CC BY
65
Антропология академической жизни:
адаптационные процессы и адаптивные стратегии / отв. ред. Г.А. Комарова. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2008. 296 с.
<
ё
Елена Александровна Боряк
Институт искусствоведения, фольклористики и этнологии им. М. Рыльского НАН Украины, Киев
«Этнография этнографии»: первый опыт саморефлексии
Рецензируемый сборник является отражением взглядов группы российских ученых, которых объединила, на первый взгляд, весьма экстравагантная идея — обратить свой «научный» взгляд на конкретный способ существования «академического» человека, человека академического образа жизни, а также на совокупность ритуалов и повседневных практик, сформированных сообществом «академических» людей, т.е. академическим сообществом, и используемых ими в сфере академической жизни. Соответственно, речь идет о ситуации, когда, по словам американских исследователей, «объект этнографии сам становится ее аудиторией» (цит. по: С. 6).
Я использую слово «экстравагантная» вполне осознанно. Именно такое определение поначалу было мною найдено, когда посчастливилось принимать участие в ежегодном собрании Американской ассоциации содействия славистических исследований (Вашингтон, 2001). Коллеги — американские слависты — первым делом искали в программе конференции секцию под названием «Академический фольклор» и искренне сочувствовали тем, у кого на время ее работы приходилось свое выступление. Как оказалось, такая не то что «неакадемическая», а скорее несерьезная, на мой тогда-
шний взгляд, тематика максимально «оттянула» представителей американской славистики от других секций. В течение нескольких дней в кулуарах конференции пересказывали -пересмеивали наиболее яркие эпизоды из академической повседневности, представленные участниками секции. Как оказалось, антропологический взгляд на антропологию как на научную дисциплину, социально и культурно обусловленную практику стал предметом осознанного внимания зарубежных коллег уже с конца 1960-х гг., и идея посмотреть на самих себя глазами коллег была не только оригинальной, но и востребованной.
Включение в программу VII Конгресса этнографов и антропологов России (Саранск, 2007) секции «Антропология академической жизни» вызвало мою искреннюю радость за российских коллег. Подобная тематика выносилась на обсуждение научным сообществом впервые в истории не только постсоветских конгрессов этнографов и антропологов России, но и ежегодных экспедиционно-полевых этнографических сессий. То же можно сказать и о вышедшем в кратчайшие сроки специальном сборнике под таким же названием, куда была включена часть научных докладов, подготовленных для участия в упомянутой секции. Подобная новация в сфере выбора тем для исследования скорее всего результат частной инициативы отдельных российских этнологов. Тем весомее появление сборника — на мой взгляд, оно стало незаурядным событием не только для российской этнологии.
Сразу отмечу — всем авторам сборника в частности и ответственному редактору в целом удалось главное: не только предельно ясно очертить для себя собственно объект исследования — антропологию академической жизни, но и исчерпывающе точно сформулировать ее для читателей. Вполне оправданным представляется введение в данном контексте категории «субкультура профессии» с дальнейшим пунктуальным вычленением ее составных. Под субкультурой профессии вслед за Т.Б. Щепанской понимается совокупность стереотипов и норм поведения, форм дискурса, сложившихся в профессиональной среде, функционирующих в том числе на уровне повседневности и транслируемых посредством механизмов традиции в рамках повседневных практик, специальных ритуализированных действий, профессионального фольклора (С. 5). То есть в центре внимания исследователей — профессиональное сообщество, в данном случае — академическое научное сообщество (я сама как индивид вместе с моими коллегами — какое удовольствие самой попасть в центр дискурса!); речь идет о профессиях, представляющих направления социогуманитар-ного знания, и реальных практиках.
<
Появление сборника в условиях глубоких внутренних трансформаций гуманитарных знаний, «изменений интеллектуального ландшафта», которые проявляют себя на фоне смены поколений ученых, интеллектуальных ориентаций в профессиональном сообществе, исследовательских парадигм, языка науки, на наш взгляд, симптоматично. В этой связи мне чрезвычайно импонирует обеспокоенность авторов относительно судьбы как старшего поколения ученых (в условиях изменившейся жизни они оказались наиболее уязвимыми), так и молодых исследователей, лишенных настоящих научных лидеров (и соответственно, научных школ). Поэтому вполне логично мнение, высказанное Г. Комаровой, о том, что каждое направление время от времени должно пересматривать свои интеллектуальные характеристики, обновлять круг исследовательских проблем, чтобы привлечь к себе новых исследователей (С. 6). В современном научном мире приоритетной становится задача разработки программы стратегии упрочения идентичности этнологии как науки. Ее важной составляющей, по убеждению авторов, должно стать осмысление в контексте постсоветского академического пространства прошлого, настоя -щего и будущего этнологического сообщества.
Свидетельством того, что подход к «профессии как образу жиз-^ ни ученого» (именно так сформулировали свою генеральную
тему авторы сборника) уже преодолел этнические границы, является широкая география участников проекта — в сборнике мы увидели имена представителей различных наук социогума-нитарного цикла не только России, но и Украины, Беларуси, Армении. Это само по себе должно приблизить академическое сообщество к решению ключевых проблем — обеспечения самосохранения, обновления круга исследовательских тем, возможности успешного развития в дальнейшем.
Речь идет не столько, говоря словами авторов, о поиске некоего идеального начала, абсолютной идеи культуры (С. 10), сколько о понимании — как это идеальное начало и идеальная идея зарождается, конструируется, накапливается, становится достоянием научного сообщества, им осмысливается, формулируется и в дальнейшем продуцируется. Ставится вопрос о критериях объективности и способах контроля со стороны исследователя над собственной творческой деятельностью. Авторы сборника ненавязчиво подводят своих коллег к еще одной проблеме — безусловной необходимости саморефлексии в рамках собственной дисциплины.
Такая широкая постановка проблемы позволила авторскому коллективу охватить достаточно разноплановые аспекты направления, метко названного В. Тишковым «этнография эт-
нографии» (цит. по: С. 13). В расширенном виде оно подано авторами сборника под названием «антропология академической жизни» (С. 16). Были выделены следующие основные темы: профессия как образ жизни ученого; проблемы формирования профессиональной идентичности; профессиональная этика и моральная ответственность этнографа перед объектом прикладных исследований; общественные трансформации и «кризис» науки; особенности частной стратегии выживания ученого в «трудные» времена; формирование и развитие научных идей и проектов в социокультурном контексте; мотивация выбора научной тематики; традиции и инновации, повседневный быт и праздничная культура, реалии и мифы, культы и кумиры, ритуалы и церемонии, иерархическое взаимодействие, статусные привилегии и символы академической жизни; ген-дерные проблемы академической жизни; проблемы единого постсоветского академического пространства; российская/советская/постсоветская академическая диаспора как международное культурное явление; опыт сохранения отечественных академических традиций в различных социокультурных средах; феномен научных экспедиций и неформальный экспедиционный дискурс; «фольклор» профессионального академического сообщества; влияние «поля» на формирование этнографического дискурса и на консолидацию профессионального сообщества; документы «субъективной» истории ученого как автоэтнографический источник.
Все это разнообразие научных подходов представлено авторским коллективом сборника в двенадцати статьях, сгруппированных в четырех разделах. Они охватывают ключевые вопросы «академической повседневности»: 1. Общественные трансформации и «кризис» науки (С. Соколовский, Э. Алек-сандренков, В. Шнирельман, Л. Четырова); 2. Феномен научных экспедиций и неформальный экспедиционный дискурс (Т. Щепанская, А. Пригарин, С. Рыжакова, О. Свешникова, А. Чубур, Ю. Чубур); 3. Научные проблемы музейной повседневности (Х. Турьинская, А. Кузнецов); 4. Фольклор научного этнологического сообщества (сценарий концерта, посвященного 70-летию профессора Е.П. Бусыгина); в приложении даны тезисы докладов секции «Антропология академической жизни».
Основной массив текстов предвосхищает раздел «Общественные трансформации и "кризис" науки». Слово «кризис», на мой взгляд, свидетельствует о том, что идея «создания независимой, негосударственной науки, свободного изъявления мнений ученых» все более овладевает умами интеллектуальной элиты. Другой вопрос, что профессиональное сообщество все еще выносит на обсуждение исконно русские вопросы, правда,
<
несколько трансформированные временем: «Кому служить?», «Куда идти?» и «Могут ли ученые избежать ксенофобии?» Собственно, в самой постановке вопросов, еще и отдельной строкой, мне видится большая доля самоиронии. Ведь, как известно, тот, кто прибегает к иронии, ответ на вопрос уже нашел. В условиях, когда наука оказалась подверженной общественным настроениям и групповым интересам, авторы сборника, каждый по-своему, отстаивают единую позицию — в новых условиях «многоголосья» остаются незыблемыми принципы признания своей ведущей социальной роли, отход от практической целесообразности, приоритет моральных ценностей и обязательств.
Оригинальный взгляд на антропологию как научную дисциплину, социально и культурно обусловленную практику полевого исследования, традиций «поля» предлагает в своей статье «Символические репрезентации знания в неформальном дискурсе "поля"» Т. Щепанская. У меня, «полевика» с 25-летним стажем, перехватывало дыхание при чтении удивительно тонкой «вязи» деталей экспедиционной «повседневности». Невозможно было отделаться от ощущения, что повествования о случаях в «поле» были записаны с моих слов, а экспедиционный фольклор фиксировался в сообществах, членом которых была £ и я. Авторам раздела, посвященного «экспедиционному дис-
курсу», удалось главное — представить экспедицию не просто как форму практической организации процесса познания разнообразия культурных традиций, но как символическую моделирующую структуру. Благодаря ей из опыта повседневности, говоря словами Щепанской, «дистиллируется собственно "знание"». Ценность размышлений состоит в научном подходе к анализу экспедиционной деятельности как противопоставления «фольклорного» дискурса изучаемой среды академическому дискурсу, с дальнейшим переводом его в академический дискурс. Здесь хотелось бы обратить внимание и на другой не менее важный аспект: раскрывая феномен этнографической экспедиции, авторскому коллективу удалось ненавязчиво показать необыкновенную привлекательность одновременной причастности исследователя к двум разным средам — академической корпорации и сообществу изучаемой культуры (С. 144). Именно такие тексты надо писать для тех, кто еще только ищет себя в науке.
Статья С. Рыжаковой под интригующим названием «"Тело, разбросанное по земле". Частная жизнь, профессиональная деятельность и полевая работа этнографа: к вопросу о соотношении этики и прагматики» вызвала у меня противоречивые чувства. Основное содержание эссе сводится к анализу особенностей «витального включения этнографа в исследуемую куль-
туру» (С. 162). Позитивным является сам факт обращения исследовательницы к прагматике полевой работы, а именно — тонкой материи моральной стороны деятельности этнографа с акцентом на проблемы, которые, как правило, не выносятся на всеобщее обозрение. Подкупает искренность размышлений автора (определенных ею как «исповедальная этнография»), точность передачи атмосферы «поля» и в целом — представленная глубина видения профессиональной деятельности этнографа с ювелирным очерчиванием ее специфики: «этнограф должен в какой-то мере принадлежать изучаемой культуре, но "принадлежать" не полностью, имея свободу передвижения, возможность действовать, вступать в контакты, создавать тексты, а в какой-то момент и удалиться» (С. 165).
И все же откровения автора, особенно строчки пространных писем «информантов», как оказалось, ее потенциальных «женихов», признание автора в том, что она — «привлекательный ресурс для множества индийских альфонсов», бесстрастный взгляд на личные отношения как на своеобразный «текст», который она смогла прочитать как этнограф-профессионал, вызывают внутреннее отторжение. Меня не оставляет ощущение, что с точки зрения морали позиция автора не бесспорна. Дискутировать о цене добытого в «поле» материала не буду (убеждение в его высокой ставке «проглядывает» во всех без исключения текстах сборника), как и оспаривать тезис о том, что ради погружения в реальную жизнь все средства хороши. Настораживает другое — о противоположной стороне, фактически своих соавторах, исследовательница говорит в третьем лице: они (они нас читают; они нас играют). Я понимаю в какой-то мере эпатажный стиль изложения, но позицию автора не принимаю. Я думаю о другом: ученый-полевик должен быть, образно говоря, «ловцом жемчуга», а не искателем приключений. Как минимум для этого ему надо предоставить достойное финансовое обеспечение. Представляется, тогда работа полевика стала бы и достойной, и безопасной.
Блок статей объединяет проблема «повседневностей» — археологических экспедиций и музейной (лабораторной) деятельности. Они гармонично вписались в структуру сборника, подтверждая междисциплинарный характер издания. Необходимый акцент в общий контекст сборника внесла статья Х. Турьинской «Автоэтнографические источники в научном наследии В.В. Богданова». На примере полной драматизма жизни и творчества уникальной личности, «чернорабочего науки» Владимира Владимировича Богданова автору удалось убедить в главном: профессия может стать образом жизни. Современному музейному сообществу, описанию его повседневной жизни посвящена статья А. Кузнецова «Антропология
современного провинциального музейного сообщества». Она показала, что тема образа жизни и образа мыслей исследователей и хранителей природных и человеческих «артефактов», действующих в рамках и по правилам собственных «лабораторий», является весомой составной антропологии науки.
«Фольклор» научного этнологического сообщества представлен сценарием юбилейного концерта, посвященного 70-летию известного этнографа, доктора исторических наук профессора Казанского университета Евгения Прокопьевича Бусыгина, а фактически — остроумным театрализованным попурри-капустником. Он достойно завершает аналитическую часть издания, возвращая читателя в близкие-далекие времена, когда в своих наставниках — «любимых профессорах» — студенты видели «титанические фигуры». Это тоже неотъемлемая часть академического образа жизни как совокупности ритуалов и повседневных практик.
В заключение лишь отмечу — идея разработки направления «антропология академической жизни» оказалась и продуктивной, и заразительной. Среди моих украинских коллег-этнологов наметился интерес к личным архивам. Похоже, ищем «академический фольклор»...
ЕленаБоряк
(ПМЯПКНШ Г|1
ХУЦ-ХУШ
Ипполитова А.Б. Русские рукописные травники Ж1-МШвв. М.: Индрик, 2008. 512 с.; илл.
Алексей Владимирович Чернецов
Институт археологии РАН, Москва [email protected]
Я давно слежу за публикациями А.Б. Иппо-литовой, а также выступал официальным оппонентом ее кандидатской диссертации «Русские рукописные травники XVIII в.», защищенной по специальности «Теория и история культуры» (исторические науки) [Ипполитова 2004]. Тему нельзя назвать совершенно неизученной, однако наличие
