CC BY-NC-ND
68
М.Л. Спивак
АНДРЕЙ БЕЛЫЙ В АЛЬМАНАХЕ «СКИФЫ» («ЖЕЗЛ ААРОНА» И «КОТИК ЛЕТАЕВ»)*
В статье анализируются пересечения тем и образов в повести «Котик Летаев» и эссе «Жезл Аарона», опубликованных в альманахе «Скифы» (1917). Выявляется, что у рассуждений о природе слова в критическом эссе и в автобиографической повести о мальчике общий источник - эзотерическая практика середины 1910-х годов.
Ключевые слова: Андрей Белый, альманах «Скифы», антропософия, слово, футуризм.
Как известно, в 1912 г. Андрей Белый встретился с Р. Штейнером и вступил на путь антропософии. В 1913 г. он покинул Россию, чтобы быть ближе к Учителю. С 1914 по 1916 г. жил в Дорнахе (Швейцария), где работал на строительстве Гетеанума и занимался мистической практикой. Именно к этому периоду, как нам представляется, относится та концепция слова, которую Белый после возвращения в Россию (1916 г.) будет пропагандировать в публицистических статьях и эссе («Жезл Аарона», «Глоссолалия») и реализовывать в художественной прозе («Котик Летаев», «Иог», «Записки чудака»).
Посвятительный опыт привел Белого к тому, что, с одной стороны, требования к слову неимоверно возрастают. Настоящее, подлинное слово воспринимается им как Слово. С другой стороны, слово обыденное, повседневное (с маленькой буквы) стремительно в его глазах обесценивается. В «Записках чудака» он подытоживал то, что «очевидно» для тех, «кто носит в душе отблеск опыта»: «Жест - корень словесного дерева; когда вызреет жест - нарождается слово: даст плод; и увядает; а жест, пробива-
© Спивак М.Л., 2014
* Статья написана при поддержке гранта Российского научного фонда № 14-18-02709 «"Вечные" сюжеты и образы в литературе и искусстве русского модернизма» (2014-2016).
ясь наружу, отложится в слове не скоро; и более позднее слово -значительней; немота - действо жизни. <...> Человек начинается там, где кончается слово; где слово свивается, - там начинается оккультизм; и мы все - оккультисты; увы, большинство заговорили в себе им оккультно открытое; где запляшет язык, там молчит оккультизм»1.
Новая, настоянная на собственном опыте концепция слова предполагала отказ от пустого, обессмысленного, «внешнего» слова в пользу. молчания. Только работа над самосознанием, над собственным «я» позволит, по мнению Белого-оккультиста, вырастить в себе то «внутреннее» духовное слово, которым писателю и надлежит говорить:
«Я - молчал, но - <...> в себе чуял я слово, дробящее камни, но слово не мог я найти; и мой взгляд без единого слова противоречил словам, мной же сказанным; слово мое не созрело <...>; я жил дикой ветвью, оторванной от народа, привитой к маслине, растущей из неба ветвями в меня; листья, блещущие огнями, мне были сладчайшею пищею мудрости, получаемой от учителя.
В голосе мудрости процветало душистое древо плодами познания; и учитель мне складывал космосы воздуха в слово, перерезая покровы природы мечом языка, передающего громы говоров Ангелов, и - вкладывая в меня светы воздетой рукой.»2. Этот опыт привел Белого к весьма амбициозному убеждению: «.в будущем, в близком со мной произойдет нечто огромное; будет надо мною сошествие Св. Духа, после которого я неимоверно вырасту; и голос Божий зазвучит из меня.»3.
Как кажется, именно эти мистические переживания, а не столько размышления над историей российской словесности Белый «переформатировал» в литературоведческую статью «Жезл Аарона (О слове в поэзии)», опубликованную в 1917 г. в первом сборнике альманаха «Скифы»4.
«Поэзия будущего - новорожденное слово из музыки. <...> Слово нашего представленья о слове в нас смутно рождается; а остатки разбитого ветхого слова, как выкрик и голая схема рассудочной мысли бессильно метаются на поверхности бурей изорванной речи в заливающем море ходячего, пошлого слова; и под этою бурею - огромная и глубокая тишина: тишина ожидания; под тишиною звук: первый звук благовестия о грядущей, о новой, о чаемой инспирации слова; долетает как музыка он, изобразимый во внутреннем жесте. <...> За всем этим - внутренне рожденное Слово стоит, и беззвучно глядит. Не слова во мне: в Слове - Я. Я - не я: это Слово во мне! Вот что должно понять» (ЖА, 171).
На связь беловского литературоведения с антропософской мистикой указывает, в частности, и то, что, рассуждая о необходимости наполнения слова духовным смыслом, Белый-литературовед обращается к тем же «растительным» метафорам, которые Белый-мистик использовал при описании оккультных переживаний. Образ «словесного дерева» пронизывает статью «Жезл Аарона» от первой до последней страницы, является структурообразующим:
«Произнесенная Мудрость - в начале рождения Слова: оно -семя Слова; произрастание словесного древа - язык. Но венец роста древа есть цвет жизни древа: и этот цвет - лишь сложение новых покровов под сказанным пологом; есть момент в жизни слов, когда вся эта жизнь напряжена для рождения: расчлененные смыслы суть листья; смысл единый - смысл семени - произрастает в многоветвистости языков: в тысячелистиях слов; но эти листья суть средства к снабжению соком словесного древа; когда приняты соки, они отливают от листьев; и - наливаются семенем; <...> листья сохнут; засохнувши отпадают; а плод - наливается: многообразием будущих языков, тысячелистием слов; <...> в плоде живет семя; под оболочкой из внутренней музыки скрыты жесты и мимики юных смыслов грядущего, мудрого древа; и вот музыку, мимику, жесты нам следует укрепить в плодородной земле тишины; и тогда лишь подымется слово - воистину новое слово поэзии. <...> Ааронов жезл - процветет» (ЖА, 212).
Давший заглавие статье библейский образ процветшего жезла первосвященника, означающий его богоизбранность, контами-нируется с образом «словесного дерева» и столь же активно обы-грывается. Так, удручающее состояние современной словесности осмысляется как засохший жезл: «Наша речь напоминает сухие, трескучие жерди; отломанные от древа поэзии, превратились они в палочные удары сентенций; наше слово есть жезл, не процветший цветами.» (ЖА, 157-158). А грядущее возрождение слова - как жезл процветший: «Проростание (так!) короста слов мудрой змей-ностью корня суть цветения жерди-жезла: слово-жезл, слово-термин, как жезл Аарона, исходит цветами значений, <...> наливается соками жизни, чтоб стать древом жизни» (ЖА, 158).
Образ «словесного дерева» был взят Белым из стихотворения Н.А. Клюева «Оттого в глазах моих просинь. », посвященного С.А. Есенину: «О, бездушное книжное мелево, / Ворон ты, я же тундровый гусь! / Осеняет Словесное дерево / Избяную, дремучую Русь!» Белый также цитирует в «Жезле Аарона» множество других стихотворных строк Клюева: и для иллюстрации теоретических выкладок, и для наглядной демонстрации того, как и о чем
истинный поэт должен писать. Белый «берет» Клюева себе в союзники в полемике с футуризмом, который, по его мнению, не настоящая поэзия, а «болезнь», «выкидыш», «слишком раннее истечение слов из теплицы молчания» (ЖА, 209). У футуристов «все звуки - какие-то недоноски, какие-то невнятные "ы-ы-ы". Полузвуки они!», - утверждает Белый и для убедительности цитирует Клюева: «В предсмертном "ы-ы-ы!.." таится полузвук, / Он каплей и цветком уловится, как стук. / Сорвется капля вниз, и вострепещет цвет, / Но трепет не глагол, и в срыве звука нет» (ЖА, 195; см. также ЖА, 198). На Клюева опирается Белый и тогда, когда излагает позитивную часть программы возрождения слова: «Между мыслью и звуком, в которых расколото прежнее слово - затон тишины: молчание, подвиг жизни поэта <...>. И тогда поэт скажет: "Я видел звука лик, и музыку постиг"» (ЖА, 195; курсивом Белый выделяет цитаты).
Или:
«Выростить в себе цветок нового Слова, - значит выйти из круга коры, древесины - из круга трескучего звука, из круга корявых понятий; в тишине утопить звуки слов и содрать с себя ветхие смыслы понятий, чтоб по тонкому слою живой ткани внутренних образов приподняться до кроны. Нужен подвиг молчания: он - ро-стит древо слов.
Певчим светом алмазно заиндевел Надо мной древословный навес, И страна моя, Белая Индия, Преисполнена тайн и чудес» (ЖА, 208).
Принципиально важным кажется то, что все процитированные Белым в поддержку собственной концепции стихи Клюева были опубликованы в составе цикла «Земля и железо» в том же сборнике «Скифы»5, в котором вышла и статья «Жезл Аарона». То есть сначала читатель знакомился с образцами творчества «народного поэта» (ЖА, 189), которому, согласно характеристике Белого, интуитивно ведом «лик слова мысли и лик звука слова» (ЖА, 195), а потом - с их анализом в контексте истории и перспектив развития литературы.
Образ «жезла Аарона» так же, как и образ «словесного дерева», был Белым заимствован. Источник - автобиографическая повесть самого Андрея Белого «Котик Летаев», над которой он начал работать еще в Дорнахе под непосредственным влиянием медитативной практики и в которой отразил собственный эзотерический опыт.
В «Котике Летаеве» Белый не только показывает пример нового типа словесного творчества, альтернативного футуристическому, но строит вокруг проблемы слова (внутреннего и внешнего, сказанного и невысказанного) сюжет и инкорпорирует в художественный текст размышления о природе и происхождении слова.
В «Котике Летаеве» слово оказывается неразрывно связано с памятью о том духовном мире, где герой жил до рождения и откуда, воплотившись в тело, спустился на землю: «Впечатления слов -воспоминания мне моей мимики в стране жизни ритмов, где я был до рождения»6. Воскресить эти переживания можно, согласно Белому, только духовной работой (понимай - мистической практикой): «.впечатления эти живут и во взрослых; но живут за порогом обычного кругозора сознания; <. > потрясение иногда, отрывая сознание от обычных предметов, погружает его в круг предметов былых впечатлений; и - возвращается детство. Только этот возврат - по-иному»1.
Так как ребенку внятен духовный мир, он ощущает живую духовную природу звука и слова, однако он обрекает себя на молчание и немоту, потому что ни сам он, ни окружающий мир пока еще не вырастили в себе настоящее духовное слово, не готовы еще ко Второму пришествию Слова. Описывая переживания героем-младенцем звука слова, Белый, как и в «Жезле Аарона», акцентирует внимание на том, что важно именно непроизнесенное, т. е. внутреннее, а не внешнее, слово:
«Самосознание этих мигов, - отчетливо: - самосознание: пульс; мыслю пульсом без слова; слова бьются в пульсы; <...> и понятие прорастает мне многообразием передо мною гонимых значений, как... жезл Аарона; гонит, катит значенья; переменяет значенья... Объяснение - воспоминанье созвучий; пониманье - их танец; образование - умение летать на словах.»8.
Таким образом, «жезл Аарона», вынесенный в заглавие статьи «о слове в поэзии» и подробно в статье осмысленный, «пришел» в статью из автобиографической повести, где был использован в описании переживаний внутреннего слова героем-младенцем, которому взрослый автор передал собственный опыт. «Перетекают» из повести в статью и другие идеи и образы. Без сомнения, эта перекличка должна была легко считываться, так как оба произведения, и «Котик Летаев»9, и «Жезл Аарона» (равно как и отмеченные ранее стихи Клюева), вышли под одной обложкой - в том же первом сборнике альманаха «Скифы».
В ряду этих «совпадений», кажущихся системными, стоит и панегирическая рецензия С.А. Есенина на повесть «Котик Летаев».
Есенин, находившийся тогда в тесном контакте с Белым и под серьезным его влиянием10, безошибочно выделил в повести проблему слова как основную («В "Котике Летаеве" - гениальнейшем произведении нашего времени - он зачерпнул словом то самое, о чем мы мыслили только тенями мыслей, наяву выдернул хвост у приснившегося ему во сне голубя и ясно вырисовал скрытые в нас возможности отделяться душой от тела, как от чешуи»11) и превознес словотворчество Белого как альтернативу футуризму:
«Футуризм, пропищавший жалобно о "заумном языке", раздавлен под самый корень достижениями в "Котике Летаеве", и извивы форм его еще ясней показали, что идущие ему вслед запрягли лошадь не с головы, а с хвоста... Они тоже имеют потуги, пыжатся снести такое же яйцо, какое несет "Кува - красный ворон", но достижения их ограничиваются только скорлупой. Они. только фокус того самого плоского преображения, в котором, как бы душа ни тянулась из чешуи, она все равно прицеплена к ней, как крючком, оттого что горбата»12.
Есенин воспринял повесть Белого сквозь призму той теории слова, которая была развита Белым в «Жезле Аарона», и расшифровал ее смысл с помощью стихотворений Клюева - тех самых, которые были опубликованы в «Скифах» и процитированы Белым в статье «о слове в поэзии»: «Истинный художник. есть тот ловец, о котором так хорошо сказал Клюев: "В затонах тишины созвучьям ставит сеть"»13. Или: «В мире важен беззначный язык, потому что у прозревших слово есть постижение огня над ним. <...> Слово, прорывающее подпокрышку нашего разума, беззначно. Оно не вписывается в строку, не опускается под тире, оно невидимо присутствует. Уму, не сгибающему себя в дугу, надо учиться понимать это присутствие, ибо ворота в его рай узки, как игольное ухо, только совершенные могут легко пройти в них. Но тот, кому нужен подвиг, сдерет с себя четыре кожи и только тогда попадет под тень "словесного дерева"»14.
Рецензия Есенина была опубликована в газете «Знамя труда»15, в которой литературным отделом заведовал Иванов-Разумник. Он же, как известно, был идейным вдохновителем литературной группы «Скифы», объединившей и Клюева, и Есенина, и Белого16. Все они были авторами альманаха «Скифы», а Белый с Ивановым-Разумником - еще и редакторами.
Цепь совпадений кажется неслучайной. Белый, ощущавший возвращение из Дорнаха в Россию как миссию по пропаганде антропософских идей, сознательно ввел эзотерический опыт в литературную практику («Котик Летаев») и теорию художественного
творчества («Жезл Аарона»). Публикация в альманахе «Скифы» обоих произведений, равно как и стихов Клюева, интерпретированных Белым в русле своей концепции в «Жезле Аарона», может рассматриваться как претензия Белого на создание платформы «скиф-ства», причем не только идейной («литературные попутчики левых эсеров»17), но и литературной18.
Примечания
1 Белый А. Собр. соч.: Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чудака / Общ. ред., сост. В.М. Пискунова. М.: Республика, 1997. С. 349.
2 Там же. С. 356.
3 Белый А. Материал к биографии (интимный) / Публ. Дж. Малмстада // Минувшее: Исторический альманах. М.: Феникс, 1992. Вып. 6. С. 359.
4 Белый А. Жезл Аарона (О слове в поэзии) // Скифы. Сб. 1. Пг.: Скифы, 1917. С. 155-212. Далее ссылки на эту статью даются в тексте (ЖА) с указанием страницы.
5 Скифы. Сб. 1. С. 101-106.
6 Белый А. Собр. соч.: Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чудака. С. 70.
7 Там же. С. 112 (выделено автором).
8 Там же. С. 71-72.
9 Скифы. Сб. 1. С. 9-94 (главы I-IV); окончание - в сб. 2 (Пг.: Скифы, 1918. С. 37-103).
10 См.: Серегина С.А. Андрей Белый и Сергей Есенин: Эзотерический путь // Миры Андрея Белого / Ред.-сост. К. Ичин, М. Спивак. Белград; М.: Изд-во филологического фак. Белградского ун-та, 2011. С. 177-194.
11 Есенин С.А. Отчее слово: (По поводу романа Андрея Белого «Котик Летаев») // Есенин С.А. Полн. собр. соч.: В 7 т. М.: Наука; Голос, 1997. Т. 5. С. 180.
12 Там же. С. 181-182.
13 Там же. С. 180-181.
14 Там же. С. 182.
15 Знамя труда. 1918. 5 апреля (23 марта). № 172.
16 См., напр.: Белоус В. ВОЛЬФИЛА: 1919-1924. М.: Модест Колеров и «Три Квадрата», 2005. Кн. 1. С. 15-18.
17 Леонтьев Я.В. «Скифы» русской революции: Партия левых эсеров и ее литературные попутчики. М.: АИРО XXI, 2007. С. 156-221.
18 Во втором (и последнем) сборнике «Скифы» эти усилия продолжились, в частности, публикацией поэмы Клюева «Песнь солнценосца» (с. 11-14) и предваряющей поэму одноименной статьей Белого о ней (с. 6-10).
