CC BY
106
ОСТАЕТСЯ ЛЮДЯМ
A. КИСЕЛЕВ, профессор, чл.-корреспондент РАО
В эмиграции окрепла дружба Ильина с Петром Бернгардовичем Струве, который предлагал ему перебраться в Прагу. Однако 3 ноября 1922 г. Иван Александрович писал Струве: «Я полагаю, что мне и нам (Франку, Бердяеву, Кизеветтеру) вернее, правильнее осесть в Берлине, где русского духовно-культурного очага еще нет, где его надо создать, где для этого уже открыты и уже разработаны все пути и возможности и где мы уже каптированы целым рядом переговоров и соглашений» [1, с.217].
Действительно, вскоре по инициативе Бердяева на средства Американо-христианского союза была открыта Русская религиозно-философская академия. В феврале 1923 г. при финансовой поддержке Голландско-христианского союза был открыт Русский научный институт, аналогичный Пражскому институту, организованному обширной русской колонией, образовавшейся еще до высылки в 1922 г. российской интеллектуальной элиты. Директором берлинского Русского научного института стал проф. Всеволод Иванович Яновский. В его организационный комитет входили: Ю. И. Айхен-вальд, Н. А. Бердяев, Б. Д. Бруцкус, Е. Л. Зу-башев, И. А. Ильин, А. Ю. Каминка, Л. П. Карсавин, А. А. Кизеветтер, Н. О. Лосский,
B. Н. Одинцов, С. Н. Прокопович, В. В. Стра-тонов, А. И. Угримов, А. А. Чупрунов, С. Л. Франк. Все они составляли цвет российской философии, исторической и экономической науки, психологии и филологии.
Берлинские власти не ставили препон эмигрантам из советской России. Им были предоставлены льготы паспортного режима, налоговые и жилищные. Ильин начинает преподавать в Русском научном институте, где читает курсы лекций по энциклопедии права, истории этических учений, введению в философию и другие. Стараниями
Антибольшевик (Иван Ильин)*
и заботами Бердяева, Вышеславцева, Ильина Берлин становится одним из очагов русской культуры в Западной Европе.
Ильин с головой уходит в преподавательскую, научную и публицистическую деятельность. Тем более, что по его признанию, пять лет жизни под властью большевиков не были годами духовного застоя. Напротив, «там была огромная адская кузница духа; молот сатаны отбирал драгоценные камни от шлака и уцелевшие под его ударами получали новый луч — черный, в своем первоначальном белом сверкании. Без этого черного луча — все души бессильны бороться с сатаной» [1, с.218].
Ильину было что сказать. Бессонными ночами Ильин, готовясь к расстрелу, не раз переживал в воображении собственную казнь, доводя себя до «атараксии». «Обуздание воображения есть главное, — писал он. — Людям, лишенным живого эмоционального воображения, храбрость дается легче» [2, с.131]. Иван Александрович побеждал страх молитвой и «преданием себя в руку Божию». Пережитое выплеснулось в яркие публицистические статьи, напоенные живыми переживаниями, страстью и убежденностью.
Ильин начинает регулярно публиковаться в парижском периодическом издании «Возрождение», выходившим под редакцией П. Б. Струве. Однако и здесь Ильин верен себе. Он не хочет находиться в прямой зависимости от идейной концепции «Возрождения» и заключает с ним соглашение о публикации своих «автономных статей», не всегда совпадающих с мнением редактора.
Ильин решительно отмежевывается от антисемитизма. Он писал Струве, что не собирается сотрудничать с монархистом Марковым по причине его маниакального анти-
* Продолжение. Начало см.: 2005.- №№ 2,3,5,7.
семитизма, ибо «его политика есть осмысление и «оволение» этой антисемитической мании: всепобедный жидомасонский кагал гонит Россию в бездну... Таков же и Таль-берг» [1, с.221]. Иван Александрович не хотел «пачкать» себя сотрудничеством с изданиями, во главе которых стояли подобные люди.
Решительно выступал Ильин и против черносотенства, прямо заявляя, что «для того, чтобы одолеть революцию и возродить Россию, необходимо очистить души — во-первых, от революционности, а во-вторых, от черносотенства» [3, с.466]. Он продолжал далее: «Если корыстная политика справа есть черносотенство, то корыстная политика слева есть большевизм; это явления политически однородные, ядовитые и разрушительные; и притом обе эти склонности могут укрываться и в оттенках» [3, с.467]. Ильин призывал эмигрантские круги понять, что после большевиков самые опасные враги России - черносотенцы: «ис-казители национальных заветов; отравители духовных колодцев; обезьяны русского государственно-патриотического обличия» [3, с.470]. Сильно сказано, но точно. Актуально и для наших дней.
Ильин с любовью писал о Белом движении и с ненавистью о большевизме. Борьбу с коммунизмом он воспринимал как тяжкий крест, который вынужден нести всю жизнь. Своему ученику Зиле он признавался, что буквально заставляет себя читать произведения Ленина, материалы партийных съездов и пленумов, Коминтерна, советскую прессу. Он задыхался в этой чуждой ему атмосфере. В кругу друзей говорил: «Я нежная скрипка, а меня заставляют без конца чистить ассенизационные ямы» [4]. Зиле пишет, что это была не рисовка, а правда. Однако у «нежной скрипки» была железная воля и сознание патриотического долга разоблачения большевизма во имя будущего России. Ильин переживал духовную драму. Светлый по сути человек, он буквально «приковал себя к долгу» сказать свою правду о большевизме и революции, о явлениях, вызывавших у него отрицательные, гневные чувства. Он в буквальном смыс-
ле изнурял себя безрадостным, «принудительным» трудом, истощавшим его морально и физически.
Ильин создал свою оригинальную концепцию истоков и сути большевизма, позволяющую не только под новым углом зрения взглянуть на это явление, но во многом разобраться в фундаментальных причинах вызревания, прорыва в жизнь и победы большевизма над своими многочисленными противниками. Не герои, не Царь и тем более Бог, а стихия народных масс творила революцию. Ее сумели оседлать большевики и использовать для рывка к власти.
Трагедия революции1917 г. в России — тема неисчерпаемая, как и сама жизнь, забурлившая потоками революционаризма масс, захлестнувшими Россию и частично Европу. В чем суть большевизма? Каковы его родовые черты? В чем коренятся глубинные причины этого явления? Разброс мнений по этим вопросам весьма широк. Одни ведут родословную большевиков от так называемого русского революционного демократического освободительного движения с «родоначальниками» в лице декабристов, Белинского, Чернышевского, Герцена, революционных народников и т. д. Другие связывают большевизм с «нечаевс-ким корнем» — зачатком заговорщицкой партии террористического типа, возводившей в абсолют имморализм и насилие. Не-чаевцы подвигнули Ф. М. Достоевского написать знаменитый роман «Бесы», где столь провидчески угадана судьба России, подвергнувшейся нашествию «бесовщины» с ее безбожием, жестокостью, откровенной ложью, лицемерием, гордыней зарвавшихся в ненависти к святыням родной страны людей. Третьи полагают, что большевизм чисто русское явление, питавшееся общинной психологией крестьянства с его подспудным отрицанием частной собственности и «естественной», как считали еще народники, тягой к социализму. Четвертые, «не мудрствуя лукаво», связывали большевизм исключительно с импортом западных идей в Россию и «блестящим» их воплощением на российской почве ленинской партией. Пятые, более широко оценивая
феномен большевизма, рассматривают его как одну из закономерностей социального поведения масс в переломные эпохи истории. Разноголосье в оценке большевизма свидетельствует как о недостаточной изученности этой весьма сложной темы, так и ее крайней политизации, что существенно затрудняет поиск истины.
Иван Александрович Ильин ищет истоки большевизма в социальной психологии масс, в особенностях ее формирования на путях все расширявшейся тяги тысяч людей к разрушению сложившихся устоев общества. Мыслитель подчеркивает, что подобные явления наблюдались и ранее. Особенность человеческого сознания такова, что революционаризм его «спит» в подсознании миллионов людей, покуда набат приближающегося революционного пожара не будит его, а «благоприятные условия» лихолетья не выводят на простор деструктивных действий.
Для разгула бунтарской стихии, считает мыслитель, питательную почву создает деформированное правосознание. При этом Ильин относит правосознание не к составной части формализованных институциали-зированных норм, а к духовным устоям личности с ее понятиями о чести, достоинстве, отношении к ближнему как «образу и подобию Божьему». Иван Александрович полагает, что правосознание в традиционном толковании, как усвоение человеком норм правопорядка, общежительства, установленных государством, составляет внешнюю сторону мотивов поведения человека, формирующимся главным образом не по внутренним убеждениям, а по необходимости подчиняться общепринятым правилам, охраняемым государством. В силу этого формализованные нормы права, реализуемые через административный механизм принуждения человека и не подкрепленные его внутренним согласием с ними, соответствующим настроем души, складом характера, чаще всего мертвы, и «правовая жизнь вырождается, лишается своей духовности, развенчивается, теряет свой чистый источник, свою основу и свою воспитывающую и дисциплинирующую мощь» [5, с.9]. В итоге
«право остается без духовного наполнения и живительной силы, постепенно превращается в свирепую власть и дезорганизующее насилие» [Там же].
Иван Ильин связывает кризис правосознания с процессами «секуляризации всей духовной культуры и с угасанием в ней религиозного духа» [Там же]. Он глубоко убежден, что во все времена отрыв от религиозной почвы оборачивался этической беспринципностью, нигилизмом, агрессивностью и приводил к острым гражданским столкновениям. Примеров тому множество. Классический — Древний Рим. Опустошенная человеческая душа тяготится хаосом и ищет новых кумиров, которые помогают ей освободиться от сдерживающих начал, самоограничений, дисциплины, внутренней необходимости преодоления низменных инстинк-тов.Она получает «мнимуюсвободу» и мнимую внутреннюю оправданность бунтарства.
Христианство, по убеждениям И. А. Ильина, вернуло человеку Бога и живое единство с ним на началах любви и добра. На основе глубоких религиозных чувств возникало и единение с ближними как братьями во Христе, что обеспечивало крепчайшую социальную спайку, а главное — родство нравственных устоев, жизнеполаганий, смысла бытия и реализации человеческого долга в земной жизни. Право, как регулятор жизни общества и государства, довольствовалось второстепенной ролью и большей частью было производным от глубокого и чистого религиозного духа, который привел человека «к особому пониманию мира, сограждан, права и государственности» [Там же]. Человек был призван служить высшим целям, а низменные чувства — корысти, тщеславия, гордыни, зависти, любостяжания зачислялись в разряд греха, от которого следовало всеми силами избавляться. В православном учении твердо сказано, что Церковь стойко привержена свободе, но свободе от греха, от всего, что низводит человека до жестокого и алчного существа. В человеке должно торжествовать самообуздание, скромность и даже самоотречение. В итоге, подчеркивает И. Ильин, христианство «пронизывает общественный
строй духом лояльности и солидарности, духом органичного единения, сплачивающим, концентрирующим и облагораживающим национальные силы и политический гений народа» [5, с.11].
Секуляризация духовной жизни обособила право в светскую область, и оно все больше утверждалось в отрыве от духовных ценностей человека, тем самым отчуждаясь и от него самого, становясь не частью его внутреннего мира, а внешними правилами поведения и жизнеустройства, став в итоге жертвой буржуазного нигилизма [5, с.12].
Особенно интенсивно эти процессы шли в XIX веке, внесшем весомый вклад в развитие юридического обеспечения жизни государств и обществ. При этом право все явственнее превращалось в силу, навязанную личности отчужденным от нее государством. Пределом мечтаний становятся земные блага и «потребительское счастье». Их освящает и охраняет буржуазное право как теория окончательного торжества материального над духовным. В этом Ильин видит проявление религиозного спада человеческой души и предпосылку к формированию правосознания большевизма, родившегося не на голой, а уже «облагороженной» для его всходов почве.
Для И. Ильина конец ХУШ—Х1Х век представляются первым этапом кризиса правосознания. В этот период все жестче становится внешнеэкономическая и политическая конкуренция государств, нарастает социальное напряжение. В этих условиях право становится «классово озлобленным» в смысле сдерживания попыток низов перераспределить власть и собственность. В результате духовные силы правосознания иссякают, у права остается одна роль — охранительная. Оно карает и принуждает, а не взывает к совести.
Первая мировая война заменила право силой, уничтожив «идеи праведного, справедливого, мирного примирения интересов», заглушила волю к уважительной совместной жизни. Понятия добра и зла размыты, а вместе с этим рушатся внутренние препоны человека, стираются грани между допустимым и недопустимым. В ходе вой-
ны каждый народ «мало-помалу исчерпывал свой и без того поколебленный патриотизм, свою и без того обескровленную волю к единению; и каждый в беспочвенной надежде на материальное обогащение обеспечивал свою духовную и физическую смерть» [5, с.17]. Идея вседозволенности торжествует во вселенском масштабе.
Третий этап кризиса правосознания уже шел под знаком большевизма, который «стал духовным стержнем революции».
Иван Александрович особо подчеркивает, что большевизм не равнозначен коммунизму, ибо это не учение, концепция, теория, а «состояние души, настроение, импульс, порыв... Этой политической болезни могут поддаться различные группы, сословия и классы.» [Тамже]. Это свойство обезбоженной души с ее черствостью, ненавистью, алчностью, нетерпимостью и неистовством. Большевизм является логическим следствием утери человеком подлинных духовных ценностей и нравственных устоев, его полного сосредоточения на реализации своих эгоистических интересов и инстинктов, главным из которых является инстинкт вседозволенности. Большевизм -это таран, которым пробивается брешь в бастионе «старого» мира, куда и устремляются «носители коммунистической идеи» социального равенства, справедливости, счастья упрощенчества и т.д. Формируется новое правосознание — революционное, которое «есть не что иное, как зрелое проявление и следствие этих трех работающих сообща факторов: большевизма масс, идеи коммунизма и широко разветвленной организации интернационалистов» [5, с.19].
Говоря о революции, И. Ильин пишет: «Революция — это всегда нарушение и разложение права. Она разрушает не только «это», позитивное, исторически данное право в данной стране, но саму сущность права, потому что сущностью права является способность к обновлению и совершенствованию на предписанных им же правовых путях, а именно — посредством всегда соблюдаемой высоко ценимой лояльности» [5, с.22].
Большевизм означает крушение всеобщего доверия, которое теперь заменяется
не свободным договором мирного общежи-тельства, а страхом перед властью, ее террором и насилием. Правосознание как потребность человека в порядке полностью подавляется. Оно не нужно силе, способной обеспечить его террористическими методами. Государственный террор абсолютизируется не случайно, не исключительно по злой воле большевиков. Абсолютизация насилия проистекает из сущности рожденного революцией государства. Если прежнее государство являло собой дифференцированное единство сословий и классов, то большевистское государство является политическим оформлением раскола общества с задачей уничтожения классовых врагов и социально чуждых элементов. Кризис правосознания переживает апогей, а само правосознание уходит с правового поля, вытесняемое насилием — этой повивальной бабкой любой революции.
Ильин против того, чтобы понимать под коммунизмом лишь партийную политическую программу. Коммунизм он относит к категориям «мировоззренческим». Это взгляд на фундаментальные проблемы человеческого бытия. В силу особой менталь-ности коммунистической идеологии осуществлять ее не могут «старые» люди. Необходимо перерождение «человеческого материала» на новом духовном порядке, образе жизни и быте. Для коммунистов все решено в мировоззрении, хозяйстве, политике. Они убеждены, что владеют единственно верным учением — марксизмом. Это своеобразная вера, наполненная волей и жаждой деятельности. Новая «безбожная религия» требует, чтобы человек был свободен от любых «предрассудков» прошлого. Всем в мире правит материальный интерес. Изменить вектор его действия -значит изменить мир и человека. Материальный интерес должен быть общим, коллективистским, государственным, но никак не частным. Главное - заглушить инстинкт частной собственности, в том числе и в семье. Должно распасться «твое — мое» и восторжествовать «наше». Решению этой задачи должно служить воспитание, агитация, пропаганда, организация нового быта,
новых форм труда, семьи, а также принуждение и насилие как методы вразумления непокорных.
В отличие от коммунизма как теоретического учения большевизм есть болезнь народной души, в которой притуплено духовное начало и возобладали животные инстинкты, дремлющие в каждом человеке. Ильин уверен, что «большевизировать» можно всякий народ [5, с.122]. «Особенно опасны последствия разнуздания в тех странах, где исторически в области народного воспитания злоупотребляли запретами и авторитетами, где «животность» скорее укрощалась, усмирялась и муштровалась, чем от нее осознанно отступали и очищали душу» [5, с.123]. Ильин убежден, что российскую коммунистическую элиту в ее духовно-нравственном измерении нельзя рассматривать как исключительно русское национальное явление. По своему духу она интернациональна в нигилистическом восприятии мира, в проповеди его разрушения, отрицания традиционных для народа ценностей.
Иван Александрович предупреждает, что «всякий народ может стать жертвой разнуздания, если слишком велика диспропорция между бременем судьбы и духовной выносливостью» [5, с.127]. В России предел духовной выносливости народа был превышен в годы Первой мировой войны, которая и вызвала к жизни большевизм, «ставший симптомом неустойчивости христианского мира, христианской веры и христианской морали» [Там же].
Массы откликаются большевикам в силу того, что чувствуют тупик в решении жизненно важных проблем. Они разочарованы в старой жизни, ждут новых идей и форм воплощения их надежд на лучшее будущее. Вместе с тем массы, исходя из собственного опыта, пытаются найти решение социальных неурядиц. Народ, воспитанный в традициях христианства, верит в справедливость и солидарность, но уже не может бесстрашно воспринимать несовершенство мира, все дальше уходящего от христианских основ. Образуется огромная брешь между христианским вероисповеданием и
существующим устройством жизни. В эту брешь на волне безжизненной веры и безверной жизни и устремляется большевизм. Ориентиры потеряны, корабль сбивается с курса и начинает тонуть.
Положение усугубляется тем, что социальная элита не выдвигает новых творческих идей, а большевизм находит путь к обез-боженной душе человека, утерявшей святыни и открытой слову и делу новоявленных пророков «просвещенного разума». Монополия новых идей принадлежит большевикам, и начинается массовая большевизация масс на началах вседозволенности. Вступает в силу массовый психологический закон «нарушенного запрета». Народная жизнь втягивается в вихрь центробежных сил. Она расколота на «своих» и «чужих».
Жизнь народных масс наполнена не думами, а чувствами. Они не руководствуются законами логики. Чем сильнее недовольство, тем больше ослабевает взаимное доверие, тем чаще вожди обращаются к страстям масс и внушают им свои выводы, убеждают в верности собственных лозунгов. Воздействуют не на разум, а на чувства. Проповедуют не жизнь, а мечту. Массам нужна земная мечта, захватывающая легкостью осуществления, зримостью и очевидностью задач и действий. Требуются сила, мужество, уверенность проповеди, магия новых вождей, способных увлечь толпу. Без сказки со счастливым концом жить скучно, серо, безысходно. Иван Ильин пишет о том, что гул и рокот из подспудных глубин народной души «вполне соответствует древней мечте человечества вообще; всегда свойственные душе масс определенные хилиас-тические ожидания: наступит же наконец, долгожданное «тысячелетнее царство», где не будет ни греха, ни преступлений, ни работы, ни забот, ни болезней, ни принуждений — царство справедливости и наслаждений...» [5, с.139].
И. Ильин считает, что сила большевиков заключается в их железной воле, в выве-ренности целей, средств, сил, общего плана борьбы за массы. Сложилось так, что у противников левых всего этого не было, и ленинцы добились того, что большевизм стал
состоянием душ тысяч людей. Старый мир был обречен. «Государственный строй падет лишь тогда, — пишет Ильин, — когда правящий слой лишится воли любой ценой принуждать к повиновению, а в подсознании народной души возникнет решимость отказаться от повиновения» [5, с.147]. Царь отрекся от престола, и традиционной власти не стало. Отречение царя было почти призывом к народной воле, которую подсознательно давно ждали.
П. Б. Струве высказал интересное наблюдение об одной из важных причин победы большевиков. «Ленин пришел к власти потому, — писал Петр Бернгардович, — что враги коммунизма не верили ни в его успех, ни, еще менее, в прочность этого успеха. В этом неверии, в этом «нечутком сне» и в этом невнимании к опасности большевизма со стороны его противников — самая главная ошибка, великое историческое заблуждение и, если угодно, преступление антибольшевиков» [6, с.98]. Самоуспокоенность и чувства «просвещенного» превосходства сослужили либералам дурную службу. Они забыли азбуку политики, что «к власти вообще, и особенно в эпохи социальных и политических бурь органически призваны только те, что власть любят и жаждут ее», как справедливо отмечал П. Б. Струве. «Властолюбие было у Ленина подлинной стихией его существа. Вся его личность была объята этой похотью. В этом страшном властолюбии была его сила, как политического деятеля и организатора партии» [6, с. 97]. Вместе с тем, П. Струве писал о Ленине: «Мы видели в нем человека далеко не обычного ранга «премьера» в среде, в которой он вращался, фигуру сильную, выкованную из железа, властную, фанатически убежденную, умеющую за собой вести и заставлять других ей подчиняться» [7]. Один из лидеров меньшевиков Н. Суханов писал о том, что Ленин «явление чрезвычайное», с огромным влиянием в среде социалистов, с непререкаемым авторитетом подлинного революционного лидера [8].
Для большевиков была характерна апологетика силы. Они вышли на политичес-
кую сцену России главными «героями» благодаря мировой войне, а крещение приняли гражданской войной, и борьба с классовыми врагами была средой и сутью их жизни. Не случайно А. Богданов в письме А. Луначарскому отмечал, что большевизм порвал с рабочим социализмом, перейдя на позиции «солдатско-коммунистической революции» [9]. О том, что большевики превратили «социализм в казарму», писал и В. Г. Короленко. Ленин во многом реализовывал идеи анархиста М. Бакунина, который, как отмечал К. Маркс, был сторонником «освобождения пролетариата «через государство», «сверху», благодаря уму и знаниям просвещенного меньшинства» [10]. Этим «просвещенным меньшинством» в трактовке Ленина была партия большевиков.
Итак, по характеристике И. Ильина, большевизм относится к ярким проявлениям разложения духовной культуры. Он вырастает из сознательного воинствующего материализма с его отрицанием духовности, человеческой души и высшего смысла существования человека. Теперь человеческую жизнь связывают исключительно с хозяйственным бытием, несовершенство и несправедливость которого якобы связаны с частной собственностью на материальные блага. «Упразднение частной собственности» и «пролетаризация населения» относятся к числу узловых проблем. Их нельзя развязать, а можно лишь разрубить экспроприацией экспроприаторов. Наряду с этим следует вырвать из человеческой души «христианские сорняки», глушащие «естественное» стремление человека труда к социализму. Таковы постулаты жрецов новой религии.
«Дух есть начало внутреннего закона и меры, — пишет Иван Ильин, — современный большевизм, напротив, насаждает внутренний произвол и бесцеремонность. Дух несет человеку идею священного долга и ограничительных запретов; большевизм проповедует духовную разнузданность, вседозволенность и распущенность. Дух открывает человеку путь к Богу, большевизм внушает ему безбожие и воинствующий атеизм» [5, с.173].
В основе кризиса религиозного сознания лежит постепенно формировавшаяся привычка человека доверять чувственному, осязаемому опыту и абстрактным выводам рассудка и все в меньшей степени - духовности [5, с.175]. Человек полностью сориентировался на внешний мир, ослабляя религиозную веру, прозрение, интуицию, чувства таинственного и священного. Привыкали жить инстинктом без его одухотворения, а неспособность одухотворить бессознательное приводило к тому, что человек становился «рабом своей животности» [1, с.177]. Если нет идеалов, за которые стоит сражаться, нет и стойкого сопротивления идеалам чужим, проповедуемым с напором фанатиков.
«Сатанинскому пафосу коммунистов в современном мире не противостоит религиозно-осмысленный пафос, — пишет Ильин, — а без религиозного пафоса не справиться с антирелигиозной одержимостью» [5, с.177]. Между тем мировая интеллигенция, не имея собственной спасительной идеи, с любопытством и с сочувствием наблюдала за фанатизмом коммунистов, дававшим им возможность испытать острые ощущения и временное освобождение от скуки и пустоты обыденности.
Отсутствие новых позитивных идей, в том числе в религиозной сфере, освобождало место идеям иного свойства и наполняло ими души людей. По Европе стал ходить «призрак — призрак коммунизма». Однако к началу XX века он все больше обретал кровь и плоть. Стези ему выпрямлял большевизм.
Иван Ильин не уставал повторять, что большевизм — не программа, а состояние души. Это почва революции, ее двигатель, убойная и ударная сила. Здесь нет идеологии, а лишь тяга к разрушению ставших ненавистными традиций.
О том, что большевизм не партийное явление, а особая ментальность определенного круга людей, ярко свидетельствуют откровения будущего красного маршала М. Н. Тухачевского французу П. Ферварку (Р. Руру). Подпоручик Тухачевский в феврале 1915 г. попал в плен и вынужденное
безделье заполнял беседами с Ферварком, шокируя французского собрата по несчастью весьма оригинальными взглядами на мир. Так, рассуждая о западной культуре, Михаил Николаевич с запалом заявлял: «Латинская и греческая культура — какая это гадость! Я считаю Ренессанс, наравне с христианством, одним из несчастий человечества... Гармонию и меру — вот что нужно уничтожить прежде всего!.. В России, у себя в литературе я любил только футуризм. У нас есть поэт Маяковский. У вас бы я был, вероятно, дадаистом.» [11, с.211]. Следует заметить, что и позднее М. Тухачевский, и это вполне согласуется с экстравертными свойствами его психики, оказался поборником всего нового: «мировой революции», Д. Шостаковича, радикальной технической модернизации армии и т.д. Тогда, в 1915 г., задолго до вступления в партию большевиков, гвардейский подпоручик вдохновенно заявлял: «Мы встряхнем Россию, как грязный ковер, а затем мы встряхнем весь мир. Мы войдем в хаос и выйдем из него, только полностью разрушив цивилизацию» [11, с.213]. Причем, по свидетельству П. Фер-варка, М. Тухачевского не волновали вопросы социалистического учения. К ним он был равнодушен, горя экстазом богоборчества и преображения, вернее, опрокидывания традиционных устоев общества и государства. Он наслаждался ницшеанским пафосом «белокурой бестии». Именно из таких бестий, как молодой подпоручик Тухачевский, и складывалась «гремучая смесь» большевизма. Причем к народу подобные типажи относились как к быдлу. Уже после февральской революции Тухачевский в ответ на жалобы однополчан-офицеров о растущей распущенности солдат заявил, что готов держать пари, «что через два года он будет командовать этой сволочью и, что она будет ходить туда, куда он ее погонит, как ходила при царе» [11, с.218]. И гонял, имея в виду не столько «мировую революцию», сколько личные перспективы стать «красным Бонапартом».Не удалось. Случай частный, но весьма показательный.
Большевизм — состояние души, а коммунизм - теория с определенными идеала-
ми, целями, задачами и программой. У коммунистического движения своя и довольно долгая история. К числу первых коммунистов И.Ильин относит Платона, раннехристианские общины, Кампанеллу, Томаса Мора, парагвайских иезуитов и др. Однако коммунизм бесплоден без большевизма, ибо последний пробивает ему путь к жизни и относится к подготовительной стадии, которая зарождается отчасти стихийно из исторически конкретной ситуации, связанной с обнищанием масс и социально-экономическими кризисами, а частично готовится пропагандой и агитацией.
Иван Ильин категорически не согласен с теми, кто считает СССР правопреемником Российской империи. В частности, с Г. П. Федотовым — крупным мыслителем российского зарубежья. Георгий Петрович, вопреки Ильину, считал, что революция изжила себя и в конечном итоге «победил не Ленин, и не Бакунин, боровшиеся друг с другом в первые годы, а Иван Грозный. Сталин и есть перевод его на современность» [12]. Вглядимся в советского человека, пишет Г. П. Федотов: «Он очень крепок, физически и душевно, очень целен и прост, ценит практический опыт и знания. Он предан власти, которая подняла его из грязи и сделала ответственным хозяином над жизнью сограждан. Он очень честолюбив и довольно черств к страданиям ближнего — необходимое условие советской карьеры. Но он готов заморить себя работой, и его высшее честолюбие — отдать свою жизнь за коллектив: партию или родину, смотря по временам» [13]. В этом портрете Федотов узнает служилого человека XVI века.
В советские времена возродилось Московское царство в новом виде «с его тяжестью, но без косности». «.Мы, — пишет Георгий Петрович, — радуемся, узнавая в советском герое черты любимого русского лица». Все приходит на круги своя. Никто не в силах прервать исторической преемственности и изменить «генетический код» истории.
Ильин, напротив, не только не хочет «узнавать знакомые черты», но не приемлет новый «портрет» России. Он уверен, что
большевики вытравили старую Россию и создали государство, в корне отличающееся от нее.
Эти отличия он видит в целях и задачах государства, во взаимоотношениях власти и общества, в отношении к национальным традициям, быту, укладу жизни, положению человека в обществе и государстве, его духовной свободе и попытках сформировать нового человека с обезбоженной душой и неестественным патриотизмом - как верность строю, а не отечеству.
Ильин убежден, что в конечном итоге глобальной задачей коммунистов является вселенская победа идей «международного пролетариата» и его вождей как новых идолов человечества, требующих поклонения и жертвоприношений. В этом он видит одно из отличий дореволюционной России от советской, полагая, что Российской империи были не нужны чужие территории, а тем более стремление навязать кому-либо свой строй жизни.
Традиционная Россия стремилась, когда успешно, а когда неудачно, решать собственные проблемы, и русский народ выступал «деятельным субъектом своей истории, а не замученным и порабощенным объектом, орудием чуждого ему мирового злодейства» [14, с.341]. Народ строил империю, и его никогда не опускали до уровня «топлива» для пожара мировой революции. Цели государств (СССР и России) были различными, прямо противоположными, не пересекающимися ни в одной из точек внутренней и внешней политики.
Иван Александрович не может и не хочет соглашаться с теми историками, философами, политологами, которые утверждают, что сталинократия стала естественной преемницей самодержавия и деспотизма русских царей, а строй, сложившийся в Советском Союзе, в силу исторических традиций не мог быть не тоталитарным. Ильин, напротив, убежден, что Россия никогда не была тоталитарным государством, ибо не обезличивала своих граждан и не подавляла их творческой инициативы, охраняла частную собственность, поддерживала религиозные верования и видела в лич-
ности религиозно-непререкаемое значение. В этих условиях не могла зародиться и сама идея тоталитаризма. Она была утопичной для государства с поистине необъятными просторами, делавшими невозможными жесткую централизацию управления, все-проникаемость центральной власти и тотального контроля с ее стороны за жизнью граждан.
Идеи тоталитаризма не присущи русскому народу в силу православия, веры в свободную, бессмертную и нравственно ответственную душу, принявшую Бога и стремящуюся освободиться от греха, в том числе и греха человекоугодничания. Ильин называет и такие причины, отвергавшие тоталитарные установки, как вольнолюбие русских, пространственное и национальное многообразие, бытовая и климатическая многовид-ность, не терпящие унификации, казармен-щины, муштры. Он напоминает и о такой черте русских, как стремление избежать государственной опеки. Не случайно анархизм как политическое течение родился и нашел многочисленных последователей именно на российской земле.
Иван Александрович к числу устоявшихся предрассудков относит утверждение, что Россия исторически строилась из центра. В действительности, утверждает Ильин, центр постоянно отставал от «народного разлива», оформляя уже то, что сделано: народ растекался — государство закрепляло. Инициатива была у народа, и ему принадлежит подвиг освоения необжитых сибирских и дальневосточных окраин. «Исторически Россия росла народным почином: крестьянскими заимками, предприимчивым промыслом, непоседливостью новгородской и псковской больницы, миссионерскими монастырскимподвигом, свободным расселением и переселением, вольнолюбием людей беглых, скитанием людей вольных...», — пишет И. А. Ильин [14, с.343-344].
Ильин отмечает: «Две силы строили Россию: даровитый, инициативный народ и собирающее государство» [14, с.344]. В этой чеканной, красивой формулировке сосредоточена историческая правда, облагоражи-
вающая деяния тех, кто отдавал силы и жизнь Отечеству.
О тоталитаризме в те времена не могло быть и речи. Даже опричнина И. Грозного была лишь небольшой свирепой дружиной в море «земщины» с ее особой жизнью, своим чиновничеством и вольным казачеством. «А весь сословно-крепостной строй, — пишет Ильин, — который, не кто иной, как Ключевский, признает тяжелым, но справедливым, покоился именно на истребовании государством от частно-инициативно-трудящегося населения известных взносов, повинностей, услуг и жертв, необходимых для национального спасения» [Там же]. Крепостное право было самым тягостным проявлением этого строя, но почти половина крестьян его не знала.
Перед российским государством стояли труднейшие задачи управления огромными территориями, многонациональным населением, экономикой и культурой, во многом отстававшими от стран Запада, отстаивания независимости страны в почти не прекращающихся войнах. Власть неизбежно должна была строиться авторитарно, а не демократически. Однако, в отличие от большевиков, прежняя власть всегда была верна национальным целям и задачам.
К числу предрассудков Ильин относит и утверждения, что Россия практически не знала самоуправления. В действительности, считал Иван Александрович, государственный центр изнемогал от общих задач и всегда стремился разгрузить себя, передавая важные государственные полномочия местам. Одной из самых устойчивых форм самоуправления миллионов крестьян была сельская община. Русский народ доказал «великую способность к свободной самоорганизации. и в объединении 1/6 части земной поверхности в единое государство; и в церковном строительстве прихода, монастыря, собора; и в земском, городском, купеческом, адвокатском самоуправлении; и в созидании артелей, коопераций, певческих хоров, частных учебных заведений, театров, благотворительных и ученых обществ и т. д..» [15, с.379].
Ильин подчеркивает и такую характер-
ную черту России, как свобода вероисповеданий, относящуюся к важнейшим демократическим институтам любого общества.
«Историческая судьба России была необычайно тяжела — открытая равнина, суровый климат, татарское иго, длившееся 250 лет, бесконечные вторжения соседей с северо-запада, юга и юго-востока, отрезанность от морей, отставание в цивилизации и технике... История России есть сплошной поток труда, разорения, борьбы, нового созидания, нового разорения, жертв и страдания — непрерывный процесс борьбы за национальную свободу» [14, с.350].
Это значит, «что у русского народа был здоровый национальный институт, что русская национальная лояльность имела живые и глубокие основы» [Там же]. Она держалась на «инстинкте самосохранения, принимавшем формы русского самосознания, национализма и патриотизма» [14, с.351]. Но главное — Россия строилась на православной вере в Бога и Христа, Сына Божия. Эта вера учила любви, смирению, долготерпению и жертвенности, формировала в душах здоровое чувство долга и готовность повиноваться благоверной власти, связанной с народом единой верой и присягой.
«Большевистская революция никогда не была русским делом, да и не выдавала себя за таковое. Она всегда была мировой затеей, начатая интернациональным сбродом людей во имя нерусских и враждебных России целей» [14, с.359], — таков резкий вывод И. Ильина как ответ тем, кто косвенно оправдывал «особенности» большевистского режима, управлявшего страной, до них привыкшей жить в рабстве.
Для Ильина русское государство с самобытными традициями, религиозностью, обычаями, культурой и правом исчезло. Россия осталась в прошлом.
Изменились люди. Они верят в то, что требует не веры, а знания и научной критики, верят в своих осязаемых земных идолов. Однако в последних - без какого-либо научного обоснования... Это суетная, грешная, конъюнктурная вера, грозящая трагедией бездуховности.
Иван Александрович предупреждает, что «существует, однако, закон человеческого духа, по которому верующий незаметно становится похожим на предмет, в который он верует. Через веру в Бога в человека вливается Божье дыхание. Вера в классовую ненависть и расовую ненависть, в их учителей делает человека завистливым, злобным и кровожадным. Идол тем самым незаметно ведет человека к гибели» [5, с.214]. Свободный человек исчезает, бессмертная душа отвергнута, а смертная требует земных благ [5, с.216].
Ожидание царства Божия учило людей надежде примирения с несовершенством и относительностью этого света. Приверженцы земного блаженства на этом свете впадают в жажду наслаждений и вводят человека в заблуждение. Массы начинают грезить иллюзиями, верят в «прыжок в царство свободы». Здесь и сейчас. Отсюда горячка разрушения и подавления.
«Это путь равенства без любви, земного счастья без Бога, обновленной жизни без Христа и противу Христа» [5, с.218].
Нужно добиться всеобщей христианской веры. Нужно — покаяние, мужественное исповедание и творческое созерцание.
В характеристике Советской России Ильин, по меньшей мере часто, не объективен. Все в ней он видит в черном свете и не столько стремится проанализировать новую действительность, сколько доказать правоту своего восприятия чуждых ему порядков. Ильин сам страдал от вынужденности своих разоблачений СССР, тяготился ими как человек, стремившийся к свету, но обязанный погрузиться во мрак. Эта «обязанность» и «заданность», идеологическая за-шоренность существенно влияли на уровень научного осмысления Ильиным тех процессов, которые проистекали на советской чуж-
бине. Иван Александрович выступал не только как исследователь, но и как воин, разящий врага, что оставило соответствующий след в его творческом наследии.
Литература
1. Ильин И. А. Письма к П. Б. Струве //
И. А. Ильин: PRO ET CONTRA. - СПб., 2004.
2. Ильин И. А. Встречи и беседы // И. А. Ильин: PRO ET CONTRA...
3. Ильин И. А. Черносотенство // И. А. Иль-
ин: PRO ET CONTRA.
4. Зиле Р.М. Доклад на собрании РОВСА в
г. Касабланка // И.А. Ильин. Собр. соч. -М. , 1993. -Т. 2. - Кн. 2. - С. 429.
5. Ильин И. А. О большевизме и коммуниз-
ме. - Собр. соч. - Т. 7. - М., 1998.
6. Политическая история русской эмиграции.
Документы и материалы / Под ред. проф. А.Ф.Киселева. - М., 1999.
7. Социалистический вестник. - 1957. - № 8-
9. - С. 171.
8. Суханов Н. Записки о революции. - Т. 2. -
М., 1991. - С. 21, 22.
9. Богданов А. А. Вопросы социализма. Ра-
боты разных лет. - М., 1999. - С. 353.
10. Материалы для биографии М. Бакунина.
- Т. 3. - М.-Л., 1928. - С. 296—298.
11. Цит. по: Минаков С. Т. Советская военная элита 20-х годов. - Орел, 2000.
12. Федотов Г. П. Письма о русской культуре // Г. П. Федотов. Судьба и грехи России.
- Т. 2. - М., 1992. - С. 186.
13. Цит. по: Киселев А. Ф. Страна грёз Георгия Федотова. - М., 2004. - С. 276.
14. Ильин И. А. Советский Союз — не Россия // Собр. соч. - Т. 7. - М., 1998.
15. Ильин И. А. О национальном призвании России // Собр. соч. - Т. 7. - М., 1998.
g
