CC BY
36
АРАБСКИЕ СКАЗКИ «ТЫСЯЧА И ОДНА НОЧЬ» И НОВЕЛЛА С.Д. КРЖИЖАНОВСКОГО «НЕКТО»: ОСОБЕННОСТИ ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫХ СВЯЗЕЙ.
А.А. Мансков
Ключевые слова: аллюзия, книга, время, смерть, игра.
Keywords: allusion, book, time, death, game.
В финале новеллы С.Д. Кржижановского «Некто», обнаруживается аллюзия к книге арабских сказок «Тысяча и одна ночь». «Где "Некто"? Наверное, под переплетом задачника; в подпольи; ночует то в № 1001, то в № 666...» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 217]. Называние числительных 1001 и 666 в новелле непосредственно отсылает читателя к интертекстуальным претекстам: «Тысяча и одна ночь», «Библия».
Использование данных аллюзий определяется авторской установкой на их узнавание читателем. Так, «Тысяча и одна ночь» является памятником средневековой арабской и персидской литературы, с детства знакомой каждому человеку, умеющему читать. Она воспринимается посредством детских читательских кодов, и воспоминание о ней сохраняется на протяжении всей жизни. Библия -«книга книг», ставшая первой переведенной, первой печатной, и наконец, имеющей огромное значение в христианском мире книгой. Кржижановский использует данные аллюзии в качестве двух начал или полюсов человеческой мысли. Они символизируют собой мудрость Востока и Запада. Автор осмысляет их в тексте как две точки единого целого, подобно альфе и омеге стремящихся друг к другу.
Обращение Кржижановского к сказкам «Тысяча и одной ночи» связано не только с популярностью книги в Европе и России в первой трети ХХ века1, но и с интересом писателя к культуре мусульманского Востока. Его всегда привлекал арабский мир, как нечто таинственное и загадочное. Эта тенденция проявляется на протяжении всего его
1 Первые переводы сказок «Тысячи и одной ночи» появились в России XVIII веке. Они были переведены с французского языка на русский. В 30-е годы ХХ века возник новый интерес к литературному наследию Средневекового Востока. Первый русский перевод непосредственно с арабского был выполнен М. Салье в 1929 году.
творчества. В произведениях автора «Сказок для вундеркиндов» фигурируют темы, и образы, связанные с восточной мифологией и литературой. Подтверждением этому служат новеллы «Две шелковинки», «Левое ухо», «Украденный колокол» и другие тексты. Непосредственные аллюзии на книгу «Тысяча и одна ночь» эксплицируются в сборнике узбекистанских импрессий «Салыр-гюль». Так, один из очерков четвертой части импрессий имеет прямую отсылку к книге арабских сказок. Эта особенность обнаруживается при наблюдении за названиями путевых записок. Очерк, посвященный литературному наследию Узбекистана, называется «Дуньязада». В качестве интенции, необходимой для вхождения в нарративную структуру текста, Кржижановский использует имя героини, сестры Шахразады. Уже само название дает читателю установку на восприятие текста, ситуация узнавания ономастических коннотаций «Тысяча и одной ночи»1. «В первую же ночную встречу с Шахрияром Шахразада сказала: "О царь, у меня есть маленькая сестра, и я хочу с ней проститься", царь послал за Дуньязадой, и она пришла к сестре» [Кржижановский, 2003, т. 3, с. 434]. Посредством интертекстуальной отсылки к книге арабских сказок (разговор Дуньязады со старшей сестрой) автор передает особенности поэтики «Тысячи и одной ночи». «И младшая сестра сказала Шахразаде: заклинаю тебя Аллахом, сестрица, расскажи нам о чем-нибудь, чтобы сократить бессонные часы ночи. - С любовью и охотой, если разрешит мне безупречный царь, - отвечала Шахразада, и, услышав эти слова, царь, мучившийся бессонницей, обрадовался, что послушает рассказ, и позволил. Отсюда и начинается длинная нить, с постепенно нанизываемыми на нее сказками» [Кржижановский, 2003, т. 3, с. 434]. Все это указывает на то, что Кржижановский хорошо знал данный памятник средневековой арабской и персидской литературы, сюжеты и образы которого нередко являлись предметом его художественной рефлексии.
При упоминании числительного 1001 в новелле «Некто» автор дает читателю установку на «чужое слово». Некто ночует «под переплетом задачника». С точки зрения формы задачник представляет собой сборник, совокупность различных текстов (задач), крайними точками которых являются номера № 1001, № 666. Называние этих номеров предполагает наличие и других, предшествующих им и следующих за ними. В свою очередь, задачник, в котором скрывается
1 Будучи теоретиком литературы, Кржижановский большое внимание уделял заглавиям литературных произведений. Он был первым советским литературоведом, написавшим исследование по данной тематике: «Поэтика заглавий» (1925).
«Некто», находится среди других книг. Подтверждением этому служит встреча персонажа с таинственным незнакомцем спустя десять лет после первого знакомства. «Ну, идите, юноша, идите, куда шли: мне сюда, - оборвал "Некто ", поворачивая голову к витрине. Я глянул по направлению его движения: только теперь я разобрал - это было узкое окно какого-то мелкого книжного магазинчика: среди брошюр, печатного старья, дешевых книг и журналов блеснуло золотом в глаза из красного: "Задачник по арифметике "» [Кржижановский, 2003, т. 3, с. 215].
Как в книге арабских сказок «Тысяча и одна ночь», так и в новелле «Некто» происходит взаимодействие фантастического и реального начал. Они переплетаются между собой, образуя сложную текстуальную реальность, в которой одновременно могут существовать вымышленные (сказочные) персонажи и реальные люди. В «Сказках тысячи и одной ночи» представлен целый бестиарий мифологических существ: от вероломных джиннов, сотворенных из огня, до таинственных духов, знающих ответы на все вопросы в мире. Они имеют необычный внешний вид, обладают способностями, отличающими их от людей.
В новелле «Некто» отсутствует многообразие мифологических существ, представленных в сказках «Тысячи и одной ночи». Несмотря на это, в образе таинственного незнакомца в тексте обнаруживаются черты, эксплицирующие семантику необычного и фантастического. Так, «Некто» является существом, обладающим внешностью обычного человека, но характеризующимся при этом наличием нетипичных качеств: умение неожиданно появляться и исчезать, способность к физическим трансформациям. Чтобы поместиться в книге, персонажу удается уменьшить размеры своего собственного тела.
Наряду с этим незнакомец из парка существует одновременно в двух логиках: человеческой, для которой характерны причинно-следственные связи (встречи с гимназистом, реалии исторического времени), и в фантастической логике (продолжительность жизни «Некто», его поступки).
В связи с этим можно провести параллель между мифологемой джинна1 в книге «Тысяча и одна ночь» и образом таинственного незнакомца в новелле «Некто». Общим моментом, сближающим исследуемые тексты, является семантика места пребывания персонажа.
1Образ джина также фигурирует в книге узбекистанских импрессий «Салыр-Гюль»: «<...> некий купец выплюнутой финиковой косточкой убивает невидимого маленького сына могущественного джинна; джинн, представ перед убийцей, требует жизнь за жизнь» [Кржижановский, 2003, т. 3, с. 434].
Согласно мусульманской мифологической традиции, местом обитания джинна служит какой-либо предмет материальной культуры, как правило, полой формы. Чаще всего это различные сосуды (кувшин, амфора), масляная лампа и т.д. Джины оказываются в них в силу определенных обстоятельств: заточение, изгнание и т.д. Чтобы поместиться в каком-либо сосуде, они должны уменьшиться в размерах. В арабских сказках рассматриваемые мифологические существа являются рабами владельцев предметов, в которых они заключены, должны быть послушными им и исполнять их желания.
Схожие особенности обнаруживаются в художественном мире Кржижановского. Так, в новелле «Украденный колокол» непосредственно фигурирует образ джина. «Ночью глухого Джаа-джи-джуа разбудило странное ощущение. В раковине правого его уха ворочалось какое-то воздухообразное существо, разговаривающее с ухом тихими, но внятными словами. Звонарь приподнялся на локте и слушал: - Это я, джинн, живший под медной кровлей твоего колокола. Сейчас я, дух звонов, лишен своего обиталища и решил поселиться в твоем ухе. Тут тесно, но ведь ты не прогонишь меня, Джаа? Вместо платы за помещение я буду платить тебе полуслышанием, в правое твое ухо возвратятся звуки» [Кржижановский, 2003, т. 3, с. 200]. Здесь очевидно сходство особенностей функционирования мифологических персонажей из книги «Тысяча и одна ночь» и персонажей Кржижановского (семантика полого предмета, в котором поселяется джинн, мотив служения господину и т.д.).
В новелле «Некто» обозначенные черты имеют несколько иное выражение. В отличие от своих мифологических предшественников таинственный незнакомец выбирает в качестве места временного пребывания другой предмет материальной культуры. «Некто» скрывается в книге. Предполагаемому случайному прохожему в тексте, увидевшему стоящий в витрине учебник, не придет в голову искать спрятавшегося в нем человека. Пребывание персонажа в данном пространстве эксплицирует собой семантику затворничества. Если джинны в мусульманской мифологии по чьей-то воле вынуждены находиться замкнутыми в каком-либо предмете, то данный процесс в новелле вызван событиями реальности, в которой находится «Некто». Он оказывается вынужденным прятаться в книге и из-за страха не может покинуть ее.
Общим моментом, сближающим исследуемые тексты, являются особенности функционирования категории времени, его трансформации. В «Тысяче и одной ночи» само понятие времени относительно. В книге нет точного обозначения темпоральных
характеристик происходящего (месяц, год, несколько лет), а есть только обозначение предполагаемых временных рамок, маркируемых количеством ночей. Лейтмотивом всей книги арабских сказок является мотив растягивания и сжимания времени. Эта тенденция проявляется через особенности функционирования персонажей. В этом случае Шахразада, выступающая в качестве нарратора, вынуждена следовать двум логикам. С одной стороны, девушка должна сжимать повествование, чтобы оно было динамичным и захватывающим и не наскучило царю. С другой стороны, она не может оборвать нить повествования, так как от этого зависит ее собственная жизнь. Сказительница растягивает действие истории, балансируя между динамикой нарратива и интриги, создаваемой посредством недосказанности неожиданного финала (утренние сумерки, начало нового дня). Поэтому Шахразада должна выдумывать продолжения историй, связанных с полюбившимися царю героями, до тех пор, пока Шахрияр не утратит интереса к ним, то есть здесь очевидна ситуация одновременного сжимания и растягивания повествования. Как следствие этого, общие коллизии все время переходят из одной сказки в другую, дополняясь параллельными сюжетными линиями. Различные сюжеты рождаются друг из друга, кончаются, будто лишь для того, чтобы в несколько измененном виде встретиться в следующей истории, рассказываемой Шахрияру. Вероломный царь оказывается пленником замысла Шахразады, не способным преодолеть очарование рассказов девушки. Он не может ничего сделать со временем, чтобы скорее узнать финал той или иной истории, а вынужден ждать следующей ночи. Здесь действует логика парадокса: динамизм нарративного дискурса соотносится с трансформациями времени. Такая последовательность повествования определяет специфику всей книги, заявленной в ее названии.
Метаморфозы, связанные с функционированием категории времени, обнаруживаются также в новелле «Некто». Семантика растягивания и сжимания времени проявляется на нескольких уровнях текста. Подтверждением этому служит факт взаимодействия персонажей: встречи молодого человека и «Некто». Эти встречи характеризуются темпоральной протяженностью: с детства («приготовишкины дни моей жизни» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 210]) до юности, («Отошло лет десять») [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 213] и состояния взрослости («И еще миллионы секунд» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 216]). На это указывает упоминание «Некто» влюбленности гимназиста: («Ну а вы, конечно, молодой человек, любите, там... первую "единственную", вторую
"единственную", третью "единственную"... Которая сейчас?» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 214]). Растягивание, как форма замедления времени, эксплицируется непосредственно в тексте через описания занятий математикой гимназистом, а также его фантазий, связанных с образом «Некто». «Тянутся долгие зимние вечера. Лампа прикручена. И в вихрастой голове, сонно качающейся над синими клеточками тетради, под слипающимися веками в рамке - из черных цифр возникает будто давно-давно знакомый облик: пожилой господин - глаза спрятаны за синими стеклами очков — щетинится седеющая острая бородка» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 210].
Мотив ретардации времени проявляется также через описание успеваемости персонажа в гимназии, его незнание арифметики. Из-за провала экзамена он вынужден остаться в прежнем классе, чтобы повторить изученный курс, то есть время учебы увеличивается, удлиняется на год: «Из первого во второй предстояла «передержка» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 210]. Данный мотив повторяется далее в тексте в ироническом монологе «Некто» по отношению к гимназисту. «Боюсь, срежетесь на переэкзаменовке, - строго добавил "Некто ". -Вам сколько? Двенадцать? Порядком. По два года на восемь классов -2X8 = 16, а 12 + 16 равно 28» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 213]. Здесь очевидна ситуация замедления времени в новелле, на которую накладывается мотив счета лет. Время, воспринимаемое детским сознанием как лишенное движения, увеличивается посредством математических операций «Некто». Персонаж оказывается пойманным в ловушку времени, которую ему с трудом удается преодолеть.
Семантика сжимаемости времени реализуется в новелле через характер встреч гимназиста и «Некто». Они отличаются неожиданностью и запоминаемостью. Каждая из встреч вызывает в сознании персонажа широкий спектр чувств и переживаний (от недоумения до антипатии).
«Сунув руки в карманы студенческой тужурки, я шел пустынными улицами, вслушиваясь в свои шаги и в свои мысли. Вдруг у самого уха: - А-а, сколько лет, сколько зим... Голос знакомо тихий и знакомо четкий. Я обернулся: в блике фонаря - очки, острая бородка, насмешливый профиль. - Виноват.
- Забыли? - Нет, - отвечал я, стараясь быть развязнее, - правда, года четыре как не заглядывал к вам, под красный коленкор, но... помню. Вам что угодно?» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 214].
Каждая новая встреча персонажа с «Некто» является своего рода точкой отсчета, предваряющей наступление последующих событий в тексте (новые встречи). Этот отчет ведется обоими персонажами. Так,
«Некто» во время второй встречи говорит повзрослевшему гимназисту: «Десять лет, два месяца и четырнадцать дней тому назад я имел удовольствие уже беседовать с вами» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 213]. Семантика отсчета времени переносится также и на молодого человека. Подобно своему таинственному собеседнику, он начинает отсчет времени после последнего общения с «Некто»: «Отошли 31 536 000 и еще 31 536 000 секунд. Запылали зарева войн. Я не встречал в их свете "Некто", но часто чуялась близость и возможность встречи — ведь сказал же он: "До свидания"» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 216].
Мотив растягивания времени в новелле эксплицируется не только через образ гимназиста, но и через образ «Некто»: особенности его экзистенции. «Некто», как и большинство других таинственных незнакомцев Кржижановского, вынужден существовать из века в век. В беседе с повзрослевшим гимназистом он сообщает следующее:
«... вы думаете, мне легко: тысячелетие к тысячелетию, век к веку, год к году, - и в каждом, вы только подумайте, 525 600 минут, нет - 31 536 000 секунд, и все они одинаковы, понимаете, одинаковы и пусты. Один — меж миллиардов пустот» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 215]. Наряду с годом и веком, единицей отсчета времени для «Некто» становится тысяча лет. Числительное тысяча с его производными становится лейтмотивом текста. Оно возникает в одном контексте с исследуемым персонажем задолго до его бегства под коленкор учебника между задачами № 1001 и № 666. Во время второй встречи с молодым человеком «Некто» в речи также использует данное числительное.
«- Тысяча извинений, - проговорил спутник, все не отставая. Голоса наши гулко бились о каменные стены ночной улицы. - Тысяча извинений» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 214].
Несмотря на то, что числительное тысяча служит лишь элементом идиоматического выражения, оно фокусирует читательское внимание на мотиве времени в тексте. Здесь возникает очевидная игра смыслов. Ситуация повторения дублируется последующим высказыванием персонажа о таинственном незнакомце: незаконченная фраза гимназиста, которую обрывает его спутник. «Хочу - люблю, хочу - нет. Ударам сердца счета не веду. И вообще, я не понимаю, зачем вы вторично...» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 214] («вторично» — семантика повторяемости действия). Посредством этого приема автор переводит внимание читателя на монолог «Некто», а также подводит его к восприятию раскрытия тайны экзистенции персонажа. «Числа -числа - числа: и каждое притворилось дюймом, метром, вехой,
верстой, пространством, беспредельностью; работником; сыном, братом, человеком; глубью, высью и ширью. Один, всегда один среди мириады пустот!» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 215]. В столкновении взглядов бывшего гимназиста и «Некто» очевиден конфликт прагматично-математического и гуманитарного мировоззрений, а также, в более широком аспекте, разрушительного противоречия культуры и цивилизации1. Этот вопрос мучил писателя на протяжении всей жизни. Также сложно определить, к какому из обозначенных полюсов данной оппозиции он тяготел больше.
Растягиванию времени в тексте противопоставляется его сжимание. По мере наступления взрослой жизни персонажа усиливается ощущение интенсивности и событийности его жизни. Наряду с этим нарастает трагическое звучание в тексте (войны, смерти и т.д.). С описания судьбы отдельного персонажа автор переносит акцент на общекультурный и общечеловеческий контекст. Семантика сжимания времени в новелле непосредственно передается через схематичное описание судеб солдат на фронте: кратковременность (мимолетность) их жизней. Они превращаются в лишенные антропоморфности цифры, которые исчисляются тысячами, количественными эквивалентами которых являются штыки. Приходили в окопы люди, и кто-то говорил им четко, но тихо: «"По порядку номеров расч...айсь" - "На пер-вый-второй расч...айсь". Кто-то тихо писал четким почерком: "1000 - 2000 - 100 000 штыков"; было удобно считать эти торчмя торчащие в воздухе ряды стальных заостренных единиц» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 216]. Соотношение человеческой жизни и цифры имеет ярко выраженный характер серийности. Согласно логике автора рационализм «Некто» отрицает как таковую уникальность человека, замещая ее одинаковостью элементов и их множеством (люди — цифры).
Связующим элементом, соединяющим рассматриваемые смысловые отношения, является культурный код смерти. «Некто», как существо, которое не может умереть, противопоставляется солдатам, отправленным на фронт, которым заведомо не дано вернуться домой (мотив взятия высоты, подсчет погибших). Здесь очевидна исходная оппозиция, представленная через текстуальный эквивалент (тысячи солдат - «Некто» в сером, символизирующий собой судьбу). «Встряхивал счеты: залп. И снова принимался за подсчет: выстрел -выстрел - выстрел. И колонки цифр, одетых в серое, карандашного
1 Об этом пишет В. Перельмутер в комментарии к новелле «Некто» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 624].
цвета сукно, сощелкивались прочь с земли; и убитая цифра покорно ложилась под ворсящееся травинками зеленое сукно полей» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 216].
В основе функционирования культурного кода смерти в исследуемых произведениях находится феномен игры. Игра в качестве смыслообразующего понятия определяет специфику сюжета. Так, в сказках «Тысячи и одной ночи» игра уже изначально представлена в тексте. Отправляясь на первую встречу с Шахрияром, Шахразада вынашивает план спасения собственной жизни. Все попытки увлечь своим рассказом царя представляют собой пример игры девушки со смертью, оттягиванием и отсрочиванием грозящей ей казни. Этот процесс вызывает аналогии с шахматной игрой, в которой противники постоянно обмениваются ходами, но в результате должен победить только один. В данном случае Шахрияр и Шахразада символизируют собой смерть и жизнь, борьбу этих начал.
Схожие смысловые отношения обнаруживаются также в новелле Кржижановского. Они реализуются через взаимодействие персонажей друг с другом. Здесь возможны несколько оппозиций, повторяющихся на протяжении всего текста: гимназист - «Некто», солдаты на фронте -«Некто», люди, вычеркнутые из списка, - «Некто». Во всех перечисленных примерах вторым элементом рассматриваемых оппозиций является образ таинственного незнакомца, характеризующийся принадлежностью к культурному коду смерти. Он служит ее непосредственным воплощением. Автор постепенно вводит эту интенцию в нарратив новеллы, в надежде на ее узнавание читателем. После встречи с нищенкой «Некто» говорит персонажу о себе. «Да, может быть, мне и не такая яма нужна, - "Некто" как-то болезненно улыбнулся, - а я вот рою - рою - рою» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 212]. В художественном мире Кржижановского яма выступает в качестве инварианта могилы. Глагол «рыть» на ассоциативном уровне соотносится именно с семантикой захоронения (рыть могилы). Кржижановский отбрасывает другие значения данного глагола. Будучи заявленными в тексте, они изменяют свой смысл: «Отыскав в одном из городских парков пустую скамью против журчащего фонтана, я стал отгадывать - и так и этак - искомую цифру работников, нанятых "Некто" для рытья колодца глубиною в две сажени. "Если один раб. вырывает в 1 час 1 ар. земли и если они работали 3 часа, то..." работников было 2 2/3 человека» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 210]. Постепенно от упоминания работников, роющих колодец, Кржижановский подводит читателя к восприятию кода смерти, необходимого для понимания авторского
замысла. Это осуществляется посредством загадки, задаваемой «Некто» ребенку. «- Вот вы мне решите-ка лучше задачку, - заговорил он, меняя тон и мотнув острием бородки в сторону безмятежно урчащего фонтана. - Если, скажем, стенки этого вот водоема да поднять до уровня струи. Если внутрь поместить человека, а трубу, выводящую воду, заколотить, понимаете ли, наглухо заколотить, то, спрашивается, через сколько времени человек утонет? А?» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 216]. Из этого фрагмента становится очевидным, что речь идет о гипотетическом убийстве, подробностями которого делится с гимназистом «Некто». Введение данных аллюзий в структуру текста подготавливает читателя к восприятию последующих смертей. «И еще миллионы секунд. Революция» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 217].
В связи с функционированием культурного кода смерти в новелле актуализируется значение мифологемы знака зверя (число 666). «Где "Некто"? Наверное, под переплетом задачника; в подпольи; ночует то в № 1001, то в № 666.» [Кржижановский, 2001, т. 1, с. 217]. В данном фрагменте интерес вызывает парный союз «то . то». Он указывает на присутствие персонажа в данных пространственных топосах, а также на их равнозначность. Это свидетельствует о значимости номера 666 для понимания закономерностей исследуемого текста.
Сама мифологема знака зверя отсылает сознание читателя к образу революции как апокалипсиса, получившему свое выражения благодаря работе русского философа В. Розанова «Апокалипсис наших дней», сумевшего передать в ней общее ощущение эпохи. Данный образ был широко распространен в литературе 1920-х годов. Подтверждением этому являются романы А. Ремизова «Взвихренная Русь» (1926), И. Шмелева «Солнце мертвых» (1923), малая проза М. Булгакова, рассказ «Красная корона» (1922) и другие произведения, написанные современниками автора «Сказок для вундеркиндов». Очевидно наличие общекультурного контекста, вне которого Кржижановский не мог находиться и писать.
Сама новелла «Некто» представляет собой удивительный пример художественного текста, содержащего в себе элементы фантастического рассказа, поражающего реалистичностью описания исторических событий.
На первый взгляд незначительная аллюзия, отсылающая сознание читателя к книге арабских сказок «Тысяча и одна ночь», выявляет многообразие имплицитных смыслов и кодов, адресованных современникам писателя. Кржижановский создает в новелле
неомифологический текст, который сочетает в себе элементы различных литературных традиций. Их взаимодействие определяет специфику его индивидуально-авторского дискурса. В художественном мире писателя рассматриваемая аллюзия служит не только выражением собственно арабского текста, но и выступает в качестве условия, позволяющего выявить элементы первоначального авторского замысла: когда за многообразием многочисленных смыслов, отложившихся за неполное столетие с момента написания новеллы, открывается исконный смысл, его априорная основа.
Литература
Библия. Книги священного писания ветхого и нового завета. Барнаул, 1999.
Кржижановский С. Собрание сочинений: в 6-ти тт. СПб., 2001.
Кржижановский С. Собрание сочинений: в 6-ти тт. СПб., 2003. Т. 3.
«Тысяча и одна ночь» (Избранные сказки). М., 1979.
