CC BY
59
УДК 111 (470) "18" : 316.323.2
В. А. Супрун
Антропологические проблемы в работах Н. И. Зибера
Николай Зибер известен как один из первых русских марксистов, а также своей критикой идеологии народничества. Менее известна его работа «Очерки первобытной экономической культуры», где была предпринята попытка на основе доступного Зиберу этнографического материала дать целостную картину первобытного общества. В статье утверждается, что Зибер отходит от господствовавшего эволюционного подхода и формулирует проблемы, характерные для экономической антропологии XX века. Особую роль в концепции Зибера играет соотношение понятий «дара» и «обмена».
Nikolai Ziber is known as one of the first Russian Marxists, and also by his criticism of the Narodniks' ideology. His less known work "The Outlines of primitive economic culture" was an attempt to present an exhaustive picture of the primitive society on the basis of the ethnographic material available to him. In the article it is argued that Ziber departs from the dominating evolutionary approach and formulates problems characteristic of economic anthropology of the 20th century. The parity of "gift" and "exchange" is of special importance for Ziber's theory.
Ключевые слова: антропология, первобытное общество, дар, обмен.
Key words: anthropology, primitive society, gift, exchange.
Имя русского экономиста Николая Ивановича Зибера (1844— 1888) постепенно начало исчезать со страниц научных публикаций посвященных истории русской экономической мысли. Публикации последнего десятилетия сводятся к главе, специально посвященной Н. И. Зиберу, в книге Й. Цвайнерта «История экономической мысли в России. 1805-1895» [13] и к нескольким статьям, в которых оценке наследия Зибера отводится два-три абзаца [4; 10; 11]. То, что Н. И. Зибер несколько десятилетий назад был более часто цитируемым автором, частично объясняется обязательным в условиях господства марксистско-ленинской идеологии обращением к истории марксизма, в том числе и отечественного.
Действительно, Н. И. Зиберу принадлежит заметное место в истории русского марксизма, так как он был одним из первых ученых России, кто не только осуществил глубокий анализ экономической теории К. Маркса, но и активно занимался ее популяризацией.
© Супрун В. А., 2017
В 1876-1878 годах Зибер опубликовал в журналах «Знание» и «Слово» серию статей под общим названием «Экономическая теория Маркса», где фактически было изложено содержание первого тома «Капитала». Сам Маркс лично знал Зибера, встречался с ним и высоко ценил как ученого-экономиста:
«Еще в 1871 году г-н Н. Зибер, профессор политической экономии в Киевском университете, в своей работе "Теория ценности и капитала Д. Риккар-до" показал, что моя теория стоимости, денег и капитала в ее основных чертах является необходимым дальнейшим развитием учения Смита - Рик-кардо. При чтении этой ценной книги западноевропейского читателя особенно поражает последовательное проведение раз принятой чисто теоретической точки зрения» [7, с. 19].
Высокую оценку работ Н. И. Зибера можно найти также у В. И. Ленина и Г. В. Плеханова. В первые годы советского периода истории наследие Н. И. Зибера было предметом пристального внимания со стороны историков [6; 9].
В то же время в научном наследии Н. И. Зибера есть сторона, которая явно была обойдена вниманием исследователей. Речь идет о его интересе к экономике первобытного общества и о трижды переиздававшейся книге «Очерки первобытной экономической культуры» [5]. Разумеется интерес Зибера к первобытной экономике объясняется идейными спорами второй половины XIX века относительно исторических судеб русской общины - экономического уклада, восходящего в своих истоках к началам истории человечества. Пафос полемики русских марксистов, включая и Зибера, с народниками заключался в опровержении представлений об уникальном характере русской общины, которая в силу этой уникальности может служить фундаментом социалистического строительства в России. В «Очерках первобытной экономической культуры» Зибер, опираясь на известный ему этнографический материал, доказывал наличие общины у всех народов. Согласно его марксистским убеждениям, законы истории человечества делают неизбежным разложение общинного строя, которое у одних народов происходит раньше, у других позже. Именно тот факт, что общинный строй не исчез в России и создает у народников иллюзию вечности и уникальности этого строя, тогда как история человечества свидетельствует об обратном. Община является исторически преходящей формой землевладения, потому что переход от общественной формы собственности к частной является объективной закономерностью развития отношений собственности.
В какой-то мере споры марксистов и народников не утратили своего значения и в наши дни, когда идея особого исторического пути России, не подчиняющейся никаким объективным историческим законам, переживает второе рождение в концепциях «православной цивилизации» или неоевразийства. Уникальность судьбы России связывается теперь не с социально-экономической конкретикой общины, а с более отвлеченными и расплывчатыми представлениями о русском коллективизме, о всемирной отзывчивости и восприимчивости русской ментальности, хотя и в этих представлениях при более внимательном взгляде можно без труда увидеть реликтовые отголоски культа общины у славянофилов и народников. В этом отношении последовательная позиция такого противника народничества, как Н. И. Зибер, может оказаться востребованной в спорах наших дней.
Но цель данной статьи в другом, - в стремлении обратить внимание на Н. И. Зибера как на антрополога, на его идеи в области экономической антропологии, которые, как мы убеждены, имеют сегодня не менее важное значение. В этом отношении наша статья является логическим продолжением уже появившихся публикаций, в которых были сделаны первые шаги в данном направлении [1; 12].
На первый взгляд совпадение той предметной области культурной антропологии, за которой закрепилось название экономической антропологии, с тематикой книги Н. И. Зибера «Очерки первобытной экономической культуры» очевидно и не нуждается в каких-либо дополнительных пояснениях. В то же время сам Зибер, отталкиваясь от узко эмпирического понимания антропологии, говорит о необходимости методологии исследования изучаемых антропологами явлений, которая пока у них отсутствует и которая позволила бы этот эмпиризм преодолеть.
«Но и эти, достойные всякого уважения, попытки вникнуть в природу первобытных экономических учреждений отличаются, во-первых, крайнею отрывочностью, а, во-вторых, отсутствием надлежащей критики источников. А, между тем, как бы ни были ценны многие показания путешественников относительно экономического сложения первобытных народов, но для правильной классификации их необходимо прибегнуть к значительным ограничениям. С одной стороны, сообщения различных путешественников об одних и тех же явлениях жизни первобытного общества находятся часто в вопиющем противоречии между собою. С другой, путешественники сплошь и рядом вносили свои европейские понятия в объяснение чуждых им общественных явлений и открывали феодальные учреждения, королевскую власть, право майората, отцовскую патриархальную власть, право частной собственности на землю и пр. там, где их вовсе не было. Ключ к устранению подобных недоразумений, насколько оно лежит в пределах возможного, состоит в том методологическом приеме, который допускает сосуществование одних явлений и исключает сосуществование других» [5, с. 3].
Более близкое современности понимание задач экономической антропологии предполагает сочетание эмпирического и теоретического уровней знания.
«Основная задача экономической антропологии состояла в конкретном описании особенностей хозяйственной жизни в традиционных обществах охотников-собирателей, земледельцев и скотоводов на ранних стадиях их развития. Основная теоретическая проблема, которая рассматривалась в экономической антропологии - это возможность описания хозяйственной активности в традиционном обществе посредством универсальных схем и понятий формальной экономики» [2, с. 9].
Иными словами, та методологическая надстройка над антропологическими данными, которую Н. И. Зибер находил в марксизме в виде «универсальных схем», позволявших ему решить главную теоретическую задачу его полемики с народниками, теперь связывается с самой экономической антропологией, а не с внешними системами идей.
Этот переход от внешнего к внутреннему не следует рассматривать как нечто случайное; его нельзя расценивать как попытку антропологической науки избавиться от внешней мировоззренческой и методологической поддержки со стороны философии и с безрассудной смелостью решать возникающие теоретические вопросы самостоятельно. За этим переходом скрывается длительная история знаний о человеке, и представление об этой истории, даже самое общее, позволяет понять не только место антропологии в системе наук о человеке, но и те новые исследовательские задачи, о которых Н. И. Зибер, как и другие исследователи первобытного общества XIX века имели еще довольно смутное представление.
Исторический «бэкграунд» антропологических знаний заключался в формировании образа «нормального» человека, которым в силу естественных причин становится белый европеец, христианин, отличающийся от всех иных представителей человеческого рода своим отношением к Абсолюту, которое ему представлялось безусловно истинным. Но когда по известным причинам именно в Европе это отношение к Абсолюту отходит на второй план, «нормальный» человек оказывается вынужден искать обоснование своей нормальности не в Абсолюте, а в своей собственной природе. Именно тогда европейский человек начинает видеть в себе самом образец универсального человека, и в таком случае все представители человеческого рода, не соответствующие этому образцу, оказываются отступлениями от нормы, образцами аномалии. Они либо отстали от европейца в движении по общей для всех людей лестнице эволюционного развития, либо вообще еще не начали это движение и потому являются нецивилизован-
ными «дикарями». Критический взгляд на достижения европейской цивилизации, наоборот, приписывал человеческое совершенство «доброму дикарю», не испорченному цивилизацией. Но на самом деле «добрый дикарь» представлял собой того же самого европейца, сохранившего гармонию своих отношений с природой. Культура первобытного человека европейцев не интересовала, так как в их распоряжении еще до начала полевых антропологических исследований имелся образ «дикаря», который мог либо быть воплощением человеческого совершенства, либо носителем всех возможных пороков.
Очевидно, что Н. И. Зибер склоняется ко второму представлению, так как он утверждает, что даже если историки и обнаружат ужасающие воображение нашего современника примеры жестокости у европейцев раннего Средневековья, то их «наверное не причислят к той же категории каннибализма, детоубийства и сожигания жен. Утверждать это или что-нибудь подобное, значит, совершенно пренебречь самым существенным орудием социологии - изучением явлений общественной жизни не иначе, как в историческом их сосуществовании. Нельзя отыскивать общественных и политических параллелей между океанийским царством каменных и костяных орудий и европейским железным веком» [5, с. 384].
Трудно представить, что каннибализм и человеческие жертвоприношения соответствуют образу «нормального» человека, но если эта норма меняется в истории человечества, то в чем тогда может быть обнаружен, чисто теоретически, образец универсального человека, без которого антропология вообще невозможна? В поисках ответа на этот вопрос рождается следующая исследовательская установка. Есть чистое природное состояние человека, и есть различные культурные «облачения» этого состояния. Эти «облачения» -привычки, обычаи, способы хозяйствования, религиозные представления, нормы нравственности, - необходимо объяснить, отталкиваясь от чистого природного состояния человека. В это время появляются на свет этнология, антропология, антропометрия и другие науки о человеке, стремящиеся изучать его как один животный вид среди других видов.
В антропологии формируется абсолютная дистанция между исследователем и объектом его исследования, - первобытным человеком. И как только такая абсолютная дистанция сформировалась, лишь вопросом времени становится ее перенос с первобытного общества на общества, более близкие европейскому, а затем и на саму европейскую цивилизацию. Антропология изучает культурные «облачения» человека независимо от того, к какому обществу они относятся, - к
современному или к первобытному. Эта свобода от предметной определенности составляет существенную особенность антропологии и ее явное преимущество перед другими науками о человеке.
Применительно к экономической антропологии это преимущество проявляется в умении обнаруживать экономическое содержание там, где, на первый взгляд, речь должна идти о чем-то противоположном самой экономике. Наиболее яркий пример - это сформировавшееся в антропологии учение о даре. Это учение играет в экономической антропологии настолько важную роль, что на его основе иногда даже строится типология возможных человеческих обществ, которые занимают промежуточное положение между двумя полюсами - обществом обмена и обществом дара [3]. Первичность общества дара обосновывается тем аргументом, что «первая связь между людьми не является предметом сделки... невозможно представить себе ребёнка, который заключает контракт на рождение со своими родителями» [3, с. 256]. Пришедшее на смену обществу дара общество обмена покоится на убеждении, что отношения обмена универсальны, и все многообразие социальных отношений в конечном счете сводится к отношениям обмена, независимо от того, является ли этот обмен взаимовыгодным или неравноправным. Универсализация отношений обмена проникает и в антропологию, в частности, в «структурную антропологию» К. Леви-Стросса, где отношения родства, ритуалы и мифы объясняются через обмен. Критическое рассмотрение теорий универсальности обмена является чрезвычайно важной задачей для экономической антропологии, но в рамках этой статьи мы ограничимся лишь общим указанием на то, какую фундаментальную роль играет понятие дара.
Считается, что в антропологию понятие дара пришло благодаря работам М. Мосса [8], целью которых было осмысление ритуального обмена дарами в первобытных обществах. В своей концепции дара М. Мосс опирался на этнографические описания Б. Малиновским ку-лы у полинезийцев и на исследования феномена потлача у североамериканских индейцев в трудах Ф. Боаса. М. Мосс обращает внимание на агонистический, соревновательный характер процессов дарения в первобытных обществах. Дарение в этих обществах не является, как предполагалось бы в случае признания универсального характера отношений обмена, факультативным сектором общественных отношений. В области отношений дара категория возможности для первобытного человека едва ли применима. Можно утверждать, что он обязан совершить дарение, но нельзя утверждать, что он может его совершить. Точно так же он обязан принять дар и обязан ответить
на дарение другим даром. Кроме этого, в ритуалах дарения не предполагается обязательное меркантильное использование обретенных даров, так как часто эти ритуалы сопровождаются простым уничтожением того, что в глазах общества обладает немалой ценностью. Таким образом, дарение не подпадает под привычные категории обмена и потребления.
Н. И. Зибер в «Очерках первобытной экономической культуры» посвящает целую главу дарению в первобытных обществах. Правда, следует признать, что в этой главе дарение рассматривается как частный случай обмена. Зибер в конечном счете склоняется к тому, чтобы признать универсальный характер обмена.
«То, что путешественники называли взаимным обменом подарков у многих первобытных народов, в действительности служило выражением существующего между ними общения движимых вещей. Но были и другие, довольно многочисленные случаи, когда предоставление подарков являлось безвозмездным отчуждением действительного частного имущества. Взаимное обращение подарков, по всей вероятности, является первоначальной почвою, на которой развивается внутренний обмен, подобно тому, как взаимный грабеж порождает обмен внешний» [5, с. 132].
Иными словами, отношения дарения являются для Н. И. Зибера первоначальной формой обмена, неразвитой формой тех отношений, которые достигнут своей полноты и совершенства в известных нам товарно-денежных отношениях. В то же время эта общая универсальная схема не мешает Зиберу отметить уникальность дарения, его противоположность всем известным формам обмена.
«Накопление собственности, сверх необходимых потребностей жизни, является желательным только в тех видах, чтобы распределять ее в качестве подарков в большие праздники и тем приобретать себе репутацию богатства и щедрости; и так как эти празднества бывают часто, то человек обедневший часто может захватить свежее местечко у племени. Вместо отдачи, каное и ковры часто уничтожаются; а это доказывает, что мотив этого вида распоряжения собственностью состоит не в желании благоприятствовать друзьям, а только в стремлении проявить равнодушие к богатству. Это очевидно наиболее замечательный обычай и производит сильное влияние на весь народ» [5, с. 136].
Очевидно, что в феномене дарения Н. И. Зибер видит те же самые отличительные особенности, что и М. Мосс. Но обьяснение этих особенностей у Зибера совершенно иное:
«Тут мы очевидно вступаем в последующую фазу экономического развития, когда частная собственность на движимое имущество пользуется уже значительным фактическим распространением, но все же от времени до времени подвергается гонению, в видах прославления глубоко вкоренившегося старого обычая, продолжающего привлекать симпатию населения» [5, с. 136].
Иными словами, особенности феномена дарения, казалось бы, прямо указывающие на противоположность отношениям обмена, Н. И. Зибер связывает с более поздними стадиями развития первобытного общества, когда отношения обмена и собственности были уже достаточно развитыми, но иногда, в ритуальной форме, подвергались общему отрицанию. Но такое утверждение имеет лишь гипотетический характер, и Зиберу должно быть понятно, что для его обоснования необходим более обширный исторический и этнографический материал.
М. Мосс и его последователи, описывая феномен дара в первобытных обществах, обращают внимание на такие его характеристики, как взаимность (точнее, ожидание взаимности) и включенность в социальную иерархию. Обязательность дарения в первобытных обществах сопровождается верой приносящего дар в то, что ответный дар не только компенсирует все утраты, но и сделает его существование более полным и богатым. Эта вера в конечном счете стирает различие между жертвой и даром, так как любая жертва в такой картине мира оказывается дарением. Магически-ритуальное мировосприятие держится на этом тождестве, так как ответный дар может быть отложен на какое-то время, но даже продолжительная по меркам человеческой жизни пауза между дарами не может пошатнуть веру в обязательность взаимного обмена дарами. В любом случае у многих первобытных народов встречается верование, что приносящий самый богатый дар имеет «самое сильное сердце».
Зибер обращает внимание на связанное с дарением перераспределение внутриплеменных иерархических полномочий.
«Даритель не смотрит на дело так, что он расстается с своею собственностью; он считает ее выгодно помещенною, ибо нынешние получатели постараются возвратить ему на своем празднике с излишком. Лицо, раздавшее наиболее собственности, приобретает наибольшую славу, и по временам получает голосами племени высшее достоинство. Достоинство это не есть достоинство высшего класса; оно лишь пожизненное и отличается от древнего, наследственного достоинства» [5, с. 137].
Таким образом, можно утверждать, что в описании феномена дара в первобытных обществах Н. И. Зибер приходит к тем же характеристикам, что и М. Мосс. Но «универсальные схемы», связанные с марксистской теорией первобытно-общинной формации, часто предоставляют Н. И. Зиберу слишком простые объяснения феномена дара и подталкивают его, как в случае с объяснением антипотребительского характера дарения, к выдвижению гипотез, не подтверждаемых этнографическими данными.
Список литературы
1. Аллисон Ф. Н. И. Зибер - влиятельный ученый-одиночка // Terra economicus. - 2016. - № 4. - С. 84-91.
2. Белик А. А. Человек в экономической антропологии. - М., 2014.
3. Годелье М. Загадка дара / пер. с фр. А. Б. Щербаковой. - М., 2007.
4. Дубянский А. Н. Зибер и Воронцов о капиталистическом пути развития России // Terra economicus. - 2016. - № 4. - С. 107-118.
5. Зибер Н. И. Очерки первобытной экономической культуры. - М., 1937.
6. Клейнборт Л. М. Николай Иванович Зибер. - Пг., 1923.
7. Маркс К. Капитал. Т. 1. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23.
8. Мосс М. Общества. Обмен. Личность. - М., 1996.
9. Наумов Д. Б. Николай Иванович Зибер. Из истории марксистской экономической мысли на Украине и в России. - Харьков, 1930.
10. Подоль Р. Я. Историко-экономические взгляды русских марксистов конца XIX - начала XX веков // Вестн. Моск. гос. обл. ун-та. - 2010. - № 1. -С. 72-81.
11. Подоль Р. Я. Экономическое направление в русской историософии начала XX века // Вестн. Рязанск. гос. ун-та им. С. А. Есенина. - 2008. - № 21. -С. 39-62.
12. Расков Д. Е. Н. И. Зибер как кабинетный экономист-антрополог // Terra economicus. - 2016. - № 4. - С. 92-106.
13. Цвайнерт Й. История экономической мысли в России. 1805-1905. - М.,
2008.
