла вызываю, но я вызываю, и я это знаю, и не хочу этого делать втайне» (VI, 2, 237).
Позднее Цветаева, будучи по-прежнему уверенной в своих «магических» способностях, все же сознательно отказывается от этой возможности. При работе с рукописями Цветаевой в РГАЛИ Е.Айзенштейн обратила внимание на следующие строки письма Цветаевой, обращенные в 1925 г. к Пастернаку: «Я тебе даже сейчас стихов не пишу - не сводить тебя с ума, не вызывать <... >, не ставить посреди комнаты, не вызывать твоей души» [8]. Таким образом, «вызывание» становится актом свободной воли Цветаевой.
«Голос», называющий имя, уподобляется «проводу», соединяющему два мира. А.Маймескулов указывает на сопряженность «голоса - провода» у Цветаевой с мифологемой поэта - певца типа Орфея [9]. На наш взгляд, кроме «поэта» (Орфея), носителем «чудесного», вещего голоса являются «колдунья», «ворожея», «Сивилла» и другие персонажи, но, в целом, он атрибутируется героине Цветаевой.
Так же, как в первых поэтических сборниках, героиня Цветаевой разделяла судьбу героинь Дюма и других авторов; теперь происходит
разделение страданий персонажей Овидия и Шекспира и из уст героя Цветаевой звучит «чужое» слово: «В час, когда мой милый друг /Огибал последний мыс /(Вздохов мысленных: вернись!) /Были взмахи - больше рук» (II; 179), «Кому печаль мою вручу, /Кому печаль мою повем» [10] (II, 181).
Героиня Цветаевой становится похожей на героинь Овидия, внешне это выражается состоянием «окаменелости», «остолбенелости», кажущейся бесчувственности: «Я проводы вверяю проводам /И в телеграфный столб упершись - плачу» (II, 176). С другой стороны, героинь Овидия и Цветаевой сближает «безмерность» во всем, что касается жизни сердца: «Вожделений -моих - выспренных, /Крик - из чрева и на ветр! /Это сердце мое, искрою /Магнетической - рвет метр» (II, 177).
Организующей цикл идеей является преодоление (пусть ценой страданий) плотской страсти и обретение духовного родства с возлюбленным. Центральные стихотворения в цикле - пятое и шестое, написанные в один день - 25 марта (когда, видимо, уже была закончена работа над посланием «Эвридика - Орфею»), - построены на противопоставлении земного и небесного: «Не чернокнижница! В белой книге/ Далей донских навострила взгляд!/ Где бы ты ни был - тебя настигну,/ Выстрадаю - и верну назад./ Перестрадай же меня! Я всюду:/ Зори и руды я, хлеб и вздох,/Есмь я и буду я, и добуду/ Губы - как душу добудет Бог.../ Через дыхание... (Перси взмыли,/ Веки не видят, вкруг уст - слюда...)/ <...> Есмь я и буду я и добуду/ Душу - как губы добудет уст -/ Упокоительница...» (II, 178 - 179).
В тексте сопоставлена телесность (перси, веки, губы - уста) и духовность героев (дыхание, душа), борьба идет то за первое, то за второе и заканчивается прозрением, победой «небесного» и «упокоением»: «Час, когда вверху цари /И дары друг к другу едут /(Час, когда иду с горы): /Горы начинают ведать. /Умыслы сгрудились в круг. /Судьбы сдвинулись: не выдать! /(Час, когда не вижу рук) /Души начинают видеть» (II, 179).
В отказе от «губ» и «рук» любимого А.Маймескулов видит потерю «тела» и «пола» героиней Цветаевой. В подобном «состоянии» она меряется в силе с самим Богом в борьбе за душу любимого («и добуду душу»). Эта борьба оказывается более успешной, чем борьба Ариадны или Федры, поскольку речь идет о «возвращении» любимого в его «душевной» ипостаси [11]. «Отдаление» персонажей друг от друга прослеживается в парадигме именований «Ты» в седьмом стихотворении цикла: «милый брат - милый друг
- милый гость», градуирующей признак убывания «связи».
Параллельно с этим процессом происходит возвеличение «Ты», его обожествление. О своем особенном отношении к Б.Пастернаку Цветаева пишет многим, в том числе и самому Борису Леонидовичу, собирается посвятить ему свою книгу «Ремесло»: «Полубогу (каковым Вас, скромно и во всеуслышание, считаю)» (VI, 1, 231), «Я его (своего ребенка - Н. Г.) Вам посвящаю, как древние посвящали своих детей - божеству» [12].
А.В.Бахраху Цветаева признается: «Борис Пастернак для меня -святыня, это вся моя надежда, то небо за краем земли, то, чего еще не было, то, что будет» (VI, 2, 291). Р.М.Рильке: «Бориса <...> люблю, как любят
лишь никогда не виденных (давно ушедших или тех, кто еще впереди) <... > или никогда не бывших» [13]. То же происходит в пространстве цикла.
Так же, как в случае с «Магдалиной», в цикле «Провода», на наш взгляд, можно увидеть картину «изведения бесов», преодоления телесности и пола героями. Происходит отречение от когда-то заявленной «колдовской» сущности героини («Не чернокнижница!»), судьба героев и их любовь оставляется высшим силам: «Господи, взгляни на нас!» (II, 180), «Всевидящий, он знает, чью /Ладонь - и в чью, кого - и с кем» (II, 181).
Е.Айзенштейн указывает на то, что Цветаева не стремится сохранить пол своих героев, себя она сравнивает с наложником (употребляя форму мужского рода), Пастернака - с Монархиней (женского рода) [14]. Тем самым и достигается преодоление пола, любовь героев переводится в сферу Духа. Чтобы обрести любовь, нужно очиститься от страстей.
Эта мысль продолжена в стихотворении от 18 июня 1923 года, не вошедшего в цикл «Провода», но созвучного ему: «На назначенное свиданье /Опоздаю. Весну в придачу /Захвативши - приду седая. /Ты его высоко назначил!» (II, 202). Здесь необходимо указать на особое значение седого, серебряного цвета в поэтическом мире М.Цветаевой - это цвет духовности в противопоставлении золотому и зеленому как цветам «земли», плоти [15].
В стихотворении «Между воскресеньем и субботой» (1919) «серебряное» находится на одном полюсе со «страданием», всегда желанным для лирического героя как форма проявления полноты жизни, «субботой» (в субботу родилась Цветаева и перенесла этот факт в лирику, кроме того, это динамичное время перехода от будней к празднику), «язычеством» и «своеволием».
«Золотому» соответствует «радость», «воскресение» (статическое состояние мира, кульминация праздника), христианство и традиционализм. Выбор делается в пользу «живого», «динамичного», в пользу «страдания»: «Между воскресеньем и субботой /Я повисла, птица вербная. /На одно крыло
- серебряная, /На другое - золотая. /Меж Забавой и Заботой /Пополам расколота, - /Серебро мое - суббота! /Воскресенье - золото!» (I, 2, 190).
Цветаева возвращается к сопоставлениям со своими героями: «свидание» может состояться только после длительного пути «с земли» -«вверх», «в небо»: «Землю долго прожить! Трущоба - /Кровь! И каждая капля
- заводь. /Но всегда стороной ручьевой /Лик Офелии в горьких травах. /Той, что страсти хлебнув, лишь ила /Нахлебалась! - Снопом на щебень! /Я тебя высоко любила: /Я себя схоронила в небе!» (II, 202). Происходит отождествление «себя» (Марины) и «чужой» героини (в данном случае -Офелии).
В одном из следующих стихотворений, обращенных к Пастернаку -«Брат» (13 июля 1923 года) - Цветаева предпринимает попытку перевести отношения любящих в отношения брата и сестры, повторяя шаги своих героинь - Эвридики, Офелии, отчасти Федры: «Раскалена, как смоль: /Дважды не вынести! /Брат, но с какой - то столь /Странною примесью /Смуты... (Откуда звук /Ветки откромсанной?) /Брат, заходящий вдруг /Столькими солнцами! /Брат без других сестер: /Напрочь присвоенный! /По
гробовой костер - /Брат, но с условием: /Вместе и в рай и в ад! /Раной - как розаном /Соупиваться! (Брат, /Адом дарованный)» (II, 209).
Цветаева погружает своих героев в греховное состояние (любовник = «брат, адом дарованный») и обыгрывает здесь мотив инцеста, введенный в литературу романтиками [16]. Инцест, с одной стороны - это нарушение кровных запретов, своеобразное проявление своеволия лирическим героем. С другой стороны, это и способ передать катастрофическое состояние мира и трагическое одиночество в нем героя: во всем мире нет ближе и роднее существа, чем «брат» - поэтому он и становится возлюбленным.
Попытка перевести отношения любящих - по сути, мужа и жены - в отношения брата и сестры уже была предпринята Цветаевой: ее Эвридика заклинает Орфея: «Не надо Орфею сходить к Эвридике/ И братьям тревожить сестер» (II, 183). Культурный опыт прошедших эпох нужен здесь Цветаевой для того, чтобы заново осмыслить собственную жизнь, обрести себя. Каждое имя становится здесь новой ипостасью лирического героя Цветаевой.
Примечания
1. Айзепштейп Е. О. «Борису Пастернаку - навстречу!»// Нева. СПб., 2000. С. 115.
2. Ссылки па тексты стихотворепий и писем даны по изданию: Цветаева M.K Собр. соч: В 7 т. M., 1997. Номер тома, полутома и страницы указан в круглых скобках после цитаты. Римская цифра означает номер тома и полутома, арабская - номер страницы. Здесь: (II, 175).
3. См. подробнее: Саакянц А.А. Mарина Цветаева. Жизпь и творчество. M., 1997; Mаймескулов A. Провода под лирическим током (Цикл M.Цветаевой «Провода»). -Bydgoszcz, 1999; Айзепштейп Е.О. Указ. соч.
4. Выделено здесь и далее везде M. Цветаевой.
5. Райпер Mария Рильке, Борис Пастернак, Mарина Цветаева. Письма 1926 года. M., 1990. С.118.
6. Там же. С. 203.
7. Цветаева имеет в виду «Страшную месть» из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (1S32) (VI; 2; 301).
S. Айзепштейп Е.О. Сны Mарины Цветаевой. СПб., 2003. С. 257.
9. Mаймескулов A. Указ. соч. С. 11.
10. Выделено мпой как «слово» Ариадны - Н.Г. Кроме того, сам рефреп «Были слезы -
больше глаз... Были взмахи - больше рук» принадлежит другой героине M.Цветаевой, С.Е.Голлидэй, «Сопечке»: см. «Повесть о Сопечке» (IV; 1; 310-311). «Кому повем печаль свою» - слова из Псалтыри: см. примечания к тексту А.Саакянц (II; 507). Польская исследовательница Аппа Mаймескулов возводит эти слова к духовному стиху «Плач Иосифа и быль», ссылаясь на книгу П.Бессонова
«Калики перехожие» (M., 1861): «Кому повем печаль мою? Кого призову к
рыданию? Токмо тебе, владыко мой, известна печаль моя» ^аймескулов А. Указ. соч. С. 78). Вообще исследовательница пишет о выражении «Кому повем печаль мою» как о «крылатом в русской литературе» - Там же.
11. Mаймескулов A. Указ. соч. С. 49.
12. Цветаева M.K Неизданное. Сводные тетради. M., 1997. С. 308 - 309.
S3
13. Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, Марина Цветаева. Письма 1926 года. М., 1990. С. 87.
14. Айзенштейн Е.О. Указ. соч. С. 119 - 120.
15. Зубова Л.В. Поэзия М. Цветаевой: лингвистический аспект. Л., 1989. С. 144.
16. Берковский Н. Я. Статьи и лекции по зарубежной литературе. СПб., 2002. С. 220.
