Археологическая культура и средневековая этническая общность: теоретические и методические проблемы соотношения (на примере средневековой Булгарии) Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 902/904 (018)

АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА И СРЕДНЕВЕКОВАЯ ЭТНИЧЕСКАЯ ОБщНОСТЬ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И МЕТОДИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ СООТНОШЕНИЯ (НА ПРИМЕРЕ СРЕДНЕВЕКОВОЙ БУЛГАРИИ)

© 2104 г. И.Л. Измайлов

Статья посвящена проблемам сопоставления археологической культуры и этноса на примере средневековой Булгарии. В последнее время стало очевидно, что традиционные методики изучения этногенеза и этнической истории булгар пришли в противоречие с накопленными фактами. Возможности их объяснить и свести в единую концепцию, практически исчерпаны. Традиционные концепции имеет один общий недостаток - отсутствие теоретической проработанности общих и единообразных понятий. Особенно это касается методики сопоставления понятий теоретической археологии и этнологии. По методике «археологической этногенетики» для решения проблем этногенез древнего населения археологические культуры прямо сопоставлялись с этносом. Но ныне эта концепция подвергается критике. Причиной этого стали современные представления об этносе и этничности. Основой этничности является идентичность, имеющая сложный иерархический характер. Современная методика для решения проблем этногенеза требует перейти к комплексному изучению проблемы на основании данных археологии и этнологии. Основой для подобного анализа является изучение средневековой булгарской ментальности как источника сведений о ключевых аспектах этнополитических представлений. Рассмотрение аутентичных исторических источников, элементов историографической традиции и фольклорных материалов, позволил реконструировать основные, значимые для этноса, представления. В археологической культуре населения Булгарии явно выделяются две взаимосвязанных элемента - общая мусульманская и элитарная военно-дружинная составляющие. Эти элементы археологической культуры отличают ее от других культур, а также самым непосредственным образом характеризуют булгарскую этнополитическую общность. Эти теоретические построения, так и практические исследования на примере этногенеза средневековых булгар показывают продуктивность методики этнологического синтеза, который отвергает руководящую роль одной единственной науки и заменяет ее всесторонней и сбалансированной междисциплинарной интеграцией.

Ключевые слова: Этногенез, археология, этнология, археологическая культура, этноархеология, «археологическая этногенетика», средневековье, военно-служилая элита, мусульманские могильники, Булгария, булгарский этнос.

Этногенетические исследования: политическая и научная актуализация. Изучение древней и средневековой истории народов Волго-Уральско-го региона и их этногенез в течение многих лет было одним из приоритет-

ных направлений отечественной науки. В последние годы интерес к этой теме не только не уменьшился, но и возрос. Причем актуализация данной темы идет по двум направлениям - серьезному вниманию к ней со стороны

ученых различных специальностей от лингвистов до археологов и за счет политизации, обращения к ней людей весьма и весьма далеких не только от археологии и истории, но часто вообще от науки.

Вместе с тем в изучении этой проблемы существуют коллизии чисто научного свойства, которые проистекают вследствие противоречивости самого процесса познания этнических процессов, конкуренции различных теорий, сложности методик анализа этнических процессов и их реконструкции, несоответствия словаря понятий различных поколений ученых. Особенно это заметно на фоне переживаемой гуманитарными, в первую очередь историческими, науками смены парадигм и конкретных этногене-тических концепций. После безраздельного господства в гуманитарных науках исторического материализма и марксизма в их вульгарно-догматическом, «советском» варианте, основанных на историцизме и панлогизме (Гуревич, 1991, с. 21-36), наступил период кризиса, который может быть преодолен только за счет внедрения новых концепций. История все более осознает себя антропологически ориентированной наукой - исторической антропологией, а наиболее распространенным исследовательским принципом становится меж- и поли-дисциплинарность, которая позволяет не следовать за источником, отражая его сведения, не довольствоваться «внешним» описанием, изображением событий, а ставить проблему, вести активный диалог с людьми прошлого, пытаться проникать в строй их мыслей и чувств, в тайны их сознания (см.: Гуревич, 1988; Гуревич, 2014;

Кром, 2004; Репина, 1990, с. 167-18; 2011).

Для археологии данная проблема всегда являлась одной из важнейших направлений исследований, которая в условиях дисперсности письменности источников, фактически аккумулировала и концентрировала в своем ведении изучение этногенеза народов Евразии. Долгое время единственным теоретическим методом изучения этногенеза была археолого-этнологическая концепция. В основе ее лежит уверенность, что можно прямо экстраполировать данные первичного археологического анализа на историю и культуру общества в целом, в частности, реконструировать древнюю этнокультурную ситуацию. Часто главным методом подобного исследования служили и служат обыденные представления исследователя, которые часто основывались на «материалистических» формулах определения понятий «племя» и «народность» и на постулате, что некоторые элементы материальной культуры (например, бытовая посуда) определяли этническое сознание. Нередко, исходя из этих посылок, археологи, вместо скрупулезного анализа своих источников, пытаются создавать свои «археологические истории этноса». Абсурдность и ущербность подобных методов очевидна, но, к сожалению, не всегда осознается, поскольку эвристический потенциал данного подхода требует более строгих методических оснований, чем кажущаяся очевидность явлений и фактов археологии. Более того, часто подобные методы трактуются как общепризнанные постулаты исследования, требующие не доказательств, а защиты от нападок досужих критиков. В последнее

время проблемы этногенеза и методов его археологического изучения стали объектом специального теоретического рассмотрения и попыток переосмысления (Шнирельман, 1993; Клейн, 1998; 2013).

Обычно историю каждого народа начинают с вопроса о его происхождении. Между тем такая постановка проблемы представляется несколько некорректной. Более логичным являлся бы вопрос о том, какой древний этнос и по каким параметрам можно сопоставить или связать с современным народом цепочкой этногенетической преемственности, а потом определить когда, где и из каких компонентов он сложился (или из какой общности выделился). Становление и эволюция булгарского этноса является одним из важнейших этапов формирования татарского этноса. Именно в булгарском обществе сложились и развивались важнейшие элементы самосознания, связанные с исламом и городской культурой. Поэтому можно сказать, что татарский средневековый этнос не только базируется на булгарском, но и представляет в определенной степени его развитие, разумеется, с учетом всех других этнических компонентов и соответствующих изменений в сознании и самосознании. Теоретическая значимость постановки данной проблемы связана с тем, что она позволяет изучить соотношение сведений о средневековой этнической общности и сопоставить ее с данными археологии, выявить закономерности и перспективы подобного сопоставления, а также построить теоретическую модель этногенеза средневекового этноса, зафиксировать закономерности его формирования, эволюции и трансформации.

При этом, поскольку одним из основных источников по этнокультурной истории булгар считается археология, то все концепции основываются именно на данных материальной культуры. Проблема, таким образом, лежит в корректном подходе к соотношению археологической культуры и средневекового этноса.

Парадигма лингвоистории и эт-ногенетической археологии: становление научных подходов. Данная концепция истории и теории этноса возникла еще на заре развития этнологии, когда проблемой этногенеза занимались в основном лингвисты и этногенез рассматривался просто как аспект истории глоттогенеза.

Основой для реконструкции этнических процессов в тот период развития науки считались лингвистические данные, а язык признавался объективным и определяющим элементом, самой главной сущностью этноса. Теоретические основания этого подхода были выработаны в трудах немецких философов и лингвистов (В. фон Гумбольдт, братья Гримм, И.Г. Фихте). Так, В. фон Гумбольдт, в частности, подчеркивал неразрывную связь между языком и духом народа, считая, что «язык есть как бы внешнее проявление духа народов: язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное» (Гумбольдт, 1985, с. 370-381). Эта идея была подхвачена интеллектуалами в разных уголках мира и явно или подспудно присутствует во многих исследованиях по этногенезу до сих пор.

Неудивительно, что в период бурных революционных процессов на-циестроительства и нового лингвистического пространства язык стал

считаться основной сущностью нации (см.: Хобсбаум, 1998, с. 81-100). Поскольку единственным разработанным и успешно применяемым тогда сравнительно-историческим методом, позволявшим через сравнение языков и выявление в них регулярных языковых соответствий обнаруживать между ними отношения языкового родства и реконструировать формы праязыка, а следовательно, восстанавливать происхождение и древнейшую историю современных народов. Метод, делавший лингвистику в значительной мере исторической наукой, как тогда казалось, давал в то время, когда этнология и археология делали свои первые шаги в области научного познания древних обществ, единственный надежный материал для реконструкции этнических процессов и взаимодействий.

К концу XIX - началу XX в. в гуманитарные науки стали проникать идеи материализма и позитивизма, все отчетливее начал проявляться кризис эволюционной теории с их вниманием к явлениям материального мира. Как ответ на недостатки эволюционизма, отрицавшего миграции и абсолютизировавшего абстрактно-исторический способ изучения культуры, в мировой науке была выработана теория миграций, ставшая основой всех школ и направлений диффузионизма. Сформулированная в антропогеографиче-ских трудах Ф. Ратцеля, она приобрела вид последовательной концепции с особой методикой сбора, анализа и изложения материала в работах Ф. Гребнера, впервые разработавшего теорию «культурных кругов». В самом общем виде ее можно сформулировать как идею пространственного перемещения явлений культуры. Все

теории диффузионизма объединяет не только общая основа (философский индетерминизм в форме неоканти-нианских концепций Г. Риккерта), но и общее понимание этнологии как науки о культурах, которые рассматривались сами по себе в отрыве от их творцов и носителей - народов, а также неоромантическое представление об органичном единстве всех элементов культуры этноса как проявлениях «национального духа». Метод Гребнера основывался на изучении и картографировании различных форм материальной и духовной культуры, ареалы которых, в первую очередь вещей, образовывали «культурные круги», свидетельствуя, по мысли автора, о перемещении этих явлений во времени или пространстве. Отсюда отрыв явлений культуры от их создателей, игнорирование активной роли человека и народа и представление о культуре как наборе мертвых, но «саморазвивающихся» вещей (Токарев, 1978, с. 134-168).

Усилиями германского этнолога Г. Коссины, и особенно его учеников, эти идеи были внедрены в археологию (особенно этногенетику) и нашли немало сторонников, например, в первой половине XX в. этот подход отстаивал Г. Чайлд. По их мысли, картографирование элементов древних культур, которые должны были, проходя сквозь исторические катаклизмы, держаться вместе, не разделяясь на части, указывать исследователям ядро этнических культур прошлого. Им представлялось весьма логичным, что племенное родство и единство языка облегчали культурный контакт и конвергенцию, а их отсутствие - затрудняло, то, следовательно, этническая граница большей частью

должна была служить препятствием для распространения типов вещей, а их совпадение - показателем этнической (языковой) общности (см.: Клейн, 2013, с. 128-240). На практике это позволяло исследователям при совпадении границ распределения типов вещей, объектов и других культурных явлений рассматривать их совокупность в качестве проявления этнической (что на практике признавалось тождественной языковой) общности. Это признание того факта, что культурная группа и есть народ, а культурные области - территории определенного народа (Клейн, 2013, с. 200-206). Основой данного метода стало картографирование сходных явлений культуры (чаще всего керамической посуды или женских украшений) и конструирование на этой базе культурно-этнических общностей. Недаром критики этого принципа еще в начале века суть подобного подхода иронично сформулировали как «ein Volk - ein Topf» («один народ - один горшок») (Клейн, 1991, с. 147), то есть, более определенно, -«каждому народу - свой горшок». Подобный подход давал теоретические основания к созданию концепции безусловного совпадения этноса с археологической культурой и выработке «ретроспективного метода» - стремления проследить этническую преемственность по генетическим связям в материальной культуре (Клейн, 2013, с. 200-205). Декларирование же комплексности при этом мыслилось часто как механическое соединение различных источников для взаимной компенсации пробелов.

Справедливости ради надо все же отметить, что Коссина и его последователи, если и предлагали его, то

скорее как операционный принцип, не защищая открыто и, тем более, не возводя в теорию. В послевоенный период подобный подход на Западе был подвергнут серьезной критике, а Г. Чайлд в 1950-е гг. предпочел своим ранним взглядам более взвешенный подход.

Становление советской археологии: от палеоэтнологии к «археологической этногенетике».

Своеобразным преломлением идей диффузионизма стала советская школа археологической палеоэтнологии (подробнее об этом направлении см.: Генинг, 1982, с. 77-87). Становление ее совпало по времени с внедрением в гуманитарные науки марксизма, которому это направление во многом обязано своими базовыми положениями. После бурных и жестоких дискуссий 1930-х гг. в них утвердился так называемый принцип историзма, понимаемый как возможность на основе данных археологии, то есть остатках прошлой материальной культуры, при использовании определенных постулатов исторического материализма и сопоставлений с данными лингвистики, этнографии и письменных источников, реконструировать во всей полноте историю общества как в синхронном, так и диахронном отношении. В силу целого ряда объективных и субъективных обстоятельств идеи диалектического и исторического материализма воплотились в конкретные исследования в крайне вульгарной схематичной форме. Сущность его сводилась к методу «восхождения»: от изучения отдельных предметов и объектов к анализу культур и от него к созданию полноценной картины истории, в том числе и этнической. Иными словами, его сторонники при-

знавали вслед за квазимарксистской идеологией, что все общественные процессы и явления детерминируются социально-экономическим развитием общества, которое определяется, в свою очередь, производственными отношениями, а в конечном счете, орудиями труда. Этот вульгарно-материалистический теоретический постулат позволял марксистским археологам считать, что, изучая орудия труда и предметы быта, они могут, используя несколько простых схем соответствия, получить представление о древнем обществе, его социальном строе и духовной культуре. Отсюда в значительной мере увлечение палео-этнологов формальными сторонами культуры, особенно ее материальной частью и картографированием различных ее элементов, а также выработкой набора схематизированных процедур подобного «восхождения». Разумеется, при таком подходе история этносов и этнокультурных процессов в древности и средневековье подменялась взаимодействием различных культурно-археологических комплексов.

При декларировании комплексности подхода к познанию этноса, в конкретных исследованиях источником всех этногенетических реконструкций, как правило, становилось изучение материальной культуры, то есть, применительно к прошлому - данных археологии. Именно древности служили основой для этнических реконструкций, а процедуры их создания привели к становлению особого направления - археологической этногенетики (Клейн, 1993, с. 43-44; Ганжа, 1987, с. 137-158). Концептуально она сводится в конечном счете к тем же положениям, что и традици-

онная «археологическая история», но для нее конечным объектом изучения является не социально-экономическое состояние древнего общества, а этнокультурная общность. Характерно, что сторонники данного подхода не единодушны в конкретных схемах интерпретаций и часто полемизируют по их деталям. Однако все они едины в одном: каждой археологической культуре в идеале должен соответствовать определенный и единственный древний этнос, а предметом изучения служат некие «этнические признаки» (как правило, керамическая посуда, украшения и элементы погребального обряда).

У этого подхода есть несколько ахиллесовых пят, например таких, как представление об этносе как некой эссенциальной данности (гумболь-дтовский «народный дух») или применение для культурных общностей, реконструируемых по данным археологии, терминов «этнос» или «этноязыковая» группа, хотя в большинстве случаев не существует никаких объективных данных ни об их этносе, ни о языке. Эта логическая цепочка неизбежно вела к отождествлению археологической культуры с этносом и позволяла исследователям с помощью синхронного и диахронного картографирования явлений археологических культур - реконструировать то, что они называли «этногенети-ческими процессами в древности». Неудивительно, что этот подход был воспринят повсюду, где политически ориентированные ученые пытались напрямую связать древние этнокультурные (археологические) сообщества с современными народами (Шнирельман, 1995, с. 3-13; 1996, с. 100-113; Яблонский, 2010, с. 52-63).

Однако надо отметить, что популярный в Европе, особенно в Германии, в довоенные годы, этот метод после войны перестал использоваться западной наукой, будучи дискредитирован связями с идеями нацизма («дух нации» и «культурное превосходство»). Следует отметить, что советские авторы еще в 1920 - начале 1930-х гг. указывали на прямую связь подобного метода с расизмом, этноцентризмом и территориальной экспансией, хотя эта критика и была густо приправлена автохтонистскими идеями марризма и «теории стадиальности» (Шнирель-ман, 1993а, с. 52-68).

Но в начале 1940-х гг. в СССР произошел поворот к «советскому патриотизму», за которым скрывался прежний русский национализм и дер-жавность. Завершающим аккордом этого перехода стала уничтожающая критика марристского «нового учения о языке» и автохтонизма (Алпатов, 1991, с. 181-200), которая была признана антинаучной вульгаризацией марксизма. С этого момента в изучении этногенеза наступил новый этап. Основные его положения очерчены в ходе дискуссии в Институте истории материальной культуры по «преодолению влияния теорий Марра в археологии», когда ведущие археологи СССР, критикуя «теорию стадиальности», формировали новую концепцию этногенеза. Показательно выступление П.Н. Третьякова, который считал, что «нашей задачей является выяснение роли каждого из предков в этногенетическом процессе, определение главного предка или главных предков - носителей языка будущего народа. Полное разрешение этой проблемы достижимо лишь совместными усилиями археологов, лингвистов

и представителей других смежных дисциплин, но именно археологи могут воссоздать конкретную историческую картину далекого прошлого... Применительно к этим эпохам только археологи могут определить состав племен в тот или иной период и указать, какие из них были носителями языка будущей более крупной этно-генической единицы». Хотя далее он подчеркнул, что ошибка Марра, «обусловленная смешиванием языка и культуры, заключается в стремлении отождествить глоттогенез и этногенез, в то время как эти понятия, хоть и тесно связаны между собой, все же не являются тождественными... Происхождение народов нельзя сводить к возникновению языка. Полная картина этногенеза может быть дана не одними языковедами, а лишь их совместными усилиями с историками и археологами» (Федоров, 1951, с. 230-233), однако на практике все эти достаточно верные утверждения свелись в конечном итоге к определению языка и этноса на основе тех же данных археологии.

Развернутая характеристика и процедура этногенетических исследований была сформулирована в конце 1940-х гг. в ходе дискуссии об этногенезе (см.: Токарев, 1949, с. 12-36). На состоявшемся обсуждении М.И. Артамонов, в частности, выдвинул тезис о соответствии определенных археологических культур конкретному этническому образованию: «этнические особенности не ограничиваются языком, а распространяются на другие стороны культуры как духовной, так и материальной», а археологическая культура рассматривалась им как «совокупность признаков этнографического порядка: в рамках

каждой культуры в узком значении этого термина заключается особое этническое образование - племя или народ» (Артамонов,1949, с. 10-11). С тех пор этногенетические исследования, основанные на методике археологической этногенетики, стали одним из самых популярных направлений в советской науке и в основных чертах развивались в трудах тех или иных авторов с большей или меньшей степенью научности.

В 1960-1990-е гг. стала более многоступенчатой только процедура выявления древнего языка, в основе которой был положен ряд внешне убедительных методов - «ретроспективный» (движение от современного этноса путем поисков культурно близких предшественников к древнему) и «тождества подобия» (сходное означает единообразное). Однако в конечном итоге смысл всех процедур и схем состоял в определении языка на основании сходства явлений материальной культуры сложной цепочки в той или иной степени близких археологических культур, что и означало, таким образом, на взгляд сторонников этого подхода, установление этноса. Торжество этого подхода привело к появлению на страницах археологических трудов фантомов вроде «славянский этнос», «гунно-сарматы», «тюрки-зированные угры», когда этническая характеристика носителей определенной археологической культуры давалась на основании сопоставления керамики, украшений и деталей погребального обряда, без какого-либо анализа языковых данных.

Можно сказать, выработана особая методика этногенетических исследований. Как бы ни был этот метод противоречив и методически беспо-

мощен, можно сказать, что он играл и играет важнейшую операционную роль в отечественной палеоэтнологии, признается научным значительной частью археологического сообщества и используется до сих пор, хотя и без ссылок на истоки его происхождения от пресловутого косиннизма.

Археологическая культура и этнос: возможности сопоставления. Ключевым элементом методики изучения этнокультурных процессов в древности и средневековье является вопрос об идентификации археологической культуры (или некой совокупности археологических объектов) с соответствующими этносами и их культурами. Как остроумно заметил по этому поводу один археолог-теоретик, «большинство археологов думают, что культура соответствует этносу. И уж во всяком случае все исходят из этого допущения в своей практической работе, даже те, кто выступал и выступает против такого отождествления» (Каменецкий, 1970, с. 35). Но есть ли для такого оптимизма научное основание?

Археологоэтногенетические построения, основанные на этих вполне «рассудочных» и «очевидных» постулатах, базировались на убеждении в безусловной

исконности и некой изначальной данности этнической группы и ее основные характеристики развивались исключительно в рамках примордиалистских, эссенциальных подходов. Несмотря на все ухищрения, они постоянно кружили в логическом лабиринте, попадая в безвыходные тупики и ловушки. Самый простой пример подобного тупика это попытка, взяв из учебника по историческому материализму

характеристику древней и

средневековой народности, найти соответствие ей в археологическом материале. А поскольку эту нехитрую процедуру проделывали все, то скоро «археологическая этногенетика» погрязла в бесконечных спорах об «этносе» той или иной культуры.

Бессмысленность подобных операций, прежде всего, стала очевидна этнологам. Именно поэтому большинство из них этот подход отвергают, указывая, что он не выдерживает проверки данными этнографии, и особенно этноархеологии. Многочисленные факты, собранные этнографами при изучении реально функционировавших живых культур, продолжающих жить в допромышленную эпоху, наглядно свидетельствуют, что соотношение орудий труда и предметов быта с социальной и этнокультурной общностью чаще всего не имеет такого однозначного соответствия, как представляется некоторым археологам (подробнее см.: Арутюнов, Хазанов, 1979, с. 79-89; Шнирельман, 1982, с. 207-252; 1984, с. 100-113; Арутюнов, 1989, с. 41-50; 1993; Крадин, 2009, с. 23-27). Ссылаясь на многочисленные примеры, они подчеркивают, что теоретически наиболее корректным было бы связывать археологические культуры не с этносами, а с различными хозяйственно-культурными типами или историко-этно-графическими областями (Арутюнов, 1989, с. 49; Барт, 2006, с. 9-48), которые лишь в редких случаях совпадают с языковыми подразделениями.

Постепенно, под давлением фактов, отечественные археологи также оказались вынужденными признать реальность миграций и культурных контактов, существования расплывча-

тых культурных границ, наличие переходных и контактных зон, смешанных культур и т.д. Но, отказываясь от признания полного совпадения этноса со всей археологической культурой, сторонники «археологической этноге-нетики» стремились сохранить главное - соответствие археологической культуры этносу, прибегая для этого к выделению элементов, имеющих этническое значение - «этнических признаков» (или «археологоэтниче-ских типов»). Изучение теоретических постулатов и методических недостатков данной схемы выявило ряд теоретических и логических ошибок, в частности, отсутствие регулярного совпадения произвольно выбранных признаков (керамика и технико-технические способы ее изготовления, форма и типы ее орнаментации, устройство жилищ, украшения, способ погребения и т.д.) с древним этносом, поскольку для каждой эпохи, региона и этнокультурной общности эти характеристики будут оригинальными. Иными словами, древние и средневековые этнические общности и их совпадение с ареалами археологических культур оказываются гораздо более сложными и несводимы к априорно выбранному набору признаков (Кна-бе, 1959, с. 243-257; Клейн, 1991, с. 145-153; Шнирельман,1993; 1995).

Строго говоря, отождествление этноса и археологической культуры базируется на двух постулатах, которые сами требуют обоснования. Во-первых, еще требуется доказать, что конструируемые исследователем археологические культуры представляют собой гомогенные целостности (и явления одного и того же таксономического порядка), четко различающиеся между собой. Поскольку на

практике для вычленения археологических культур ученые нередко опираются не на все их элементы, а лишь на отдельные, так называемые руководящие (или этнокультурные) типы, которые якобы и несут этническую нагрузку. Между тем неизвестны не только их вес и значение в живой культуре древнего народа, но и степень их этничности, поскольку они встречаются и в других комплексах, а ареалы их распространения довольно часто прорезают границы соседних археологических культур. Во-вторых, в доказательстве нуждается и другой постулат, согласно которому археологическая культура является отражением только определенной социальной реальности, иначе говоря, этнической группы, а не, скажем, более общих этнографических реалий - хозяйственно-культурных типов или исто-рико-этнографических областей. Как свидетельствуют данные, накопленные мировой этноархеологией, и этот постулат весьма отдаленно напоминает встречающуюся сплошь и рядом этнокультурную картину. Все это дискредитирует схематизированные процедуры соотнесения археологической культуры и этноса.

Свидетельством определенного кризиса этого направления могут служить некие «теоретические» разработки, еще более затуманивающие суть археологии, как отдельной прикладной науки и окончательно смешивающие ее методы со смежными науками - историей и этнологией. Это проявляется во все более частом декларировании «полиэтничности» археологических культур (например, черняховской культуры или салто-во-маяцкой и т.д.). Также явно проявляется тенденция отказаться от

использования для эпохи древности и средневековья понятия «археологическая культура» (иными словами, без должных теоретических выкладок и обоснований ограничивается сфера применения базового понятия археологии как науки) и замена его неопределенными паллиативами типа скифское время, сарматский культурный горизонт, культура Древней Руси, культура ранней Волжской Бул-гарии и т.д. или псевдонаучными конструктами, путающими различные таксономические единицы, например булгаро-салтовская культура, которая является частью (или элементом?) булгарской культуры и т.д. Все эти попытки ясно показывают желание избежать решения сложных проблем, законсервировать методологическую и методическую нечеткость и расплывчатость, свойственную отечественной археологии в решении проблем этногенеза.

Следует ли из этого, что, как считают некоторые историки и этнологи, сопоставление археологической культуры и этноса в принципе невозможно? Или прав И.С. Каменецкий, что с таким отождествлением следует условно согласиться? Представляется, что выход из такой тупиковой ситуации есть. Но состоит он в новом подходе к интерпретации материалов и этнологии, и самой археологии.

Археология как прикладная наука, изучающая материальные остатки и следы деятельности человека (вещественные источники) с целью извлечения информации о прошлом для истории и других наук, несомненно, играет в познании этнических процессов прошлого огромную роль, поскольку в основе ее лежит система методик выявления, сбора и об-

работки археологических источников и преобразование полученной в результате исследований информации. Стало быть, ее задача - извлечь из археологических источников информацию, сделать ее доступной для сопоставления с данными других наук (см.: Клейн, 1978; 2001). При этом только обработанная и преобразованная в ходе археологического исследования информация (т.е. переведенная с языка вещей на язык исторического источника) может быть сопоставлена с данными других наук (этнология, антропология, источниковедение, лингвистика и др.) для исследования в рамках древней и средневековой истории. Любые же попытки археологов вывести свои специфические методы за пределы особого предмета своей науки и прямо экстраполировать их на поприще истории - несостоятельны. Особенно это следует подчеркнуть применительно к этническим процессам в древности. Иными словами, данный подход отвергает традиционный упрощенный подход к эвристическим задачам археологии, позволявший археологии вторгаться со своими методами в историю и этнологию, не утруждаясь каким-либо ограничением своих выводов кооперацией с другими дисциплинами.

Рассмотрим подробнее традиционные процедуры соотнесения археологической культуры населения Волжской Булгарии и этноса булгар.

Археологическая культура и этнос волжских булгар: поиски концепции сопоставления. Впервые детальная историко-археологическая концепция происхождения и развития волжских булгар в рамках парадигмы «археологической этногенети-ки» была создана А.П. Смирновым.

К сожалению, нет возможности отразить весь путь формулирования им своих взглядов на проблему этнической истории волжских булгар, тем более что с первых его работ по этой проблеме до фундаментальных трудов они изменялись и оттачивались, претерпевая порой довольно существенную коррекцию (Смирнов, 1946, с. 37-50; 1951, с. 75-86, 153-166; 1964, с. 3-17; 1968, с. 63-71).

Говоря о населении Волжской Бул-гарии, А.П. Смирнов подчеркивал его многоэтничность и многокомпонент-ность, оставляя, впрочем, так и не проясненным вопрос об археологической культуре волжских булгар. Поскольку он являлся сторонником «эт-нокартографического направления» (Клейн, 1993, с. 145-148), то считал, что археологическая культура (по его мнению, ею можно считать совокупность «памятников одного времени, расположенных на строго очерченной территории и отличающихся своеобразными чертами материальной культуры» (Смирнов, 1964, с. 6), могла быть определена на основании изучения лепной посуды и, с некоторыми оговорками, погребального обряда, с помощью картографирования сходных типов, и отражает реалии этноса и языковые границы. Применяемое в отношении памятников первобытного общества, это понятие было, по его мнению, неприложимо к памятникам периода средневековья (Смирнов, 1964, с. 3-14; 1968, с. 63-71, прим. 38). В его концепции, таким образом, возрождался и обосновывался метод Косинны. Подобный негативизм в отношении теоретических оснований базового понятия археологии, присущий всем сторонникам теории «восхождения», приводил к фактическому

отказу от целостного анализа археологических реалий периода средневековья и нарушению самой процедуры изучения этноса на основе археологических данных, даже в узких и схематичных рамках советской «археологической этногенетики».

Новое, более логичное, полное и последовательное, изложение «булга-ро-татарской» концепции осуществил в ряде своих трудов А.Х. Халиков. Он не только описал основные параметры булгарской материальной культуры (хотя и не распространял на средневековую Булгарию понятия «археологической культуры»), но и связал ее с булгарской «народностью» (Халиков, 1989; 2012). Суть его концепции, развивавшейся в рамках типичной методики «археологической этногенети-ки» и, принятого в советской науке, строго говоря, примордиалистского понимания сущности этноса, выражалась в основной посылке: «Обязательным условием сложения этнических общностей высокого порядка типа народности или нации следует считать наличие общей территории, единого государства, установление тесных экономических связей между отдельными районами этой страны, сходство или однотипность быта и культуры сливающихся в народность этнических групп, и наличие общего или, по крайней мере, понятного всему народу языка. Побочными факторами, способствовавшими этнической консолидации, могут служить такие надстроечные категории, как религия, система письменности и т.п.» (Халиков, 1989, с. 87). Исходя из такого понимания сущности этноса, методика определения характерных черт «средневековой народности» была им сведена, по сути дела, к поиску в источниках

несистемных доказательств единства материальной культуры, территории, языка и самосознания. На этом теоретическом основании автор постулирует возникновение булгарской народности.

По мере углубленного изучения булгарских древностей стало понятно, что единство археологической культуры и ее сопоставление с этносом требует специального изучения. В последнее время булгароведами взят курс на усложнение этого анализа. Но в реальной практике данная стратегия привела лишь к фрагментации и дроблению единого пространственно-временного континуума культуры на отдельные сегменты. В результате отдельные фрагменты бул-гарской культуры стали эксплицитно приобретать статус «культур». То есть термин «археологическая культура», который в отношении всей территории Волжской Булгарии отвергался, на практике применялся к ее элементам (иногда под видом типа керамики, форм украшений или погребального обряда). Одновременно к этим сегментам единой булгарской культуры стала применяться, когда открыто, а чаще неявно, этническая характеристика.

Концепция «археологической эт-ногенетики» в современных исследованиях по археологии Булгарии, стала приобретать все более шаблонный и формальный характер в определении атрибутов и признаков «феодальной булгарской народности» при сложившейся «единой общебулгарской материальной и духовной культуре» (см.: Хузин, 1997; Хузин, 2006, с. 50-53). Так, постулируемая «единая обще-булгарская культура», в полном соответствии с этой же самой методикой,

оказывается на деле многокомпонентной и не соответствует какому-либо определенному этносу. Однако в таком случае, разрушается не только единство булгарской народности, конструируемой на основе объективных археологических данных, но и теоретическая монолитность теории «этногенетики», которая постулирует соответствие каждой археологической культуре только одного и единственного этноса. Расплывчатый, неоправданно широкий и зависящий от контекста употребления, термин «булгарская народность», используемый сторонниками «археоэтногенети-ки», таким образом, можно понимать двояко: и как все население страны, и как особую этническую общность. Но при такой постановке проблемы исчезает внятность изложения и теоретическая определенность самого метода «восхождения». Ведь, если на территории Булгарии сохранялась «этническая пестрота», но при этом археологическая культура населения страны оставалась достаточно единообразной, то остается неясным, как этот факт примирить с многословными доказательствами, что именно сложение этой единой культуры и является одним из решающих доказательств формирования булгарской народности. Этот логический порочный круг авторы стараются не замечать, закрывая глаза на его противоречия.

Теоретическую небрежность и недостатки методики «восхождения» можно продемонстрировать, в частности, на примере конструирования некоего «финно-угорского этноса» на территории Булгарии. Этот «этнос» не только якобы постоянно пополнялся за счет регулярной инфильтрации угров и финнов из Прикамья и Зауралья (Ка-

заков, 1997, с. 33-53), но и составлял в якобы Булгарии определенный массив языческого населения (Руденко, 1998, с. 17). Наиболее четко и определенно эту мысль сформулировал Е.П. Казаков, утверждая, что «на болгарских поселениях в массе фиксируются новые группы круглодонной керамики, появившейся в Среднем Поволжье от носителей петрогромской культуры из районов Среднего Урала. Тесное взаимодействие постпетрогромского и болгарского населения очень скоро привело к возникновению гибридных групп керамики. Последняя сохраняет прежнюю форму и орнаментальную композицию, но оттиски веревочки и гребенки заменяются характерными для посуды болгар резными линиями. На многих болгарских поселениях постпетрогромская керамика и ее бол-гаризированные гибридные варианты существуют до XIV в. Это объясняется, скорее всего, не столько стойкостью этнографических проявлений уральского населения, участвующего в этногенезе болгар, сколько постоянными контактами волжских болгар с огромным миром их восточных соседей» (Казаков, 1992, с. 314). В другой статье он, упоминая об этой же керамике прямо связывает ее с некими этноязыковыми общностями Булгарии: «... группа новообразованной посуды отмечается практически на всех памятниках волжских болгар... По форме и композиции орнамента она сохраняет черты постпетрогромской посуды среднеуральских угров, переселившихся в Волжскую Болгарию в конце X в., однако исчезновение в тесте примеси из толченых раковин, замена веревочно-гребенчатой орнаментации резной, применение иногда ручного круга в формовке и т.д.)

свидетельствует об изготовлении ее болгаризирующимися уграми ^к! - И.И.)» (Казаков, 1999, с. 227). Довольно четкое, ясное и исчерпывающее изложение метода «археологической этнологии» в научной практике. Автор прямо и без излишних теоретических изысков, которые в таких случаях довольно обычны для советских археологов, на основе изменений деталей оформления керамической посуды определяет нюансы освоения зауральскими уграми тюркского языка. Из этого пассажа с очевидностью следует, что автор считает, что создатель указанной средневековой посуды по мере освоения тюркской лексики все меньше и меньше добавлял в тесто сосуда толченую раковину, демонстрируя изменение своей идентичности. Следовательно, по Е.П. Казакову существует какая-то связь между раковиной в посуде и угорским языком, а поскольку этнос в первую очередь характеризует не язык, а самосознание, то, видимо, раковина в посуде определяет и этническое самосознание неких «угров». Неясно только какое. Ведь о нем ничего не известно. Не говоря уже о том, что для целого ряда «угорских этносов» она вообще не характерна (критику подобной интерпретации см.: Хузин, 2008, с. 1122; Белых, 2013, с. 100-105).

Таким образом, основываясь на факте наличия среди материала булгарских памятников некоторых «финно-угорских находок», авторы пытаются сконструировать некую общность финно-угорского населения, якобы компактно проживавшего на территории Булгарии и имевшего свою культурно-археологическую специфику (типа, например, фантомной «постпетрогромской культуры»).

Чаще всего в качестве доказательства указывают на некоторые украшения и детали одежды, восходящие к финно-угорским прототипам, наличие среди керамической посуды определенного процента сосудов с некоторыми чертами финно-угорского гончарства (чаще всего отмечается наличие примеси пресловутой раковины в тесте или специфические элементы орнаментации), а также, отмечая «прикамское» происхождение ряда антропологических серий из булгар-ских могильников. По сути дела, все авторы, следующие этой гипотезе, с разной степенью определенности постулируют отсутствие единой булгар-ской археологической культуры или представляют ее в виде конгломерата (разной степени единства и общности) культур, носители которых проживали на территории Булгарии.

Достаточно ли весомы эти свидетельства, чтобы признать доказанным факт «этнической пестроты» населения Булгарии, не говоря уже об «этнической метизации» булгар фин-но-уграми? Бронзовые украшения и детали одежды действительно являются важной частью этнографического костюма и могут служить одним из способов этнической идентификации, но не всегда, не везде и не каждая вещь. Для того чтобы уверенно относить все зооморфные или шумящие подвески, привески или бронзовые пронизки именно к костюму какого-либо финно-угорского племени, необходимо предпринять более строгий и детальный их совокупный анализ с выделением этноопределяющих элементов костюма. Пока же ссылки исследователей на наличие некоторых предметов «небулгарского» происхождения в целом не убедитель-

ны (подробнее см.: Измайлов, 2007, с. 5-17).

Можно привести гораздо больше примеров подобных методических допущений и ошибочных доводов в отношении керамического комплекса, данных антропологии и т.д., но и без этого ясно, что методика «археологической этногенетики» достаточно односторонне трактует археологические факты в этническом аспекте. «Квадратура круга» теоретических и методических положений «археологической этногенетики» связана, в первую очередь, с некорректностью терминологии и нечеткостью метода. Отсутствие четко определенного понятия «археологическая культура» и ее соотношения с этносом (например, булгарская археологическая культура = культура населения Волжской Бул-гарии = булгарский этнос), а также непротиворечивое описание метода их сопоставления, ведет к весьма расплывчатым характеристикам, которые, как правило, не являются ни чисто археологическими, ни строго этнологическими. Нечеткость определений, в свою очередь, ведет к произволу в рассуждениях и амбивалентности доказательств, а в конечном счете и к сомнительным, некорректным выводам.

Можно констатировать, что традиционные методики теории «восхождения», ставшие основой для концепции «археологической этногенетики» не в состоянии дать убедительного решения вопроса о параметрах и характеристиках средневекового этноса. Несомненно, что на этапе становления науки концепция «археологической этногенетики» сыграла важную роль в деле разработки проблем этногенеза народов, не имевших своей письмен-

ной истории, но по мере развития этнологии стали все отчетливее видны ее изъяны. Упрощенное понимание процедур реконструкции древнего этноса и выстроенная на этом понимании методика археологических исследований вступила в противоречие с современными представлениями об этносе и этнических процессах.

Открытие все большего количества новых фактов, которые не укладывались в старые теории, уточнение и усложнение терминологии и методики (особенно этнологической и археологической) - все это требует применения передовых научных концепций и создания новых объяснительных моделей. Предполагается, что новая парадигма становления и развития бул-гарской этнополитической общности, не отбрасывая накопленную более ранними теориями фактологическую базу, синтезирует ее и, вырабатывая свои подходы к решению конкретных проблем, устранит свойственные прежним моделям противоречия, а также даст последовательное и методически единообразное объяснение всей совокупности фактов. Отправной точкой данного исследования должно стать изучение сведений о булгарском этносе, а не данных археологии. Но для этого следует определить, что понимается под термином «этнос».

Этничность: ключевое

определение этноса. Проблема определения этноса и его критериев одна из самых актуальных и спорных в этнологии. Особенно активно проходит этот процесс в отечественной науке. Здесь еще недавно господствовала парадигма, четко устанавливавшая градации этнических общностей по социально-экономическим формациям и

постулирование определенных

элементов, присущих им. Это так называемая советская «этническая триада» («племя-народность-нация»), каждый элемент которой был жестко закреплен за определенным общественно-экономическим строем. Из-засвоегосхематизмаишаблонности эта триада активно использовалась в работах палеоэтнологов, при этом часто отнесение какого-либо этноса к периоду феодализма уже позволяло конструировать общность на основе методологии исторического материализма.

Безраздельно господствовавшая в советской науке эта триада, так и не нашла подтверждения ни в реальном этнографическом материале (Шнирельман, 1982, с. 207-252), ни поддержки в современных теоретических разработках (Smith, 1986; Nationalism, 1994; Хобсбаум, 1998; Коротеева, 1999; Смит, 2004).

Работы теоретиков этнологии (Э. Ренана, М. Вебера, Э. Геллнера, Э. Смита, Э. Хобсбаума, Б. Андерсона и др.) убедительно демонстрируют, что сущность этничности лежит в области коллективного сознания, оно изменчиво, многопланово и структурировано; оно определяется результатами социальной практики, а не задано изначально, как некая эссен-циальная данность (Дробижева, 1985, с. 3-16; Хобсбаум, 1998; Смит, 2004; Барт, 2006, с. 9-48).

Тем не менее современная наука не выработала единой генерализирующей точки зрения на сущность этноса и этничности. Есть довольно много концепций и их классификаций. Одно из наиболее удачных определений, очевидно, дал Э.Смит, который считал, что этнос - это «группа людей,

имеющая имя, мифы об общих праотцах, общие исторические воспоминания, один или несколько элементов общей культуры, связь с родиной и определенную степень солидарности, по крайней мере, среди элиты» (Smith, 1981, p. 66). Иными словами, в современном научном сообществе растет понимание того, что ключевым критерием в определении этноса является его самосознание. Именно этническая идентификация, противопоставляющая себя всем другим народам, и делает некий коллектив людей общностью, а отнюдь не пресловутое единство языка, территории и культуры, которое является лишь необходимым, но далеко не достаточным условием этого.

В ряде этнологических трудов принято разграничивать, с одной стороны, этнообразующие факторы, обусловливающие само появление этноса (общая территория, государственность, властвующие сословные корпорации, язык, письменность и т.д.), а с другой - собственно этнические признаки. Этничностью, тем самым, является осознание определенной группой своей идентичности, своих отличий от других коллективов и формой взаимодействия с подобными группами (Крюков, 1976, с. 42-63; Крюков и др., 1993, с. 376). Именно такое представление о структуре свойств этноса, заставляет считать, что, вопреки мнению ряда историков и археологов, говорить о завершении процесса формирования этноса позволяет не возникновение тех или иных культурных особенностей определенной этнокультурной группы, а появление отчетливого самосознания своей общности и отличия от других. В самом общем виде, таким об-

разом, процесс возникновения этноса можно представить как под влиянием некоторых внешних факторов (государственность, хозяйственные и культурные связи и т.д.) из нескольких (нередко разнородных) этнических (часто имеющих родовые связи) компонентов формируется новая культурно-историческая общность. В период ее сложения постепенно и не одновременно возникают признаки, объективно отличающие ее от других синхронно существующих этносов. Наконец, когда эти черты отличия становятся достаточно ощутимыми, они осознаются социумом, формируя представления о своем внутреннем единстве и общности, которые в самом общем виде формулируются в самоназвании (этнониме).

Теоретические исследования показывают сложный, иерархический характер этнического самосознания, которое определяется, хотя и достаточно опосредованно, факторами, формирующими этнос и его признаки, одновременно являясь осознанием сообществом совокупности своих национальных (этнических) признаков (культуры, языка, территории, истории, религии, государственности, образе жизни и обычаев) и интересов, а также оценочным к ним отношением. В самой структуре этнического самосознания исследователи выделяют целый ряд элементов: этническое самоопределение (в средние века чаще всего неотделимое от этнополитиче-ской, этносоциальной или конфессиональной идентификации), которое часто рассматривается как важнейший, чуть ли не единственный индикатор (Козлов, 1974, с. 79-92; Дро-бижева, 1985, с. 3-16), поскольку он (хотя и опосредованно, и выборочно)

опирается на базовые ментальные категории социума, такие как «картина мира», представления о типичных чертах собственной общности и ее свойствах, осознание общей исторической судьбы, а также понятия о «родной земле», государственном (и/или этнополитическом, этносоциальном, конфессиональном) единстве и специфических интересах своей общности, ее месте в мире и «образе других». Все эти структуры менталь-ности на уровне этноса являются на просто суммой образов и понятий, а представляют собой целостное явление и одновременно выражают ценностное к ним отношение. Результантом всех этих представлений, идентифицирующей всех членов общности, и является этноним - своеобразное безотчетное обозначение себя («Мы»), разграничение себя среди и от других («Они») (Крюков, 1976, с. 60-63). В теория социального конструирования именно идентичность (как личная, так и коллективная) является ключевым элементом в разграничении и выделении себя от других и в этом качестве является частью более общего ментального универсума с его архетипами сознания и теоретическими легитимациями действительности (реальной, либо воображаемой), изменяясь вместе с ним.

Несомненно, что идентичности формируются социальными процессами. Однажды выкристаллизовавшись, они поддерживаются, видоизменяются или даже переформируются социальными же отношениями. В этой связи процесс этногенеза выглядит как постепенное приобретение общностью характерных признаков, дифференцирующих ее от других этносов, и осознание своей идентич-

ности через особый этноним. Самоназвание (эндоэтноним), которое не всегда совпадает с именем, данным ему соседями (экзоэтноним), является не только символом внутреннего единства этноса, но и важнейшим внешним проявлением этнического самосознания (идентификации). Именно анализ этнонима и стоящего за ним самосознания, а не бессодержательная лингвистическая эквилибристика различными названиями, дает исследователю ключ к пониманию последовательной эволюции этноса, как его постепенной трансформации или череду «взрывов» эт-ничности, ведущих к коренной их смене и формированию нового этноса (Крюков, 1976, с. 42-63; Дробижева, 1985, с. 3-16; Коротеева, 1999).

Следует подчеркнуть одну особенность средневекового общества - оно было сословно-классовым. Культура этого общества также носила не всеобщий («общенародный»), сословный и стратифицированный характер. В принципе, даже религиозные верования под сенью мировых религий были многоуровневой системой. То же можно сказать соответственно об одежде, бытовой культуре и даже языке. Очевидно, что и идентичность в средневековом обществе имела сословный характер (например, см.: Элита, 1993; Социальная идентичность, 2007). Элита общества (военно-служилая элита и духовенство) имела в основании своей идентичности общегосударственные, надоб-щинные и цивилизационные аспекты. Монархи и знать, связанные между собой системой родства, были единой корпорацией, владевшей территорией своего государства и часто идентифицировала свое государство как свое

владение. Соответственно родовое имя правителя становилось названием государства (владения), определяя идентичность всей элиты. «Картина мира» феодальной элиты наиболее близко подходит по всем параметрам к тому, что современные историки именуют «этническим самосознанием». Податное сословие, как правило, имело общинную и религиозную идентичность. За редким исключением оно не поднималось до осознания своей государственной общности и ограничивалось осознанием своей религиозной принадлежности, противостоящей другим верованиям.

Отсюда можно сделать вывод, что в современной этнологической науке ведущим и наиболее важным показателем этноса считается идентичность (для средневековья - это этносоциальная самоидентификация), позволяющая судить о процессе трансформации данной этнической общности. Применительно к исторической этнологии (или палеоэтноло-гии) это требует, следовательно, на основе тщательного изучения всего комплекса источников исследовать ментальность древнего и средневекового населения, выявляя элементы и символы его этничности и создания модели этнического самосознания (примеры подобного анализа см.: Ли-таврин, 1982, с. 49-82; Наумов, 1987, с. 107-116; Литаврин, Наумов, 1991, с. 285-313; Крюков и др., 1979; 1984; 1993).

Этот вывод одновременно означает, что в случае отсутствия собственных нарративных источников, на основании которых можно реконструировать основные элементы и символы ментальности древнего общества, мы вообще не вправе судить об эле-

ментах и символах его этничности. Но поскольку в большинстве случаев письменные источники появляются в сравнительно поздние периоды истории (античность или средневековье), то характер более ранних по времени этнических процессов может быть восстановлен на основе комплекса иных источников только в самом общем виде, причем результаты этих исследований иногда невозможно состыковать с выводами, сделанными посредством анализа письменных памятников. Поэтому, строго говоря, этническая история народа может быть с уверенностью реконструирована лишь на отрезке, соответствующем хронологической глубине нарративных источников. Оптимизм археологов и этнографов, порой уверенных в возможности изучения этнических процессов бесписьменных периодов истории народов, представляется в очень значительной мере преувеличенным (Крюков и др., 1993, с. 372374; Арутюнов, 1982, с. 49).

Этническая археология: структура метода. Увлекаясь этническими сопоставлениями и придавая преувеличенное значение этническим чертам, сторонники «археологической этногенетики» часто обедняют само представление об археологической культуре, как отражении различных сторон жизни древнего общества (не уделяя внимания, например, социально-экономическим процессам, влияющим на смену культур; роли в древних обществах субкультур, таких как дружинная культура; конфессиональному фактору и т.д.). Соответственно они не отдают себе отчета в сложности соотношения между этносом (эт-ничностью древнего населения) и его отражением в археологических (мате-

риальных) следах и остатках, требующих специальной процедуры сопоставления и моделирования, которая разрабатывается этноархеологией (Binford, 1962, р.217-225; Trigger, 1978; Gould, 1980; Шнирельман, 1984, с. 100-113; 1988, с. 95; 1993; 1995, с. 141-152). Исследования этноархе-ологов доказывают, что необходимо отказаться от прежнего упрощенного взгляда на процедуру реконструкции древних обществ. Методика подобного анализа должна включать изучение этничности реально функционировавшего общества и выявлять определяющие параметры, которые сохранились или могли сохраниться в археологических следах и остатках, в выделенной исследовательским путем археологической культуре.

Обычно этноархеология имеет дело с археологическими остатками «живых» культур и обществ, изучение которых позволяет проверить и уточнить выводы, разрабатывать модели возможного сопоставления и реконструкций этнокультурной ситуации. Между тем чаще всего археологи сталкиваются с изучением древних обществ, чья культура имеет ископаемый, фрагментированный и условно динамический характер, и не имеют подобных проверочных данных. Это ведет, с одной стороны, к произвольной трактовке выбранных исследователем «археолого-этнических» критериев, определение которых часто основано на индукции и пресловутом «здравом смысле», своего рода «шаблонном» подходе к изучению древних этносов, а с другой - к отказу части ученых от использования археологических источников как материала для этнических интерпретаций. Вопрос о возможности и соот-

ветственно корректности процедур этнополитического моделирования на основе данных археологии для периодов древности и средневековья может быть решен только при использовании специальной методики, близкой к этноархеологической. Появившиеся в последнее время добротные исследования, построенные с учетом данного подхода и демонстрирующие его эпистемологические возможности, позволяют пересмотреть традиционную методику историко-археологических исследований по этнической истории древних и средневековых народов (Петрухин, Раевский, 1998; Наполь-ских, 1997).

Основой для подобной системной этноархеологической методики является изучение средневековой менталь-ности как источника сведений о ключевых аспектах этнополитических представлений. Распознав этнический контекст, можно выделить в нем элементы, имеющие этнокультурную и этносоциальную значимость, а среди них те признаки и артефакты, которые могли бы быть зафиксированы археологически. Только после этого становится целесообразным обратный путь рассмотрения типологизации этнокультурных явлений археологической культуры, но только под углом зрения выявленного этнического контекста и как способ его уточнения. Теоретически это означает определение архетипов прошлой культуры, которые могли и должны были найти отражение в археологической культуре и восхождение от них, используя правила и методы соотнесения, к реконструкции прошлой этнокультурной ситуации. Подобная стратегия является адаптацией, применительно к археологии и палеоэтнологии, методики, разра-

ботанной Л.С. Клейном для выявления архетипов культуры и уточнения группировки археологического материала (Клейн, 1991, с. 223-231, 344347; 2013, с. 353-382).

После осознания всех этих теоретических сложностей специфика изучения собственно средневековой этничности даже при явном дефиците полноценных источников представляется вполне разрешимой. Требуется только отказаться от монологического исследования и перейти к комплексному изучению проблем этногенеза.

Средневековые булгары: конфессиональная и этнополитиче-ская общность. Основой для подобного анализа является изучение средневековой булгарской менталь-ности как источника сведений о ключевых аспектах этнополитических представлений. Рассмотрение аутентичных исторических источников, элементов историографической традиции и фольклорных материалов позволило реконструировать основные, значимые для этноса, представления. Можно считать, что анализ различных аспектов этнополитического самосознания волжских булгар XXIII вв., сохранившихся в исторической традиции (историографической и фольклорной), показывает их связь с реалиями существования народа, а также уровнем его политических притязаний. Рассмотрение их позволило сделать вывод о явных интеграционных тенденциях, причем на новой основе - исламского государства. Подтверждение этому можно найти в практически полном игнорировании в сохранившейся традиции языческих и племенных элементов, а фигурирующие в них реминисценции (эпонимы, элементы архетипичных представле-

ний и т.д.) не более чем вкрапления в структуру исламских представлений. Одновременно на первый план в них вышли такие компоненты новой политической системы, как осознание своей связи с правящей династией, которая распространяется на все население, связи с территорией страны - понимаемой как отечество для всего населения, единство которого осознавалось не просто как кровное (от единого предка, причем на первый план в этих традиционных архаичных образах выходит коранический, а не общетюркский пантеон), а как духовное. Оно явно понималось как общность, возникшая в прошлом благодаря «перерождению» народа после принятия ислама и становления государства (обретение независимости в борьбе, появлении новой династии и т.д.) и осознания своего места в исламском мире. Это означает, что этно-политическое единство осознавалось не в категориях родо-племенных, а наоборот, резко противостояло им, делая упор на новую религиозную и социальную общность (Измайлов, 1996, с. 97-113; 2001, с. 93-119).

Подобное осмысление истории народа означает понимание принятия ислама как «рубежного» события, оказавшего влияние на все стороны его жизни. Дело даже не столько в признании единственными лишь исламских предков, а в представлении о том, что с тех пор все народы, вошедшие в государство булгар, потеряли свою этническую специфику. Они как бы «переплавились», получив себе в правители булгарских царей, приняв ислам и участвуя в борьбе за отчизну, в новую «булгарскую» общность. Весьма вероятно при этом, что на уровне обыденного сознания термины

«булгар» и «мусульманин» выступали в качестве синонимов, причем как у самих булгар, так и у их соседей. Отсутствие других генеалогических версий, возможно, также свидетельствует о ее общепринятости (во всяком случае, в официальном историописании) и укорененности в сознании народа в «узловых» моментах (принятие ислама, единая историографическая традиция, династия и т.д.). Анализ различных аспектов этнополитического самосознания волжских булгар X-ХШ вв., сохранившихся в исторической традиции (историографической и фольклорной) показывает их связь с реалиями существования народа, а также уровне его политических притязаний. Рассмотрение их позволило сделать вывод о явных интеграционных тенденциях, причем на новой основе - исламского государства. Ведущими элементами этой новой политической системы, стали представления, связанные с этносоциальным и этнополитическим единством элиты общества. Данная система представлений и ценностей являлась не патриархальной и родовой, а надобщинной и государственной. Носителями ее были, несомненно, наиболее социально и политически активные члены нового общества: феодальная элита - военно-служилая знать, духовенство и городской нобилитет. Именно появление и становление этих слоев общества символизировало интеграционные процессы в политике, хозяйстве и культуре в эпоху развития феодального государства, роста городов, складывания литературного (общепонятного) языка. Самоидентификация выражавших эти тенденции новых слоев общества нашла концептуальное отражение в трудах, обслуживаю-

щих их культуру философов и хронистов, основные концепции которых, в свою очередь, оказывали определяющее, хотя и опосредованное влияние на характер ментальности широких народных масс (см.: Измайлов, 2000, с. 99-105).

Следует особо подчеркнуть некоторые важные моменты. Хотя этнополитические воззрения «безмолвствующего большинства» народа известны довольно плохо, судя по генеалогиям Х11-Х1Х вв., они не выходили за пределы представлений о единстве своего рода (совокупности семей, населения определенной местности и т.д.) и в них уже заметно влияние официальной исторической традиции (осознание себя как выходцев из булгарских городов, связь с правящей династией - введение в шедже-ре именно булгарских правителей и т.д.). Кроме того, следует учесть, что для оценки средневековым человеком своего индивидуального духовного и практического опыта важно было обращение к традиции, то есть детерминация своего опыта в категориях коллективного сознания, освященном в социальном ритуале, в образцах поведения и литературной традиции. Точно также для проверки собственного понимания своего места в социуме (государстве) отдельный род или семья обращалась к официальной исторической традиции, освященной религией. Понятно, что это не происходило путем приобщения к историографическим текстам, видимо, гораздо чаще это были более адаптированные для восприятия народом формы (легенды, сказания, притчи и т.д.), но при этом они определенно следовали единой концептуальной схеме. Разумеется, самосознание на-

рода и социальных верхов общества нельзя считать полностью идентичным. Говоря о менталитете населения Волжской Булгарии, в том числе и этнополитических его аспектах, следует помнить, что оно было многоступенчатым и парадигмальным. При этом уровень понимания своего единства во многом зависел от социального статуса его носителей: общеполитическое общегосударственное мышление было более характерно для социальных верхов, тогда как местное, общинное - для низов общества. Иными словами, народное сознание играло активную роль в определении местного социума, для которого органичны были идеи родства, связей и отличий от соседних общин («общинный микрокосм»), тогда как в сфере знати, религиозных деятелей, купечества основное влияние имели официальные (профессиональные) общегосударственные концепции. И именно на них равнялось местное простонародное сознание, а лейтмотив этнополитического единства булгар, составляя основу идейного арсенала интеграционных тенденций в обществе, пронизывал все компоненты общебулгарского мировоззрения. Все это позволяет с уверенностью говорить, что выявленные в результате анализа аспекты этнополитических автостереотипов (связь с династией, представление о едином прошлом и своей миссии и исламском мире и т.д.) в той или иной мере были распространены в среде населения средневековой Булгарии, особенно ее наиболее социально активной части.

Отсюда можно сделать вывод, что рассмотренные выше аспекты сознания, несомненно, достаточно точно характеризуют данную общность че-

рез призму ее собственных взглядов. Можно считать доказанным, что часть населения Среднего Поволжья Х-ХШ вв., осознавшая себя связанной определенными обязательствами с правящей династией и подвластная ей, исповедующая ислам и следующая своей особой миссии в мусульманском мире, жившее в пределах одного государства и считавшее его землю для себя отчизной, - именно это средневековое население Волго-Уральско-го региона определенно называло себя «булгарами». Эти черты, характеризующие общебулгарское сознание, и были зафиксированы в официальной историографической традиции. Особо следует подчеркнуть, что другие объективные элементы общности, выявленные археологически и исторически, такие как общность языка, бытовой культуры, погребальной обрядности, хозяйственной деятельности, скорее всего, не сознавались или же не считались дифференцирующими. Проведенный анализ показал, что ведущим в этом вопросе само население Булгарии (в первую очередь элита) в домонгольский период считало единство династии, населения и родной земли, а также религии и рассматриваемого через ее призму прошлого. Таким образом, данная модель показывает, что «булгарская идентичность» была сложным многослойным явлением.

Археология Булгарии: изучение конфессиональной и этносоциальной общности. Кроме письменных источников в нашем распоряжении есть чрезвычайно важные археологические материалы, которые позволяют судить о распространенности ислама и его ритуалов у булгар. Достаточно отметить два факта. Для

булгарских памятников Х-ХШ вв. характерно практически полное отсутствие костей свиньи. Например, среди остеологических материалов из Билярского городища за время раскопок 1967-1971 гг. (всего обнаружено 9606 костей) их вообще не выявлено, нет костей свиньи и на других памятниках (Петренко, 1976, с. 228-239; 1979, с. 124-138; 1984, с. 66-69). Высокая статистически представительная выборка материалов и ее поразительная стерильность в отношении костей свиньи как среди материалов городских, так и сельских поселений, учитывая факт широкого распространения свиноводства в более ранний исторический период и в соседних с Булгарией регионах, позволяет сделать вывод о повсеместном и строгом следовании булгарами предписаний и запретов ислама.

Еще более выразительно о распространении и характере ислама позволяют судить могильники волжских булгар, погребения которых совершены по мусульманскому погребальному обряду. Булгарские могильники были скрупулезно и всесторонне проанализированы Е.А. Халиковой, что позволяет опираться на ее выводы по этой проблеме (Халикова, 1986, с. 43-132). Мусульманский погребальный обряд населения Булгарии Х-ХШ вв., по ее данным, можно реконструировать так: глубина могильной ямы до 1 м, могильная камера без ляхда, стенки ямы отвесные или с небольшим наклоном, иногда на дне ямы фиксировался подбой, погребенный был ориентирован головой на запад, запад-северо-запад или запад-юго-запад, иногда умерший хоронился в гробу или деревянном ящике с перекрытием, умерший, как правило, клался в могилу с некоторым

поворотом туловища на правый бок, лицом, обращенным в сторону Мекки (редко на спине и лицом вверх), руки умершего лежали: правая вдоль тела, левая сдвинута на таз (реже обе вытянуты вдоль тела или полусогнуты), ноги чаще вытянуты (реже согнуты, полусогнуты или одна из них полусогнута). Вещи в погребениях, как правило, отсутствуют, хотя иногда встречаются, но не как элемент одежды, а, очевидно, как поминальный дар. Этот «классический» (канонический для Булгарии) обряд начал распространяться в Булгарии в конце IX - начале X вв., в первой половине X в. он господствовал в среде горожан, а в отдельных регионах - уже в начале XI в. (Халикова, 1986, с. 137-152). Можно подчеркнуть, что с рубежа X-XI вв. языческие могильники на территории Булгарии уже не известны (Халикова, 1986, с. 150). Выводы эти в основном выдержали испытание временем и дополнены изучением представлений о смерти у булгар и их влияния на формирование булгарского погребального обряда (Измайлов, 2008, с. 4-41).

В настоящее время известно примерно 59 могильников по всей территории Булгарии (Предволжье, Предка-мье, Западное и Центральное Закамье и бассейн р. Малый Черемшан), на которых вскрыто более 970 погребений, совершенных по мусульманскому обряду и при этом не обнаружено ни одного не только могильника, но даже и единственного языческого погребения. Все эти факты весьма ярко и недвусмысленно свидетельствуют о повсеместном распространении ислама и глубине его проникновения в народную культуру (Измайлов, 2010, с. 87-100).

Важность этих материалов в том, что они позволяют оценить реальность представлений, выраженных в исторической традиции. По сути дела, полное господство ислама и исчезновение разнообразных языческих культов, распространенных в предшествующий период, а также строгое следование мусульманским запретам (отсутствие костей свиньи и т.д.) свидетельствует о растворении различных этнокультурных групп в единой мусульманской среде.

Рассмотрение культуры булгарской элиты имеет много гносеологических сложностей. Методика изучения этносоциальной общности слабо разработана. Примитивные социологические схемы анализа, как выяснилось, весьма не продуктивны для анализа средневековых обществ. Требуются иные подходы, чтобы проанализировать социальную реальность в этих условиях. Для Волжской Булгарии подобный анализ был выполнен на основе наиболее репрезентативных комплексов находок. Был изучен комплекс вооружения и выявлен элитарный набор оружия. Динамика его развития позволяет говорить о постепенной его эволюции до формирования контин-гентов конных латных копейщиков, которые характерны для рыцарской кавалерии других средневековых государств Восточной Европы (см.: Измайлов, 1997, с. 131-149).

Анализ археологических материалов позволил сделать вывод, что в Булгарском государстве выявляется целый ряд важнейших для ее государственности символов власти, подчеркивавших его суверенность и самостоятельность (Измайлов, 2009, с. 18-34). Среди всех находок выявляется группа знаков-тамг (в виде графемы

рунического алфавита - «А-тамги»), которые встречаются как на социально престижных предметах (монеты, оружие) и межевых (пограничных) знаках, так и на массовых изделиях (гончарная посуда) в виде клейм и прочерченных знаков. Подобные знаки определенно являлись символами правящего в Булгарии рода, маркируя его собственность и символизируя свой суверенитет. Это заставляет считать, что Булгария имела развитую систему государственных символов, включая владельческий знак корпорации родовой булгарской знати.

Выявление совокупности престижных предметов, характеризующих субкультуру булгарской элиты, продолжается. Например, среди украшений выделяются золотые и серебряные височные трехбусинные подвески. Они известны в виде драгоценных дорогих изделий, украшенных подвесками и птицами. Подражаниями им можно считать более простые латунные и медно-цинковые украшения, распространенные по всей территории Булгарии. Тем самым можно сделать вывод о ведущем характере элитарной культуры.

В целом в археологической культуре населения Булгарии явно выделяются два взаимосвязанных элемента - общая мусульманская и элитарная военно-дружинная составляющие. Эти элементы археологической культуры отличают ее от других культур, а также самым непосредственным образом характеризуют булгарскую эт-нополитическую общность.

Археологическая культура Бул-гарии и булгарская этнополитиче-ская общность: динамика соотношения. Рассмотрев все материалы, можно сделать вывод, что в нашем

распоряжении находится значительный материал (начиная от предметов с арабскими надписями и предметами культа до остатков мечети и отсутствия костей свиньи в костных остатках), позволяющий сделать вывод о широком распространении ислама в X-XIII вв. на территории Волго-Уральского региона. Важнейшим же доказательством распространения мусульманства являются могильники с территории Волжской Булгарии, о которых можно определенно сделать вывод, что те из них, где выполнены основные требования джаназы (ориентация умершего по кыбле), являются мусульманскими. Ареалы всех этих археологических явлений совпадают с другими вполне определенными культурно-археологическими параметрами (красно-коричневая круговая посуда, крупные городища, развитые земледельческие орудия и ремесленное производство, своеобразные украшения, особый комплекс вооружения и т.д.), которые очерчивают территорию булгарской археологической культуры (см. Фахрутдинов, 1975, с. 26-49). Отсутствие костей свиньи в памятниках этой культуры и мусульманские могильники, которые пока выявлены и изучены не повсеместно, но, тем не менее, равномерно представлены во всех основных регионах Волго-Камья. Это позволяет констатировать сопряженность элементов мусульманской культуры с ареалом распространения булгар-ской культуры, тем самым подтверждая данные письменных источников. Сопряженность культуры булгар с исламскими элементами культуры, делает именно их важнейшим этнокультурным показателем, поскольку, как удалось выяснить, именно с исла-

мом и мусульманской государственностью связывали свою этническую (этнополитическую) идентичность булгары. Иными словами, все мусульмане, которые, судя по данным археологических источников (булгарская археологическая культура), составляли абсолютное большинство населения Булгарии X-XШ вв., и могут считаться булгарами. Поскольку же нет оснований считать доказанным наличие языческих или немусульманских погребений в мусульманских могильниках, или массива языческого населения, носителя булгарской культуры, то и в такой четкой и однозначной трактовке материала нет особых сомнений. Другие элементы быта и хозяйственной деятельности (лепная керамика, украшения и т.д.), видимо, не осознавались самим населением как этнодифференцирующие и не несли в тот период этническую нагрузку.

Данное положение не означает, что эти элементы не могут использоваться для характеристики особенностей археологической культуры населения Булгарии, речь в данном случае идет только о том, чтобы очистить эти аспекты культуры от несвойственной ей этничности. Характерные материальные древности булгар, действительно определяли облик ее культуры, но при этом надо иметь в виду, что эти же предметы (круговая гончарная посуда, украшения, бронзовая и серебряная посуда, бытовые и хозяйственные изделия и т.д.) могли использоваться и использовались соседними этносами. Например, булгарская керамика в массе встречается на средневековых памятниках Сурско-Свияжского междуречья (Каховский) и Верхнего Прикамья, а украшения и ювелирные изделия были широко известны вплоть Северо-восточной Европы и Зауралья.

Рис.1

Рис.2

П - булгарская археологическая культура - мусульманское население Булгарии ^^ - булгарская элита

Рис.3

Вместе с тем, поскольку становление государственных институтов и внедрение ислама происходило в течение определенного периода, то и археологические параметры булгар-ского этноса не оставались неизменными, а претерпевали значительные изменения, как и качественные параметры этничности. На раннем этапе становления Булгарского государства (VIII - начало X вв.) булгары составляли только определенную группу среди тюркских и угорских племен, имеющих достаточно сходную в археологическом отношении культуру, на что оказывали нивелирующее влияние и образ жизни, и способ хозяйствования, и салтово-маяцкие традиции и культурные импульсы (рис.1). Несовпадение квадратов связано с тем, что значительная часть носителей данной археологической культуры (условно ее можно назвать бул-гарской, хотя есть и другие термины - «раннебулгарская» или «протобол-гарская») не считала себя булгарами (племена сувар, эсгиль/чигиль и др.). Булгары составляли один из родов ,который постепенно начинает объединять под своей властью другие племена. В свою очередь, поскольку значительная часть булгар продолжала жить в Подонье и даже в Дунайской Болгарии, то не все булгары были носителями этой культуры.

Новый этап связан со становлением Булгарского государства и распространением мусульманской религии в Поволжье. Ислам, как свидетельствует имеющийся в нашем распоряжении материал, начинает проникать в среду булгарского общества на рубеже IX-X вв. На городских некрополях исламская обрядность превалирует уже с первой половины X в., а в сель-

ской округе ислам распространяется во второй половине X в. Отдельные группы населения, оставаясь на периферии исторического развития, сохраняют языческий обряд погребения. Одновременно в городах начинает формироваться новая археологическая культура (распространяется гончарная круговая посуда, появляются новые социально-престижные оружие, украшения, предметы быта и т.д.). Визуально данную ситуацию (рис.2) можно представить как взаимодействие трех элементов: археологической культуры, мусульманского населения и подданных булгарского правителя и военно-служилой элиты, имевшей булгарскую идентичность. Взаимное перекрывание трех квадратов дает мусульманское население Булгарского государства, элитой которого являлась знать, именовавшая себя булгарами, но на новых этнопо-литических основаниях. Скорее всего, в реальности общности мусульман и булгарской элиты совпадали, хотя теоретически существование некоторых групп булгар, сохранявших верность прежним традициям, по крайней мере, до середины X в., исключить полностью нельзя. За пределами булгаро-мусульманской общины находились группы других тюрко-болгарских племен, использовавших в быту прежние формы культуры и погребальной обрядности.

Распространение ислама и нового этнополитического сознания наталкивалось на сопротивление отдельных племенных объединений, придерживавшихся традиционного мировоззрения и погребальной обрядности, которое уже к середине X в. было сокрушено. Формируется новая этнополитическая ситуация. Во вто-

рой половине X в. все группы тюрко-болгарских племен были включены в состав Булгарского эмирата, входят в булгарскую этнополитическую систему и обращаются в ислам. Анализ всех материалов, позволяет сделать вывод, что с рубежа X-XI вв. на территории Булгарии не зафиксировано ни одного языческого погребения или элемента обряда, а на основных археологических памятниках категорически не встречаются кости свиньи. Сопоставляя данные выводы с выявленными и систематизированными элементами этнополитической ментальности булгар, можно сделать вывод, что утверждение и распространение ислама происходило одновременно и что ведущими узлами социальной, эт-нополитической и религиозной активности являлись города и их ближайшая округа, где формировались новые социальные отношения и военно-служилая элита. Более того, на всей территории страны устанавливается довольно единообразный погребальный обряд, который безраздельно господствует вплоть до второй половины XIII в. Графически новую ситуацию, установившуюся с рубежа X-XI вв., можно отразить как почти полное перекрывание археологической культуры населения Волжской Булгарии, мусульманского населения и булгарской элиты, идентифицировавших себя с исламским государством. Можно сказать определенно, что булгарская идентичность проникла в среду населения именно как религиозная. Можно только подчеркнуть, что в окружающих ближних и дальних странах население страны именовалось «булгарами» (см.: Измайлов, 1999, с. 69-75).

Неполное совпадение археологической и этнополитической общностей определяются тем, что группы соседних с Булгарией племен использовали в быту элементы булгарской археологической культуры (Верхнее Прикамье, Зауралье, Северо-Восток Европы, Сурско-Свияжское междуречье и т.д.) (см.: Каховский и др., 1993, с. 32-46; Белавин, 2000), в то время как часть жителей Булгарии, использовало в быту некоторые предметы иноземного происхождения или традиционные формы посуды и украшений (не исключено, что группы булгар жили на Руси и пользовались древнерусской материальной культурой) (см.: Полубояринова, 1993).

Все иноэтничные мигранты как отдельные люди, так и целые группы, входя в булгарскую среду и принимая ислам, становились мусульманами, а для соседей - булгарами. Возможно, в жизни все было несколько сложнее и не так однозначно, но пока отдельные нюансы, как и микроэтнонимы и местные элементы самосознания не поддаются определению, тем более они никак не фиксируются археологически. Другие общины, живущие в Булгарии, имели свои кладбища (разумеется, за исключением язычников, которые вряд ли могли составить устойчивую общину, поскольку подлежали обязательной и непременной исламизации). Так, например, в письменных источниках фиксируется русское христианское кладбище, возможно, к иноконфессиональным общностям относятся и некоторые другие некрополи из Болгара (Яблонский, 1987, с. 124-142).

Данный вывод заставляет обратить пристальное внимание на такой мощный интегрирующий фактор, как

государство во главе с военно-служилой аристократией и встроенной в его институты религий. Сплоченное в единое владение корпорацией военно-служилой знати оно формирует новую реальность, новую общность людей, где ведущими уже становятся не этноязыковые и хозяйственные, а социально-политические и религиозные категории родства, переработанные общественным сознанием в виде исторических и актуальных стереотипов. Аристократическая элита осознает себя особой этносоциальной общностью, с единым этнонимом, который становится самоназванием только после того, как пройдет стадию переосмысления в коллективном сознании и приобретя набор определенных этнополитических стереотипов, закрепляемых за ним. По этому этнониму называется и сама страна в глазах соседей. В свою очередь, изменение самоназвания свидетельствует не о «чуждом влиянии», а о переменах в обществе, вызвавших смену политической ситуации и этносоциальных элит. Механизм этих изменений, в частности в эпоху Улуса Джучи (Золотой Орды) в определенной мере выяснен (Измайлов, 2002, с. 244-262).

При этом основная масса населения отличала себя по конфессиональному признаку. Свидетельствует об этом ортодоксальность погребального обряда булгар, которая, несомненно, связана с их представлениями о своей «избранности», вследствие «погра-ничности» своего положения на краю обитаемой ойкумены и на северной границе исламского мира (Измайлов, 2000, с. 99-105). Вполне возможно, что этим объяснялась их непримиримость в отношении язычников и язычества. Как бы то ни было, но

каноничность и единообразие погребального обряда на всей территории государства свидетельствуют о силе религиозных норм, которые явно не просто поддерживались авторитетом государства, а прямо насаждались в обществе. Несомненно, что это во многом способствовало быстрому и бесследному «растворению» в котле своего этноконфессионального сознания небольших групп переселенцев из соседних регионов.

В этой ортодоксии была сила булгар, но в ней крылась и их слабость. Будучи основой этнополитической консолидации и становым хребтом этноконфессиональной идентификации булгар, в условиях ослабления ислама в период монгольского завоевания и становления Улуса Джучи, строгие нормы булгарской ортодоксии были во многом размыты и сглажены. Следствием этого стал кризис прежней исламской идентификации и ее постепенная модернизация.

Подводя итог, следует отметить, что как теоретические построения, так и практические исследования на примере этногенеза средневековых булгар показывают продуктивность методики этнологического синтеза, который отвергает руководящую роль одной единственной науки и заменяет ее всесторонней и сбалансированной междисциплинарной интеграцией. Он, наконец, позволит вместо простых «схем» и банального «здравого смысла» археологической этногене-тики приблизиться к сложной и многоступенчатой процедуре этнологических исследований, с использованием данных различных наук. Разумеется, при этом, как справедливо писал Л.С. Клейн: «такая смена подхода сделает исследования по этногенезу

более трудными для эмпириков, вовсе недоступными для дилетантов и совершенно непривлекательными для энтузиастов априорных идей о том, откуда «должны» происходить те или иные народы. Что ж, это обычная и не слишком высокая плата за приближение к истине и становление науки» (Клейн, 1988, с. 23).

ЛИТЕРАТУРА

1. Алпатов В.М. История одного мифа: Марр и марризм. - М.: Наука, 1991. -240 с.

2. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. - М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2001. - 288 с.

3. Артамонов М.И. К вопросу об этногенезе в советской археологии // КСИ-ИМК. - № 29. - Л., 1949. - С. 2-16.

4. Арутюнов С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. - М.: Наука, 1989. -247 с.

5. Арутюнов С.А., Хазанов А.М. Проблема археологических критериев этнической специфики // СЭ. - 1979. - № 6. - С.79-89.

6. Барт Ф. Введение // Этнические группы и социальные границы. - М.: Новое издательство, 2006. - С. 9-48.

7. Белавин А.М. Камский торговый путь. Средневековое Предуралье в его экономических и этнокультурных связях. - Пермь: Изд-во ПГПУ, 2000. - 200 с.

8. Белых С.К. Этнос и археологические «этномаркеры» (полемические заметки) // Вестник Удмуртского университета. - 2013. - Сер. 5. - Вып. 1. - С. 100-105.

9. Ганжа А.И. Этнические реконструкции в советской археологии 40-60 гг. как историко-научная проблема // Исследование социально-исторических проблем в археологии. - Киев: Наукова думка, 1987. - С. 118-158.

10. Генинг В.Ф. Очерки по истории советской археологии (У истоков формирования марксистских теоретических основ советской археологии. 20-е - первая половина 30-х годов). - Киев: Наукова думка, 1982. - 225 с.

11. Гумбольдт В. Характер языка и характер народа (Отрывок) // Гумбольдт В. Язык и философия культуры. - М.: Наука, 1985. - С. 370-381.

12. Гуревич А.Я. Историческая наука и историческая антропология // Вопросы философии. - 1988. - № 1. - С. 56-70.

13. Гуревич А.Я. О кризисе современной исторической науки // Вопросы истории. - 1991. - № 2/3. - С. 21-36.

14. Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». - 2-е изд. - М., СПб.: Центр гуманитарных инициатив, Университетская книга, 2014. - 432 с.

15. Дробижева Л.М. Национальное самосознание: база формирования и социально-культурные стимулы развития // СЭ. - 1985. - № 5. - С. 3-16.

16. Измайлов И.Л. Этнополитические аспекты самосознания булгар X-XIII вв. // Панорама-Форум. - 1996. - № 1 (4). - С. 97-113.

17. Измайлов И.Л. Вооружение и военное дело населения Волжской Булгарии X-XШ в. - Казань; Магадан: Изд-во СВНЦ ДВО РАН, 1997. - 212 с.

18. Измайлов И.Л. «Безбожные агаряне»: Волжская Булгария и булгары глазами русских (X-XШ вв.) // Восточная Европа в древности и средневековье. Контакты,

зоны контактов и контактные зоны: XI Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР В.Т. Пашуто. Материалы к конференции. - М.: ИВИ РАН, 1999. - С. 69-75.

19. Измайлов И.Л. «Начала истории» Волжской Булгарии в предании и исторической традиции // Древнейшие государства Восточной Европы. - М.: Наука, 2000. - С. 99-105.

20. Измайлов И.Л. Средневековые булгары: этнополитические и этно-конфес-сиональные аспекты идентификации // Диалог культур Евразии. Вопросы средневековой истории и археологии. - Вып. 2. - Казань: Изд-во Татарский государственный гуманитарный институт, 2001. - С. 93-119.

21. Измайлов И.Л. Формирование этнополитического самосознания населения Улуса Джучи: некоторые элементы и тенденции развития тюрко-татарской исторической традиции // Источниковедение истории Улуса Джучи (Золотой Орды). От Калки до Астрахани. 1223-1556. - Казань: Мастер Лайн, 2002. - С. 244-262.

22. Измайлов И.Л. Булгарская этнополитическая общность: к методике этно-археологического определения средневекового этноса // Вестник Новосибирского государственного университета. - Сер. История, филология. - 2006. - Т. 5. - Вып. 3. - С. 75-83.

23. Измайлов И.Л. Мусульманин на пороге вечности: представления о смерти и особенности джаназы в Волжской Булгарии // Минбар (Казань). - 2008. - Вып. 1. - С. 4-41.

24. Измайлов И.Л. Булгарский средневековый этнос: критика традиционных методик определения // Этнологические исследования в Татарстане: Материалы итоговой конференции ИИ АН РТ, посвященной 10-летию Ин-та. - Вып. I. - Казань: ИИ АН РТ, 2007. - С. 5-17.

25. Измайлов И.Л. «Зеленых не сочтешь там шелковых знамен... (Символы булгарской государственности X - первой трети XIII в.) // Гасырлар авазы - Эхо веков.

- 2009. - № 2. - С.18-34.

26. Измайлов И.Л. Волжская Булгария: ислам и археологическая культура // Наследие ислама в музеях России: изучение, атрибуция, интерпретация: Материалы научно-практической конф. 3-4 декабря 2009 г. - Казань: Изд-во Министерства образования и науки Республики Татарстан, 2010. - С. 87-100.

27. Казаков Е.П. Культура ранней Волжской Болгарии. - М.: Наука, 1992. -335 с.

28. Казаков Е.П. Волжская Булгария и финно-угорский мир // Finno-Ugrica. -1997. - № 1. - С. 33-53.

29. Казаков Е.П. О роли миграций в формировании этноса и культуры волжских болгар // Научное наследие А.П. Смирнова и современные проблемы археологии Волго-Камья: Материалы науч. конф. - М.: Изд-во ГИМ, 1999. - С. 224-231.

30. Каменецкий И.С. Археологическая культура: ее определение и интерпретация // СА. - 1970. - № 2. - С. 18-36.

31. Каховский Б.В., Каховский В.Ф. Изучение булгарских памятников на территории Чувашии // Археология Волжской Булгарии: Проблемы, поиски, решения.

- Казань: ИЯЛИ КНЦ РАН, 1993. - С. 32-46.

32. Клейн Л.С. Археологические источники. Учебное пособие. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1978. - 119 с.

33. Клейн Л.С. Стратегия синтеза в исследованиях по этногенезу // Советская этнография. - 1988. - № 4. - С. 13-23.

34. Клейн Л.С. Археологическая типология. - Л.: АН СССР, 1991. - 448 с.

35. КлейнЛ.С. Феномен советской археологии. - СПб.: Фарн, 1993. - 118 с.

36. Клейн Л.С. Археология и этнография: проблема сопоставлений // Этногра-фо-археологические комплексы: проблемы культуры и социума. - Новосибирск: Наука. Сиб. Предприятие РАН, 1998. - С. 29-66.

37. Клейн Л.С. Принципы археологии. - СПб.: Бельведер, 2001. - 152 с.

38. Клейн Л.С. Этногенез и археология. - Т. 1. - СПб.: Евразия, 2013. - 528 с.

39. Кнабе Г.С. Вопрос о соотношении археологической культуры и этноса в современной зарубежной литературе // СА. - 1959. - № 3. - С. 243-257.

40. Козлов В.И. Проблема этнического самосознания и ее место в теории этноса // СЭ. - 1974. - № 2. - С. 79-92.

41. Коротеева В.В. Теории национализма в зарубежных социальных науках. -М.: Изд-во РГГУ, 1999. - 140 с.

42. Крадин Н.Н. Археологические культуры, этнические общности и проблема границы // Социогенез в Северной Азии: Материалы 3-й научно-практической конференции (Иркутск, 29 марта - 1 апреля, 2009 г.). - Иркутск: Изд-во ИрГТУ, 2009. - С. 23-27.

43. Кром М.М. Историческая антропология. - 2-е изд. - СПб.: Дмитрий Була-нин, 2004. - 168 с.

44. Крюков М.В. Эволюция этнического самосознания и проблема этногенеза // Расы и народы. - 1976. - № 6. - С. 42-63.

45. Крюков М.В., Малявкин В.В., Софронов М.В. Китайский этнос на пороге средних веков. - М.: Наука, 1979. - 327 с.

46. Крюков М.В., Малявкин В.В., Софронов М.В. Китайский этнос в средние века (VII-XШ вв.). - М.: Наука, 1984. - 336 с.

47. Крюков М.В., Малявкин В.В., Софронов М.В. Этническая история китайцев в XIX - начале XX века. - М.: Наука, 1993. - 413 с.

48. Литаврин Г.Г. Формирование этнического самосознания болгарской народности (VII - первая четверть X в.) // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. - М.: Наука, 1982. - С. 49-82.

49. Литаврин Г.Г., Наумов Е.П. Этнические процессы в Центральной и Юго-Восточной Европе и особенности формирования раннефеодальных славянских народностей // Раннефеодальные государства и народности (южные и западные славяне VI-XII вв.). - М.: Наука, 1991. - С. 285-313.

50. Напольских В.В. Введение в историческую уралистику. - Ижевск: Удмуртский ИИЯЛ УрО РАН, 1997. - 268 с.

51. Наумов Е.П. К вопросу о разных уровнях этнического самосознания у южных славян (эпоха раннего средневековья) // Этносоциальная и политическая структура раннефеодальных славянских государств и народностей. - М.: Наука, 1987. - С. 107-116.

52. Петренко А.Г. Изучение костных остатков животных из раскопок Билярско-го городища в 1967-1971 гг. // Исследования Великого города. - М.: Наука, 1976. - С. 228-239.

53. Петренко А.Г. Билярские остеологические материалы из раскопок 19741977 гг. // Новое в археологии Поволжья. - Казань: ИЯЛИ КФАН СССР, 1979. -С.124-138.

54. Петренко А.Г. Древнее и средневековое животноводство Среднего Поволжья и Предуралья. - М.: Наука, 1984. - 174 с.

55. Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. - М.: Языки славянских культур, 1998. - 383 с.

56. Полубояринова М.Д. Русь и Волжская Болгария в Х-ХУ вв. - М.: Наука, 1993. - 123 с.

57. Репина Л.П. Социальная история и историческая антропология: новейшие тенденции в современной британской и американской медиевистике // Одиссей. Человек в истории. - М.: Наука, 1990. - С. 167-181.

58. Репина Л.П. Историческая наука на рубеже ХХ-ХХ1 вв.: социальные теории и историографическая практика. - М.: Кругъ, 2011. - 560 с.

59. Руденко К.А. К вопросу о взаимодействии булгар с поволжскими и при-камскими финнами в Х11-Х1У вв. (по материалам селищ) // Finno-Ugrica. - 1998. -№ 1 (2). - С. 15-29.

60. Смирнов А.П. К вопросу о происхождении татар Поволжья // СЭ. - 1946. -№ 3. - С. 37-50.

61. Смирнов А.П. Волжские булгары / Труды ГИМ. - Вып. Х1Х. - М.: Изд-во ГИМ, 1951. - 273 с.

62. Смирнов А.П. К вопросу об археологической культуре // СА. - 1964. -№ 4. - С. 3-17.

63. Смирнов А.П. Об археологических культурах Среднего Поволжья // СА. -1968. - № 2. - С. 63-71.

64. Смит Э.Д. Национализм и модернизм: Критический обзор современных теорий наций и национализма. - М.: Праксис, 2004. - 464 с.

65. Социальная идентичность средневекового человека. - М.: Наука, 2007. -327 с.

66. Токарев С.А. К постановке проблем этногенеза // СЭ. - 1949. - № 3. -С.12-36.

67. Токарев С.А. История зарубежной этнографии. - М.: Высшая школа, 1978.

- 352 с.

68. Фахрутдинов Р.Г. Археологические памятники Волжско-Камской Булгарии и ее территория. - Казань: Татар. кн. изд-во, 1975. - 220 с.

69. Федоров Г.Б. За преодоление влияния «теорий» Марра в археологии (Заседания Ученого совета ИИМК в декабре 1950 г.) // ВДИ. - 1951. - № 2. -С. 229-244.

70. Халиков А.Х. Татарский народ и его предки. - Казань: Татар. кн. изд-во, 1989. - 220 с.

71. Халиков А.Х. Основы этногенеза народов Среднего Поволжья и Приуралья.

- Казань: «Фолиантъ»; ИИ АН РТ, 2011. - 336 с.

72. Халикова Е.А. Мусульманские некрополи Волжской Булгарии Х - начала ХШ в. - Казань: Изд-во КГУ, 1986. - 160 с.

73. Хузин Ф.Ш. Волжская Булгария в домонгольское время (Х - начало ХШ веков). - Казань: Мастер-Лайн, 1997. - 183 с.

74. Хузин Ф.Ш. Ранние булгары и Волжская Булгария (VIII - начало ХШ в.). Учебное пособие. - Казань: «Фолиантъ», 2006. - 583 с.

75. Хузин Ф.Ш. К вопросу о так называемой «постпетрогромской культуре» // Камский торговый путь. - Елабуга: Изд-во ЕГПУ, 2008. - С.11-22.

76. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. - М.: Алетейя, 1998. -306 с.

77. Шнирельман В.А. Проблема доклассового и раннеклассового этноса в зарубежной этнографии // Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе. - М.: Наука, 1982. - С. 207-252.

78. Шнирельман В.А. Этноархеология - 70-е годы // СЭ. - 1984. - № 2. -С. 100-113.

79. Шнирельман В.А. Этноархеология // Этнография и смежные дисциплины. Этнографические субдисциплины. Школы и направления. Методы. - М.: Наука, 1988. - С. 95.

80. Шнирельман В.А. Археологическая культура и социальная реальность (Проблема интерпретации керамических ареалов). Препринт. - Екатеринбург: Ин-т истории и археологии УрО РАН, 1993. - 39 с.

81. Шнирельман В.А. Злоключения одной науки: этногенетические исследования и сталинская национальная политика // Этнографическое обозрение. - 1993. -№ 3. - С. 52-68.

82. Шнирельман В.А. Археология и этнография: проблемы корреляции // «Моя избранница наука, наука, без которой мне не жить...». - Барнаул: Изд-во АлГУ, 1995. - С. 141-152.

83. Шнирельман В.А. Националистический миф: основные характеристики // Славяноведение. - 1995. - № 6. - С. 3-13.

84. Шнирельман В.А. Борьба за аланское наследие (Этнополитическая подоплека современных этногенетических мифов) // Восток. - 1996. - № 5. - С. 100-113.

85. Элита и этнос средневековья. - М.: Институт всеобщей истории, 1995. -276 с.

86. Яблонский Л.Т. Некрополи Болгара // Город Болгар. Очерки истории и культуры. - М.: Наука, 1987. - С. 124-142.

87. Яблонский Л.Т. Осторожно: этническая археология (Спички детям не игрушка) // XVIII Уральское археологическое совещание: Культурные области, археологические культуры, хронология. - Уфа: Изд-во Башкирского государственного педагогического университета, 2010. - С. 52-63.

88. Binford L.R. Archaeology as anthropology // American Antiquity. - 1962. -Vol. 28. - № 1. - P. 217-225.

89. Gould R.A. Living archaeology. New Studies in Archaeology. - Cambridge: Cambridge Univ. press, 1980. - 270 р.

90. Nationalism. Ed. By J. Hutchinson and A.D. Smith. - Oxford; New York, 1994. - 378 р.

91. Smith A.D. The Ethnic Revival. - Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1981. -240 р.

92. Smith A. D. The Ethnic Origins of Nations. - Oxford: Basil Blackwell, 1986. -P. 366.

93. Trigger B.G. Time and Tradition: Essay in archaeological interpretation. - Columbia: Columbia Univ. press, 1978. - 273 p.

Информация об авторе:

Измайлов Искандер Лирунович, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник, Институт археологии им. А.Х. Халикова АН РТ (г. Казань, Российская Федерация); ismail@inbox.ru

ARCHAEOLOGICAL CULTURE AND MEDIEVAL ETHNIC UNITY: THE RATIO OF THEORETICAL AND METHODICAL PROBLEMS (A CASESTUDY FROM MEDIEVAL BULGARIA)

I.L. Izmailov

The article deals with issues of comparison of archaeological culture and ethnos according to medieval Bulgaria. Recently it became obvious that traditional techniques of studying ethno-genesis and an ethnic Bulgar history have come to the contradiction with the facts accumulated. Possibilities them to be explained and united in the uniform concept, are almost settled. One common fault is the absence of theoretical research of general and uniform traditional concepts. Especially it is concerning comparison techniques of theoretical concepts archeology and ethnology. By a technique of «archaeological ethnogenetics» for the salvation of issues of the ethno-genesis the ancient population archaeological cultures were directly compared with ethnos. But nowadays this concept is exposed to criticism. Modern representations about ethnos and ethnicity became the reason of it. A basis ethnicity is the identity, where having difficult hierarchical character. The modern technique for the salvation of ethno-genesis issues demands to pass to complex studying of a problem on the basis of the archaeology and ethnology data. A basis for the similar analysis is studying medieval Bulgar's mentalities as a source of data on key aspects of ethno-political representations. Consideration of authentic historical sources, elements of historiographic tradition and folklore materials, has allowed reconstruct the basis, significant for ethnos representation. In archaeological culture of the population of Bulgaria two interconnected elements - in general Muslim and military-served elite constituting are obviously allocated. These elements of archaeological culture differ from other cultures, and also directly characterize Bulgarian ethno-political unity. These theoretical constructions, and practical researches on an example ethno-genesis of the medieval Bulgars show efficiency of a technique of ethnological synthesis which rejects an administering role of the unique science and replaces with its all-round and balanced interdisciplinary integration.

Keywords: Ethno-genesis, archaeology, ethnology, archaeological culture, ethno-archaeology, «archaeological ethno-genetics», the Middle Ages, military-served elite, Muslim burials, Bulgaria, ethnos of the Bulgars.

REFERENCES

1. Alpatov V.M. Istoriya odnogo mifa: Marr i marrizm [History of one myth: Marr and marrizm]. Moscow: Nauka Publ., 1991, 240 p.

2. Anderson B. Voobrazhaemye soobshchestva. Razmyshleniya ob istokakh i rasprostranenii natsionalizma [Imagined communities. Reflections on the Origins and Spread of Nationalism]. Moscow: Canon-press-C; Kuchkovo Pole Publ., 2001, 288 p.

3. Artamonov M.I. K voprosu ob etnogeneze v sovetskoy arkheologii [Concerning the issue of ethnogenesis in Soviet archeology]. In: Kratkie soobshcheniya instituta istorii material'noy kul'tury [Breaf communications by Institute of Material Culture of the USSR Academy of sciences]. Leningrad, 1949, no. 29, p. 2-16.

4. Arutyunov S.A. Narody i kul'tury: razvitie i vzaimodeystvie [Peoples and cultures: development and interaction]. Moscow: Nauka Publ., 1989, 247 p.

5. Arutyunov S.A., Khazanov A.M. Problema arkheologicheskikh kriteriev etnicheskoy spetsifiki [Issue of archaeological criteria of ethnical particularity].

In: Sovetskaya etnografiya [Soviet Ethnography], 1979, no. 6, p.79-89.

6. Bart F. Vvedenie [Introduction]. In: Etnicheskie gruppy i sotsial'nye granitsy [Ethnic groups and social borders]. Moscow: Novoye Izdatel'stvo Publ., 2006, p. 9-48.

7. Belavin A.M. Kamskiy torgovyy put'. Srednevekovoe Predural'e v ego ekonomicheskikh i etnokul'turnykh svyazyakh [The Kama River trading rout. Medieval cis-Urals in its economic and ethno-cultural contacts]. Perm; Perm State Pedagogical University Publ., 2000, 200 p.

8. Belykh S.K. Etnos i arkheologicheskie «etnomarkery» (polemicheskie zametki) [Ethnos and "ethnic markers" (polemic notes]. In: Vestnik Udmurtskogo universiteta [Bulletin of Udmurt University], 2013, series 5, issue 1, p. 100-105.

9. Ganzha A.I. Etnicheskie rekonstruktsii v sovetskoy arkheologii 40-60 gg. kak istoriko-nauchnaya problema [Ethnic reconstruction in Soviet archeology during the 4060 years as a historical and scientific issue]. In: Issledovanie sotsial'no-istoricheskikh problem v arkheologii [Research in socio-historical issues on Archaeology]. Kiev: Naukova Dumka Publ., 1987, p. 118-158.

10. Gening V.F. Ocherki po istorii sovetskoy arkheologii (U istokov formirovaniya marksistskikh teoreticheskikh osnov sovetskoy arkheologii. 20-e - pervaya polovina 30-kh godov) [Essay on history of the Soviet Archeology (at the origins of Marxist theoretical foundations of the Soviet Archeology. 1920 - first half of the 1930th)]. Kiev: Naukova Dumka Publ., 1982, 225 p.

11. Gumbol'dt V. Kharakter yazyka i kharakter naroda (Otryvok) [Character of language and character of the people (Fragment)]. In: Gumbol'dt V. Yazyk i filosofiya kul'tury [Gumbol'dt V. Language and culture philosophy]. Moscow: Nauka Publ., 1985, p. 370-381.

12. Gurevich A.Ya. Istoricheskaya nauka i istoricheskaya antropologiya [Historical science and historical anthropology]. In: Voprosy filosofii [Issues of philosophy]. 1988, no. 1, p. 56-70.

13. Gurevich A.Ya. O krizise sovremennoy istoricheskoy nauki [Concening a crisis of modern historical science]. In: Voprosy istorii [Issues of History]. 1991, no. 2/3. p. 21-36.

14. Gurevich A.Ya. Istoricheskiy sintez i Shkola «Annalov» [Historical synthesis and School of Annals]. Moscow; St. Petersburg: Universitetskaya Kniga Publ., 2014, 2-d ed., 432 p.

15. 15. Drobizheva L.M. Natsional'noe samosoznanie: baza formirovaniya i sotsial'no-kul'turnye stimuly razvitiya [National consciousness: base of forming and social-cultural stimulus of development]. In: Sovetskaya etnografiya [Soviet Ethnography]. 1985. no. 5. p. 3-16.

16. Izmaylov I.L. Etnopoliticheskie aspekty samosoznaniya bulgar X-XIII vv. [Ethnopolitical aspects of consciousness of the Bulgar in the X-XIII c.]. In: PanoramaForum [Panorama-forum]. 1996, no. 1 (4), p. 97-113.

17. Izmaylov I.L. Vooruzhenie i voennoe delo naseleniya Volzhskoy Bulgarii XXIII v. [Arms and military science of the population of Volga Bulgaria in the X-XIII cc.]. Kazan; Magadan: Horth-East Scaintific Centre of Russian Academy of Sciences Publ., 1997, 212 p.

18. Izmaylov I.L. «Bezbozhnye agaryane»: Volzhskaya Bulgariya i bulgary glazami russkikh (X-XIII vv.) [«Godless Hagarians»: Volga Bulgaria and the Bulgars in eyes of the Russians (X-XIII cc.)]. In: Vostochnaya Evropa v drevnosti i srednevekov'e. Kontakty, zony kontaktov i kontaktnye zony. XI Chteniyapamyati chlena-korrespondenta ANSSSR V.T. Pashuto. Materialy kkonferentsii [Eastern Europe in the ancient time and the Middle Ages. Contacts, zones of contacts and contact zones. XI readings in memory of Ccorresponding member of the USSR Academy of Sciences V.T. Pashuto. Proceedings to conference]. Moscow: Institute of World History Publ., 1999. p. 69-75.

19. Izmaylov I.L. «Nachala istorii» Volzhskoy Bulgarii v predanii i istoricheskoy traditsii [«Beginnings of the history» of Volga Bulgaria in the legend and historical tradition]. In: Drevneyshie gosudarstva Vostochnoy Evropy [Earliest states of Eastern Europe]. Moscow: Nauka Publ., 2000, p. 99-105.

20. Izmaylov I.L. Srednevekovye bulgary: etnopoliticheskie i etnokonfessional'nye aspekty identifikatsii [The medieval Bulgars: ethnopolitical and ethnoconfessional aspects of identification]. In: Dialog kul'tur Evrazii. Voprosy srednevekovoy istorii i arkheologii [Dialogue of Eurasia cultures. Issues on medieval history and archeology]. Kazan: Tatar State Institute for Humanities Publ. 2001, issue 2, p. 93-119.

21. Izmaylov I.L. Formirovanie etnopoliticheskogo samosoznaniya naseleniya Ulusa Dzhuchi: nekotorye elementy i tendentsii razvitiya tyurko-tatarskoy istoricheskoy traditsii [Forming of ethnopolitical consciousness of the population of Ulus Djuchi: some elements and tendencies of development of the Turk-Tatar historical tradition]. In: Istochnikovedenie istorii Ulusa Dzhuchi (Zolotoy Ordy). Ot Kalki do Astrakhani. 1223-1556 [Source study of history of Ulusa Dzhuchi (Golden Horde). From Kalka to Astrakhan. 1223-1556]. Kazan: Master-Line Publ. 2002, p. 244-262.

22. Izmaylov I.L. Bulgarskaya etnopoliticheskaya obshchnost': k metodike etnoarkheologicheskogo opredeleniya srednevekovogo etnosa [Bulgarian ethno-political unity: towards a technique of ethno-archaeological determination of a medieval ethnos].

In : Vestnik Novosibirskogo gosudarstvennogo universiteta [Bulletin of Novosibirsk state University. History, Philology series], 2006, vol. 5, issue 3, p. 75-83.

23. Izmaylov I.L. Musul'manin na poroge vechnosti: predstavleniya o smerti i osobennosti dzhanazy v Volzhskoy Bulgarii [A Moslem on an eternity threshold: representations about death and feature Janazah in Volga Bulgaria]. In:Minbar (Kazan') [Minbar (Kazan)]. 2008, issue 1, p. 4-41.

24. Izmaylov I.L. Bulgarskiy srednevekovyy etnos: kritika traditsionnykh metodik opredeleniya [Bulgarian medieval ethnos: criticism of traditional methods of determination]. In: Etnologicheskie issledovaniya v Tatarstane. Materialy itogovoy konferentsii Instituta istorii AN RT, posvyashchennoy 10-letiyu Instituta [Ethnological researches in Tatarstan. Materials of summary conference of Tatarstan Academy of Sciences devoted to the 10th anniversary of the Institute]. Kazan: Institute of history named after Sh. Marjani Tatarstan Academy of Sciences Publ., 2007, issue I, p. 5-17.

25. Izmaylov I.L. «Zelenykh ne sochtesh' tam shelkovykh znamen... (Simvoly bulgarskoy gosudarstvennosti X - pervoy treti XIII v.) [«Green you will not consider there silk banners . (Symbols of the bulgarian statehood in the X - first third of the XIII cc.)]. In: Gasyrlar avazy - Ekho vekov [Gasyrlar avazy=The Echo of Centuries]. 2009, no. 2, p. 18-34.

26. Izmaylov I.L. Volzhskaya Bulgariya: islam i arkheologicheskaya kul'tura [Volga Bulgaria: Islam and archaeological culture]. In: Nasledie islama v muzeyakh Rossii: izuchenie, atributsiya, interpretatsiya. Materialy nauchno-prakticheskoy konferentsii 3-4 dekabrya 2009 g. [Islam Heritage in museums of Russia: studying, attribution,

interpretation. Proceedings of scientifically-practical conference. December, 3-4rd, 2009]. Kazan: Ministry of education and science Tatarstan Republic, 2010, p. 87-100.

27. Kazakov E.P. Kul'tura ranney Volzhskoy Bolgarii [Culture of Early Volga Bulgaria]. Moscow: Nauka Publ., 1992, 335 p.

28. Kazakov E.P. Volzhskaya Bulgariya i finno-ugorskiy mir [Volga Bulgaria and the Finno-Ugric world]. In: In: Finno-Ugrika [Finno-Ugrica]. 1997, no. 1, p. 33-53.

29. Kazakov E.P. O roli migratsiy v formirovanii etnosa i kul'tury volzhskikh bolgar [Concerning a role of migrations in forming of ethnos and culture of the Volga Bulgars]. In: Nauchnoe nasledie A.P. Smirnova i sovremennye problemy arkheologii Volgo-Kam'ya. Materialy nauchnoy konferentsii [A.P. Smirnov's scientific heritage and modern problems of archeology of the Volga-Kama Rivers region. Proceedings of scientific conference]. Moscow: State Historical Museum Publ., 1999, p. 224-231.

30. Kamenetskiy I.S. Arkheologicheskaya kul'tura: ee opredelenie i interpretatsiya [Archaeological culture: its determination and interpretation]. In: Sovetskaya arkheologiya [SovietArchaeology]. 1970, no. 2, p. 18-36.

31. Kakhovskiy B.V., Kakhovskiy V.F. Izuchenie bulgarskikh pamyatnikov na territorii Chuvashii [Investigation of the Bulgarian sites on the territory of Chuvashiya]. In: Arkheologiya Volzhskoy Bulgarii: Problemy, poiski, resheniya [Archaeology of Volga Bulgaria: Issues, searches, decisions]. Kazan: Institute of Language, Literature and History Kazan Branch of Russian Academy of Sciences Publ., 1993, p. 32-46.

32. Kleyn L.S. Arkheologicheskie istochniki. Uchebnoe posobie [Archaeological sources. Educational supply]. Leningrad: Leningrad State University Publ., 1978, 119 p.

33. Kleyn L.S. Strategiya sinteza v issledovaniyakh po etnogenezu [Synthesis strategy in researches on ethnogenesis]. In: Sovetskaya etnografiya [Soviet Ethnography]. 1988, no. 4, p. 13-23.

34. Kleyn L.S. Arkheologicheskaya tipologiya [Archaeological typology]. Leningrad: The USSR Academy of Sciences Publ., 1991, 448 p.

35. Kleyn L.S. Fenomen sovetskoy arkheologii [The phenomenon of Soviet Archaeology]. St. Petersburg: Farn Publ., 1993, 118 p.

36. Kleyn L.S. Arkheologiya i etnografiya: problema sopostavleniy [Archaeology and Ethnography: a problem of comparisons]. In: Etnografo-arkheologicheskie kompleksy: problemy kul 'tury i sotsiuma [Ethnograpy-archaeological complexes: culture and society problems]. Novosibirsk: Nauka Publ., 1998, pp 29-66.

37. Kleyn L.S. Printsipy arkheologii [Principles of Archaeology]. St. Petersburg: Bel'veder Publ., 2001, 152 p.

38. Kleyn L.S. Etnogenez i arkheologiya [Etno-genesis and Archeology]. St. Petersburg: Evraziya Publ., 2013, vol. 1, 528 p.

39. Knabe G.S. Vopros o sootnoshenii arkheologicheskoy kul'tury i etnosa v sovremennoy zarubezhnoy literature [Issue on archaeological culture and ethnos relation in contemporary foreign literature]. In: Sovetskaya arkheologiya [Soviet Archaeology]. 1959, no. 3, p. 243-257.

40. Kozlov V.I. Problema etnicheskogo samosoznaniya i ee mesto v teorii etnosa [Issue of ethnic consciousness and its place in the ethnos theory]. In: Sovetskaya etnografiya [SovietEthnography]. 1974, no. 2, p. 79-92.

41. Koroteeva V.V. Teorii natsionalizma v zarubezhnykh sotsial'nykh naukakh [Theory of nationalism in foreign social sciences]. Moscow: Russian state University for Humanities Publ., 1999, 140 p.

42. Kradin N.N. Arkheologicheskie kul'tury, etnicheskie obshchnosti i problema granitsy [Archaeological cultures, ethnic communities and aissue of a border]. In:

Sotsiogenez v Severnoy Azii. Materialy 3-y nauchno-prakticheskoy konferentsii (Irkutsk, 29 marta - 1 aprelya, 2009) [Social genesis in Northern Asia: Proceedings of the 3rd scientific-practical conference (Irkutsk, March, 29 - on April, 1, 2009)]. Irkutsk: Irkutsk state Technical University Publ., 2009, p. 23-27.

43. Krom M.M. Istoricheskaya antropologiya [Historical anthropology]. St. Petersburg: Dmitriy Bulanin Publ., 2004, 2 ed., 168 p.

44. Kryukov M.V. Evolyutsiya etnicheskogo samosoznaniya i problema etnogeneza [Evolution of ethnic consciousness and a problem ethno-genesis]. In: Rasy i narody [Races and peoples]. 1976, no. 6, pp. 42-63.

45. Kryukov M.V., Malyavkin V.V., Sofronov M.V. Kitayskiy etnos na poroge srednikh vekov [The Chinese ethnos on a threshold of the Middle Ages]. Moscow: Nauka Publ., 1979, 327 p.

46. Kryukov M.V., Malyavkin V.V., Sofronov M.V. Kitayskiy etnos v srednie veka (VII-XIII vv.) [The Chinese ethnos in the Middle Ages (VII-XIII cc.)]. Moscow: Nauka Publ., 1984, 336 p.

47. Kryukov M.V., Malyavkin V.V., Sofronov M.V. Etnicheskaya istoriya kitaytsev v XIX - nachale XX veka [Ethnic history of the Chineses in the XIX - beginning the XX-th c.]. Moscow: Nauka Publ., 1993, 413 p.

48. Litavrin G.G. Formirovanie etnicheskogo samosoznaniya bolgarskoy narodnosti (VII - pervaya chetvert' X v.) [Formation of ethnic consciousness of the Bulgarian nationality (VII - the first quarter of X c.)]. In: Razvitie etnicheskogo samosoznaniya slavyanskikh narodov v epokhu rannego srednevekov'ya [Development of ethnic consciousness of the Slavic people during the epoch of the Early Middle Ages]. Moscow: Nauka Publ., 1982, p. 49-82.

49. Litavrin G.G., Naumov E.P. Etnicheskie protsessy v Tsentral'noy i Yugo-Vostochnoy Evrope i osobennosti formirovaniya rannefeodal'nykh slavyanskikh narodnostey slavyanskikh narodnostey [Ethnic processes in the Central and Southeast Europe and features of formation the early feudal Slavic nationalities]. In: Rannefeodal'nye gosudarstva i narodnosti (yuzhnye i zapadnye slavyane VI-XII vv.) [Early feudal states and nationalities (the southern and western Slavs in the VI-XII cc.]. Moscow: Nauka Publ., 1991, p. 285-313.

50. Napol'skikh V.V. Vvedenie v istoricheskuyu uralistiku [Introdution in historical uralistic]. Izhevsk: Udmurt Institute of History, Language and Literature the Urals Branch Russian Academy of Sciences, 1997, 268 p.

51. Naumov E.P. K voprosu o raznykh urovnyakh etnicheskogo samosoznaniya u yuzhnykh slavyan (epokha rannego srednevekov'ya) [Towards the issue on different levels of ethnic consciousness by the southern Slavs (the Early Middle Ages)]. In:

Etnosotsial'naya i politicheskaya struktura rannefeodal'nykh slavyanskikh gosudarstv i narodnostey [Ethno-social and political structure of the early feudal Slavic states and nationalities]. Moscow: Nauka Publ., 1987, p. 107-116.

52. Petrenko A.G. Izuchenie kostnykh ostatkov zhivotnykh iz raskopok Bilyarskogo gorodishcha v 1967-1971 gg. [Research of animal bone remainders from excavation of the Biljarsk site in 1967-1971]. In: Issledovaniya Velikogo goroda [Investigations the Great town]. Moscow: Nauka Publ., 1976, p. 228-239.

53. Petrenko A.G. Bilyarskie osteologicheskie materialy iz raskopok 19741977 gg. [Osteological materials from excavation of the Biljarsk in 1974-1977]. In: Novoe v arkheologii Povolzh'ya [Recent in archeology of the Volga River region].

Kazan: Institute of Languaue, Literature and History Kazan Branch of the USSR Academy of Sciences, 1979, p. 124-138.

54. Petrenko A.G. Drevnee i srednevekovoe zhivotnovodstvo Srednego Povolzh'ya i Predural'ya [Ancient and medieval cattle breeding in the Middle Volga River region and the Cis-Urals]. Moscow: Nauka Publ., 1984, 174 p.

55. Petrukhin V.Ya., Raevskiy D.S. Ocherki istorii narodov Rossii v drevnosti i rannem srednevekov'e [Essays on history of the peoples of Russia in Prehistory and the Early Middle Ages]. Moscow: Yazyki Slavyanskykh kul'tur, 1998, 383 p.

56. Poluboyarinova M.D. Rus' i Volzhskaya Bolgariya v X-XV vv. [Rus' and Volga Bulgaria in the X-XV centuries]. Moscow: Nauka, 1993, 123 p.

57. Repina L.P. Sotsial'naya istoriya i istoricheskaya antropologiya: noveyshie tendentsii v sovremennoy britanskoy i amerikanskoy medievistike [Social history and historical anthropology: the newest tendencies in modern British and American Medieval studies]. In: Odissey. Chelovek v istorii [Odysseus. A Person in the History]. Moscow: Nauka Publ., 1990, p. 167-181.

58. Repina L.P. Istoricheskaya nauka na rubezhe XX-XXI vv.: sotsial'nye teorii i istoriograficheskaya praktika [Historical science on boundary of the XX-XXI centuries: social theories and historiographical practice]. Moscow: Krug Publ., 2011, 560 p.

59. Rudenko K.A. K voprosu o vzaimodeystvii bulgar s povolzhskimi i prikamskimi finnami v XII-XIV vv. (po materialam selishch) [Towards the issue on relations between the Volga Bulgars and the Kama Finns in the XII-XIV cc. (according to medieval settlements)]. In: In: Finno-Ugrika [Finno-Ugrica]. 1998, no. 1 (2), p. 15-29.

60. Smirnov A.P. K voprosu o proiskhozhdenii tatar Povolzh'ya [Towards the issue on origin of the Tatars of the Volga River region]. In: Sovetskaya etnografiya [Soviet Ethnography], 1946, no. 3, p. 37-50.

61. Smirnov A.P. Volzhskie bulgary. Trudy Gosudarstvennogo istoricheskogo muzeya [The Volga Bulgars. Proceedings of the State Historical Museum]. Moscow, 1951, issue XIX, 273 p.

62. Smirnov A.P. K voprosu ob arkheologicheskoy kul'ture [Towards the issue of archeological culture]. In: Sovetskaya arkheologiya [Soviet Archaeology], 1964, no. 4, p. 3-17.

63. Smirnov A.P. Ob arkheologicheskikh kul'turakh Srednego Povolzh'ya [Concerning the archaeological cultures of the Middle Volga River region]. In: Sovetskaya arkheologiya [Soviet Archaeology], 1968, no. 2, p. 63-71.

64. Smit E.D. Natsionalizm i modernizm: Kriticheskiy obzor sovremennykh teoriy natsiy i natsionalizma [Nationalism and a modernism: the Critical review of modern theories of the nations and nationalism]. Moscow: Praksis Publ., 2004, 464 p.

65. Sotsial'naya identichnost' srednevekovogo cheloveka [Social identity of medieval person]. Moscow: Nauka Publ., 2007, 327 p.

66. Tokarev S.A. K postanovke problem etnogeneza [Towards formulation the issues of ethno-genesis]. In: Sovetskaya etnografiya [Soviet Ethnography]/ 1949, no. 3, p. 1236.

67. Tokarev S.A. Istoriya zarubezhnoy etnografii [History of foreign ethnography]. Moscow: Vysshaya Shkola Publ., 1978, 352 p.

68. Fakhrutdinov R.G. Arkheologicheskie pamyatniki Volzhsko-Kamskoy Bulgarii i ee territoriya [Archaeological monuments of Volga-Kama Bulgaria and its territory]. Kazan: Tatar Book Publ., 1975, 220 p.

69. Fedorov G.B. Za preodolenie vliyaniya «teoriy» Marra v arkheologii (Zasedaniya Uchenogo soveta Instituta istorii material'noy kul'tury v dekabre 1950 g.) [For overcoming of influence of "theories" of Marr in archeology (Sessions of Academic council Institute for History of Material Culture in December, 1950)]. In: Vestnikdrevney istorii [Bulletin of Ancient History]/ 1951, no. 2, p. 229-244.

70. Khalikov A.Kh. Tatarskiy narod i ego predki [The Tatar people and its ancestors]. Kazan: Tatar Book Publ., 1989, 220 p.

71. Khalikov A.Kh. Osnovy etnogeneza narodov Srednego Povolzh'ya i Priural'ya [Basics of ethnogenesis the Middle Volga and the Cis-Urals peoples]. Kazan: Foliant Publ., 2011, 336 p.

72. Khalikova E.A. Musul'manskie nekropoli Volzhskoy Bulgarii X - nachala XIII v. [Muslim necropolises of Volga Bulgaria of the X -beginning of the XIII c.]. Kazan: Kazan state University, 1986, 160 p.

73. Khuzin F.Sh. Volzhskaya Bulgariya v domongol'skoe vremya (X - nachalo XIII vekov) [Volga Bulgaria during the pre-Mongolian period (X - early of the

XII centuries.)]. Kazan: Master-Line Publ., 1997, 183 p.

74. Khuzin F.Sh. Rannie bulgary i Volzhskaya Bulgariya (VIII - nachalo XIII v.). Uchebnoe posobie [The Early Bulgars and Volga Bulgaria (VIII -beginning of the

XIII c.). Education guidance]. Kazan: Foliant Publ., 2006, 583 p.

75. Khuzin F.Sh. K voprosu o tak nazyvaemoy «postpetrogromskoy kul'ture» [Towards the issue on so-called «Postpetrogrom culture»]. In: Kamskiy torgovyyput' [The Kama River trading route]. Elabuga: Elabuga state Pedagogical University Publ., 2008, p. 11-22.

76. Khobsbaum E. Natsii i natsionalizm posle 1780 goda [Nations and nationalism after 1780]. Moscow: Aleteyya Publ., 1998, 306 p.

77. Shnirel'man V.A. Problema doklassovogo i ranneklassovogo etnosa v zarubezhnoy etnografii [Issue on pre-class and early class ethnos in foreign ethnography]. In: Etnos v doklassovom i ranneklassovom obshchestve [Ethnos in a pre-class and early class society]. Moscow: Nauka Publ., 1982, p. 207-252.

78. Shnirel'man V.A. Etnoarkheologiya - 70-e gody [Ethno-archaeology - 70 years] In: Sovetskaya etnografiya [Soviet Ethnography], 1984, no. 2, p. 100-113.

79. Shnirel'man V.A. Etnoarkheologiya [Ethnoarchaeology]. In: Etnografiya i smezhnye distsipliny. Etnograficheskie subdistsipliny. Shkoly i napravleniya. Metody [Ethnography and related subjects. Ethnographic sub-disciplines. Schools and directions. Methods]. Moscow: Nauka Publ., 1988, p. 95.

80. Shnirel'man V.A. Arkheologicheskaya kul'tura i sotsial'naya real'nost' (Problema interpretatsii keramicheskikh arealov). Preprint [Archeological culture and social reality (Issue on the pottery areals intepretation)]. Preprint. Ekaterinburg, 1993, 39 p.

81. Shnirel'man V.A. Zloklyucheniya odnoy nauki: etnogeneticheskie issledovaniya i stalinskaya natsional'naya politika [Misadventures of one science: ethnogenetic researches and the Stalin national policy]. In: Etnograficheskoe obozrenie [Ethnographic review], 1993, no. 3, p. 52-68.

82. Shnirel'man V.A. Arkheologiya i etnografiya: problemy korrelyatsii [Archeology and ethnography: correlation problems]. In: «Moya izbrannitsa nauka, nauka, bez kotoroy mne ne zhit'...» [«My darling a science, a science without which me not to live...»]. Barnaul: Altay state University Publ., 1995, p. 141-152.

83. Shnirel'man V.A. Natsionalisticheskiy mif: osnovnye kharakteristiki [A nationalist myth: the basic characteristics]. In: Slavyanovedenie [Slavic studies], 1995, no. 6, p. 3-13.

84. Shnirel'man V.A. Bor'ba za alanskoe nasledie (Etnopoliticheskaya podopleka sovremennykh etnogeneticheskikh mifov) [Struggle for the Alan's heritage (Ethnopolitical underlying reason of modern ethno-genetic myths]. In: Vostok [Orient], 1996, no. 5, p. 100-113.

85. Elita i etnos srednevekov'ya [Elite and the Middle Ages ethnos]. Moscow: Institute of World History Publ., 1995, 276 p.

86. Yablonskiy L.T. Nekropoli Bolgara [Necropolis of the Bolgar]. In: GorodBolgar. Ocherki istorii i kul'tury [Town of Bolgar. Essays in History and Culture]. Moscow, 1987, p. 124-142.

87. Yablonskiy L.T. Ostorozhno: etnicheskaya arkheologiya (Spichki detyam ne igrushka) [Carefully: ethnic archeology (Matches to children not a toy)]. In: XVIII Ural 'skoe arkheologicheskoe soveshchanie: Kul 'turnye oblasti, arkheologicheskie kul'tury, khronologiya [XVIII Ural archaeological Conference: Cultural areas, archaeological cultures, chronology]. Ufa: Bashkir state Pedagogical University Publ., 2010, p. 52-63.

88. BinfordL.R. Archaeology as anthropology. In: American Antiquity, 1962, vol. 28, no. 1, p. 217-225.

89. Gould R.A. Living archaeology. New Studies in Archaeology. Cambridge, Cambridge Univ. press, 1980, 270 p.

90. Nationalism. Ed. By J. Hutchinson and A.D. Smith. Oxford; New York, 1994, 378 p.

91. Smith A.D. The Ethnic Revival. Cambridge, Cambridge Univ. Press, 1981, 240 p.

92. Smith A. D. The Ethnic Origins of Nations. Oxford, Basil Blackwell, 1986.pp. 366.

93. Trigger B.G. Time and Tradition: Essay in archaeological interpretation. Columbia, Columbia Univ. press, 1978, 273 p.

Information about the author:

Izmaylov Iskander L., Ph.D. (History), senior research scientist, Institute of Archaeology named after A.Kh. Khalikov, the Tatarstan Academy of Sciences (Kazan, Russian Federation); ismail@inbox.ru