CC BY
7
Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2024.
№ 77. С. 160-159.
Tomsk State University Journal of Philosophy, Sociology and Political Science. 2024. 77. pp. 160-176.
Научная статья
УДК 165+502.316
doi: 10.17223/1998863Х/77/14
АНТРОПОЦЕН ИЛИ АГНОТОЦЕН? РЕЖИМЫ НЕЗНАНИЯ В ЭПОХУ КЛИМАТИЧЕСКОГО КРИЗИСА
Анастасия Валерьевна Голубинская
Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского, Нижний Новгород, Россия, golub@unn.ru
Аннотация. Представлена концепция агнотоцена, - одного из направления исследований антропоцена, где особое внимание уделяется процессам игнорирования, обесценивания и подавления научного знания, производства зон незнания и климатической неопределенности. Цель статьи - установить, способен ли агнотоцен как концептуальный инструмент указать на что-то новое и расширить наше понимание проблем антропоцена. Предлагается уточненное определение понятия и основные направления возможных дискуссий.
Ключевые слова: антропоцен, агнотоцен, агнотология, эпистемология незнания, эпистемология неопределенности, климатическая неопределенность
Благодарности: работа выполнена в рамках НИР Н-490-99_2021-2023 «Образы будущего и креативные практики: антропологический анализ социального проектирования и научного творчества в условиях неопределенности» на базе Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского по заказу Министерства образования и науки Российской Федерации (Программа стратегического академического лидерства «Приоритет 2030»).
Для цитирования: Голубинская А.В. Антропоцен или агнотоцен? Режимы незнания в эпоху климатического кризиса // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2024. № 77. С. 160-176. doi: 10.17223/1998863Х/77/14
Original article
THE ANTHROPOCENE OR THE AGNOTOCENE? REGIMES OF IGNORANCE IN THE CLIMATE CRISIS
Anastasia V. Golubinskaya
Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod, Nizhny Novgorod, Russia, golub@unn.ru
Abstract. While the term "Anthropocene" has gained significant attention, it is important to note that the discussion of its terminology and status has yet to be concluded. Over the past two decades, many narrower "Anthropocene" narratives have been proposed to describe particular aspects of the problem, including "Thermocene", "Capitalocene", "Technocene", "Urbanocene", and more. This article presents an analysis of the concept "Agnotocene". This concept explains the problems of the Anthropocene as a consequence of social mechanisms that create zones of ignorance where ecological criticism is discredited, the Earth's depletion is denied, and corresponding scientific facts are called into question. The Agnotocene highlights that the solution to environmental problems on a planetary scale is not only political and economic but also epistemological. It includes questions about the legitimacy, accessibility, and relevance of knowledge but also requires a deeper understanding of how and why some knowledge is ignored, devalued, or suppressed. The aim of the article is to
© А.В. Голубинская, 2024
establish whether the Agnotocene can expand our understanding of global social problems related to climate change. The article proposes the definition of the Agnotocene as a direction of Anthropocene research focused on social relations, which arise on the basis of or as a result of artificial ignorance. Its special task is to detect the types, forms, and specific ways of social production of ignorance that underlie human behavior in the context of global problems of the Anthropocene, to discover the evolution of ignorance and the current "modes" of its activity, as well as to look for possible ways to adjust it in the interests of the social and climatic well-being of mankind. As an example of Agnotocene studies, the article proposes two arguments based on this interpretation. The first follows from how science has maintained the illusion of a fourth wall between an expert community and a layman for a long time, which means that climate solutions requiring citizen participation are not perceived with the expected rigor. The second argument presents climate skepticism as a natural result of the cultural development of intolerance to ignorance and uncertainty within the framework of non-expert rationality.
Keywords: Anthropocene, Agnotocene, agnotology, epistemology of ignorance, epistemolo-gy of uncertainty, climatic uncertainty
Acknowledgments: The work was funded by the Ministry of Science and Higher Education of the Russian Federation (Strategic Academic Leadership Program "Priority 2030") within the framework of Research 490-99_2021-2023 "Images of the Future and creative practices: An anthropological analysis of social design and scientific creativity in conditions of uncertainty" on the basis of Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod.
For citation: Golubinskaya, A.V. (2024) The anthropocene or the agnotocene? Regimes of ignorance in the climate crisis. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filosofiya. Sotsiologiya. Politologiya - Tomsk State University Journal of Philosophy, Sociology and Political Science. 77. pp. 160-176. (In Russian). doi: 10.17223/1998863Х/77/14
Введение
В конце ХХ в. экологи Юджин Ф. Стормер и Пауль Й. Крутцен ввели термин «антропоцен», который сегодня прочно вошел в словарь дебатов о роли человека в экосистеме планеты и влиянии цивилизации людей на природу Земли. В настоящее время антропоцен рассматривается как потенциальная геологическая эпоха, и его окончательное принятие в качестве таковой означало бы, что голоценовое мировоззрение, в котором климат остается на заднем плане, уходит в прошлое. В новой эпохе, как отметил Б. Латур, отношения человека и мира меняются настолько, что сами люди в какой-то степени становятся геологией, а все, что мы привыкли называть исконной породой, начинает очеловечиваться [1. Р. 113-114]. Термину «антропоцен» Б. Латур посвятил одну из шести лекций по философским проблемам наук о климате в Эдинбургском университете. Он отмечает, что независимо от официальной судьбы этого термина антропоцен - это наиболее подходящая философская, религиозная, антропологическая и политическая концепция, чтобы отказаться от широко критикуемых понятий «модерн», «постмодерн», «современность» и чтобы создать альтернативу постгуманизму, установив необходимую связь между науками о Земле и тонкостями исследований гуманитарных и социальных наук [1. Р. 116-117]. Последнее замечание Латур иллюстрирует ироничным призывом: «Попробуйте рассказать моим соседям, фермерам из Овернь, как если бы это был просто „научный факт", что их почва теперь стерильна из-за их неразумного использования земель и что устье их реки теперь является „мертвой зоной" из-за того, как они используют нитраты. Попробуйте и приготовьтесь к жесткой критике и публичным пыткам» [2. Р. 38]. Интеграция нарративов о климате и социальных свойствах
климатических акторов кажется Латуру ключевым свойством антропоцена: для наук о Земле антропос перестает быть пассивной биологической сущностью и наделяется моральной и политической историей, а ответственность за климатические трансформации входит в предметное поле социальных наук. Таким образом, выстраивая мост с двусторонним движением, и это крошечное терминологическое новшество кажется ему способным дать начало совершенно иному разговору.
Позиция Б. Латура соответствует общему ориентиру современной социальной эпистемологии и философии науки в этих вопросах. Похожие мысли, например, высказывает П. Галисон: в рамках антропоцена ученые не могут оставить человечество в стороне, объект исследования изменился, потому что мы сами изменили его [3. Р. 189]. С. Фуллер добавляет, что антропоцен - это экспансия человека по всей экосфере, и не только физическая, но в том числе идейная: «... разрушительность промышленной революции часто признается как необходимая цена, которую приходится платить за глобализованную современность, в то время как глобальное изменение климата часто преподносится как нечто, что мы должны смягчить, если не полностью предотвратить. <...> Поразительной особенностью сегодняшних дебатов по поводу глобального изменения климата является относительное отсутствие серьезных утопических предложений, сравнимых с марксистскими, которые оправдывали неоспоримые издержки массовой индустриализации в девятнадцатом и двадцатом веках» [4. Р. 77-78].
Пусть обсуждения антропоцена еще не закончены и даже его терминологический статус не определен до конца, за последние два десятилетия было предложено множество более узких антропоценовых нарративов. Историки науки К. Бонней и Ж.-Б. Фрессоз отмечают, что история антропоцена неодномерна, и понять его эволюцию можно только через сопоставление нескольких тесно связанных между собой историй, семь из которых авторы рассматривают в произведении «Шок антропоцена» [5]. Первый нарратив - это история термоцена, т.е. промышленная история источников энергии и политическая история СО2. Исследования термоцена должны ответить на вопрос о том, какие исторические процессы наиболее важны по отношению к кривой, показывающей экспоненциальный рост выбросов углекислого газа на протяжении XIX и XX столетий (эта кривая стала своеобразной эмблемой антропоцена). Разумеется, антропоцен возник не из паровой машины и угля, а, скорее, из длительного исторического процесса экономического обмена. Реконструкция этого процесса самого по себе составляет суть второго наррати-ва, который К. Бонней и Ж.-Б. Фрессоз обозначили как капиталоцен. Третья часть эволюции антропоцена - это танатоцен, включающий историю смертоносного проявления политической силы через войны. В ХХ в. государства внедрили в армии машины, что оказало беспрецедентное по тяжести воздействие на окружающую среду, но и в мирное время тренировочные лагеря и военные испытания требуют значительных объемов сырья и энергии. Для антропоцена важно то, что история войн - это история зарождения технологических и правовых рамок для потребления. К примеру, П. Галисон назвал автомобилизацию населения в США следствием именно послевоенной субурбанизации, спекулирующей на ядерной угрозе [6]. Потребление - также значимый фактор антропоцена, и К. Бонней и Ж.-Б. Фрессоз предлагают для
этого термин «фагоцен». Массовое потребление со временем затмило практику вторичной переработки, которая была абсолютно фундаментальной в XIX в., что повлияло не только на экономический порядок, но и на круговорот материалов. Пятый элемент - фроноцен, историю которого авторы предлагают основывать на том факте, что разрушение окружающей среды было осуществлено не в отсутствие, а вопреки экологической предусмотрительности. Долгое время историки науки мало интересовались экологическими спорами: опасения и тревоги рассматривались как романтические курьезы или как сопротивление прогрессу. Проблема фроноцена состоит в том, чтобы восстановить «концептуальные грамматики», в рамках которых зарождалась экологическая рефлексивность. Экологические споры отражаются и в другой части концепции, полемоцене, однако здесь речь идет о социально-экологических движениях, общественных мероприятиях и истории экологических предостережений, производимых не научным сообществом, а просто гражданами. Последнюю часть истории антропоцена представляет агнотоцен, однако, прежде чем перейти к его обсуждению, оставим несколько замечаний.
Нарративы антропоцена, которые перечислили К. Бонней и Ж.-Б. Фрес-соз, не представляют собой завершенный список. Современная академическая литература содержит десятки различных «-ценов», через которые развивается основная проблема: техноцен [7, 8]; гомогеноцен, в котором культурный и экологический ландшафт унифицируется, что делает мировые экосистемы все более похожими [9, 10]; эремоцен, или эпоха одиночества, изоляции и вымирания [11; 12. Р. 221]; урбаноцен, урбицен, метропоцен и другие изложения социологии города в рамках экологических изменений [13, 14], негантропоцен, где токсичной является не только экологическая среда, но и психологическая, и социальная [15], или даже «ктулхуцен» антрополога Д. Харауэй, который состоит из продолжающихся многовидовых историй и в нестабильные времена, когда «мир еще не закончился, а небо еще не рухнуло» [16. Р. 55]. В 2021 г. в книге М. Боулда только перечисление таких терминов заняло две страницы [17. Р. 7-8], но и этот список неполный. В своей работе «Вокруг антропоцена в восьмидесяти названиях» польский культуролог Ф. Хвалчик иллюстративно переходит от антропоцена к европо-цену, затем к англоцену и даже к трампоцену [13. Р. 8]. Все эти приложения антропоцена выглядят настолько избыточными, что утрачивают концептуальную целостность. Делаем ли мы науку точнее, добавляя к словам окончание «-цен»? Скорее всего, на этот вопрос следует ответить отрицательно.
Скептическое отношение может вызвать не только количество, но и качество терминов: совершенно ясно, что ни один из рассмотренных «-ценов», за исключением антропоцена, не претендует на статус отдельной эры, хотя выбранное окончание характерно именно для геологических эр и традиционно указывает именно на это. Несмотря на эти замечания, представленные понятия все же задают определенный тон последующих дебатов и показывают масштаб проблемы: двусторонний мост между социальными и климатическими науками не один, таких мостов десятки. Понятийная ценность, к примеру, урбаноцена заключается не в словарной новизне, а в семантической точности: употребляя это слово, мы указываем на то, что дальнейшие обсуждения будут посвящены фиксации свойств городской жизни в контексте связей между человечеством и климатом. И все же задача фундаментальной
науки - не только фиксация фактов и описание наблюдаемых явлений, но также поиск причин и объяснений этих самых явлений. Независимо от того, говорим ли мы об урбаноцене, полемоцене, капиталоцене или любом другом аналогичном явлении, причины их остаются весьма похожими: если то, что позволило нам столь неразумно покинуть стабильное состояние голоцена, -это знание, то антропоцен, в любом из своих изложений, - это скорее результат незнания.
Агнотоцен: определение и специальные задачи
Научное исследование процессов формирования и распространения незнания и неопределенности получило название «агнотология» [18], и это направление К. Бонней и Ж.-Б. Фрессоз отмечают как одну из ключевых «историй антропоцена»: агнотоцен - это история создания зон незнания, в которых дискредитируется экологическая критика и отрицается истощаемость Земли [5. Гл. 9]. Агнотоцен означает, что решение основных экологических проблем планетарного масштаба, с которыми мы сталкиваемся сегодня, является не только политическим и экономическим, но и эпистемологическим: оно включает в себя вопросы о легитимности, доступности и актуальности знаний, о том, какие знания и какие формы знания игнорируются, обесцениваются, подавляются и почему [19. Р. 6].
Из всех новшеств философского словаря исследований антропоцена агнотоцен кажется универсальным термином: общественные дебаты, запоздалая реакция экспертного сообщества, политические стратегии и экономические отношения всегда содержат в себе пространство неопределенности и незнания. Это незнание может иметь самые разные формы, но действия, основанные на незнании, неизбежно влекут неопределенность последствий. К примеру, история земледелия имеет случаи, когда эксперты использовали указание на незнание, чтобы подкрепить аргументы в пользу передовых технологий сельского хозяйства и маргинализировать знания коренных народов [20] или чтобы склонить других экспертов к частичному, ограниченному пониманию сложных явлений [21]. Преждевременная уверенность в полноте и достаточности наших знаний о мире природы, в промышленном подходе к ведению сельского хозяйства привели к недооценке продуктивности местных систем земледелия. «Фермеры могли поступать так, как им заблагорассудится, но если они искали альтернативы доминирующему подходу, то, по сути, были предоставлены сами себе - просто не было экспертов, с которыми они могли бы проконсультироваться» [22. Р. 122-123]. Об этом свидетельствуют исторические источники: в начале ХХ в. найти информацию об агрохимических средствах не составляло труда, но эта информация уклончиво обходила вопрос меры. Так, к примеру, в 1906 г. руководитель немецкой сельскохозяйственной опытной станции Пауль Вагнер заявил: «Должен ли я указать вам точно, каким количеством центнеров вы должны удобрять свои посевы, свекольные и картофельные поля, чтобы быть уверенными в максимальной чистой прибыли? Нет. Количество удобрений просто должно соответствовать обстоятельствам» [23. Р. 110-111]. Ситуация может быть и обратной, когда климатически значимые действия исходят из эпистемологических искажений, вызванных подменой научного знания устоявшимися в культуре образами и представлениями. Как рассказывает историк экологического права Д. Шорр
(Тель-Авивский университет, Израиль), в начале XX в. британское управление территории Подмандатной Палестины объявило политику возвращения природе «первичного вида», поскольку песчаный вид территории не соответствовал представленным в искусстве и литературе образам «исконной» лесистой природы этих территорий. «В отличие от других частей земного шара, с которыми сталкивались европейские колонизаторы, Святая Земля была почти знакома британцам, даже большинству чиновников, которые никогда не были там лично», отмечает автор [24. Р. 72]. Экологическое вмешательство, по словам Д. Шорра, вызвало серьезные нарушения экосистемы: замена местной растительности экзотическими для этой части планеты культурами и мероприятия по обеспечению водных и почвенных условий для этих культур оказались губительным для природы. Эти примеры показывают, что экологические последствия индустриализованного сельского хозяйства - это не просто побочные продукты новых методов производства, но и сумма человеческих отношений к научному и вненаучному знанию, а также к незнанию.
Ф. Юкоттер утверждает, что «формирование незнания - это процесс, растянувшийся на несколько поколений: потребовалось много времени, чтобы создать базу знаний, которая опиралась не только на научные исследования, но и на готовность игнорировать определенные проблемы и перспективы» [22. С. 123]. На протяжении последних ста лет социальная организация научных исследований действительно претерпела радикальные преобразования. Во-первых, произошла коммерциализация академических исследований, и традиционные практики были изменены и перенаправлены в пользу благоприятных для отрасли результатов, что во многих случаях приводило к росту невежества среди политиков и общественности в целом. Во-вторых, значительно выросла роль медиа в распространении информации и формировании неэкспертного мнения. Особенно это касается, конечно, последних двух десятилетий, когда коммуникация стала плоской, эксперты и обыватели получили равные возможности быть услышанными общественностью, а привычные механизмы защиты от дезинформации перестали быть эффективными. Указание на эти изменения не новы, а рассуждения о спровоцированных ими последствиях широко известны. Способен ли агнотоцен как концептуальный инструмент указать на что-то новое и расширить наше понимание этих процессов? Указанные выше в статье отсылки являются если не полным, то почти полным перечнем существующих суждений об агнотоцене, литература по этому вопросу все еще остается скудной. Однако эти фрагменты позволяют предложить рабочее определение: под термином «агнотоцен» предлагается понимать направление антропоценовых исследований, объектом которых являются социальные отношения, возникающие на основе или в результате рукотворного незнания. Какую проблему решают подобные исследования? Глобальная цель любого из философских нарративов антропоцена едина, но в качестве специальной задачи можно предположить обнаружение видов, форм и конкретных способов социального производства незнания, которое стоит за поведением человека в условиях глобальных проблем антропоцена, его эволюции и современных «режимов» действия, а также поиска возможных способов его корректировки в интересах социального и климатического благополучия человечества.
Дилемма геоинженерии и три формы незнания
Четвертый эпизод драматической антологии «Экстраполяции», вышедшей на экран в 2023 г., посвящен крупной экофилософской дилемме: должны ли мы действовать уверенно и безотлагательно, чтобы исправить уже совершенные по незнанию ошибки, или же прошлый опыт должен научить нас не действовать в условиях незнания, чтобы избежать более разрушительных непредсказуемых последствий? Очевидно, что для решения о применении технологий геоинженерии, о которой повествует указанный эпизод, обществу требуются точные оценки последствий ее применения. Однако, точность этих оценок фундаментально ограничена тем, что известно современной науке, а то, что известно и прогнозируемо, перестает быть главным источником опасений. Борьба с непредсказуемым - это одновременно и логический тупик, и эпистемическая дилемма.
Дилемма геоинженерии уже неоднократно была проанализирована философами. К примеру, Д. Скотт проследил ее возникновение из философских основ западной культуры как результат столкновения двух мировоззрений, технократии и экологической этики [25]. Для нашей статьи она важна по другой причине: в структуре данной дилеммы можно проследить три ключевые формы незнания.
Первая форма - это незнание от отрицания: нам неизвестны последствия подобного решения просто потому, что они находятся за пределами познанного, и мы даже не в состоянии предположить, где и как именно искать необходимые для этого знания.
Вторая форма - это незнание от утверждения, которое означает, что мы все же обладаем какими-то определенными убеждениями, которые тем не менее не соответствуют реальному положению дел; т.е. мы не знаем нечто, потому что «знаем что-то другое», и это что-то не позволяет нам обнаружить искомое знание. Если говорить о дилемме геоинженерии, то незнание от утверждения характеризует момент столкновения разных мировоззрений. С точки зрения радикальной технократии технологическая мощь - это благотворная и прогрессивная сила, и аргументы о ее разрушительных последствиях выглядят бессмысленно, поскольку они строятся на принципиально иных предпосылках. Известно, что существует многочисленная группа людей, не высказывающих доверия к утверждению, что климатические науки давно достигли консенсуса по вопросу антропогенных изменений климата. Однако не знать о климатических проблемах можно по-разному, и необразованность, как это обычно объясняется, - это только одна из множества возможных причин. Совсем другая причина - не знать о них, опираясь на «знание», например, что факты, высказываемые о климате, представляют собой политическую игру. В рамках такой рациональности ученые становятся «судебными приставами», изымающими материальные блага и условия привычной комфортной жизни человека в интересах элит. Аргумент от отсутствия альтернатив наполняется разными смыслами в зависимости от того, кто его произносит. Присмотревшиеся к таким дебатам могут обнаружить, что в их основе речь идет не только и не столько о решении экологической проблемы, сколько о фундаментальных вопросах роли и места человека в мире: «... даже если бы [геоинженерия] была успешной, она все равно имела бы плохой эф-
фект, усиливая человеческое высокомерие и представление о том, что правильное отношение человека к природе - это отношение доминирования» [26. Р. 332]. Если говорить о современном состоянии этих дискуссий, то можно привести несколько примеров: Б. Кларк утверждает, что в основе споров лежат разногласия по поводу того, что крупные политические деятели могут ожидать от таких вариантов развития проблемы [27], Л. Расмуссен обнаруживает переосмысление ответственности в религиозной этике [28], а М. Макдональд и Д. Джаярам проводят параллели между геоинженерией, международной экономикой и культурной гегемонией [29. С. 158; 30]. Это в очередной раз подтверждает идею о многомерности антропоцена, но важно отметить, что экологическое мировоззрение в целом тоже не одномерно, и часть смыслов таких диспутов всегда остается скрытой. Здесь можно вспомнить задачу так называемой уличной эпистемологии - понять не то, что говорит оратор, а почему он говорит именно это и какие глубокие и рефлексивно недоступные убеждения стоят за его аргументами.
Третья форма составляет главную суть дилеммы и сюжета упомянутого эпизода «Экстраполяций» - это незнание от неопределенности. Незнание от неопределенности описывает состояние, при котором у субъекта есть несколько наборов информации, но нет доказательств в пользу истинности или ложности одного из них или же доказательства обеих сторон сбалансированы. Но как говорить о незнании от неопределенности в контексте антропоце-на? Естественно-научное и социально-научное толкования неопределенности отличаются, в первом случае она имеет онтологический характер, во втором -эпистемологический. В то время как естествоиспытатели заинтересованы в достоверности измерений экологических моделей, социологи озабочены достоверностью восприятия людьми риска для человека, вытекающего из этих моделей, и если естествоиспытатели и социологи совместно работают над комплексными оценками глобального изменения климата, различия в оценке обсуждаемых философских корней неопределенности неизбежны [31. С. 28]. Одно из существующих сегодня предположений связано с тем, что именно несоизмеримость неопределенностей делает научное знание непригодным для разработки новой экологической политики [32].
Рассмотренные три формы представляют собой только одну из возможных таксономий незнания. В рамках такого подхода сложная модель поведения человека в контексте агнотоцена упрощается до трех компонентов: незнание, связанное с отсутствием предпосылок для знания; незнание того, что противоречит традиционным или устоявшимся представлениям и не может быть встроено в господствующую логику, не разрушив ее, и незнание, вызванное невозможностью обосновать выбор одной из альтернатив.
Агнотологические ошибки антропоцена
Агнотоцен - не до конца осмысленное понятие, и несмотря на представленные выше попытки придать ему смысловой объем, включать его в постоянный инструментарий философии преждевременно. Тем не менее для агно-тологии опыт работы с таким понятием представляет новизну и вместе с тем высокий интерес. В данной статье мы представим два рассуждения по поводу того, как в русле агнотоцена можно упорядочить некоторые существующие примеры и предположения о роли незнания в развитии общества. Эти рас-
суждения, как и само понятие «агнотоцен», являются не конечной точкой анализа проблемы, а попыткой начать дискуссию в необычном для нее направлении.
Ошибка вовлеченности: четвертая стена научного творчества
Представьте себе ситуацию: как-то раз, вернувшись к чтению книги, например «Преступление и наказание», вы обнаруживаете, что Родион Раскольников не просто излагает свои переживания, но и обращается к вам напрямую. Он начинает требовать от вас немедленных действий, связанных с тем, как, где и когда именно необходимо переорганизовать свое времяпрепровождение с этой книгой. Осторожно следуя за повествованием, вы находите устрашающие предупреждения о том, что отказ от сотрудничества повлечет последствия, которые будут вполне реальными и неизбежно печальными. Если вы не засомневаетесь в своем здравомыслии, то, скорее всего, отнесетесь к этому как к странной шутке, новому провокационному жанру литературы или, возможно, подтвердите для себя какую-нибудь теорию заговора. Разрушение четвертой стены - известный художественный прием включения наблюдателя в повествование. В данной части статьи мы хотели бы показать, что наука на протяжение длительного времени сохраняла иллюзию четвертой стены между собой и обывателем, в связи с чем климатические решения, требующие участия граждан и тем самым разрушающие четвертую стену, не были восприняты всерьез.
Науку часто представляют в отрыве от повседневной реальности, в социальном вакууме. Это справедливый комментарий как для эпохи Нового времени, когда научному творчеству служили единицы, как правило, из обеспеченных семей и имеющих возможность позволить себе подобное занятие, так и для современности. Разумеется, нынешняя популяризация научного знания и концепция науки, открытой для общественности, сместили акценты в коммуникации экспертного сообщества с публикой, но этого вряд ли достаточно для начала понимающего диалога.
С одной стороны, эксперты не знают, в каком виде научное знание поступит к обывателю. К примеру, в ХХ в. теория относительности покинула башню из слоновой кости академической науки, и, как сообщает В.Г. Буданов, «за ее сюжеты взялись писатели-фантасты и философствующие журналисты, возвещающие век относительности всего на свете» [33. С. 84]. Однако вместе с этим она стала «символом непостижимости новой науки». То, что она «не разрушает причинно-следственную ткань нашего мира, а рождает интуицию единого, относительного к средствам наблюдения четырехмерного пространства-времени», не осознавалось в рамках обыденного мировоззрения, и «теория относительности надолго создала комплекс неполноценности у обывателей, обрела ореол науки для избранных, что так же в конечном счете способствовало расколу культуры» [33. С. 84], а не сближению экспертного и неэкспертного сообществ.
С другой стороны, общественность не знает полноценно ни предмет, ни суть научного дискурса. Образованному человеку в XIX в. было относительно легко прочитать научный текст и понять, что пытался сказать его автор. Наш современный мир совсем другой, «сегодня сотни тысяч ученых ежегодно публикуют более миллиона научных работ, и ни один человек не смог бы
прочитать все научные статьи по какому-либо предмету, не сделав на этом карьеру на полный рабочий день» [33. С. 70]. Политика открытого доступа вышла за пределы исключительных интересов научного сообщества, результаты научных исследований проникли в социальные сети, популярные средства массовой информации, развлекательные сообщества. Однако остается неясным, как именно пользоваться этой возможностью. Какие привилегии предоставляет доступ обывателя к массиву научных исследований? Нужна ли вообще неэкспертному субъекту «наука из первых рук» в ее неизменном виде? Таким образом, наука стала открытой, но полагаться на эффективность этой открытости сродни тому, чтобы оставить открытый учебник по турецкому языку на столе в школьном кабинете и ждать, что ученики как-то сами собой заговорят по-турецки.
В корне этой проблемы лежит исключительно агнотологическое наблюдение, описанное еще Гельвецием: для преодоления незнания абсолютно необходимо доверие, так как знающий может понять незнающего, ведь он сам когда-то был незнающим, но незнающий принципиально не может понять знающего, и ему остается только доверять или не доверять ему [34. С. 193]. Н. Орескес подтверждает, что для стороннего человека точно определить, что авторы научной статьи действительно думают о глобальном изменении климата, довольно трудно. Эксперты пишут для экспертов, и если вывод является общепринятым, то нет необходимости повторять его в контексте экспертного обсуждения, так что многие элементы остаются неявными для новичка [35. Р. 72]. В 2001 г. физик В. Сун вместе с несколькими коллегами опубликовал статью под названием «Modeling Climatic Effects of Anthropogenic Carbon Dioxide Emissions: Unknowns and Uncertainties» («Моделирование климатических последствий антропогенных выбросов углекислого газа: неизвестные и неопределенности»). Эта статья содержит критику прогностических моделей изменения климата. Однако, как указывает Н. Орескес [35. С. 75-76], для обывателя критика модели и критика теории не имеют существенной разницы, что сделало данную статью популярным аргументом сторонников климатического скептицизма и противников теории глобального потепления. Для экспертного сообщества это пример разногласий о деталях и методах, но в глазах оппонентов такие аргументы подрывают общую картину проблемы. Таким образом, чтобы избавиться от неопределенности в массовом сознании, мы призываем публику прислушаться к экспертам, а экспертов, чтобы избавиться от неопределенности в научном знании, - сосредоточиться не на вопросах, которые задают обыватели, а на вопросах, которые остаются спорными или вовсе без ответа. Это закономерно приводит к тому, что мы наблюдаем сегодня, а именно к ошибочной уверенности общественности в том, что ученые по-прежнему ведут жаркие дебаты о проблеме изменения климата. Разумеется, в сложившихся обстоятельствах любое тактическое движение (например, призыв «слушать экспертов только тогда, когда они обращаются именно к широкой публике») только снижает степень доверия экспертной картине мира и подкрепляет конспиро-логические версии.
Итак, четвертая стена науки - невидимая граница между экспертами и обывателями - не ликвидирована политикой открытого доступа к научной информации. На протяжении столетий обыденное мировоззрение опиралось
на убеждение, что пространство науки изолировано от повседневности, «простой человек» был не активным участником процесса научного творчества, а зрителем и случайным наблюдателем дискурса, предназначенного вовсе не для него. Четвертая стена рушится только теперь, когда вовлеченность населения в принятие обоснованных решений становится необходимым. На опасения, риски и требования изменить привычный образ действия описанные Б. Латуром фермеры из Овернь [2. Р. 38] реагируют так же, как мы реагировали бы на описанные выше угрозы персонажа книги: попытки сотрудничества кажутся не более чем «неожиданная, но не обязательная» часть общего повествования. Это, разумеется, только одна из множеств точек обзора проблемы массового принятия научного знания, которая призвана дополнить, а не заменить ее иные толкования.
Ошибка стигматизации неопределенности и FONK-эффект
Климатический скептицизм [36] как агнотологическая ситуация часто объясняется через нежелание правительств распределять бюджет с учетом существующего углеродного следа и нежелания людей менять привычный порядок действий. Со стороны кажется, что с учетом рисков, которые несет изменение климата относительно благополучия планеты, хватило бы согласия и половины климатологов, чтобы ограничить выбросы парниковых газов. Однако на деле почти единогласный консенсус экспертов сопровождается ростом его отрицания в неэкспертных сообществах. Это говорит об одном: по некоторым причинам то, что артикулируется активистами антинаучных убеждений, - это именно то, что обычные люди больше всего хотят услышать. В данной части работы мы предлагаем посмотреть на климатический скептицизм как на закономерный результат культурного развития нетерпимости к незнанию и неопределенности в рамках неэкспертной рациональности.
Упрощение проблемы незнания и неопределенности в климатической системе опасно тем, что излишняя самоуверенность становится источником ошибок и заблуждений. В конце концов именно излишняя самоуверенность в незначительности вреда, наносимого человеком планете, и стала причиной современных климатических проблем. Учитывая растущее количество публикаций по этой теме, можно сделать вывод, что это хорошо известно философам науки и самим ученым. Однако в повседневной жизни мы избегаем неопределенности, мы привыкли говорить о «точных науках», и именно точность, однозначность и непримиримость к неопределенности традиционно делают их образцом познания. Отношение к научному незнанию в рамках обыденной рациональности, предположительно, довольно просто: если нечто не определено или не до конца известно, то окончательные решения следует отложить до того момента, когда ученые устранят имеющиеся пробелы. Ограниченные знания вызывают апатию, когда от них не зависит многое, или глубокую тревогу, когда потребность общественности в ответах нарастает (например, знания о COVID-19 в период пандемии). Скорее всего, все известные философам изложения незнания в контексте науки (ученое незнание Н. Кузанского, агнойология Дж. Ферьера, наукоемкое незнание Дж. Раветца) вообще не характерны для обыденного мышления, в рамках которого незнание есть не более чем нехватка информации и то, что еще не открыто.
Что именно для сегодняшнего человека значит открыто «не знать» тот или иной факт? Отстаивая идеалы просвещения, Руссо не предполагал (и не мог предполагать), как быстро и как многократно преумножатся знания за эти немногие столетия. Его современники знали многое, если не все из того, что можно было знать. В 1839 г. в «Догматической части социальной философии» О. Конт высказывал уверенность, что продолжительность жизни поколения человека будто спроектирована с учетом того опыта, который он реально может накопить. Сегодня вряд ли кто-то согласится с этим утверждением, количество окружающей нас информации постоянно растет, и, несмотря на то что обработать всю ее в рамках одной человеческой жизни стало невозможно, незнание все еще остается социальной стигмой. Привычка притворяться знающим, вероятно, имеет эволюционное значение, и современное общество позиционирует знания как универсальные индикаторы социального успеха для любого из людей, а не только для небольшого числа мудрецов. Как отмечает Д. ДеНикола [37. Р. 9], указание на невежество другого стало проявлением превосходства, демонстрация знания в повседневной жизни вплелась в статусные отношения и выражения власти. Сложилось отчетливое представление о том, что знающий человек ничем не отличается от большинства, а человек, честно признающий пробелы в своих знаниях, - это невежда, подлежащий осуждению и насмешкам. Стигматизация незнания довольно опасна, поскольку подталкивает обывателя к тому, чтобы как можно быстрее, не разбираясь, выбрать точку зрения и отстаивать ее до конца (ведь чем больше мы боимся оказаться неправыми, тем сильнее мы склонны защищать то, что уже знаем [38], в частности относительно фактов о климате [39]).
Fear of not knowing (FONK), страх не знать то, что знают окружающие, -это психологический эффект, спровоцированный цифровой информационной культурой. Это совсем новое, малоизученное психологией состояние известно большинству из нас. Фобия демонстрации незнания проявляется повсюду: в боязни студентов попросить разъяснений у преподавателя, в неловкости пациента, не понимающего механизм работы назначенного препарата, в лукавстве кандидата о своих навыках во время собеседования при трудоустройстве. Совсем недавно (в масштабах человеческой истории) на месте FONK-эффекта была его полная противоположность: «синдром вечного студента» считался признаком инфантильности, формой прокрастинации [40. Р. 490] или сигналом о нарушениях способности обучаться [41. Р. 61]. Предполагалось, что знакомство с наукой является лишь частью жизни человека, этапом его взросления. В XXI в. обучение и получение информации стало фоновым процессом, а сегодня, возможно, и источником психологических расстройств.
Термин «FONK» происходит из национального исследования цифровых аддикций среди австралийской молодежи в 2017 г. [42], однако оставленные выше комментарии показывают, что это естественный и закономерный результат развития глобальной культуры в целом, который был не спровоцирован технологиями, а обнаружен благодаря им. Часть «игроков рынка информации» давно используют этот эффект в коммерческих интересах. «Вы что, правда не знаете, что?..» - это риторическая фигура, на которой построена индустрия лженауки и теорий заговора. То, почему эта фигура с такой легкостью влияет на эпистемические практики людей, вероятно, как раз связано со страхом осуждения за отсутствие мнения или обвинения в безразличии, в
незнании. В этих обстоятельствах незнание может стать настолько изнурительным, что люди перестают быть открытыми в своих знаниях, пытаются скрыть свое незнание, и чем больше мы боимся признаться в незнании, тем крепче мы привязаны к своим убеждениям, даже если они в корне ложные, что делает фобию незнания самовоспроизводящейся.
Еще в школе мы узнаем, что ученые следуют научному методу, чтобы получить «правильные ответы», и в борьбе с дениализмом мы укрепляем ошибочные стереотипы, рассуждая о примате науки перед прочими способами познания, о точности научного знания, строгости научных процедур и практически волшебной силе научного метода. Эти взгляды ошибочны, а тех, кто ждет от науки безупречной строгости точности, ожидает разочарование: незнания в науке, вероятно, намного больше, чем где-либо еще, если допустить, что ученое незнание может иметь качественные отличия. Критика романтической идеализации науки, доставшейся нам в наследство от первой половины двадцатого столетия, не нова и в целом широко известна [33. С. 79-80; 43; 44]. Однако это должно служить не целью, а началом рассуждения. В то время как удовлетворить потребность обывателя в точном, однозначном и понятном знании средствами науки невозможно, культура общества знания и, в частности, эффекты цифрового общества типа FONK твердят нам, что не знать тоже нельзя. Такое давление делает нас уязвимыми к «альтернативным фактам», которые становятся единственным способом «знать» хоть что-то. Все это говорит о том, что в условиях тотальной неопределенности в научной, социальной, политической, экономической и других сферах незнание послужило бы обществу гораздо больше, чем «академический блеф», разыгрываемый антинаучными движениями, и что культура, в которой нет места незнанию, обречена на вечную борьбу с «альтернативными фактами».
Заключение
Одна из главных особенностей антропоцена - это фундаментальный запрет на теории, предлагающие начать все «с чистого листа». Л.М. Вербургт по этому поводу отмечает, что проблема истории антропоцена - это наша попытка изучения прошлого, чтобы снова стать ориентированными на будущее [19. Р. 9]. Такие понятия, как агнотоцен, приглашают нас взглянуть на прошлое, настоящее и будущее в новых терминах и тем самым пересобрать само понятие антропоцена. Материальных элементов, составляющих антро-поцен, бесчисленное множество: паровые машины, ископаемые источники энергии, геологические теории, океаны, пестициды, цифровые технологии, городские инфраструктуры. Однако, как бы мы не смешивали эти элементы между собой, они останутся инертными без человеческой деятельности. В этом смысле все антропоценовые нарративы о температурах, способах производства, экологических ландшафтах - это нарративы о деятельности человека и о том, что мы знаем или не знаем о температурах, способах производства и экологических ландшафтах. Акцент на незнании создает новую точку зрения: агнотоцен - это взгляд на историю Земли, в которой события антропоцена следуют из особенностей производства зон незнания, установления различных режимов незнания, специфических свойств скрытых структур познавательной культуры человека.
Список источников
1. Latour B. Facing Gaia: Eight lectures on the new climatic regime. Cambridge : Polity Press, 2017. 300 p.
2. Latour B. Anthropology at the time of the Anthropocene: a personal view of what is to be studied // The anthropology of sustainability: Beyond development and progress / eds. M. Brightman, J. Lewis. London : Palgrave Macmillan, Springer Nature, 2017. P. 35-49. doi: 10.1057/978-1-137-56636-2_2
3. Galison P. On the building, crashing, and thinking of technologies & selfhood: Peter Galison in conversation with Etienne Turpin // Art in the Anthropocene: Encounters among Aesthetics, Politics, Environments and Epistemologies. London : Open humanities press, 2015. P. 181-190.
4. Fuller S. Nietzschean meditations: Untimely thoughts at the dawn of the transhuman era. Basel : Schwabe Verlag, 2020. 218 p.
5. Bonneuil C., Fressoz J.B. The shock of the Anthropocene: The earth, history and us. London : Verso Books, 2016. 320 p.
6. Galison P. War against the Center // Grey Room. 2001. № 4. P. 7-33.
7. MartinsH. The Technocene. London : Anthem Press, 2018. 224 p.
8. Löpez-Corona O., Magallanes-Guijön G. It is not an Anthropocene; it is really the Techno-cene: names matter in decision making under planetary crisis // Frontiers in Ecology and Evolution.
2020. Vol. 8. Article 214. 5 p. doi: 10.3389/fevo.2020.00214
9. Mann C.C. 1493: Uncovering the new world Columbus created. New York : Vintage, 2011. 544 p.
10. Eriksen T.H. The loss of diversity in the Anthropocene biological and cultural dimensions // Frontiers in Political Science. 2021. Vol. 3. P. 743610. doi: 10.3389/fpos.2021.743610
11. Wilson E.O. Half-earth: our planet's fight for life. New York : WW Norton & Company, 2016. 256 p.
12. Bishop K.W. The Anthropocene and the Undead: Cultural Anxieties in the Contemporary Popular Imagination. Lanham : Rowman & Littlefield, 2022. 270 p.
13. Chwalczyk F. Around the anthropocene in eighty names-considering the urbanocene proposition // Sustainability. 2020. Vol. 12. № 11. Article 4458. 33 p. doi:10.3390/su12114458
14. Palme M., Salvati A. Introduction: Anthropocene or Urbanocene? // Urban Microclimate Modelling for Comfort and Energy Studies. Berlin : Springer Nature, 2021. P. 1-9.
15. StieglerB. The neganthropocene. London : Open Humanities Press, 2018. 349 p.
16. Haraway D.J. Staying with the trouble: Making kin in the Chthulucene. Durham : Duke University Press, 2016. 304 p.
17. BouldM. The anthropocene unconscious: climate catastrophe culture. London : Verso Books,
2021. 176 p.
18. Proctor R.N., Schiebinger L. Agnotology: The Making and Unmaking of Ignorance. Palo Alto : Stanford. University Press, 2008. 312 p.
19. Verburgt L.M. History, scientific ignorance, and the anthropocene // Journal for the History of Knowledge. 2021. Vol. 2, № 1. Article 12. 12 p. doi: 10.5334/jhk.46
20. Van der Ploeg J.D. Potatoes and knowledge // An anthropological critique of development: The growth of ignorance. London : Routledge, 1993. P. 209-240.
21. Elliott K. C. Selective Ignorance and Agricultural Research // Science, Technology, & Human Values. 2012. № 38(3). P. 328-350. doi:10.1177/0162243912442399
22. Uekötter F. Ignorance is strength // Managing the unknown: Essays on environmental ignorance. New York : Berghahn Books, 2014. P. 122-139.
23. Uekötter F. Die Chemie, der Humus und das Wissen der Bauern: Das frühe 20. Jahrhundert als Sattelzeit einer Umweltgeschichte der Landwirtschaft // Jahrbuch für Geschichte des ländlichen Raumes. 2006. Vol. 3. P. 102-128.
24. Schorr D.B. Forest law in Mandate Palestine: Colonial conservation in a unique context // Managing the Unknown: Essays on Environmental Ignorance. New York : Berghahn Books, 2014. P. 71-90.
25. Scott D. Geoengineering and environmental ethics // Nature Education Knowledge. 2012. Vol. 3, № 10. P. 10.
26. Jamieson D. Ethics and intentional climate change // Climatic change. 1996. Vol. 33, №. 3. P. 323-336.
27. Clark B. How to Argue about Solar Geoengineering // Journal of Applied Philosophy. 2023. Vol. 40, № 3. P. 505-520. doi: 10.1111/japp.12643
28. Rasmussen L. How the anthropocene changes religious ethics // Journal of Religious Ethics. 2023. Vol. 51, №. 1. P. 171-185. doi: 10.1111/jore.12413
29. McDonaldM. Ecological Security. Cambridge : Cambridge University Press, 2021. 200 p.
30. Jayaram D. A global south perspective on 'ecological security' // New Perspectives. 2023. Vol. 31, № 1. P. 31-38. doi: 10.1177/2336825X221143624
31. Romanello S.J. Natural vs. social scientists' perceptions of uncertainty in discussions of global climate change: A study using Sense-Making Methodology. Columbus : The Ohio State University, 2003. 216 p.
32. Beck M., Krueger T. The epistemic, ethical, and political dimensions of uncertainty in integrated assessment modeling // Wiley Interdisciplinary Reviews: Climate Change. 2016. Vol. 7, № 5. P. 627-645. doi: 10.1002/wcc.415
33. Буданов В.Г. «Концепции современного естествознания» и «Философия науки» - к взаимодействию учебных дисциплин // Epistemology & Philosophy of Science. 2007. Т. 12, № 2. С. 75-90.
34. Гельвеций. Сочинения : в 2 т. / сост., общ. ред., вступ. статья Х.Н. Момджяна. М. : Мысль, 1973. Т. 1. 647 с.
35. Oreskes N. Beyond the ivory tower: The scientific consensus on climate change // Science. 2004. Vol. 306, № 5702. P. 65-99. doi: 10.1126/science. 1103618
36. Аронсон Д. Климатическая неопределенность и подсветка для темной экологии // Логос : Филос.-лит. журнал. 2019. Т. 29, № 5 (132). С. 87-102. doi: 10.22394/0869-5377-2019-5-87100
37. DeNicola D.R. Understanding Ignorance: The Surprising Impact of What We Don't Know. Cambridge : The MIT Press, 2017. 264 p.
38. Peters U. What is the function of confirmation bias? // Erkenntnis. 2022. Vol. 87, № 3. P. 1351-1376.
39. Zhou Y., Shen L. Confirmation bias and the persistence of misinformation on climate change // Communication Research. 2022. Vol. 49, № 4. P. 500-523.
40. Smith D. The effects of student syndrome, stress, and slack on information systems development projects // Issues in Informing Science and Information Technology. 2010. Vol. 7. P. 484-494.
41. Sutcliffe J. Adults with learning difficulties: education for choice & empowerment: a handbook of good practice. New York : McGraw-Hill Education, 1990. 200 p.
42. Carson A., Muller D. The future newsroom. Melbourne : University of Melbourne, 2017.
56 p.
43. Жукова О.И., Жуков В.Д. Антиномичный характер науки в условиях современного социума // Вестник Кемеровского государственного университета. 2014. Т. 1, № 3 (59). С. 203205.
44. Юревич А.В., Цапенко И.П. Функциональный кризис науки // Вопросы философии. 1998. № 1. С. 17-29.
References
1. Latour, B. (2017a) Facing Gaia: Eight lectures on the new climatic regime. Cambridge: Polity
Press.
2. Latour, B. (2017b) Anthropology at the time of the Anthropocene: a personal view of what is to be studied. In: Brightman, M. & Lewis, J. (eds) The Anthropology of Sustainability: Beyond Development and Progress. London: Palgrave Macmillan, Springer Nature. pp. 35-49. DOI: 10.1057/978-1-137-56636-2_2
3. Galison, P. (2015) On the building, crashing, and thinking of technologies & selfhood: Peter Galison in conversation with Etienne Turpin. In: Turpin, E. & Davis, H. (eds) Art in the Anthropocene: Encounters among Aesthetics, Politics, Environments and Epistemologies. London: Open Humanities Press. pp. 181-190.
4. Fuller, S. (2020) Nietzschean meditations: Untimely thoughts at the dawn of the transhuman era. Basel: Schwabe Verlag, 2020.
5. Bonneuil, C. & Fressoz, J.B. (2016) The Shock of the Anthropocene: The Earth, History and Us. London: Verso Books.
6. Galison, P. (2001) War Against the Center. Grey Room. 4. pp. 7-33.
7. Martins, H. (2018) The Technocene. London: Anthem Press.
8. Lopez-Corona, O. & Magallanes-Guijon, G. (2020) It is not an Anthropocene; it is really the Technocene: names matter in decision making under planetary crisis. Frontiers in Ecology and Evolution. 8. Article 214. DOI: 10.3389/fevo.2020.00214
9. Mann, C.C. (2011) 1493: Uncovering the New World Columbus Created. New York: Vintage.
10. Eriksen, T.H. (2021) The loss of diversity in the Anthropocene biological and cultural dimensions. Frontiers in Political Science. 3. pp. 743610. DOI: 10.3389/fpos.2021.743610
11. Wilson, E.O. (2016) Half-earth: our planet's fight for life. New York: WW Norton & Company.
12. Bishop, K.W. (2022) The Anthropocene and the Undead: Cultural Anxieties in the Contemporary Popular Imagination. Lanham: Rowman & Littlefield.
13. Chwalczyk, F. (2020) Around the anthropocene in eighty names-considering the urbanocene proposition. Sustainability. 12(11). Article 4458. DOI: 10.3390/su12114458
14. Palme, M. & Salvati, A. (2021) Introduction: Anthropocene or Urbanocene? Urban Microclimate Modelling for Comfort and Energy Studies. Berlin: Springer Nature.
15. Stiegler, B. (2018) The Neganthropocene. London: Open Humanities Press.
16. Haraway, D.J. (2016) Staying with the trouble: Making kin in the Chthulucene. Durham: Duke University Press.
17. Bould, M. (2021) The Anthropocene Unconscious: Climate Catastrophe Culture. London: Verso Books.
18. Proctor, R.N. & Schiebinger, L. (2008) Agnotology: The Making and Unmaking of Ignorance. Palo Alto: Stanford. University Press.
19. Verburgt, L.M. (2021) History, scientific ignorance, and the Anthropocene. Journal for the History of Knowledge. 2(1). Article 12. DOI: 10.5334/jhk.46
20. Van der Ploeg, J.D. (1993) Potatoes and knowledge. An anthropological critique of development: The growth of ignorance. London: Routledge. pp. 209-240.
21. Elliott, K.C. (2012) Selective Ignorance and Agricultural Research. Science, Technology, & Human Values. 38(3). pp. 328-350. DOI: 10.1177/0162243912442399
22. Uekötter, F. (2014) Ignorance is Strength. Managing the Unknown: Essays on Environmental Ignorance. New York: Berghahn Books. pp. 122-139.
23. Uekötter, F. (2006) Die Chemie, der Humus und das Wissen der Bauern: Das frühe 20. Jahrhundert als Sattelzeit einer Umweltgeschichte der Landwirtschaft. Jahrbuch für Geschichte des ländlichen Raumes. 3. pp. 102-128.
24. Schorr, D.B. (2014) Forest law in Mandate Palestine: Colonial conservation in a unique context. Managing the Unknown: Essays on Environmental Ignorance. New York: Berghahn Books. pp. 71-90.
25. Scott, D. (2012) Geoengineering and environmental ethics. Nature Education Knowledge. 3(10). p. 10.
26. Jamieson, D. (1996) Ethics and intentional climate change. Climatic Change. 33(3). pp. 323336.
27. Clark, B. (2023) How to Argue about Solar Geoengineering. Journal of Applied Philosophy. 40(3). pp. 505-520. DOI: 10.1111/japp.12643
28. Rasmussen, L. (2023) How the anthropocene changes religious ethics. Journal of Religious Ethics. 51(1). pp. 171-185. DOI: 10.1111/jore.12413
29. McDonald, M. (2021) Ecological Security. Cambridge: Cambridge University Press.
30. Jayaram, D. (2023) A global south perspective on 'ecological security'. New Perspectives. 31(1). pp. 31-38. DOI: 10.1177/2336825X221143624
31. Romanello, S.J. (2003) Natural vs. Social Scientists' Perceptions of Uncertainty in Discussions of Global Climate Change: A study Using Sense-Making Methodology. Columbus: The Ohio State University.
32. Beck, M. & Krueger, T. (2016) The epistemic, ethical, and political dimensions of uncertainty in integrated assessment modeling. Wiley Interdisciplinary Reviews: Climate Change. 7(5). pp. 627645. DOI: 10.1002/wcc.415
33. Budanov, V.G. (2007) "Kontseptsii sovremennogo estestvoznaniya" i "Filosofiya nauki" - k vzaimodeystviyu uchebnykh distsiplin ["Concepts of modern Natural science" and "Philosophy of Science" - to the interaction of academic disciplines]. Epistemology & Philosophy of Science. 12(2). pp. 75-90.
34. Helvétius. (1973) Sochineniya [Collected works]. Moscow: Mysl'.
35. Oreskes, N. (2004) Beyond the ivory tower: The scientific consensus on climate change. Science. 306(5702). pp. 65-99. DOI: 10.1126/science.1103618
36. Aronson, D. (2019) Klimaticheskaya neopredelennost' i podsvetka dlya temnoy ekologii [Climate uncertainty and illuminating dark ecology]. Filosofsko-literaturnyy zhurnal "Logos. " 29(5). pp. 87-102. DOI: 10.22394/0869-5377-2019-5-87-100
37. DeNicola, D.R. (2017) Understanding Ignorance: The Surprising Impact of What We Don't Know. Cambridge: The MIT Press.
38. Peters, U. (2022) What is the function of confirmation bias? Erkenntnis. 87(3). pp. 13511376.
39. Zhou, Y. & Shen, L. (2022) Confirmation bias and the persistence of misinformation on climate change. Communication Research. 49(4). pp. 500-523.
40. Smith, D. (2010) The effects of student syndrome, stress, and slack on information systems development projects. Issues in Informing Science and Information Technology. 7. pp. 484-494.
41. Sutcliffe, J. (1990) Adults with learning difficulties: education for choice & empowerment: a handbook of good practice. New York: McGraw-Hill Education.
42. Carson, A. & Muller, D. (2017) The Future Newsroom. Melbourne: University of Melbourne.
43. Zhukova, O.I. & Zhukov, V.D. (2014) Antinomichnyy kharakter nauki v usloviyakh sovremennogo sotsiuma [The antinomic nature of science in modern society]. Vestnik Kemerovskogo gosudarstvennogo universiteta - Bulletin of Kemerovo State University. 3(59). pp. 203-205.
44. Yurevich, A.V. & Tsapenko, I.P. (1998) Funktsional'nyy krizis nauki [The functional crisis of science]. Voprosy filosofii. 1. pp. 17-29.
Сведения об авторе:
Голубинская А.В. - кандидат философских наук, научный сотрудник лаборатории социальной антропологии, доцент кафедры социальной безопасности и гуманитарных технологий Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского (Нижний Новгород, Россия). E-mail: golub@unn.ru
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
Golubinskaya A.V. - Cand. Sci. (Philosophy), researcher at the Laboratory of Social Anthropology; associate professor at the Department of Social Security and Humanitarian Technologies, Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod (Nizhny Novgorod, Russian Federation). E-mail: golub@unn.ru
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 29.08.2023; одобрена после рецензирования 23.01.2024; принята к публикации 04.03.2024
The article was submitted 29.08.2023; approved after reviewing 23.01.2024; accepted for publication 04.03.2024
